Из автобиографических записок А.Н. Муравьёва
Генерал П. П. Коновницын, командовавший арьергардом, был человек добрый, искусный и храбрый, одушевленный своим положением. Он имел полную доверенность к Гавердовскому, который действительно был начальником арьергарда, ибо ничего без его согласия не предпринималось и ни в чем не отказывалось. При нашем же арьергарде находился полковник Сеславин, человек с отличными военными достоинствами, но не имевший в то время никакой особой команды, он был очень дружен с Гавердовским, который имел редкую способность всякий вечер диктовать вдруг и в одно время приказы для движения и боя на следующий день семи и более полковым адъютантам и ординарцам, приезжавшим за приказаниями. Он был славный воин во всех отношениях. Жаль, что мы лишились его в сражении под Бородином, где, кажется, он должен быть убит, ибо тела его не нашли, и он пропал без вести и в плену у французов не нашелся.
По выступлении из города Вязьма, который мы со всех сторон зажгли, армии направились на Гжатск и, не доходя сего города, расположились у Царева-Займища - места, признанного Барклаем де Толли чрезвычайно крепким и удобным для встречи неприятеля. Не все, однако, разделяли это мнение. Так как взаимное недоброжелательство между главнокомандующими усиливалось, всеобщий ропот на Барклая доходил до чрезвычайности, и все начальники и подчиненные ненавидели его, то государь, сообразуясь с общим мнением, но вопреки своего собственного, назначил знаменитого Михаила Ларионовича Кутузова главнокомандующим над всеми армиями, возведя его в степень светлейшего князя. Кутузов, осыпанный благословениями всей России и сосредоточивший в себе надежды всего государства, прибыл через Гжатск в Царево-Займище. Тут генерал от инфантерии Милорадович привел также формированный им в Калуге резерв до 15-ти тысяч пехоты и до 1000 кавалерии. С прибытием князя Кутузова вся армия внезапно ожила. Торжественен был приезд его; все сердца воспрянули, дух всего войска поднялся, все ликовали и славили его, и многие восторженные лица благодарили Господа Бога за этот залог спасения Отечества.
Кутузов, сделав генерала Беннигсена начальником главного штаба обеих армий; осмотрев расположение войск, вскоре велел обеим армиям медленно отступить на выгоднейшую позицию при селе Бородине, где решился сразиться с неприятелем. Войска прошли через Гжатск, Колоцкий монастырь и расположены были 22 августа при селе Бородине, где присоединилось к нам из Московского ополчения до 7000 человек и от Смоленского до 3000. Барклай остался главнокомандующим 1-й армией, под главным начальством Кутузова, а Багратион продолжал командовать 2-й армией, также под Кутузовым.
Здесь нелишне привести один случай тонкости Кутузова: все знали, что он п»~и покорении Крыма был ранен и что пуля, войдя в висок, вышла в переносье, повредив несколько наружный вид глаза; от этого носился слух, что он будто худо видит; такое мнение ему хотелось, да и непременно нужно было, опровергнуть. Для того он заблаговременно тайно послал несколько казаков к опушке леса расстоянием от дороги с лишком за версту. В этом же месте, недалеко от Царева-Займища, мог бы показаться смелый неприятельский разъезд. Вместе с тем, Кутузов сам ехал шагом верхом по большой дороге, окруженный всем огромным своим штабом и многими генералами и офицерами, любопытствовавшими и видеть его, и насладиться присутствием столь многолюбимого и уважаемого своего полководца. Но вдруг Кутузов остановился, стал смотреть на едущих людей по упомянутой опушке и спросил: «Кто бы это мог быть?» Приближенные начали уверять, что это неприятельские разъезды, но он, пристально посмотря, отвечал: «Нет, это казаки, пошлите справиться», — и продолжал спокойно путь свой. Вскоре посланные адъютанты воротились, удостоверяя, что это действительно казаки, а не французы, и с того времени сомнение о слабости зрения главнокомандующего исчезло. Вот как действует уместная хитрость, долженствовавшая иметь столь благоприятные и полезные последствия.
Под Гридневым 22 августа удалось мне в первый раз быть действующим лицом с саблей в руках, ибо я во всю войну не имел ни пистолетов и никакого другого оружия, кроме одной сабли, которой я ловко владел, - действующим лицом, говорю, в отражении кавалерийской атаки, которую французы произвели на нас. В этой атаке оба фронта, расскакавшись один против другого, встретились, и, доскакав на пистолетный выстрел, оба начали перестреливаться, после чего мы сделали напор, и французы обратили к нам тыл и ускакали, мы же с полверсты преследовали их. Тут ранен был Сеславин пулей в ногу. Большей частью все кавалерийские атаки представляют этот вид и исход; редко случается, чтоб оба фронта врубались друг в друга. В ночь на 23-е число арьергард наш после жаркого дела отошел в ночь к Колоцкому монастырю. Поутру рано открылось нам великолепное зрелище всей огромной французской армии, построенной в боевой порядок и спускающейся против нас по покатости горы перед монастырем. Но это необыкновенное зрелище скоро обратилось для нас в смертоносную битву. Усиленный неприятельский авангард наступил на нас стремительно, а мы шаг за шагом, с большим уроном, уступая свою местность, принуждены были постепенно и в порядке отступить и, находясь беспрестанно в огне, должны были к вечеру соединиться и войти в состав главной армии, уже построенной в боевой порядок на новом месте при селе Бородино, и так как арьергард наш был весь соединен с большой армией и расположился на назначенном ему месте, что я перестал состоять при Коновницыне, я должен был явиться к Барклаю де Толли, главнокомандующему 1-й армии, и состоять уже при нем во все продолжение сражения.
24 августа Наполеон сильно атаковал занятые нами селения перед самой позицией нашей армии, с кровопролитием с обеих сторон занял их, и мы в порядке должны были отступить от них ночью и занять свое место в главной нашей армии.
25 августа был день покоя, для нас и для французов, день торжественный, в который обе неприятельские стороны готовились к ужаснейшему бою на следующий день. Кое-где, вдали и впереди, слышна была пушечная пальба, и, по словам некоторых, это были картечные выстрелы, пускаемые, собственно, налицо Наполеона, объезжавшего и осматривавшего расположение своего войска и нашего, где это возможно ему было. В этот день он издал приказ по своей большой армии, которым возбуждал свое войско к решительному на нас нападению на следующий день. Этот гениальный полководец везде был сам, лично и деятельно готовил свои войска к кровопролитному сражению. Мы, со своей стороны, были довольно покойны; наши главнокомандующие Барклай и Багратион объезжали и поверяли также свое расположение и переставляли, где нужно оказывалось, разные части своих войск. Но разительно было расположение духа обеих сторон: неприятель, возбуждаемый прокламациями своего вождя, разложил большие огни, упивался чем кто мог и кипел против нас яростью; наши же, напротив, также озлобленные на французов и готовые наказать их за нашествие на Отечество наше и разорение, ими причиняемое, воздерживались, однако, от излишества в пище и питье, которого было у нас много поблизости от Москвы, и молили Бога о подкреплении их мужества и сил и благословения в предстоявшей отчаянной битве. Князь Кутузов велел по нашим линиям пронести икону Божией Матери, спасенную войсками из Смоленска. Повсюду служили перед нею молебны, чем возбуждалось религиозное чувство в войсках, которые на этот день уподоблялись несколько пуританам Кромвеля, если б чувство это не осквернено было идолопоклонством; но милосердие Господне отделяет в невежественных приношениях ту часть, которая упадает в чашу заблуждения, от искреннего предания себя воле Божией и живого упования на всесильную помощь свыше; всемогущий домовладыко повелевает развеять плевелы по воздуху и принимает доброе зерно в житницу свою!
Я видел эту ужаснейшую сечу, весь день присутствовал на ней, был действующим лицом, употребляем был Барклаем де Толли, при котором весь день находился, и, исполняя его приказания, видел и убедился в том, что без помощи свыше невозможно было 110 000-му войску не только устоять, но во многих местах дать победительный отпор разъяренному нападению 140 000-ной армии, такой, какова была неприятельская, предводительствуемая самим Наполеоном.
На следующий день, 26 августа, в 5 часов утра началась эта неслыханная битва, это сражение, эта сеча, превосходившая все, что вообразить можно. Главнейшая атака неприятеля происходила весьдень на левый наш фланг, тогда как мы, кажется, первоначально ожидали ее с правого. В центре, где стоял Барклай, против самого села Бородина, французы заставили нас перейти на нашу сторону ручья Колочи, причем убито и ранено много офицеров гвардейского егерского полка, не упоминая уже о нижних чинах; но мы, усилившись, опять прогнали их за этот ручей. В это же самое время на всей нашей линии кипело ужасное побоище. Бой пехотный, ручной, на штыках, кавалерийские атаки, артиллерийский непрерывный огонь, подобный ружейному батальному, так что выстрелы из орудий с обеих сторон не прекращались во весь день ни на минуту. Убитые и раненые падали с обеих сторон, по ним скакали орудия и кавалерия и давили раненых; груды, горы убитых лежали в пространстве четырех верст. Барклай, при котором я находился, сам искал смерти, и почти все офицеры, при нем состоявшие, были убиты и ранены. Находясь в сильнейшем огне, получил я известие от проскакавшего Хомутова, что брат мой Михаил, находящийся при Беннигсене, или совсем убит, или жестоко ранен, потому что Хомутов видел, как и он, и лошадь его упали. Хотя мне и совестно было оставить Барклая и свое место, но, увлечен братской любовью и видя, как по лежавшим не только убитым, но и раненым, ездят орудия и как давят их ногами и люди, и лошади, я - в надежде сыскать и спасти Михаила — решился с этой целью на время отпроситься у Барклая. Он немедля отпустил меня, и я опрометью поскакал в сильнейший огонь, который тогда производился на батарее Раевского; дорогой встретил я раненого князя П. И. Багратиона, которого несли несколько человек, он посмотрел на меня с страдальческим видом и, беспрестанно оглядываясь, принимал живейшее участие в ужасном кровопролитии и особенно в своих войсках, которых сильно теснили французы. Тщетно повсюду искал я брата; я не нашел среди убитых и раненых и со сжатым сердцем должен был воротиться к Барклаю; это было между 11 часов утра и 2 часами пополудни.
Воротившись к Барклаю, стоящему в центре, я увидел близко от себя главнокомандующего князя Кутузова, пешком, в сюртуке, белой фуражке, с шарфом и андреевской лентой через плечо. Место его во время сражения было близ деревни Горки, по Московской дороге. Мимо его проходили пехотные полки, несущие ся скорым, почти беглым шагом с правого фланга на левый и на Раевского батарею, где ужасная происходила резня, особенно с того времени, когда ранен был Багратион, о котором говорят, что он до раны, находясь еще на батарее и видя чрезвычайную храбрость, с которой наступали французы, будучи отражаемы смертоносными картечными выстрелами, ударил несколько раз в ладони, воскликнув: «bravo! bravo!» Так сильно кипело в нем военно-поэтическое чувство, что он не мог удержаться от отдачи справедливости даже врагам. Когда войска наши на левом фланге, ослабев, начали подаваться назад, будучи теснимы превосходными неприятельскими силами, Кутузов, усматривая это, распорядился подкрепить это опаснейшее место; но, несмотря на то, люди против огромных сил не могли удержать нашего левого фланга в том виде, каков он был при Багратионе, и к вечеру сгоревшее село Семеновское занято было французами, которые утвердились на этом месте и в ближайших окрестностях на нашем левом фланге, так что мы принуждены были уступить часть этого места; центр же наш и правый фланг оставались на своем месте, и даже ночью, когда Кутузов дал приказание устроить опять расстроенные корпуса и дивизии и полки с намерением вновь на следующий день атаковать на этом месте неприятеля, мы заняли опять батарею Раевского, из которой французы должны были выйти. Наполеон же, у которого вся армия была в сражении кроме одной гвардии тысяч до 20, также не решился атаковать нас по причине чрезвычайного расстройства всех его войск, так же как и у нас, ибо потеря с обеих сторон была убитыми и ранеными до 80 000 человек и до 32 000 лошадей.
У нас вся армия была в деле, кроме худо вооруженного ополчения и казаков Платова, который очень неохотно, как видно, принимал участие в этом ужасном и смертном побоище. Казаки вообще очень вяло действовали в этот день, тогда как могли бы произвести важную диверсию на левом неприятельском фланге; но это, может быть, произошло оттого, что Платов временно причислен был к армии Барклая, к которому все питали ненависть, в особенности же казаки, потому что они более нас еще ненавидели немцев. Сколько знаменитых и славных генералов наших и отличных офицеров было убито и ранено в сей ужасной битве! Из них могу упомянуть только о некоторых, более мне известных: убиты были и потому без вести пропали Тучков 1-й, граф Кутайсов, полковник Гавердовский; ранены - князь Багратион, при защите своих флешей на левом фланге, Ермолов, при знаменитом отнятии им у французов Раевского батареи, которая после многих неприятельских атак переходила из рук в руки. Тут Ермолов необыкновенной распорядительностью и чрезвычайным мужеством выгнал неприятеля и отнял у него нашу батарею. Еще очень много других известных лиц пало и у нас, и у французов; подробно о них упоминается в описаниях Бородинского сражения, в котором с 5 часов утра до 9 вечера более 1000 орудий с обеих сторон ядрами, картечью и гранатами разносили смерть между сражающимися, не говоря уже о более 200 000 ружей и других орудий и штыков, со зверством необыкновенного исступления наносивших смерть на близком расстоянии и в рукопашном бою.
Ошибок, по мнению моему, было довольно с нашей стороны; первая и важнейшая была та, что мы, не ожидая, надлежащим образом не приготовились к отпору отчаянной атаки главных сил неприятельской армии на наш левый фланг, который был ключ нашей позиции. Другая: близость расстояния линии от линии, отчего неприятельские ядра долетали до двух гвардейских полков - Преображенского и Семеновского, - стоявших в резерве и которые без выстрела с их стороны потеряли много народа. Наконец, третья: малая подвижность верховного главнокомандующего Кутузова, стоявшего во все время у деревни Горки, откуда и давал свои приказания, не обнимая зрением всего поля сражения. Конечно, доколе командовал Багратион на левом фланге, Кутузов мог на него совершенно положиться, но по ранении его, казалось бы, что надеяться единственно на храбрость войск и посланных им подкреплений в столь важном и отдаленном месте было слишком малозаботно. Дохтуров, заступивший место Багратиона, как ни хорош, но не Багратион.
Когда настала ночь, я опять отправился уже пешком на Раевского батарею, где и около которой лежали страшные груды мертвых и раненых, коих ужасный стон раздирал душу; отправившись с целью отыскать брата Михаила, но не найдя его, я, утомившись до чрезвычайности, лег тут отдохнуть на землю, подле одного раненого, заснул немного и, проснувшись, застал соседа уже мертвым; брата же не нашел. В это самое время, рассказывали мне после, что казаки на аванпостах убили двух едущих верхом русских офицеров, Муханова и Окунева, говоривших между собой по-французски. Казаки в темноте ночи приняли их за французов и закололи их пиками своими.
На рассвете, возвращаясь к Барклаю, мне кто-то сказал, что брата везут раненого на крестьянской подводе к Москве; я сейчас отпросился у Барклая довезти его до Москвы и, получив позволение, поехал верхом с вьюком своим догонять раненого Михаила, которому еще не было 16 лет. Отъехав несколько верст, уже за Можайском, я догнал его и. обрадовавшись взаимно, я взял его под свой присмотр и подал ему нужную по возможности помощь. Через два дня доехали мы до Москвы. Дорогой он рассказывал мне, как он был ранен: находясь при Беннигсене, на батарее Раевского, где был огонь ужасный, лошадь его убило ядром в правое плечо, ядро вылетело сквозь лошадь и задело ему левую ногу, с которой вершка на четыре в длину сорвало на ляжке мясо, не раздробив, однако, кости, бросило на землю, о которую он ударился головой и лишился на время памяти. Беннигсен, говорят, посмотрел на него и сказал: «C'est dommage, c'etait un bon officier»1 — собирался ехать далее, но в это время Михаил пришел в себя и, увидя Беннигсена, сказал ему: «Моп general, faites moi emporter»2. Беннигсен сейчас приказал отнести его на перевязочный пункт, оттуда он уже отправлен был на крестьянской подводе, к счастью, осташевской.
А. Н. Муравьев. Автобиографические записки.
Декабристы. Новые материалы. М., 1955. С. 190-196.
1Жаль, это был хороший офицер! (фр.)
2Генерал, прикажите меня унести (фр.).
<< Назад Вперёд>>
