Глава 13. Старожильцы и право крестьянских переходов в XIV—XV вв.
В. И. Сергеевич полагал, что всякий находившийся уже на месте по отношению к новику будет старожилец: «Это понятие чрезвычайно относительное: только что поселившийся, накануне дарования льготы, будет уже старожилец по отношению к новику, и 20 лет проживший — тоже старожилец».2 Понятие «старожилец» чисто житейское, а не юридическое. Это люди (и не обязательно крестьяне), которые более или менее продолжительное время живут в известной местности.3
М. А. Дьяконов тоже связывал старожильство с давностью поселения или жительства. Но эта давность поселения приобретала очень существенные для крестьянина последствия: задолжавший и не имевший возможности расплатиться с землевладельцем крестьянин не мог воспользоваться правом перехода. А продолжительное непользование этим правом переходило в обычай. Само по себе старожильство не было основанием крестьянского прикрепления. Но возникший на почве задолженности обычай превращал старинных людей, на которых он распространялся, в первых крепостных крестьян.4 Закрепощение старожильцев в XVI в. М. А. Дьяконов связывал, таким образом, прежде всего с их задолженностью, хотя и не отрицал роли правительства, которое также превращало крестьян в старожильцев и лишало их права перехода, чтобы обеспечить регулярное отбывание государственных повинностей.
И П. Е. Михайлов считал, что старожильцы являлись первой прослойкой русского крестьянства, подвергшейся закрепощению. Но, по его мнению, старожильцы — не бедняки, опутайные долгами, а наиболее зажиточная часть крестьянства. Переход им запрещают не из-за задолженности, а потому что вотчинник заинтересован прежде всего в исправных плательщиках.5 П. И. Беляев, подобно П. Е. Михайлову, не считал причиной закрепощения задолженность старожильцев. Он был убежден в том, что старожильцы — это живущие в сеньориальком прожитых лет, а характером отношений между землевлавечными», «пошлыми» людьми, в противоположность «добровольным жильцам», которые могли селиться на земле сеньора на условиях, не стеснявших их свободу.6
Много внимания институту старожильства уделил Б.Д.Греков. По его убеждению, старожильство определялось не сроком прожитых лет, а характером отношений между землевладельцем, государством и старожильцами. Греков обратил внимание на опубликованные А. Г. Маньковым и И. И. Смирновым и относящиеся к 1592 и 1619 гг. записи в расходных книгах Иосифо-Волоколамского монастыря. В них упоминались люди, которые садились на пашню «в старожильцы».7 Старожильство этих людей не могло определяться давностью жительства. Б. Д. Греков противопоставлял старожильцев новопорядчикам, хотя таким термином документы XV в. не пользуются. Новопорядчики — это обедневшие люди, не имеющие средств, чтобы завести крестьянское хозяйство, но надеющиеся с помощью землевладельца стать старожильцами. Новоприходцы-новопорядчики до указа о «заповедных летах» пользовались более широко правом переходов, чем старожильцы. Греков проводил параллель между категориями старожильцев и новоприходцев Северо-Восточной Руси и категориями «непохожих» (крепких землевладельцам) и «похожих» (вольных людей, вступающих с землевладельцем в договорные отношения в Литовско-Русском государстве).8 Б. Д. Греков рассматривал наименование «старожильцы», с одной стороны, и «люди пришлые», «половники», «серебреники» и проч. — с другой, в качестве обозначения особых замкнутых категорий феодального населения.
Л. В. Черепнин же не находил в этих названиях указания на наличие разнородных, отграниченных разрядов крестьян, Термины эти, по его мнению, свидетельствовали только о рассмотрении одних и тех же крестьян с разных точек зрения. «Так, "старожилец" (по давности поселения в вотчине) может быть "серебреником" (по своей задолженности господину) и „половником" (по форме эксплуатации — из доли урожая)».9
Л. В. Черепнин считал, что старожильцы являлись основным крестьянским населением феодальных вотчин и государственных земель и противопоставлял их не просто новоприходцам, а крестьянам, призванным феодалами из других княжеств. Постановления жалованных грамот XIV—XV вв. о старожильцах Л. В. Черепнин характеризовал как один из ранних образцов крепостнического законодательства. Эта характеристика старожильства не нашла поддержки у И. И. Смирнову который считал, что решать вопрос о значении термина «старожилец» однозначно невозможно. Он соглашался с тем, что в XV в. всякого старожила именовали старожильцем. Но этим термином обозначали также основной разряд сельского населения, пользовавшегося правом неограниченного перехода. Проанализировав правую грамоту Махрищскому монастырю, относящуюся ко второй половине XV в., он заметил, что монастырские старожильцы были «очень подвижными людьми» и в этом отношении не отличались от других старожильцев. Право крестьянских переходов, которого не знала Киевская Русь; возникало, по И. И. Смирнову, в XIV в. и в XV в. нарастало. В XV в. даже наблюдался «ничем не ограниченный переход».10
Как же согласовать тезис о неограниченном переходе с клаузулой жалованных грамот о людях, которых грамотчику разрешалось перезывать «из иных княжений, а не из моея отчины»? И. И. Смирнов полагал, что эта клаузула не содержит запрещения перезывать людей из своего княжества. Она-де означает, что льготы, которые предоставляются крестьянам-новоприходцам, распространяются только на инокняженцев. А крестьяне, перезванные из своего княжества, не пользовались льготами, предоставляемыми тарханными грамотами.11
По мнению Ю. Г. Алексеева, старожилец жалованных грамот— это человек, связанный с феодальной вотчиной прочной и более или менее длительной связью.12 От пришлых старожильцы отличались только размерами и сроками податной льготы.
Г. Е. Кочин считает, что «старожильцы» и «пришлые» — слова бытового, житейского языка. Издавна поселившиеся в деревне крестьяне именовались старожильцами, а только что поселившиеся—пришлыми. Понятие «старожильство» не имело юридического значения: «Закон (и обычное право) всех земель и княжеств Северо-Восточной и Северо-Западной Руси с конца XIV в. знает одну основную категорию трудового сельского населения — крестьян». Кочин счел неубедительным предложенную Б. Д. Грековым и И. И. Смирновым интерпретацию упомянутых нами выше записей о людях, которые садились в Иосифо-Волоколамском монастыре на пашню «в старожильцы».13 «По нашему твердому убеждению,— писал Г. Е. Кочин,— между "пришлыми" и "старожильцами" разница лишь в количестве льготных лет: для одних 7—10 лет, для других 5—7 лет. А в том, что никаких указанных Б. Д. Грековым категорий крестьянства не существовало, мы убеждаемся, обратившись к Судебникам и к Новгородским писцовым книгам, в которых крестьяне не подразделяются па старожильцев и новопорядчиков».14
Проблеме старожильства и крестьянских переходов в XIV—XV вв. посвятил три статьи И. Я. Фроянов.15 Он полагает, что начальную историю крестьянских переходов следует относить примерно к середине XIII в., причем в XV в. они сложились «в целую систему, легшую в основу взаимоотношений крестьян с землевладельцами».16 Русское крестьянство XIV—XV вв. не являлось кочующей, бродячей массой, как думали виднейшие представители дореволюционной историографии. Но это не значит, что можно вовсе игнорировать подвижность сельского люда в Русском государстве эпохи централизации. Развивая мысль И. И. Смирнова, И. Я. Фроянов подчеркивает, что в XIV—XV вв. русские крестьяне пользовались правом свободного «выхода». Это право не являлось только остатком прежней дофеодальной свободы. Оно отвечало запросам развития вотчинного хозяйства.17
Старожильцы XV в., пишет И. Я. Фроянов, «довольно часто срывались с насиженных мест и расходились "по иным местам". Переходы старожильцев — вещь ординарная».18 Признавая, что «под старожильцами скрывались старые поселенцы, сравнительно длительное время живущие» в вотчине, он отмечает, что старожильцами считались и люди, некогда жившие на вотчинных землях и ушедшие с них. Коренное отличие старожильцев от пришлых заключается в том, что пришлые — зто новики, впервые появившиеся в вотчине. Термины «старожильцы», «пришлые», «пришлые старожильцы», «тутошние старожильцы» весьма условны и способны к взаимопереходу. Они заключали в себе бытовой, а не социальной смысл.19
Л. В. Милов считал небезуспешной попытку Г. Е. Кочина доказать, что термин «старожилец» и явление старожильства носили чисто житейский бытовой характер и относились к людям, издавна жившим в данной местности. Особое внимание Л. В. Милов обращает на категорию старожильцев, возвращающихся на старые места, и на противопоставленных им в грамотах инокняженцев. Последние получали льготы на значительно больший срок, чем «пришлые старожильцы». Это объясняется тем, что новопоселенцы из иных княжений «садились на чужую для них землю». У пришлых же старожильцев могли быть иллюзии относительно своего права владения старыми местами. Но резкое уменьшение льготных сроков «означало полное отчуждение у них феодалом старых мест пришлых старожильцев».20 Нам не кажется убедительным такое объяснение различий в длительности льготных сроков, предоставляемых «пришлым старожильцам» и инокняженцам. Не вытекает из анализа всего корпуса грамот и отказ Л. В. Милова от понимания термина «инокняженец» в смысле выходца из иного княжения. Полемизируя с Л. В. Черепниным, он говорит, что крестьяне, числившиеся пришедшими из иных княжеств, «отнюдь не исчезали по мере образования единого Русского государства».21
Итак, историки по-разному решают вопросы о том, кого из крестьян современники относили к категории старожильцев, каковы отличительные признаки старожильцев, были ли им присущи социальные и юридические особенности, или старожильство есть явление чисто бытовое.
Мы считаем вполне обоснованным отказ ряда исследователей от однозначного решения вопроса о семантике термина «старожилец» в актовом материале XV в. Следует различать старожильца актов (именуемых И. Я. Фрояновым документами «судебно-межевого свойства») и старожильца жалованных льготных грамот.
Старожильцами именовали свидетелей-«знахорей», привлекаемых при поземельных спорах. Они должны были, во-первых, заслужить доверие суда, являться людьми «добрыми», а, во-вторых, быть осведомленными, помнящими, кому земля принадлежала исстари, где проходили границы между земельными владениями. Спорящие стороны нередко заявляли судьям: «на то у меня человек доброй старожилец»; «на то у нас люди добрые»; «есть, господине, у нас старожилци люди добрые».22
Осведомленными людьми были не только крестьяне. Как уже не раз отмечалось в исторической литературе, старожильцы-«знахори» могли быть людьми разного социального положения. Добавим, что судебных свидетелей именовали иногда «тутошними старожильцами» как хорошо осведомленных о «тутошних»— здешних делах.23 Один из свидетелей, не знавший, как именовалось место, из-за которого шел спор, ответил, что он «тому месту не старожилец».24 Когда же свидетель знал, как называлась спорная земля, кому она в старину принадлежала, кто ее обрабатывал и какова была ее судьба, то обычно говорил, что «помнит за» 20 или за 30, за 50 или за 60 и даже за 90 лет. Это не значит, что в течение этих двадцати или девяноста лет он не покидал здешних мест, но даже после временного ухода он сохранял память о землях, из-за которых возникал спор.
Судные старожильцы не обязательно были многолетними жителями местной округи. Так, в деле 1464—1478 гг. из-за Лаптевской земли посельский Мохрищского монастыря выставил в качестве «знахоря»-старожильца крестьянина с колоритным прозвищем Буженина. Он был признан свидетелем-старожильцем, хотя проживал в расположении спорной земли всего два года, да и то более чем за 10 лет до судебного разбирательства.25
Иной была ситуация, о которой свидетельствует судный список 1503—1504 гг., о поземельном споре между властями Симонова монастыря и великокняжескими крестьянами в Белозерском уезде. Выставленные одной из сторон в качестве старожильцев староста Корнилко и крестьянин Холоп Митин сын заявили, что они «не ведают», кому некогда принадлежали спорные пожни, так как являются «пришлыми людьми». Из дальнейших показаний выясняется, что оба свидетеля живут на данном месте около десяти лет.26 Сопоставление двух приведенных дел говорит о том, что главным требованием к судным старожильцам была осведомленность. Хорошо осведомленный человек мог выступать старожильцем, прожив в районе оспариваемого участка всего два года, а люди, прожившие в этом районе десять лет, могли считать себя пришлыми, не способными выполнить функции судных старожильцев.
Но если не существовало строгих сроков жительства старожильцев, то все же обычно осведомленными «знахорями» являлись местные старики. В одной из разъезжих записей говорится, что подлежавшую размежеванию землю «обыскали старинные старожйльцы».27 Старики могли вспомнить, кто был владельцем земли в давние времена, и провести судий по таким межевым знакам, как ямы, камни, ручьи, отдельные березы или сосны.
К старожильцам-«знахорям» примыкали старожильцы-понятые. Поручавшие своим приказным людям разводить угодья между землевладельцами или выделять им новые участки, князья (а также митрополиты) предписывали выезжать на место, «поняв с собою людей добрых тутошних старожильцов» или «околних людей добрых старожилцев». Иногда в грамоте прямо говорилось, что при отмежевании земли помещику непременно должны присутствовать старожильцы-понятые.28
Давно миновало время, когда основную роль в решении конфликтных ситуаций играли родовая организация и отношения кровного родства. Феодальное государство и феодалы-иммунисты вершили суд и поземельные дела. При этом они привлекали представителей местного духовенства, выборных представителей местных территориальных общин (старост, целовальников) и «тутошних», «окольных» старожильцев. В XIV—XV вв. власти считали признаком надежности, «доброты» свидетелей и понятых пс их зажиточность, как будет позднее, а давность жительства.
Старожильцы-«знахори» и старожильцы-понятые, конечно, не являлись особой социальной группой, им даже не была присуща какая-либо социальная определенность. Но в актах XIV— XV вв., а точнее, в жалованных тарханных грамотах, фигурируют старожильцы, отличные от старожильцев-«знахорей» и понятых. Чтобы яснее представить себе характерные черты этих старожильцев, следует обратить вниманий на некоторые особенности жалованных грамот XIV—XVI вв.
Иммунитет, предоставляемый несудимыми грамотами, не был всегда одинаковым. Объем судебных прав иммунистов мог быть более широким и более узким. Но право грамотчика вершить суд, как правило, распространялось на всех крестьян его волостки, вне зависимости от того, проживали они в этой волостке в момент предоставления несудимой грамоты или появятся там впоследствии.29
Иначе дело обстояло с податными льготами. И их объем в разных тарханных грамотах сильно различался. Но даже в один и тот же момент и на основании одной и той же жалованной грамоты льготы для крестьян, уже проживающих в волостке, и для крестьян, которые будут в нее перезваны, как правило, не совпадали. Там, где первые освобождались лишь от кормов и поборов княжеских наместников и тиунов, а иногда от этих поборов, яма, подводы, содержания княжеских коней и некоторых других «проторей и разметов», пришлые помимо этих повинностей освобождались и от дани. Бывал и другой набор повинностей, от которых освобождалось население волостки, но и он варьировался применительно к категориям крестьянства.30 Варьировались и сроки, на которые та или иная категория получала льготу. Тем, кто придет из других княжений, как правило, давалась льгота на больший срок, чем тем, кто когда-то жил в волостке, покинул ее и возвратился вновь.
Так как разные категории крестьян пользовались различными по перечню и срокам податными льготами, необходимы были специальные термины, обозначающие эти категории. Термины «пришлые», «новики», «инокняженцы», «старожильцы» и «тутошние старожильцы» были, очевидно, заимствованы из бытовой речи, но, попав в документы, имевшие социальное и юридическое содержание, приобрели определенный социальный и юридический смысл. Поэтому нам представляется не совсем точным мнение В. И. Сергеевича и Г. Е. Кочина о том, что понятие старожильства не имело юридического значения, пли мнение И. Я. Фроянова о том, что наименования «пришлые» и «старожильцы» заключали в себе не социальный, а бытовой смысл.
Вместе с тем, следует отметить, что в разных жалованных льготных грамотах обнаруживается не одно, а два значения термина «старожилец». В этом нет ничего удивительного: терминология времени, о котором идет речь, не отличалась четкостью, характерной для юридических терминов более позднего времени.
В 1450 г. великая княгиня Мария Ярославна дала Чухломскому Покровскому монастырю тарханную и несудимую грамоту на починок и варницу в Усольской волости. «А волостели мои усолские и их тиуны в монастырской починок в Верховье к его людем к манастырским, и к пришлым и к старожилцом не всылают к ним ни по что довотщиков своих, ни поборов у них не берут».31 В качестве синонима «старожильцы» в данной грамоте называются те люди, которые «в том починке живут», а под «пришлыми» понимаются те, кто придет. Заметим также, что старожильцы грамоты проживали не в деревне а в починке, т. е. не были давними жителями селения.
И в ряде других трамот старожильцами именуются крестьяне, которые в момент выдачи акта проживали в вотчине (неважно, давно или совсем недавно). В жалованной грамоте дмитровского князя Юрия Васильевича Новинскому монастырю от 1464 г. говорится о старожильцах, «хто в тех селех и в деревнях тех сел живет». В отличие от людей, которых монастырь перезовет из иных княжений, старожильцам предоставлялась льгота на меньший срок. А в жалованной грамоте Ивана III митрополиту Геронтию от 1474 г. мы встречаем такое определение старожильцев: «...которые люди нынеча живут на тех землях старожилци».32
В 1468 г. Кирилло-Белозерский монастырь получил от верейско-белозерского князя Михаила Андреевича жалованную оброчную грамоту. В ней говорилось, что люди пришлые, которых монастырь перезовет в свою вотчину, должны были «потянуть с их людьми с старожилци в тот же оброк». Можно назвать и другие акты, в которых льготы предоставляются как старожильцам, так и тем, «кого отколе перезовут».33
В ряде других тарханных грамот XV в. старожильцами именовали не тех крестьян, которые проживали в волостке в момент предоставления ей податных льгот, а тех, кто ранее проживал на польгоченной территории и покинул ее, а в будущем, возможно, возвратится на старые места. В этих случаях и пришлые и, старожильцы выступят как люди, которых призовет грамотчик. Но между призываемыми им людьми существенная разница: одни садятся на землю вновь, а другие возвращаются на нее.
Так, в перечне актов нижегородского Спасо-Благовещенского монастыря за 1393—1446 гг. названы «монастырские старожильцы», которые «розошлись жить по иным местом». Далее говорится, что «как они придут в тое монастыреную вотчину жити на свои места или во дворы, что под монастырем, и им дано лготы во всех наших пошлинах на 10 лет». В одной из жалованных грамот князей Шуйских от 1445— 1446 гг. говорится, что старожильцы, которые «куды разошлися», по возвращении на свои места будут освобождаться от повинностей («не надобе им никоторая наша дань»).34
В жалованной льготной грамоте Василия II Чудову монастырю от 1436 г. к числу старожильцев отнесены те люди, которые с мест своего прежнего поселения «разошлися ко иным местом». Если они возвратятся на «свои места», то освобождаются на 5 лет от дани и других повинностей. А в грамоте Василия II Семену Писареву от 1441 г. говорилось о селе, запустевшем «от татар и розбоя» и о льготе старожильцам, «которые будут люди живали преже того» и которых вотчинник снова перезовет.35
Известны случаи,, когда возвращающихся старожильцев именовали пришлыми старожильцами,36 или «тутошними старожильцами, которые наперед того туто живали».37 Иногда же они именуются «тутошними старожильцами»38 или даже просто «старожильцами» без дополнительных пояснений. Слово «тутошний» подчеркивало временно прерванную связь возвращающегося крестьянина с данным местом. Однако и без этого уточнения термин «старожилец» относился к таким возвращающимся людям.
Что же касается термина «пришлые старожильцы», то он встречается лишь в виде исключения. Обычно понятие «пришлый» не допускало включения в него старожильцев. Если бы слово «пришлые» употреблялось в бытовом смысле, т. е. как пришедшие в вотчину люди, то возвратившиеся старожильцы должны были бы тоже считаться пришлыми. Но жалованные грамоты, как правило, предоставляли различный объем льгот возвращающимся и впервые прибывающим крестьянам. Составители грамот именуют только вновь прибывающих «пришлыми», а на возвращающихся обычно не распространяют этот термин.39
В 1471 г. Иван III дал Чудову монастырю льготную тарханную и несудимую грамоту на земли в Коломенском уезде. «И кого к собе перезовут людей жыти из иных княженеи, а не из моей отчины великого княжениа, и тем их людем пришлым не надобе им моя великого князя дань на 10 лет». Кроме того, «тем их людем пришлым и старожилцем» предоставлялись льготы по выполнению других повинностей.40 Старожильцы отделены от пришлых инокняженцев потому, что те и другие пользуются разными льготами.
Термин «новики», «новые люди» употреблялся в жалованных грамотах как синоним «пришлых». В грамоте верейско-белозерского князя Кирилло-Белозерскому монастырю от 1468 г. упоминаются «люди пришлые-новики». Грамота отличает их от людей монастырских — старожильцев. В грамотах светским владельцам, относящимся к первой половине XV в., упоминаются новые люди «с ыных сторон», которых грамотчики призовут к себе.41 Мы согласны с В. И. Сергеевичем, считавшим новиками тех крестьян, которые не жили в вотчине в момент предоставления на нее льготы: новики, или пришлые,— это люди, которые осядут в вотчине после дарования жалованной грамоты. Совершенно прав И. Я. Фроянов, когда видит в новиках лишь тех, кто впервые появляется в вотчине, и отличает новиков от старожильцев, возвращающихся в нее. Когда же новики и возвратившиеся «тутошние старожильцы» отсидят урочные льготные годы, они сливались со старожильцами и их особые наименования исчезали.
В спорах историков о праве переходов в XV в. немалую роль играет трактовка формулы, предоставляющей податные льготы людям, которых грамотчик перезовет в свою вотчину. И. Я. Фроянов справедливо заметил, что нельзя оперировать случайно выбранными вариантами этой формулы для иллюстрации своей точки зрения. «Нужен учет и истолкование всех разновидностей формул, встречаемых в источниках».42
В подавляющем большинстве жалованных грамот мы читаем: «...и кого к собе призовут людей жыти изыных княженеи, а не из моей отчины, и тем их людем пришлым не надобе...» (далее идет перечень повинностей и срок, на который пришлые освобождаются от их выполнения); или «...и кого к собе перезовет жити людей из-ыных княженей, а не из моей вотчины, великого княженья, и тем людем инокняженцем не надобе...»; или «... изынокняженья, а не из моих волостей, ни ис сел, и тем их людем пришлым инокняженцем не надобе...». Некоторые варианты формулы носят индивидуальный характер, но сохраняют тот же смысл: «...кого к собе в те села и деревни перезовет из Можайского, и тем людем инокняженцем не надобе мое дань...»; или «...кого еще людей перезовет архимандрит из зарубежья в отчину нашу ... не емлют на них ничего же...»43
Здесь мы приводим только ту часть формулы, которая касается инокняженцев, с одной стороны, и людей из своего княжества— с другой. А к той части формулы, которая относится к возвращающимся старожильцам, обратимся далее. Именно по вопросу о праве отказа из вотчины князя, дающего грамоты, в исторической литературе разгорелись споры. Мы уже отмечали, что Л. В. Черепнин, как и Б. Н. Чичерин и некоторые другие дореволюционные историки, трактовал формулу как запрещение перезывать крестьян в пределах собственного княжения. А И. И. Смирнов и И. Я. Фроянов (как и В. И. Сергеевич и С. Б. Веселовский) полагали, что речь здесь идет только о нераспространении на перезванного из своего княжения крестьянина податных льгот, предоставляемых инокняженцам.
Думается, что сама по себе формула столь неопределенна,, что могла по-разному истолковываться не только историками XIX—XX вв., но и грамотчиками XIV—XV вв. Именно поэтому мы находим в некоторых жалованных грамотах дополнения, разъясняющие и уточняющие право приема крестьян, В жалованной грамоте Василия II Кирилло-Белозерскому монастырю от 1456 г. вслед за недостаточно определенной формулировкой о льготе людям, которые придут «из иных княженеи,. а не из моее вотчины», мы читаем: «... а тяглых людей им моих, великого князя, данских ,письменых в то им село и в деревни к собе не приимати...». В жалованной грамоте Ивана III Чудову монастырю от 1471 г. допускающая двоякую трактовку формула о льготах только тем людям, которые будут перезваны «из ыных княженеи», дополнена ясным требованием: «...а архимадриту и его братии в то их село и в деревни моих,, великого князя, людей тяглых письменых не приимати».44
Казалось бы, дополнения, которые мы находим в только что приведенных двух грамотах, ликвидируют недоговоренность, характерную для формулы о крестьянском переходе. Но не будем спешить с выводами и обратимся к другим грамотам. В 1471 г. Кирилло-Белозерский монастырь получил от князя Андрея Васильевича Меньшого жалованную грамоту, в которой, между прочим, перечислялись податные льготы как старожильцам, так и людям «из ыного княжениа, а не из моих волостей». Как и грамота тому же монастырю от 1456 г., жалованная 1471 г. содержит дополнительное пояснение-требование: «...тяглых людей им моих, княжь Андреевых, данских в то село и деревни не приимати». Обратим внимание еще на одно весьма любопытное добавление: «а кого к себе приимут людей н письменных и данных», и тех людей «наместници и волостели и их тивуни судят и кормы свои емлют на них».45 Это дополнение побудило И. Я. Фроянова «несколько иначе взглянуть на другие грамоты, запрещающие принимать тяглецов». По его мнению, запрещения эти «не столь императивны и бескомпромиссны, как кажется поначалу». В заключение статьи И. Я. Фроянов заменяет свою мысль о недостаточной императивности и бескомпромиссности запрета переходов тезисом о пользовании русскими крестьянами XIV—XV вв. правом свободного перехода.46 Если первый тезис автора представляете нам верным и нуждающимся лишь в некоторых пояснениях, то второй кажется чересчур категоричным и требующим серьезных ограничений.
Возвращаясь к грамоте Андрея Васильевича Меньшого Кирилло-Белозерскому монастырю от 1471 г., поставим прежде всего вопрос, в какой мере наблюдения, сделанные на основании этой грамоты, можно распространять на грамоты, великого князя московского, располагавшего неизмеримо большим авторитетом и властью, чем вологодский князь Андрей Васильевич Меньшой? Грамота великого князя Василия I нижегородскому Спасо-Благовещенскому монастырю 1423 г. дает некоторый материал для суждения по этому вопросу. После обычной формулы о льготах возвращающимся на свои места «тутошним старожильцам» и людям из «иных княжений» в акте оговаривается судьба трех княжеских «сирот чернцовых детей», которых архимандрит «перенял», и «они пошли из моей вотчины». Этих людей великий князь оставил за архимандритом при условии, что монастырь будет давать с них «дань мою по силам».47 Характерно, что для узаконения перехода из великокняжеской вотчины всего трех человек потребовалось письменное разрешение самого московского государя.
Видимо, с запрещением перезывать людей из великого княжения монастырю приходилось считаться. «Недостаточную императивность» подобных запрещений следует прежде всего усматривать в том, что они фигурируют далеко не во всех грамотах, а также в характере санкций, которые они устанавливают за незаконный переход. Обычно дело сводилось к нераспространению на незаконно перешедших крестьян льгот, предоставляемых вотчине. Нельзя считать эти санкции чем-то малосущественным. Платить кормы и всякие поборы волостелем и тиунам с черными крестьянами и в то же время отбывать повинности в пользу своего землевладельца вместе с его вотчинными крестьянами было нелегко. Но эти санкции не были столь угрожающими, как санкции, направленные против нарушителей привилегий, данных князьями грамотчикам. За нарушение жалованных несудимых и тарханных грамот, за попытки государевых приказных людей брать «силно» с получавших льготу крестьян кормы, за появление у них незванными на пиру князья устанавливали такие санкции: «а через сю мою грамоту хто что на них возмет или чем изобидит, быти от меня в казни»; «а хто придет незван на пир к их (грамотчиков.— А. Ш.) человеку, а оучинится какова гибель, и яз ту гибель на том велел взяти без — суда и без ысправы, а от меня тому еще быти в казни».48 Такие санкции за переход или перезывание крестьян в грамотах XV в. не содержатся.
Та часть формул о льготах призываемым в вотчину крестьянам, в которой говорится о возвращении старожильцев или «тутошних старожильцев», как правило, предусматривает не их принудительное выселение на старые места, а их привлечение туда с помощью обещаний дать льготу. Многочисленность грамот, содержащих такие обещания, убеждает в том, чго было немало разошедшихся из вотчин людей, которых князья и землевладельцы старались вернуть с помощью добрых посулов. Поскольку эти разошедшиеся и вновь привлекаемые на старые места крестьяне в противоположность инокняженцам именуются старожильцами, мы с полным основанием относим их к переходящим в пределах своего княжения.
Известны случаи, когда грамотчикам было разрешено перезывать людей как «из зарубежья», так и «из-за бояр здешних, а не з выти моее великого князя». Это разрешение было дано Троицкому Калязину монастырю тверским князем Михаилом Борисовичем в 1483 г. Отсутствует запрещение перезывать людей из своего княжества и в жалованной грамоте вдовы Василия I Софьи Витовтны Троицко-Сергиеву монастырю от 1450 г. Великая княгиня запрещает перезывать на льготу «из моее волости, из моих сел людей никого», а на боярских и других крестьян из Московского княжества этот запрет не распространяется. В этих двух грамотах не делается различия между крестьянами письменными и неписьменными. А согласно грамоте рязанской великой княгини Анны Е. Ф. Стерлигову от 1501 г., перезванным «из здешних людей», т. е. людей из своего княжества, предоставляется даже податная льгота на три года (пришлым «из зарубежья» предоставлялась льгота на 7 лет).49
Однако льгота «здешним» пришельцам распространялась только на людей «неписьменных». И это ограничение характерно для ряда других грамот, которые предписывали «не приимати» людей «письменных», «данных», «тяглых». Чтобы уяснить круг людей, которых нельзя было принимать, очень важно уточнить вопрос о том, кого считали людьми «письменными». Для этого следует остановиться на особенностях письма XV — начала XVI вв.
В книгах ростовских письма Василия Чертенка Заболоцкого, относящихся к 1490—1491 гг., описаны села и деревни митрополичьей волости Караш. Переписывались села, деревни, починки и дворы, стоявшие в них. Так, например, «д. Копылово: во дворе Олферко, во дворе Созонко, во дворе Ивашко» или «починок Онтропов, во дворе Онтроп». В редких дворах называлось два человека: «д. Сочково: во дворе Исачко да Сенька».50 Очевидно, в писцовую книгу вносились только дворохозяева или главы совместно проживающих семейств. Когда во дворе не было взрослых мужчин, в писцовой книге называли имя вдовы-дворохозяйки. Такой порядок учета тяглого населения писцами имел место и в Новгородской земле.51
Разумеется, что кроме занесенных в писцовую книгу крестьян во дворах были и другие люди, причем не обязательно малолетки. В более позднее время наблюдались факты, когда из двора уходили от отцов дети, от братьев — братья и от дядь — племянники. Так, в 1609 г. велено было набирать в Пелымском уезде на пашню охочих людей: «...от отца—сына, от братьи братью, а от дядь племянников, кто похочет идти волею, а не с тягла».52 Двор не запустевал и оставался тяглоспособным. Такая же ситуация предусматривалась жалованными грамотами, дававшими право перезывать «здешних людей неписьменных». К ним относились не только вольноотпущенники или захребетники, не участвовавшие в отбывании тягла, и не только бродячие люди, но и широкий круг крестьян, не являвшихся дворовладельцами или главами семейств.
В жалованной грамоте Василия II Кирилло-Белозерскому монастырю от 1456 г. читаем: «...а тяглых людей им моих, великого князя, данских письменных в то им село и в деревни к собе не приимати...» А в жалованной грамоте, предоставленной тому же монастырю в 1471 г. вологодским князем Андреем Васильевичем Меньшим, люди, которых запрещалось перезывать из своего княжения, в одном месте названы «тяглыми» и «данскими», а в другом — «письменными» и «данными».53 В пользу предположения о совпадении понятий «письменные» и «тяглые» свидетельствует и жалованная грамота Ивана III Чудову монастырю от 1471 г. Она содержит запрещение «приимати» «людей тяглых письменных».54 В жалованной грамоте 1475—1476 гг. упоминаются «безвытные люди», которых Покровский монастырь, наделенный грамотой угличского князя Андрея Васильевича, получил право перезывать из вотчины своего князя. Это, очевидно, те же «неписьменные», «нетяглые» люди.55
Итак, были жалованные грамоты, запрещавшие перезывать крестьян из своего княжения, и грамоты, разрешавшие их перезывать, но только не крестьян-дворохозяев и, возможно, не глав семей.
Выше говорилось о разрешении или о запрещении принимать к себе крестьян. Обратимся теперь к грамоте, предоставляющей монастырю право не выпускать от себя крестьян. Имеется в виду широко используемая историками жалованная грамота 1455—1462 гг. Василия II Троице-Сергиеву монастырю. Она относится к расположенному в Бежецком Верхе с. Присеки с деревнями. В грамоте мы читаем: «...которово их хрестьянина ис того села и из деревень кто к себе откажот, а их старожилца, и яз, князь велики, тех хрестьян ис Присек и из деревень не велел выпущати ни к кому...»56 Мы полагаем, что под старожильцами в этом тексте подразумеваются все крестьяне, которые в момент предоставления грамоты жили в с. Присеки и в прилегающих деревнях.
Помимо проведенного ранее анализа термина «старожилец» в пользу такой трактовки текста говорит грамота, данная в 1462 г. Иваном III тому же монастырю и на ту же вотчину. Сразу вслед за пожалованьем своего отца Иван III освободил всех крестьян («которые люди оу них ныне живут») от большого количества повинностей. От уплаты дани, как правило, освобождались инокняженцы, и только на льготные годы. Рассматриваемая нами грамота не освобождает вотчину от дани, зато от других повинностей освобождает бессрочно. Это весьма ощутимое преимущество объясняется, очевидно, большим влиянием Троице-Сергиева монастыря. И именно этим влиянием можно объяснить необычное разрешение монастырю «не выпутать ни к кому» старожильцев с. Присеки.
Грамота Василия II на с. Присеки с деревнями используется для доказательства тезиса о более раннем закрепощении старожильнев сравнительно с другими категориями крестьян. Сказанное убеждает нас в том, что старина как давность жительства, как показатель лучшей обеспеченности средствами производства или задолженности не выступает в грамоте в качестве основания для закрепощения. Старожильцы с. Присеки— это не старинные крестьяне, а все крестьяне, которых застала в волостке жалованная грамота. Таким образом, эта грамота не дает оснований для выделения особой категории рано закрепощаемых по старине крестьян.
Уже после занятия отцовского стола Иваном III власти Троице-Сергиева монастыря подали великому князю жалобу на ущерб, который им причиняет выход их крестьян в зимнее время. Речь ведется о крестьянах Шухобальских сел Угличского уезда. Иван III приказал своим наместникам в Суздале и Юрьеве вернуть крестьян на прежнее место. «И где пристав мои их наедет в моих селех или в слободах, или в боярских селех и в слободках, и пристав мои тех их хрестьян монастырских опять выведет в их села в Шухобалские, да посадит по старым местом, где хто жил до Юрьева дни до осеннего».57
Вряд ли можно считать случайностью, что третья грамота, содержащая положение о невыходе крестьян из вотчины и об их возвращении на старые места, тоже была дана влиятельнейшему Троице-Сергиеву монастырю. В 1455—1462 гг. Василий II «не велел пущати прочь» монастырских крестьян, которые «живут в их (троицких угличских. — А. Ш.) селех нынеча». Грамота разрешала монастырским властям брать княжеского пристава «на те люди, который от них вышли». Монастырю тем легче было получить эту грамоту, что какие-то его угличские крестьяне вышли в села великого князя и бояр «сего лета, не хотя ехати на ... службу к берегу». Впрочем, монастырь добился приказа о возвращении не только тех, кто уклонился от обременительной княжеской службы. Грамота запрещала уход всех, кто живет в вотчине «нынеча» и разрешала разыскивать всех, кто из вотчины вышел.58
В грамотах, относящихся к с. Присеки и к угличским селам, принудительному возвращению подлежали старожильцы. Именно на основании этих грамот М. А. Дьяконов писал, что «указания памятников о прикреплении старожильцев восходит уже к самому началу второй половины XV в.».59 М. А. Дьяконов также отмечал, что указной нормы о прикреплении старожильцев издано не было, а были только местные указы. Следует добавить, что под старожильцами понималось не давнишнее население сел и деревень, а все «нынеча» живущие. Грамоты, таким образом, не могли служить основанием для удержания новых поселенцев. Князья давали право удерживать и возвращать крестьян только в отдельных вотчинах, да и в них не распространяли это право на тех, кого Троице-Сергиев монастырь впоследствии к себе призовет.
Для М. А. Дьяконова и других дореволюционных историков, считавших крестьян XV в. вольными арендаторами, грамоты, относящиеся к с. Присеки и Шухобальским селам, свидетельствовали о начальном этапе перехода из вольного в крепостное состояние. Л. В. Черепнин и другие советские историки, обнаружившие крепостнические черты в положении крестьян уже в XIV—первой половине XV вв., расценили эти грамоты как попытки полного запрета крестьянских переходов и соответственно как ухудшение положения крестьянства некоторых вотчин во второй половине XV в.60
Ю. Г. Алексеев считает возможным по-иному трактовать грамоты, относящиеся к с. Присеки и Шухобальским селам. Присеки расположены в районе, близком к границам с Новгородом и Тверью, и не исключено, что опасения ухода за пределы Московской земли явились причиной уникальной формулы жалованной грамоты Василия II Троице-Сергиеву монастырю. Но близость к границам являлась типичной для многих московских земель в период раздробленности, и эта особенность не может служить достаточным объяснением уникальной формулы грамоты, относящейся к с. Присеки. Грамоту о возвращении крестьян, сошедших из Шухобальских сел, Ю. Г. Алексеев объясняет тем, что крестьяне сошли, «не хотя ехати» на службу великого князя к «берегу». Следовательно, по словам Ю. Г. Алексеева, речь идет «о своего рода дезертирстве— попытке уклониться от военной службы в свой черед, а вовсе не об обычном "отказе" или "выходе"».61 Однако мы видели, что монастырь добился возвращения не только уклонившихся от службы у «берега», но и всех других «нынеча» живущих крестьян, если они отошли или отойдут из волости. Заметим также, что службой крестьян источники именовали всякие отработочные повинности, назначаемые князьями. Нет поэтому оснований считать, что грамота была направлена на пресечение уклонения от одной лишь военной службы.62
Таким образом, грамоты, предоставлявшие вотчиннику право «не пущати» своих крестьян прочь и возвращать тех, «которые от них вышли», нельзя связывать с местными оборонными задачами приграничного района. Нельзя их выводить и из особенностей статуса старожильцев как старинных крестьян, в которых владельцы были особенно заинтересованы.
Разрешение не выпускать крестьян и даже принудительно их возвращать, данное в начале второй половины XV в. Троице-Сергиеву монастырю на его отдельные села и деревни, было связано не с особым положением старожильцев и отличными от других крестьян формами зависимости от землевладельца, а с наиболее привилегированным положением самого землевладельца— Троице-Сергиева монастыря. Статус же старожильцев XIV—XV вв. как социальной группы сельского населения (а не старожильцев — судебных понятых и «знахорей»), полностью определялся льготными жалованными грамотами. Этими грамотами определялось в каждом отдельном случае, на какой срок и от каких государственных повинностей они освобождались и чем в этом отношении они отличаются от инокняженцев или от крестьян из своего княжества, которые будут призваны в польгоченную вотчину.63 Никакие сроки пребывания на месте старожильцев грамотами не были установлены. Старожильцами были те, кто проживал в вотчине в момент получения льготы, в отличие от тех, кто в нее придет позднее. Сроки и объем льгот грамоты устанавливали и для «тутошних старожильцев», т. е. возвращающихся в вотчину крестьян. Никаких ограничений перехода, установленных специально для категории старожильцев, грамоты не содержат, поэтому считать именно их «непохожими» крестьянами нет оснований.
Право приема крестьян (как старожильцев, так и нестарожильцев) до Судебника 1497 г. не отличалось единством и определенностью. Даже инокняженцам жалованные и договорные грамоты XIV—XV вв. иногда затрудняли прием, но чаще их разрешали перезывать и предоставляли для них податные льготы. В отношении крестьян, проживающих в пределах своего княжества, жалованные грамоты обычно были неопределенными и давали землевладельцам возможность произвольного толкования права перехода. Крестьянам приходилось при этом считаться не только с неопределенностью грамот, но и с наличием у землевладельцев аппарата принуждения. Но специальных запретов на переходы в силу давности жительства в жалованных грамотах нет.
1Сергеевич В. И. Древности русского права, т. III. СПб., 1911, с.-460.
2Таким образом, В. И. Сергеевич отходил от собственного убеждения, что «старожилец» XV в. и «старожил» XIX в. — это одно и то же.
3Сергеевич В. И. Древности русского права, с. 461.
4Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1910, с. 350.
5Михайлов П. Е. К вопросу о происхождении земельного старожильства. — ЖМНП, 1910, кн. 6, с. 350—351.
6Беляев П. И. Древнерусская сеньория и крестьянское закрепощение— ЖМЮ, 1916, сент., с. 149, 156, 174—175.
7Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. М.; Л., 1946, с. 630, 641.
8Там же, с. 734, 446.
9Свои взгляды на старожильцев Л. В. Черепнин высказал в статье «Из истории русского крестьянства XV в.» (Доклады и сообщения института истории, вып. 3. М., 1954), а затем в монографии «Образование русского централизованного государства в XIV—XV веках» (М., 1960). В рецензии на монографию Л. В. Черепнина И. И. Смирнов подверг критике ряд положений (Смирнов И. И. Заметки о феодальной Руси XIV— XV вв. — ИСССР, 1962, №3). Ответ И. И. Смирнову Л. В. Черепнин опубликовал в 1972 г. (Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма. М., 1972, с. 229—238).
10Смирнов И. И. Заметки о феодальной Руси XIV—XV вв.— ИСССР> 1962, № 3, с. 139, 143, 146, 148.
11Там же, с. 145.
12Алексеев Ю. Г. Феодально-зависимые крестьяне в вотчине Переяславского уезда XV — начале XVI вв. — В кн.: Исследования по истории феодально-крепостнической России. М.; Л., 1964, с. 41.
13См. с. 180 настоящей книги.
14Кочин Г. Е. Сельское хозяйство на Руси конца XIII — начала XVI в. М.; Л., 1965, с. 410, 412—413, 416.
15Фроянов И. Я. 1) О возникновении крестьянских переходов в России.— Вестн. Ленингр. ун-та, 1978, № 14, с. 28—34; 2) О крестьянских переходах в России XIV—XV вв. (там же, 1979, JMb 14, с. 20—26;) 3) Старожильцы на Руси XV в. (там же, 1981, № 2, с. 20—26).
16Фроянов И. Я. О возникновении крестьянских переходов... с. 33.
17Фроянов И. Я. О крестьянских переходах... с. 20, 21, 25.
18Фроянов И. Я. Старожильцы на Руси... с. 24.
19Там же, с. 25.
20Милов Л. В. О причинах возникновения крепостничества в России. — ИСССР, 1985, № 3, с. 186—187.
21Там же, с. 189.— Приведенный нами разбор соответствующих показаний источников (см. е. 201 настоящей книги) не подтверждает последний-тезис Л. В. Милова. Характеристику старожильства Ю. С. Васильевым см. на с. 125 настоящей книги.
22АСЭИ, III, с. 141, 181, 185.
23Назначая судей для разбора межевых споров, князья иногда предписывали им брать с собой «тамошних старожильцов». А в актах о проведении размежевания говорится о «тутошних старожильцах». В обоих случаях имеются в виду осведомленные местные люди (АРГ, с. 115, 143)
24АСЭИ, III, ст. 218.
25АСЭИ, I, ст. 247—248.
26АСЭИ, III, ст. 464.
27АФЗХ, II, с. 245.
28АСЭИ, III, ст. 226; АФЗХ, III, с. 186, 325.
29В жалованной тарханной и несудимой грамоте, данной около 1320 г. Спасо-Ярославскому монастырю ярославским князем Василием Давидовичем, говорится о княжеских людях, которых монастырь перезовет к себе в половники, «а те потянут ко мне данью и виною» (АСЭИ, III, ст. 204). Это значило, что перезванных половников будет судить сам князь, а не монастырь. Данное ограничение судебного иммунитета нетипично для несудимых грамот. Это исключение лишь подтверждает общее правило.
30На это обстоятельство обращал внимание Г. Е. Кочин (см. с. 182 настоящей книги).
31АСЭИ, III, ст. 258.
32АФЗХ, I, с. 86, 215.
33АСЭИ, II, с. 115; III, с. 119.
34АСЭИ, III, с. 321, 325, 471.
35Там же, с. 57, 105. См. также: АФЗХ, I, с. 133, 158, 203; II, с. 9.
36АСЭИ, II, с. 123; АФЗХ, I, с. 203.
37АСЭИ, III, с. 83.
38«Тутошними старожильцами», например, названы в грамоте 1423 г. люди, которые вернутся в пустоши Нижегородского Спасо-Благовещенского монастыря (там же, с. 323). См. также с. 260, 321, 323,. 471 и др.
39Так, в грамоте серпуховско-боровского князя Василия Ярославича митрополиту Ионе от 1455 г. называются три категории крестьян польго-ченной волостки: люди, которых призовут из иных княжений; «пришлые» нетяглые, которые придут из своего княжения; старожильцы, уже проживающие в волостке (АФЗХ, I, с. 92).
40АСЭИ, III, с. 63.
41АСЭИ, II, с. 115; III, с. 378, 380.
42Фроянов И. Я. О крестьянских переходах... с. 22.
43АСЭИ, III, с. 154, 199, 214 и др.
44АСЭИ, II, с. 105—106; III, с. 63.
45АСЭИ, II, с. 129.
46Фроянов И. Я. О крестьянских переходах... с. 23, 25.
47АСЭИ, III, с. 324.
48Там же, с. 260; I, с. 192 и др.
49АСЭИ, III, с. 183, 401; I, с. 167.
50АФЗХ, I, с. 29 и след.
51АИСЗР, I, с. 17—20.
52ААЭ, II, с. 246.
53АСЭИ, II, с. 166, 129.
54АСЭИ, III, с. 63.— О связи тягла с письмом свидетельствует интересная формулировка жалованной грамоты князя Андрея Васильевича звенигородскому митрополиту Геронтию от 1473 г.: «...и кто у него в тех селех и деревнях имеет жити людей, ино тем его людем не надобе моя дань до описи, доколе мои писец приедет» (АФЗХ, I, с. 93).
55АСЭИ, III, с. 110.
56АСЭИ, I, с. 192.
57Там же, с. 263.
58Там же, с. 192.— Несколько иначе интерпретирует эту грамоту И. Я. Фроянов (Фроянов И. Я. О крестьянских переходах... с. 25).
59Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя... с. 351.
60Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства... с. 248—249.
61Алексеев Ю. Г. Некоторые спорные вопросы в историографии Русского централизованного государства.— В кн.: Генезис и развитие феодализма в России: К 75-летию со дня рождения В. В. Мавродина. Л., 1983, с. 103.
62Следует также возразить против трактовки бегства шухобальских крестьян как своего рода дезертирства. Ведь все государственные феодальные повинности были в рассматриваемое время сопряжены прежде всего с расходами на военное дело. Таким образом, всякую борьбу крестьян против становившихся часто несносными поборов феодального государства придется трактовать как дезертирство. Очевидно, такую трактовку не примет сам Ю. Г. Алексеев.
63Изредка термин «старожильцы» встречается в источниках XVII в. Так, в писцовых книгах дворцовых волостей 1670-х годов часто упоминаются крестьяне-старожильцы. Этим термином именовались крестьяне, живущие в волостях, в отличие от селившихся здесь и получивших временную льготу крестьян, которые приходили с оккупированной шведами земли (Архив ЛОИИ, ф. 181, кор. 1а, № 7).
<< Назад Вперёд>>
