Многосемейное крестьянское дворохозяйство: реликт патриархального прошлого или феномен Нового времени?

Семья и дворохозяйство как минимальные структурообразующие элементы человеческого общества постоянно находятся в фокусе внимания исследователей. В литературе распространено представление о том, что на протяжении человеческой истории происходило последовательное уменьшение размеров этой минимальной ячейки — от общины охотников и собирателей через патриархальную общину земледельцев и скотоводов к современной нуклеарной семье. В то же время существуют и другие точки зрения. Антрополог А. Купер приводит многочисленные свидетельства того, что базовой формой семьи у современных «малых народов», от бушменов Южной Африки и аборигенов Австралии до индейцев бассейна Амазонки, является именно нуклеарная семья. Большие развернутые семейные структуры возникли на некоторой стадии развития земледельческо-скотоводческого общества и были, таким образом, лишь эпизодом в истории человечества¹.

Вопрос о времени и обстоятельствах обратного перехода от большесемейной общины к малой семье также остается дискуссионным². По мнению М. Миттерауера, различие исторических судеб Западной и Восточной Европы во многом связано с тем, что первая из них претерпела этот переход еще в Средневековье³. С этой точки зрения большесемейное дворохозяйство, доминировавшее у крестьян на Востоке Европы до середины XIX в., представляется реликтом глубокой старины, что позволяет ранжировать европейские социумы по степени их "продвинутости" от патриархальности к модерну.

В данной статье вниманию читателя предлагаются некоторые факты и соображения в пользу того, что динамика семейной структуры была более сложной. Для этой цели целесообразно разграничить понятия "семья" и "дворохозяйство", хотя они не разграничивались самими крестьянами, в представлении которых все члены общего хозяйства были одной семьей. Но когда исследования идут в русле этой практики, возникает необходимость постоянно различать малые и большие семьи, вводить такие понятия, как "хозяйство-семья" и "составная семья" (по терминологии Б.Н. Миронова⁴), «домовая община» (по терминологии Ю.Л. Бессмертного⁵) и т. п. По нашему мнению, проще под семьей понимать именно нуклеарную семью, а любую группу лиц, ведущих совместное хозяйство, и, как правило, отражаемую в учетно-фискальных документах под одним номером, именовать домохозяйством, что является точным эквивалентом англоязычного понятия "household", или, предпочтительнее, дворохозяйством (в качестве сокращенных форм уместны варианты "двор" и "хозяйство"). При таком подходе хозяйство может не включать ни одной семьи (дворохозяйство, состоящее из одиночек), включать одну семью (в этом случае можно говорить об односемейном дворохозяйстве) или семью в сочетании с одиночками (расширенное дворохозяйство). Во всех случаях, когда совместно живут и хозяйствуют более одной семейной пары, следует вести речь о многосемейном дворохозяйстве.

Примерно такой подход используется в классификационной схеме П. Леслетта, завоевавшей международную популярность⁶.Но она создавалась в первую очередь для отражения западноевропейских реалий, в которых большое значение имеет разграничение разных видов полной, неполной и редуцированной семьи, составлявших там абсолютное большинство, но почти отсутствующих во многих восточноевропейских выборках. Для выявления общей картины в масштабах всей Европы достаточно сопоставления трех обобщенных категорий: первая из них объединяет полные, неполные (редуцированные) семьи и одиночек, вторую образуют расширенные хозяйства, третью — все виды многосемейных. Преимущество такой группировки нам видятся в том, что подсчет числа хозяйств первой категории возможен (с минимальными погрешностями) при наличии источников, где указаны только лица мужского пола, что не позволяет провести детальную классификацию по схеме П. Леслетта. При этом данные оказываются сопоставимыми, поскольку полная схема Леслетта почти однозначно преобразуется в обобщенную.

В любом случае возможности такой классификации ограничиваются наличием письменных источников. В более раннее время судить о структуре семьи и дворохозяйства можно лишь косвенно, на основании археологических материалов. Так, характерный для Скандинавии VI—X вв. дом столбовой конструкции, имевший длину около 10—30 м при ширине 4,5—7 м⁷, явно был рассчитан на совместное проживание общины, включавшей несколько брачных пар (двух-трех поколений близких родственников). Кроме них в хозяйстве полноценного бонда предполагалось и 2—3 домашних раба. Действительно, указания на совместное ведение хозяйства членами большой семьи встречаются в записях обычного права Норвегии и Швеции еще в XIII—XIV вв.⁸

У восточных славян в VI—VIII вв. господствует иной тип жилища — квадратная полуземлянка с размером стороны от 3 до 4 м, рассчитанная на небольшое число жильцов. Но такие полуземлянки группируются на поселении в гнезда от 5—6 до 10—15 с общими для них ямами-погребами и наземными хозяйственными постройками, а также площадкой коллективного двора. Данный тип поселения интерпретируется как большесемейная община, образуемая несколькими нуклеарными семьями. Хотя каждая из них спала в отдельном жилище, скот и пищевые запасы были общими и, видимо, являлись объектами совместного труда. Предполагается, что это обусловливалось подсечной формой земледелия⁹.

В последующие века, по мере возобладания постоянных пахотных наделов, произошел переход к усадебной застройке, при которой жилое и хозяйственные строения образуют единый комплекс. Размер срубной избы был невелик: однокамерная постройка с длиной стороны 4—5 м. Типы жилища, ориентированные на совместное проживание нескольких супружеских пар, отсутствовали¹⁰. В принципе это не исключает возможности того, что в одном доме жили пусть не 5—6, но хотя бы 2 семьи. Однако отрывочные сведения письменных источников свидетельствуют, что в Киевской Руси основной формой крестьянского хозяйства была семья, состоящая из одной супружеской пары. Именно такая семья подразумевается в речи Владимира Мономаха, занесенной в летопись под 1103 г.: "оже то начнетъ орати смерд, и приехав половчин ударить и стрелою, а лошадь его поиметь, а в село его ехав, иметь жену его и дети его, и все его именье"¹¹. Таким образом, переход к малой семье на территории Руси, возможно, произошел раньше, чем в Скандинавии, и примерно в одно время с Германией.

Как же в таком случае объяснить бесспорное преобладание многосемейных дворохозяйств у восточных и южных славян в более позднюю эпоху? Применительно к балканской задруге М. Тодорова полагает, что она представляет собой вторичное явление, возникшее не ранее XVII в. в процессе адаптации к специфическому сочетанию экологических и экономических условий¹². По нашему мнению, существует достаточно оснований для такого же утверждения в отношении восточнославянской деревни. Материалы, которыми мы располагаем, относятся в первую очередь к территории современной Белоруссии, но с широким привлечением сопоставимых данных по другим регионам.

Для периода XIV—XV вв. не сохранилось документов, непосредственно описывающих размеры и состав крестьянской семьи на территории Великого княжества Литовского. Есть ряд косвенных данных о размерах податной единицы, с которой исчислялась медовая дань — основной вид повинности в пользу государства или феодала. Обычно плательщик такой дани выступает просто как человек, но из некоторых документов явствует, что он мог быть главой довольно крупной хозяйственной единицы, в более поздних источниках именуемой службой. Так, литовский боярин Войтех Монивид, один из приближенных великого князя Витовта, в 1422 г. подарил Виленскому епископству два родственных клана на реке Березине, составлявших некогда, вероятно, одну такую единицу, позднее разделенную на две, — в документе они названы Львовичами и Небутовичами с их братьями и родственниками (Lwowicze et Nebutowicze fratres et consangwinei). При этом отмечалось, что они представляют собой 6 самостоятельных семей (именно такой славянский термин использован в латиноязычном документе: "sex familiae vulgariter siemie")¹³.

Та же система взимания старинной дани фиксируется почти столетием позже в селе Ганевичи, выделенном из Логожского княжества. Упоминание относится к 1516 г., но отражает более раннюю ситуацию: опрошенные в ходе судебного разбирательства свидетели показали, что "з села Ганевицкого на костел Святого Станислава здавна дани давали 8 ушатков и 4 пуда меду, а 2 человека Овдеевичи и Охромеевичи к Логожску 2 ушатка и 2 пуда давали"¹⁴.

Судя по тому, что службы назывались по именам (точнее, отчествам) их держателей, каждая из них находилась во владении одного крестьянского рода. На момент установления службы ее держателем была, скорее всего, нуклеарная семья. Но в условиях существования фиксированной повинности с нечетко очерченной единицы обложения крестьяне были заинтересованы в том, чтобы при разрастании семьи взрослые сыновья оставались держателями общей службы, — при этом налоговое бремя на каждое хозяйство сокращалось. Поэтому повинность выполнялась родственными кланами, называвшимися по имени первоначального держателя. Вероятно, их размер зависел от того, насколько долго служба находилась в распоряжении одной семьи. За два-три поколения непрерывного держания такая семья могла разрастись до 5—6 и более взрослых мужчин.

К имению Острожчицы (в том же регионе Центральной Белоруссии) при пожаловании его в 1440-е гг. великокняжескому маршалку пану Войтку были причислены "4 чоловеки Гоголичан Менских, а два чоловеки Корговци Логожан"¹⁵. В инвентаре 1557 г. в составе имения фигурируют оба этих поселения: Гоголица и Коргово¹⁶. Жители Коргова по-прежнему делились на 2 службы, но теперь одна состояла из 4 дымов, другая — из 3. В Гоголице насчитывалось 10 дымов, которые не разделялись на службы: принадлежащий каждому участок определяется в инвентаре как земля зупольная. Это отражает начавшийся процесс раздела служб на индивидуальные наделы — дымы, принадлежавшие в идеале нуклеарным семьям.

В инвентаре имения Радошковичи за 1549 г.¹⁷ братья, а также отцы и их взрослые сыновья очень часто фигурируют как главы отдельных дымов: "Тумаш а Шъшко Горачъчычы, дымы 2, пол-службы; Есип Пашкович, а сына его — Ходор, Олексей, Семен, Сидор, Овхим, дымов 6, третина службы" и т. п. В приписанной к этому же имению Реваницкой волости, где основной повинностью была медовая дань, в некоторых случаях дворохозяевами, несомненно, были родные братья: "Мойсей Малашкович, дым... Конаш Малашкович, дым... Под тыми обема Мойсеем а Конашом земля брата Артима Малашковича". Из упомянутых друг за другом Карпа Комяжыча и Евхима Карповича первый явно был отцом второго, т. е. сын выделился в самостоятельное хозяйство при жизни отца. Насколько универсальной была эта практика, данный инвентарь судить не позволяет, так как в нем указаны только главы хозяйств. Но это можно узнать по другим источникам.

В инвентаре имения Мядель за 1545 г.¹⁸ фигурируют 97 дымов с указанием всех лиц мужского пола (их было 268, или в среднем 2,76 на дым). Даже если интерпретировать как неполные или расширенные семьи все случаи, когда в хозяйстве упомянуты 2—3 бездетных брата, можно утверждать о существовании не более 126 семей. Абсолютно преобладали дымы, состоящие из одной семьи, — примерно 68 (70,1%). В 25 случаях в составе дыма было по 2 таких семьи (в основном это семьи двух женатых братьев), в 4 случаях — по 3 семьи. На один дым приходилось в среднем по 2,76 мужчины и 1,3 семьи, на одну семью — по 2,1 лица мужского пола. Если допустить, что количество женщин в целом соответствовало количеству мужчин, то средняя численность семьи немногим превышала 4 чел., а средний размер дворохозяйства был близок к 5,5 чел.

Все лица мужского пола упоминаются также в датированном 1569 г. инвентаре имения Ганута¹⁹. Абсолютное большинство дымов (58 из 65, или 89%) состояли из хозяина с сыновьями или без них, т. е. представляли собой, скорее всего, малые семьи. Оставшиеся 7 дворов являлись многосемейными (отец, сын и внук; женатые братья с детьми и т. п.), причем на каждый двор приходилось по 2 семьи. Всего, таким образом, в имении было 74 семьи (1,2 на дым), в них 186 лиц мужского пола (2,5 на семью, или 2,86 на дым). В этом случае размер полной малой семьи следует оценивать примерно в 5 чел., а населенность двора — в 5,7 чел. Эти цифры, как мы видим, не сильно отличаются от цифр по имению Мядель.

Ближе к концу XVI в. и в первой половине XVII в. количество инвентарей возрастает. З. и Б. Копыские обработали данные за этот период по 217 поселениям и 35 службам, для которых источники позволяют установить родственные отношениями между лицами мужского пола, и насчитали в них 5663 дыма и 6969 малых семей. Таким образом, в среднем на 1 дым приходилось 1,2 семьи. При этом 4741 дым, или 85,6% от их общего количества, был представлен одной семьей (видимо, включая и расширенные хозяйства), а оставшиеся 14,4% хозяйств являлись многосемейными. Из них 745 дымов (10,6%) состояли из 2 малых семей, а 266 (3,8%) — из 3 и более²⁰.

В другой публикации З. Копыский привел несколько иные, но в целом аналогичные цифры²¹. В 96 имениях он насчитал 8624 хозяйства, из которых 7282 (84,4%) представлены простыми (малыми) семьями. Население 842 дворов (9,8%) он определяет как «корневые семьи», включая в эту категорию хозяйства, в которых совместно жили родители и женатые сыновья, замужние дочери, а также сестры и братья главы хозяйства. Это соответствует многосемейным и расширенным хозяйствам вместе. Еще 500 хозяйств (5,8%) З. Копыский определяет как «смешанные» семьи, в которых под одной крышей жили люди, не связанные прямым родством. Вероятно, это более или менее соответствует типу 6 классификации П. Леслетта, и в большинстве случаев такие хозяйства были многосемейными.

Нами предпринята попытка реконструировать структуру дворохозяйств в одном из таких инвентарей более детально, опираясь на обобщенную классификацию по схеме П. Леслетта. Был взят инвентарь имения Селец (в Центральной Белоруссии) за 1596 г.²² Результаты реконструкции представлены в Таблице 1.

При такой группировке получается 201 семья, или в среднем 1,14 семьи на двор. Но в 22 случаях вместе с главой хозяйства упомянуты бездетные братья, из которых некоторые могли быть уже женатыми, хотя и не имели сыновей. Поэтому указанное количество малых семей, вероятно, занижено; в действительности их могло быть порядка 210—220, или 1,19—1,24 на двор. В инвентаре фигурируют 533 представителя мужского пола, на одно хозяйство приходилось в среднем 3 мужчины, а на семью — от 2,4 до 2,65. При удвоении числа мужчин средний размер дворохозяйства оказывается равным 6, что неплохо согласуется с данными других инвентарей. Таким образом, в Сельце тоже преобладали разные варианты малых семей, составлявшие, как минимум, 88,7% всех дворов. В них проживало около 87% жителей имения. Несмотря на разницу в терминологии и не совсем одинаковые критерии группировки хозяйств, общие цифры, как видим, достаточно близки к данным З. Копыского. Это позволяет оценить структуру домохозяйства в имении Селец как типичную для Белоруссии этого времени.

Таблица 1. Состав хозяйств в имении Селец, 1596 г.

Состав членов мужского пола	Вероятная форма хозяйства	Кол-во дворов	%	Кол-во мужчин	%	Кол-во мужчин на 1 двор
Вдова с сыновьями	Неполная семья	2	1,1	6	1,1	3,0
Глава с братьями		14	7,9	41	7,7	2,9
Глава без других мужчин	Полная или неполная семья	20	11,3	20	3,8	1,0
Глава с сыновьями или пасынками		121	68,4	388	72,8	3,2
Всего односемейных		157	88,7	455	85,4	2,9
Глава с сыновьями и братьями	Расширенное хозяйство	8	4,5	30	5,6	3,8
Всего расширенных		8	4,5	30	5,6	3,8
Глава с одним или более сыновьями и внуками	Многосемейное хозяйство	3	1,7	13	0,6	4,3
Глава с двумя сыновьями, имеющими сыновей		1	0,6	10	1,9	10,0
Глава с братом, имеющим сына		1	0,6	4	0,8	4,0
Глава с внуком и правнуками		1	0,6	4	0,8	4,0
Глава с зятем, шурином или издольщиком		6	3,4	17	3,2	2,8
Всего многосемейных		12	6,8	48	9,0	4,0
Итого		177	100	533	100	3,0

 

Для широкого сопоставления этих данных имеется не слишком много синхронных материалов. Некоторое представление о величине крестьянского хозяйства на Северо-Западе России можно получить из новгородских писцовых книг XV в. Правда, они не указывают не только полный состав семьи, но даже детей мужского пола. В число "людей", фигурирующих в этих источниках, включались только женатые мужчины. Зато количество таких "людей", по-видимому, близко к общему количеству малых семей. В среднем на двор в Новгородской земле приходилось 1,3 женатого мужчины, хотя в ряде районов эта цифра доходила до 1,6²³. Исследователи отмечают наличие тех же категорий расширенных и многосемейных домохозяйств, которые встречаются в белорусских инвентарях: дворы, находящиеся в совместном владении женатых братьев, с присутствием двоюродных братьев (братанов), внуков и племянников, а также зятьев²⁴. Если даже количество многосемейных хозяйств и было выше, чем в Белоруссии, то ненамного.

В Западной Европе ситуация несколько отличалась, поскольку там формы многосемейных хозяйств, объединявших женатых братьев, практически исключались общепринятым принципом единонаследия. В подобных условиях в среднеанглийских графствах в XIII—XV вв. господствовало односемейное дворохозяйство. Его размер исследователи оценивают в 4—4,85 чел. И в дальнейшем, с конца XVI до начала ХХ в., в Англии эта цифра колебалась в узких пределах — от 4 до 6 чел. на двор, в среднем — 4,75²⁵. Тем не менее не исключается наличие некоторого числа расширенных семей, а также "корневой" семьи, в которой женатый отец жил совместно с женатым сыном, обычно старшим (наследование по принципу майората).

На севере Франции в XIV—XV вв. отмечалось преобладание малых семей в маломощных крестьянских хозяйствах, тогда как более зажиточные, широко арендовавшие землю в дополнение к своему наделу хозяйства могли включать женатых детей и боковых родственников, а также наемных работников²⁶. В середине XVI в. типичная деревня в Иль-де-Франс под Парижем насчитывала около сотни домохозяйств. Ее население составляло порядка 400—500 жителей, т. е. средний размер домохозяйства находился в пределах 4—5 чел., что близко английскому²⁷. Даже утратившие наделы крестьяне предпочитали жить в собственных домах, хотя основные средства к существованию получали за счет работы по найму в хозяйствах соседей.

В Дании для XIV—XVI вв. также характерно наличие массовой прослойки безземельных крестьян, работавших по найму, — халупников (husmaen) и батраков (leghodraendar). Первые из них снимали дом в чужом дворе, но без земельного участка, вторые жили в доме хозяина, на которого работали. Эти категории крестьян происходили как из разорившихся держателей наделов, так и из сыновей, не получивших наследства²⁸.

Обилие лишенных наделов крестьян отмечено на Северо-Западе Германии, где также господствовал принцип наследования неделимого надела (нем. Hufenverfassung). Ко второй половине XVI в. в изученных Г. Хейцем 80 саксонских деревнях почти две трети крестьян (65,2%) входили в разряд безземельных. Из них 36% числились в качестве домашней прислуги в хозяйствах других крестьян, 39% — младшими партнерами зажиточных крестьян (Hausgenossen, эквивалент славянских терминов "сябры", "кутники" или "подсуседки"), а 25% — безземельными родственниками-захребетниками в расширенных семьях²⁹. По этой причине в некоторых частях Саксонии преобладали многосемейные или расширенные хозяйства, но они строились на совершенно иных принципах, чем в Белоруссии или России: полноправными держателями надела была лишь часть жителей соответствующего двора. Впрочем, масштаб этого явления не нужно переоценивать. В целом по Саксонии, по данным Р. Гросса, около 1550 г. полнонадельные крестьяне составляли 73,7% всего населения, огородники и другие малоземельные — 6,8%, бобыли-захребетники — 18,7%³⁰.

Приведенные данные не позволяют говорить о принципиальной разнице в структуре дворохозяйства на Западе и Востоке Европы. Эта разница возникла лишь позднее. На территории Белоруссии процесс увеличения размеров хозяйства фиксируется в границах XVIII — начала XIX в., причем протекал он очень неоднородно. Так, в 1770-е — 1780-е гг. в одном из ключей имения Тимковичи (центр Белоруссии) на двор приходилось в среднем 4,4—4,5 чел., в одном из ключей Берестейской экономии (юго-запад) — 4,9, в имении Смедынь на Полесье — 6,3, в имении Дубровно на самом востоке — 7,1. Но в поднепровском Быховском графстве в 1796 г. на двор приходилось уже 8,1 чел., а в имении Друя на северо-западе в 1793 г. — 8,5 чел.³¹ Сильно расходятся и агрегированные данные разных исследователей. По данным З.Ю. Копыского, в 1238 хозяйствах 70 населенных пунктов насчитывалось 7608 душ, или 6,2 на двор³². А.М. Карпачев и П.Г. Козловский по 58 инвентарям второй половины XVII — XVIII в. насчитали в 766 населенных пунктах 10235 дворов и 68370 жителей, что дает 6,7 чел. на двор³³. Но Ю. Можи по 5 инвентарям Белоруссии и Литвы 1725—1808 гг. насчитал в 414 селениях 4370 дымов и 34950 чел., т. е. 8 душ на двор³⁴.

Чтобы более детально проследить механизм перехода, нами был проведен анализ серии последовательных данных по одной микропопуляции в Центральной Белоруссии³⁵, в XVIII в. принадлежавшей к имению Корень — владению капитула (духовного совета) Виленского католического епископства, а частично — к плебании местного костела. После присоединения к Российской империи в 1793 г. имение было конфисковано и в дальнейшем принадлежало частным владельцам. По данной выборке (далее именуемой «Кореньщина») сохранились полный инвентарь за 1740 г.³⁶, серия инвентарей отдельных частей имения (престимониев) за период с 1744 по 1789 г.³⁷, ревизские сказки за 1811, 1816, 1834, 1850 и 1858 гг.³⁸, инвентарь за 1841 г.³⁹ В совокупности эти и ряд других источников (метрические книги Кореньского костела и пр.) позволяют реконструировать полный состав популяции и ее распределение по дворохозяйствам с 1740-х по 1850-е гг., т. е. более чем за 100 лет.

Самый ранний инвентарь за 1740 г. частично неполон (по одному селению указаны только лица мужского пола). Все же он позволяет оценить численность населения примерно в 555 чел., средний размер хозяйства — 6,8 чел. Для 69 хозяйств, в которых указаны жены и дети, можно провести и более детальную классификацию по схеме П. Леслетта. Ее результаты отражены в Таблице 2.

Инвентарь за 1761 г. указывает в 34 дворах 131 индивида мужского пола, в среднем 3,9 на двор. В другой части имения в 1774 г. на 36 дворов приходилось 96 мужчин, или 2,7 на двор. Количество дворов в каждой из этих выборок мало, а разброс значений слишком велик. При отсутствии сведений о полном составе дворов далеко идущие выводы делать рискованно. Возможно, структура дворохозяйства в двух престимониях действительно существенно различалась, но могли иметь место и случайные колебания численности или пропорции полов.

В третьей части имения в 1781 г. на двор приходилось в среднем 5,1 чел. (2,9 мужчины), 1,1 полной семьи и 0,2 одиночки. Не исключено, что инвентарь содержит пропуски в женском населении. Спустя 5 лет в том же престимонии было ровно 6 чел. на двор (в том числе 3,1 мужчины), 1,2 полной и 0,1 неполной семьи, 0,5 одиночки. С учетом кутников на двор приходилось 6,2 чел. Доля односемейных хозяйств за это время снизилась с 80 до 44%, расширенных выросла с 10 до 27%, многосемейных — с 10 до 29%. Впрочем, такие колебания порождены прежде всего малым объемом выборки.

Во владениях Кореньского костела в 1783 г. на двор приходилось 6,5 чел. (3,1 мужчины). Семейная структура может быть определена лишь приблизительно, поскольку женщины не указаны поименно (приводится лишь общее их количество в каждом дворе). Вероятно, ее составляли около 1,2 полной семьи, 0,5 неполной и 0,1 одиночки, но число неполных семей может быть завышено, а число одиночек — занижено. Если учесть неоседлые семьи, то средний размер хозяйства составит 7,3 чел. (3,7 мужчины). Пропорция односемейных, расширенных и многосемейных хозяйств была равной.

Таблица 2. Структура дворохозяйств Кореныцины в 1740 г.

Состав	Форма дворохозяйства (тип по классификации П. Леслетта)	Кол-во хозяйств	%	Кол-во мужчин	Количество лиц обоего пола	Мужчин на хозяйство	Человек на хозяйство
Неженатые братья без родителей	Редуцированная нуклеарная семья (2а)	1	1,4	2	4	2,0	4,0
Брачная пара с детьми	Нуклеарная семья (ЗЬ)	38	55,0	112	215	2,9	5,7
Всего односемейных		39	56,4	114	219	2,9	5,6
Брачная пара с одним из родителей	Расширенная по вертикали (вверх) семья (4а)	1	1,4	1	4	1	4,0
Женатый глава с неженатыми братьями	Расширенная по горизонтали семья (4с)	4	5,8	9	15	2,3	3,8
Всего расширенных		5	7,3	10	19	2,0	3,8
Женатый глава с одним женатым сыном (зятем) и неженатыми детьми	Многосемейное хозяйство с вертикальной связью (5Ь)	11	15,9	46	82	4,2	7,5
Брачная пара с одним из родителей и братьями (сестрами)		1	1,4	5	8	5,0	8,0
Женатый глава с женатым братом и одним из родителей	Многосемейное хозяйство с горизонтальной связью (5с)	1	1,4	6	10	6,0	10,0
Женатые братья или шурины без родителей	Братчина (5d)	4	5,8	27	49	6,8	12,3
Женатый глава с несколькими женатыми потомками или племянниками	Многосемейное патриархальное хозяйство (5е)	7	10,1	34	64	4,9	9,1
Две неродственные брачные пары (сябры, потужники)	Хозяйство на основе неродственных связей (6)	1	1,4	3	5	3,0	5,0
Всего многосемейных		25	42,1	123	226	4,9	9,0
Итого		69	100	242	453	3,5	6,6

 

В еще одном инвентаре в 1787 г. на двор без учета кутников приходилось в среднем 5,9 чел. (3,05 мужчины). Если учесть неоседлые семьи, то размер хозяйства равен 6,4 чел. (3,2 мужчины).

Таким образом, в 1770-е — 1780-е гг. в среднем на двор приходилось около 6 чел. основного населения и от 0,2 до 0,5 кутника. Мужское население, видимо, несколько преобладало над женским (примерно в пропорции 52 : 48), поэтому в среднем в хозяйстве оказывалось 3,1 мужчины и 2,9 женщины. Общее число полных и неполных семей на хозяйство составляло от 1,3 до 1,7, а доля многосемейных хозяйств колебалась от 10 до 50%. Среди повинностей, указанных в этих инвентарях, доминирует денежный чинш, что было в целом нехарактерно для белорусских имений. Из учтенных В.Ф. Голубевым 23,5 тыс. дворов чисто чиншевыми был 6451 (27,4%), из них основная масса располагалась на Востоке Белоруссии, где их доля составляла 55,8%. На Западе и в Центре такие дворы насчитывали 7,2%⁴⁰.

На момент конфискации владений российскими властями в 1793 г. в популяции насчитывалось 1125 чел. (600 мужчин и 525 женщин)⁴¹. Из них 35 душ относились к категории неоседлых (кутников). Остальные 1090 человек распределялись между 156 дворохозяйствами, выступающими как самостоятельные единицы учета в инвентарях и ревизских сказках. Средний размер хозяйства без учета кутников составлял около 7 чел., а вместе с кутниками — чуть более 7,2 чел. (3,85 души мужского пола, или 53,6%). На дворохозяйство приходилось 1,74 нуклеарной семьи (1,52 полной и 0,22 неполной), около 0,5 одиночки. В классификации П. Леслетта на типы 1, 2 и 3 (одиночки, редуцированные и нуклеарные семьи) приходится 30,1% хозяйств, на подтипы 4a—4c (расширенные семьи) — 11,5, на все виды многосемейных хозяйств — 58,3%.

Дальнейшая эволюция происходила в условиях барщины, на которую были переведены все жители Кореньщины. Реконструкция подворного состава популяции на основании метрических книг и ревизских сказок фиксирует отчетливую тенденцию к увеличению среднего размера дворохозяйства: от 6—7 душ в XVIII в. до 7,9 в 1811 г., к середине XIX в. этот показатель, возможно, достиг 8,2 (статистика на даты ревизий приведена ниже в Таблице 5). Параллельно растет и среднее число семей на хозяйство: от 1,4 до 1,7—1,8. Доля многосемейных хозяйств возрастает с одной до двух третей (точнее — с 36 до 68%), а доля односемейных и редуцированных снижается с 57 до 17%.

Для более детального анализа механизмов, порождающих такую статистику, были построены модели-реконструкции жизненного цикла, отражающие полный набор ежегодных статистических параметров по 50 из примерно 450 дворохозяйств, существовавших на территории Кореньщины с 1762 по 1858 г. (период, за который сохранились метрические книги). Критерием отбора явилось устойчивое сохранение хозяйств на протяжении всего или практически всего 97-летнего периода наблюдений. Все они в большей или меньшей степени отражают «идеальный образ» традиционного крестьянского хозяйства, сохраняющегося из поколения в поколение.

Модель-реконструкция учитывала ежегодные изменения таких параметров, как количество мужчин, женщин, полных и неполных семей, одиночек, а также индексов едока (е) и работника (р). Эти два понятия были введены в 1920-е гг. А.В. Чаяновым⁴². Он предложил простой способ количественного выражения их взаимосвязи — соотношение едоков/работников в хозяйстве. Оба индекса условны, у взрослого мужчины они считаются постоянными и равны 1, у женщины — 0,8. У детей оба индекса изменяются в зависимости от возраста. В своих работах Чаянов использовал усредненную модель, в которой дети рождаются с регулярным интервалом в 3 года и начинают работать с 13 лет, причем до 20 лет считаются полуработниками (индекс р для них принимается равным 0,7). Усредненный жизненный цикл крестьянского хозяйства, основанного на труде одной малой семьи, представлен в Таблице 3. Эта модель хорошо демонстрирует циклический характер пропорции едоков/работников, которая возрастает по мере рождения детей в семье и достигает максимума на 12-м — 13-м годах после заключения брака. В этот момент супругам приходится трудиться особенно напряженно. Затем, по мере вступления детей в трудоспособный возраст, ситуация постепенно улучшается.

При построении модели автор несколько модифицировал методику А.В. Чаянова, чтобы сделать динамику индексов е и р по мере роста детей более плавной, а также отразить снижение трудоспособности и потребления у пожилых людей. Вместо условных деторож-дений раз в 3 года, принятых Чаяновым, подставлялись реальные демографические события в отобранных семьях. Суммарная статистика по всем 50 хозяйствам приводится в Таблице 4. Она разбита на три примерно равных отрезка, из которых первый соответствует периоду нахождения территории хозяйств в составе Великого княжества Литовского, а два других приходятся на время российского правления. Указаны также среднее квадратическое отклонение, характеризующее степень разброса результатов, и доверительный интервал, в который с вероятностью 95% укладывается погрешность, неизбежная при малых выборках.

Таблица 3. Соотношение индексов едока (е) и работника (р) в модели А. Чаянова

Год наблюдения	Муж		Жена		1-й ребенок		2-й ребенок		3-й ребенок		4-й ребенок		5-й ребенок		Все хоз-во		Соотношение е/р
	е	p	е	p	е	p	е	p	е	p	е	p	е	p	е	p
1	1	1	0,8	0,8											1,8	1,8	1
2	1	1	0,8	0,8	0,1	0									1,9	1,8	1,06
3	1	1	0,8	0,8	0,3	0									2,1	1,8	1,17
4	1	1	0,8	0,8	0,3	0									2,1	1,8	1,17
5	1	1	0,8	0,8	0,3	0	0,1	0							2,2	1,8	1,22
6	1	1	0,8	0,8	0,3	0	0,3	0							2,4	1,8	1,33
7	1	1	0,8	0,8	0,3	0	0,3	0							2,4	1,8	1,33
8	1	1	0,8	0,8	0,5	0	0,3	0	0,1	0					2,7	1,8	1,50
9	1	1	0,8	0,8	0,5	0	0,3	0	0,3	0					2,9	1,8	1,61
10	1	1	0,8	0,8	0,5	0	0,3	0	0,3	0					2,9	1,8	1,61
11	1	1	0,8	0,8	0,5	0	0,5	0	0,3	0	0,1	0			3,2	1,8	1,78
12	1	1	0,8	0,8	0,5	0	0,5	0	0,3	0	0,3	0			3,4	1,8	1,89
13	1	1	0,8	0,8	0,5	0	0,5	0	0,3	0	0,3	0			3,4	1,8	1,89
14	1	1	0,8	0,8	0,7	0,7	0,5	0	0,5	0	0,3	0	0,1	0	3,9	2,5	1,56
15	1	1	0,8	0,8	0,7	0,7	0,5	0	0,5	0	0,3	0	0,3	0	4,1	2,5	1,64
16	1	1	0,8	0,8	0,7	0,7	0,5	0	0,5	0	0,3	0	0,3	0	4,1	2,5	1,64
17	1	1	0,8	0,8	0,7	0,7	0,7	0,7	0,5	0	0,5	0	0,3	0	4,5	3,2	1,41
18	1	1	0,8	0,8	0,7	0,7	0,7	0,7	0,5	0	0,5	0	0,3	0	4,5	3,2	1,41
19	1	1	0,8	0,8	0,9	0,9	0,7	0,7	0,5	0	0,5	0	0,3	0	4,7	3,4	1,38
20	1	1	0,8	0,8	0,9	0,9	0,7	0,7	0,7	0,7	0,5	0	0,5	0	5,1	4,1	1,24
21	1	1	0,8	0,8	1	1	0,7	0,7	0,7	0,7	0,5	0	0,5	0	5,2	4,2	1,24
22	1	1	0,8	0,8	1	1	0,9	0,9	0,7	0,7	0,5	0	0,5	0	5,4	4,4	1,23
23	1	1	0,8	0,8	1	1	0,9	0,9	0,7	0,7	0,7	0,7	0,5	0	5,6	5,1	1,10

 

Таблица 4. Результаты реконструкции жизненного цикла 50 выбранных хозяйств

Параметры	Численность			Соотношение е/р	Семей на хозяйство			Средний размер семьи	Одиночек
	мужчин	женщин	всего		полных	неполных	всего
1-й период: 1762—1793 гг. (учтенных хозяйство-лет — 1234)
Среднее по всем хозяйствам	4	3,04	7,04	1,38	1,51	0,12	1,64	4,10	0,45
Стандартное отклонение	1,22	1,23	1,94	0,12	0,51	0,19	0,55	0,60	0,51
Доверительный интервал (0,95)	0,34	0,34	0,54	0,03	0,14	0,05	0,15	0,16	0,14
Нижний предел интервала (—)	3,66	2,7	6,51	1,35	1,37	0,07	1,49	3,93	0,31
Верхний предел (+)	4,34	3,38	7,58	1,42	1,66	0,18	1,79	4,26	0,59
2-й период: 1794—1825 гг. (учтенных хозяйство-лет — 1513)
Среднее по всем хозяйствам	4,01	3,66	7,67	1,36	1,65	0,22	1,87	3,88	0,45
Стандартное отклонение	1,02	1,23	1,95	0,09	0,45	0,25	0,49	0,70	0,48
Доверительный интервал (0,95)	0,28	0,34	0,54	0,03	0,12	0,07	0,14	0,19	0,13
Нижний предел интервала (—)	3,73	3,32	7,13	1,33	1,53	0,15	1,74	3,68	0,32
Верхний предел (+)	4,29	4,01	8,21	1,38	1,78	0,29	2,01	4,07	0,59
3-й период: 1826—1858 гг. (учтенных хозяйство-лет — 1567)
Среднее по всем хозяйствам	3,91	4,18	8,08	1,32	1,58	0,35	1,93	3,87	0,69
Стандартное отклонение	1,03	1,41	2,03	0,09	0,47	0,27	0,48	1,01	0,4
Доверительный интервал (0,95)	0,28	0,39	0,56	0,02	0,13	0,07	0,13	0,28	0,11
Нижний предел интервала (—)	3,62	3,79	7,52	1,29	1,45	0,27	1,79	3,59	0,58
Верхний предел (+)	4,19	4,57	8,65	1,34	1,71	0,42	2,06	4,16	0,8
2-й и 3-й периоды: 1794—1858 гг. (учтенных хозяйство-лет — 3080)
Среднее по всем хозяйствам	3,96	3,93	7,88	1,34	1,61	0,29	1,9	3,88	0,57
Стандартное отклонение	0,77	1,21	1,71	0,06	0,37	0,2	0,4	0,62	0,34
Доверительный интервал (0,95)	0,21	0,33	0,47	0,02	0,1	0,06	0,11	0,17	0,1
Нижний предел интервала (—)	3,74	3,59	7,41	1,32	1,51	0,23	1,79	3,71	0,48
Верхний предел (+)	4,17	4,26	8,35	1,35	1,72	0,35	2,01	4,05	0,67

 

Модель-реконструкция продемонстрировала неплохое соответствие с результатами, полученными на синхронных хронологических срезах по прямым результатам ревизий. Модель фиксирует сосуществование в одном хозяйстве в среднем двух брачных пар. Как правило, это семьи отца и старшего сына или же семьи двух и более женатых братьев, но демографические ситуации бывали самыми разными. Если в хозяйстве оказывался всего один взрослый мужчина и не было подрастающих сыновей, он мог дожидаться совершеннолетия старшей дочери и принимал в свое хозяйство зятя, который и становился его наследником. В других случаях компаньоном мог стать муж сестры, который переходил в его дом — либо сразу после брака, либо через несколько лет, когда ситуация в этом доме становилась неблагополучной. Случалось, что хозяйство продолжали вести совместно мужья двух сестер. Объединение под одной крышей семей более отдаленных родственников или вообще посторонних людей наблюдалось сравнительно редко и, видимо, объяснялось какими-то специфическими факторами, не нашедшими отражения в источниках.

Большинство хозяйств на протяжении нескольких десятилетий последовательно проходило через разные формы семейной структуры. В какой-то отрезок времени хозяйство могло быть односемейным или, при наличии вдового родителя или неженатого брата, расширенным. Но главной особенностью является то, что брак практически никогда не приводил к немедленному образованию нового самостоятельного хозяйства. Этот момент откладывался до наступления определенных условий.

Причина заключается в том, что хозяйство, состоящее из одной брачной пары, по мере рождения детей неизбежно проходило через неблагоприятный период (наглядно видимый даже в упрощенной модели А.В. Чаянова в Таблице 3). Когда в семье оказывалось 3—4 ребенка, старший из которых только приближался к работоспособному возрасту (обычно он наступал через 10—15 лет после брака), пропорция е/р достигала 1,8 и даже 2. Учитывая необходимость отработки барщины, нагрузка на взрослых членов семьи в такой период становилась предельной. Некоторое снижение нагрузки намечалось после того, как старший ребенок достигал возраста примерно 15 лет, но в случае смерти первенца неблагоприятный период мог затянуться надолго.

Если же в хозяйстве одновременно существовали две брачные пары, разница в возрасте между ними составляла, как правило, 5—10 лет. В результате первая семья проходила через пик неблагоприятного соотношения е/р тогда, когда во второй деторождение еще только начиналось. И наоборот, вторая семья достигала этого пика в тот момент, когда первая успевала его преодолеть. Оба пика взаимно сглаживались. Раздел хозяйств становился экономически оправданным после преодоления пика обеими семьями, и он обычно наступал сразу же (а иногда и чуть ранее). Как правило, это событие происходило в тот момент, когда глава отделяющейся семьи достигал примерно 40-летнего возраста, а его старший сын, в свою очередь, — 13—15 лет, т. е. находился в начале работоспособного возраста.

Но если что-то нарушало естественный ход демографического цикла и раздел мог резко повысить пропорцию е/р водномилиобоих новых хозяйствах, он откладывался на неопределенное время. Если один из братьев не имел сыновей или они рано умирали, обе семьи могли оставаться под одной крышей до конца своего жизненного цикла.

Поясним это на примере. В одном из проанализированных хозяйств⁴³ средняя пропорция е/р на протяжении четырех поколений составила 1,46. В первые 32 года хозяйство было в основном односемейным. Точнее, в течение 7 лет в нем проживали две семьи, 10 лет — одна, 12 лет хозяйство было расширенным (одна семья и одиночки) и 4 года состояло только из одиночек. В среднем за период число семей составило 1,13, а пропорция е/р за это время оказалась очень высокой — 1,61. Зато в оставшиеся 65 лет хозяйство почти непрерывно оставалось многосемейным: 6 лет оно состояло из 3 семей, 46 лет — из 2 полных, 8 лет — из одной полной и одной неполной и лишь 5 лет — из одной семьи. В среднем это дает 2,03 семьи, что практически совпадает со средним уровнем для всех 50 отобранных хозяйств. Пропорция е/р составила 1,37. За все годы она ни разу не превысила уровень в 1,6, хотя в каждой семье по отдельности он превышался неоднократно. Этот пример наглядно демонстрирует, почему крестьянам в условиях барщины было выгодно вести совместное хозяйство.

Оптимум пропорции е/р находился в очень узком диапазоне от 1,32 до 1,36. При характерной для данного периода половозрастной структуре это соответствовало примерно 1,9 брачной пары на двор. Но при нормальном ходе событий такое хозяйство в конце концов распадалось, от него последовательно отпочковывались семьи старших по возрасту (первыми преодолевшие кризисную точку). Обычно отцовский дом наследовал младший в семье. К возрасту его 40-летия хозяйство почти наверняка вновь становилось односемейным или расширенным, после чего вступало в новый цикл. Суммарная пропорция е/р для такого хозяйства почти никогда не превышала 1,6, что, видимо, было реальной мерой приемлемости.

Можно утверждать, что реконструкция в целом отражает единую модель поведения. Но при сопоставлении модели с возможными характеристиками всей исследуемой микропопуляции возникает одно противоречие: 7 инвентарей, приходящихся на период до 1793 г., фиксируют в среднем чуть более 3,1 мужчины на хозяйство, тогда как реконструкция дает для этого же периода среднюю цифру в 4 мужчины на хозяйство. Автор склонен трактовать этот факт в том смысле, что полученные при реконструкции параметры были свойственны в 1760-е — 1780-е гг. не всей популяции, а только наиболее устойчивым дворохозяйствам (именно по этому критерию они и отбирались для моделирования).

Примечательно, что для второго и третьего периодов те же 50 долговечных хозяйств оказываются вполне репрезентативными: результаты реконструкции очень неплохо соответствуют данным ревизий, проводившихся в это время. Чем можно объяснить тот факт, что один и тот же критерий отбора (в целом не случайный, как того требуют каноны математической статистики, а произвольный) в одном случае не отразился на конечном результате, а в другом существенно повлиял на него? Дело, видимо, в характере той совокупности, из которой делалась выборка. Очевидно, в ней в период нахождения территорий, на которых были расположены рассматриваемые хозяйства, в составе Российской империи произошли существенные изменения по сравнению с прежним периодом.

Понять суть этих изменений позволяет более широкое сопоставление с другими популяциями по результатам коллективного исследовательского проекта "Сравнительный анализ структуры дворохозяйства на территории Российской империи (вторая половина XVIII — первая половина XIX в.)", осуществлявшегося с 2001 по 2003 г.⁴⁴

В рамках проекта проанализированы четыре выборки хозяйств в центральной части Минской губернии, находящиеся в одинаковых природных условиях, но члены которых принадлежали к разным конфессиям (православные и католики) и разным социальным слоям (помещичьи, государственные крестьяне, измельчавшая шляхта). Первой из этих выборок послужила Кореньщина. Вторую выборку составила часть соседнего имения Зембин, принадлежавшая к приходу Зембинской церкви. Владевший имением до 1811 г. граф Иоахим Хребтович придерживался прогрессивных взглядов, стремился внедрять эффективные формы хозяйствования. В его главных имениях (Щерсах и Вишневе) крестьяне с 1770-х гг. были переведены на чинш, более напоминавший по своим условиям аренду. Правда, в отношении Зембина прямых данных о такой реформе нет, но можно не сомневаться, что и в нем уровень барщины не мог быть высоким. Затем имение неоднократно переходило из рук в руки и раздробилось между заурядными совладельцами-помещиками.

В третью выборку включена часть крупной латифундии Борисовщины (до 1794 г. — Борисовское староство), входившая в Бытчанский униатский, затем православный приход. В XVIII в. ее население относилось к государственным крестьянам, в первой половине XIX в. принадлежало крупным латифундистам.

Четвертую выборку составили семьи мелкой шляхты униатского и католического вероисповедания, жившие на территории приходов Узденского костела и Слободо-Пырашевской церкви. Несмотря на свой относительно привилегированный социальный статус, многие представители этой выборки не имели собственной земли, а арендовали ее у помещиков.

Для всех выборок проанализирована дворохозяйственная и семейная структура на нескольких хронологических срезах: по материалам ревизий 1795—1797, 1811, 1834 гг., а для Зембина и Бытчи — также по ревизии 1850 г. Поскольку в Зембинском и Бытчанском приходах отмечался высокий процент неоседлых, средний размер хозяйства подсчитывался дважды: без их учета и с ними (по Кореньщине все цифры даны с учетом неоседлых и работников, число которых колебалось от 0,1 до 0,3 на двор). По шляхте отдельно подсчитаны данные по арендаторам и по владельцам земельных наделов (последние подразделялись еще на шляхту на собственной земле и чиншевую шляхту, но эта разница при подсчете не учитывалась). На срезах 1834 и 1850 гг. по Зембину учтена лишь часть раздробившегося имения. Итоговые результаты представлены в сводной Таблице 5.

Среди трех первых выборок, отражающих крестьянское население, несколько особняком стоят параметры Кореньщины за 1740 и 1793 гг. и имения Зембин за 1795 г. Они находят соответствие в параметрах мелкой шляхты, особенно за 1834 г. И средний размер хозяйства, и доля многосемейных хозяйств в них заметно ниже, чем в данных по всем трем крестьянским выборкам за XIX в., а по Быт-чанскому приходу — и за 1795 г. Напрашивается вывод, что здесь проявились разные модели поведения. Одна из них объединяла чиншевых подданных Виленского капитула с чиншевой и владельческой шляхтой и с подданными имения Зембин в то время, когда это имение принадлежало Иоахиму Хребтовичу. Выше уже отмечалось, что он, возможно, также перевел зембинских подданных на чинш или, во всяком случае, не слишком обременял их барщиной. К тому же данная выборка не была чисто крестьянской: более трети ее первоначального состава приходилось на местечко Зембин, жители которого занимались не только земледелием, но и торгово-ремесленной деятельностью. Это также могло повлиять на демографические параметры.

Таблица 5. Структура дворохозяйств по четырем выборкам

Выборка (приход) и даты хронологических срезов		Число дворов в выборке	Средний размер хозяйства	Число семей на хозяйство	Число одиночек	Средний размер семьи	% одно-семейных хозяйств	% расши- ренных хозяйств	% много- семейных хозяйств
1. Кореньский католический:
1740	все население	69	7	1,4	0,2	4,9	56,5	7,3	36,2
1793		156	7,2	1,7	0,5	3,9	30,1	11,5	58,3
1811		177	7,9	1,8	0,5	4,1	29,4	10,7	59,9
1834		171	7,9	1,7	0,8	4,2	23,4	17	59,6
1850		171	8,2	1,8	0,9	4,1	17,1	15,3	67,6
2. Зембинский униатский:
1795	без неоседлых	79	5,8	1,6	0,4	3,3	46	14	39
	все население		6,7	1,7	1	3,4
1811	без неоседлых	72	8,7	1,9	0,5	4,3	32	8	60
	все население		9,2	2,1	0,6	4,1
1834	все население	59	7,9	1,6	0,6	4,6	30,5	20,3	49,2
1850	все население	48	9,5	1,9	1	4,5	22,9	12,5	64,6
3. Бытчанский униатский:
1795	без неоседлых	110	8,1	1,7	0,5	4,4	38	12	50
	все население		8,9	2	1,2	3,9
1811	без неоседлых	116	8,6	1,8	0,4	4,5	23	17	60
	все население		9,3	1,8	0,9	4,7
1834	без неоседлых	109	7,7	1,7	0,5	4,2	30,5	13,7	56,3
	все население		8,2	1,8	0,5	4,3
1850	без неоседлых	189	8,2	1,85	0,6	4,1	20,1	16,9	63
	все население		9,1	2	0,8	4,2
4. Слободо-пырашевская шляхта:
1795	все население	110	4,3	1,3	0,3	3,1	85,5	3,5	11
	арендаторы	62	3,2	1	0,2	3,0	97	0	3
	владельцы и чиншевики	48	5,9	1,4	0,3	4,0	71	8	21
1811	все население	116	6,2	1,4	0,4	4,1	71	8	21
	арендаторы	74	5,5	1,1	0,4	4,6	81	11	8
	владельцы и чиншевики	42	7,5	1,6	0,4	4,4	55	2	43
1834	все население	109	6,5	1,4	0,5	4,3	50,5	14,7	34,9
	арендаторы	69	6,7	1,4	0,55	4,4	49,3	14,5	36,2
	владельцы и чиншевики	40	6,1	1,5	0,5	3,7	50,5	14,7	34,9

 

Внутри четвертой выборки можно выделить и более радикальный стиль поведения. Безземельная шляхта, арендовавшая землю у помещиков, при формировании своей дворохозяйственной структуры придерживалась модели, совершенно нетипичной для Восточной Европы этого времени. Пользователями арендуемых участков становились почти исключительно нуклеарные семьи (порядка 80—90% всех хозяйств), а доля многосемейных хозяйств не превышала нескольких процентов. Малый средний размер семей (3 чел.), вытекающий из реконструированных данных ревизии 1795 г., также нетипичен для крестьян. В 1811 г. размер хозяйства арендаторов составлял около 5 чел., при этом оно по-прежнему включало в среднем чуть более одной нуклеарной семьи.

У шляхты, владевшей собственной землей или державшей наделы на условиях чинша, размер хозяйства был выше (за исключением флуктуации 1834 г., возможно порожденной малым объемом выборки) и приближался к значениям, свойственным крестьянам имения Корень в 1740 г. и подданным имения Зембин в 1795 г. Во всех этих случаях на хозяйство приходилось 1,4—1,6 нуклеарной семьи. К 1830-м гг. статистические параметры арендаторов приобретают те же черты.

Можно говорить о наличии трех специфических моделей поведения. Первую из них, ориентированную на односемейное хозяйство, мы предлагаем именовать малосемейной. На хозяйство при ней приходится одна брачная пара или чуть более (порядка 1,1), а средний его размер определяется в основном количеством детей в семье, на которое влияли как биологические (колебания продолжительности жизни и баланса рождаемости — смертности), так и социальные факторы. Обычно средний размер малой семьи слегка превышал 4 человека, а средний размер хозяйства при чистой малосемейной модели приближался к 4,5. Эта модель вполне сопоставима с западноевропейской: по приведенной Р. Уоллом сводке, в Англии выборка из 1916 хозяйств на протяжении 1750—1821 гг. распределяется на 8,4% одиночек, 3% редуцированных, 74,2% односемейных, 10,9% расширенных и 3,4% многосемейных хозяйств. Выборка из 2568 хозяйств за 1851 г. распределяется аналогично: 7,2% одиночек, 2,6% редуцированных, 72,8% односемейных, 14% расширенных и 3,3% многосемейных⁴⁵.

Другая модель свойственна большинству крестьянских хозяйств конца XVIII — первой половины XIX в.: близкий к 8 чел. размер дворохозяйства (с довольно широким размахом колебаний между хозяйствами, о чем говорит высокое значение стандартного отклонения) и количество семей на хозяйство, приближающееся к 2. Поскольку данная модель предполагала совместное проживание двух и более брачных пар, ее можно условно назвать общежительской. Таблица 4 демонстрирует именно такую модель, которой осознанно или неосознанно следовало каждое из 50 наиболее стабильных крестьянских хозяйств Кореньщины. В Таблице 5 эта общая модель прослеживается в разные годы во всех трех крестьянских выборках. На фоне ее наблюдаются хаотические колебания, но и они в целом укладываются в общее русло.

В XIX в. общежительская модель была характерна для обширных регионов Российской империи. В имении Мишино Рязанской губернии в период 1782—1858 гг. многосемейные хозяйства составляли от 75 до 82%, односемейные — от 6,7 до 12,2%, средний размер дворохозяйства в 1814—1858 гг. варьировался от 8 до 9,7 души⁴⁶. В имении Суховарово Тверской губернии в 1816—1858 гг. на долю многосемейных дворов приходилось от 66 до 79,8%, односемейных — от 7,1 до 13,7%, средний размер хозяйства колебался от 8,2 до 9,1 чел.⁴⁷ Данные о структуре крестьянского двора в селе Петровское Тамбовской губернии, приведенные С. Хоком, говорят о том же: в период с 1813 по 1856 г. доля многосемейных хозяйств изменялась от 78 до 45%, односемейных — от 8 до 20%, средний размер хозяйства — от 7,7 до 9 чел.⁴⁸ По агрегированным данным, приводимым Б.Н. Мироновым, в целом по Европейской России людность крестьянского двора составляла 8,4 чел.⁴⁹

При третьей поведенческой модели средний размер хозяйства оставался в пределах 6—7 чел., а доля многосемейных дворов не превышала 40%. Такая модель была характерна для земледельческого населения, пользовавшегося относительной свободой или сочетавшего труд на земле с иными источниками дохода. Такая ситуация, видимо, наблюдалась у подданных имения Корень в 1740 г., у крестьян и мещан имения Зембин в 1795 г., а также у владельческой и чиншевой шляхты на землях имения Пырашевская Слобода в конце XVIII — начале XIX в. Для этой модели свойственны наличие в одном хозяйстве 1,4—1,6 нуклеарной семьи и его средний размер около 6—7 душ, а доля односемейных дворов выше 50%. Мы предлагаем именовать ее сбалансированной (смысл такого названия будет разъяснен чуть ниже).

Имеются сведения о достаточно широком распространении и устойчивом бытовании третьей поведенческой модели в некоторых регионах Восточной Европы. Весьма интересны данные украинского исследователя М. Крикуна, представленные им для международного семинара по проблемам семейной структуры (Вена, ноябрь 2000 г.). Он провел статистическую обработку переписи населения в 28 униатских приходах Житомирского повета Киевского воеводства за 1791 г.⁵⁰ Материалы этой переписи охватывают 2903 двора в 6 местечках и 72 сельских поселениях повета. Детально проанализировав их семейную структуру, М. Крикун показал, в частности, что 56,5% из них состояли из простой семьи или одиночек, 8,1% представляли собой расширенное хозяйство и 35,3% — многосемейное. Средний размер дворохозяйства составил 6,6 чел., на это число приходилось 0,17 соседа и коморника, 0,32 наемного работника, без их учета размер хозяйства равен 6,1 чел. При среднем размере семьи в 4,2 чел. на двор приходилось 1,55 семьи. Эти цифры удивительно близки к отраженным в инвентаре имения Корень за 1740 г. (см. Таблицу 2).

В опубликованной на финском языке работе М. Пооллаа "Институт семьи Восточной Карелии 1600—1900 гг."⁵¹ отмечается, что в этом регионе в 1760—1910-х гг. доля многосемейных дворохо-зяйств составляла от 39 до 57%, а их средний размер колебался от 6 до 9 чел. Для классической общежительской модели это слишком мало и скорее соответствует сбалансированной (точнее, говорит об их чередовании).

В Эстонии во второй половине XVIII в. также широко существовала пропорция хозяйств, характерная для сбалансированной модели. В приходе Отепя на Юге Эстонии в 1765 г. на крестьянский двор приходилось 6,8 чел. Хозяйства в составе одиночек, редуцированных и нуклеарных семей составляли 59,3%, расширенные — 6,2%, многосемейные — 33,5%. На Севере Эстонии, в приходе Карузе, в 1782 г. насчитывалось 54% односемейных (с одиночками) дворов, 14% расширенных и 32% многосемейных⁵². Обе пропорции опять-таки очень близки к данным кореньского инвентаря 1740 г. В еще одной эстонской микропопуляции, имении Пинкенхоф, та же пропорция в 1816 г. составляла соответственно 58 : 18,5 : 23,3, в 1850 г. — 49,9 : 23,3 : 26,6 (в обоих случаях учтены 124 двора)⁵³. Согласно опубликованной Р. Уоллом сводке, в трех эстонских выборках 1850 г. (451, 388 и 165 дворов) пропорция составляла соответственно 52 : 17 : 31, 44 : 23 : 33 и 34 : 19 : 47. В выборке по имению Линден на территории Курляндии (современная Латвия, 92 двора) в 1858 г. зафиксирована пропорция 52 : 24 : 24⁵⁴.

В эстонских материалах есть дополнительная информация, которая проливает свет на механизм формирования этой поведенческой модели. Источники позволяют различать две категории наделов: одновладельческие и совладельческие. Первый вид надела, господствовавший на севере и островах, находился в полном распоряжении одного дворохозяйства и обрабатывался его членами с помощью батраков. Представители экономически деградировавших хозяйств — бобыли-лострейберы являлись социальным аналогом белорусских кутников или неоседлых. Некоторые из них жили отдельно на окраинах деревни и соответствовали в данном случае скорее не кутникам, а халупникам и огородникам белорусских инвентарей. На характерном для большей части материковой Эстонии совладельческом наделе совместно жили члены 2—3 основных дворохозяйств и примерно 5 семей лострейберов. Структура основного дворохозяйства на двух типах наделов в приходе Отепя заметно различалась: одновладельческие имели в среднем 26,7% односемейных дворов и 67,2% многосемейных (что вполне соответствует общежительской модели), совладельческие — соответственно 42 и 48,5%. Общая низкая доля многосемейных хозяйств в этом случае достигалась за счет лострейберов, имевших совершенно иную семейную структуру: 16,4% одиночек, 3,4% редуцированных семей, 73,3% односемейных, 14,9% расширенных и только 2,9% многосемейных дворов. Очевидно, что эстонские бобыли, как и белорусская безземельная шляхта, несмотря на разницу в их социальном статусе, одинаково придерживались малосемейной модели.

Сосуществование разных моделей поведения было характерно для части Австрии — района Тирольских Альп, где преобладали скотоводческие хозяйства. У горцев, населявших округ Виллгратен, в 1781 г. очень хорошо прослеживается корреляция между дворохозяйственной моделью и количеством скота. Если в среднем по выборке из 522 хозяйств пропорция трех типов составляла 60,6 : 21,6 : 17,8, то у тех 103 хозяйств, которые имели менее 5 голов скота, — 83,5 : 14,6 : 1,9 (классическая малосемейная модель); у 116 хозяйств, имевших от 7 до 9 голов, — 60,6 : 21,6 : 17,8 (сбалансированная модель); у 40 хозяйств, имевших 15 и более голов скота, — 24,6: 27,9: 47,5 (та же общежительская модель, что у русских крестьян)⁵⁵.

В порядке эксперимента автор пересчитал результаты ревизии 1850 г. по Бытчанскому приходу, в которых доля неоседлых особенно велика, таким образом, что каждая семья неоседлых принималась за отдельное дворохозяйство. Хотя такой подход и не является методически корректным, он позволяет представить, как выглядела бы семейная структура, если бы эта категория населения продолжала вести полноценное хозяйство или учитываться наравне с прочими (подобно тому, как учитывались эстонские лострейберы). Результаты заслуживают того, чтобы их показать. Хозяйственная структура с учетом неоседлых не приводится, поскольку источники не позволяют проследить, в каких именно дворах они квартировали (Таблица 6).

Таблица 6. Семейная структура в Бытчанском приходе в 1850 г. при разных способах подсчета

Способ подсчета	Средний размер хозяйства	Число семей на хозяйство	Число одиночек	Средний размер семьи	% односемейных хозяйств	% расширенных хозяйств	% много- семейных хозяйств
При игнорировании неоседлых	8,2	1,85	0,6	4,1	20,1	16,9	63
При учете неоседлых как сожителей в чужих дворах	9,1	2	0,8	4,2
При учете неоседлых как самостоятельных дворохозяев	6,7	1,6	0,6	3,8	35,7	14,3	50

 

Из Таблицы 6 можно увидеть, как при изменении критериев подсчета популяция, характеризующаяся классическими параметрами общежительской модели, заметно смещается в сторону сбалансированной. Этот пример, по нашему мнению, наглядно демонстрирует механизм образования статистики, характерной для сбалансированной модели, и позволяет сделать вывод, что общежительская модель поведения является результатом механического смешения в популяции хозяйств, ориентированных на индивидуализм и экономическую эффективность.

Мировосприятие в этих двух слоях существенно различалось. Члены успешных, благополучных хозяйств видели ясную перспективу и стремились принять все меры к тому, чтобы обеспечить стабильность подрастающим наследникам. В условиях барщины и при отсутствии рынка наемной рабочей силы такую стабильность гарантировала только общежительская модель в ее классической форме, позволявшая поддерживать оптимальный баланс едоков и работников. При этом экономический выигрыш достигался за счет психологического дискомфорта, неизбежного при жизни двух и более семей под одной крышей.

Если же крестьянское хозяйство опускалось в низший экономический слой, его поддержание любой ценой утрачивало свою привлекательность, а психологический выигрыш от раздела мог стать единственным, хотя и слабым утешением. Именно такие хозяйства часто фиксируются инвентарями как состоящие из одиночек или редуцированных семей. На последней стадии хозяйственного упадка члены деградировавшего хозяйства переходили в разряд кутников (неоседлых).

Видимо, в XVI в. малосемейная модель преобладала на всей территории Великого княжества Литовского и Европейской России. Данные о структуре дворохозяйства по Белоруссии и Новгородской земле, приведенные выше, говорят о только начинающемся формировании сбалансированной модели. Ее становление и дальнейшая эволюция в сторону общежительской модели прослеживается затем по отрывочным сведениям. Подсчеты по новгородским и псковским писцовым книгам 1580-х — 1640-х гг. дают средний размер хозяйства примерно в 6,4 чел. (данные охватывают 4242 двора в 1620-е гг. и 7401 двор в 1646 г.). Односемейные и многосемейные дворы составляли в 1620-е гг. соответственно 59,6 и 38,7%, в 1646 г. — 69 и 22,5%. Эти цифры свидетельствуют в пользу преобладания сбалансированной модели. К 1678 г. доля односемейных хозяйств снижается до 49,4%, а доля многосемейных возрастает до 43% (информация по 10436 дворам)⁵⁶. У монастырских крестьян Вологодской губернии в 1678 г. простых и многосемейных дворов насчитывалось 58,5 и 33,9%, нок1717г. цифры изменились на почти противоположные — 39,3 и 53,7% (данные охватывают 1000 дворов в 1678 г. и 428 дворов — в 1717 г.)⁵⁷. Таким образом, у российских крестьян в конце XVII — начале XVIII в., как раз во время формирования жесткой крепостнической системы, наблюдается переход на общежительску

Завершение этого процесса в первой половине XIX в. фиксируют материалы по Тамбовской губернии, обработанные по схеме П. Леслетта⁵⁸. В государственном селе Малые Пупки на момент ревизии 1816 г. многосемейные хозяйства (тип 5 по Леслетту) составляли 54%, к 1834 г. их доля возросла до 67,5%, к 1858 г. — до 74%. Исследователи объясняют этот рост воздействием реформы П.Н. Киселева в государственных имениях. У помещичьих крестьян села Байловка (без учета дворовых людей) эти же цифры составляли соответственно 67, 74 и 64%, т. е. максимум был достигнут поколением раньше. Зато у мастеровых крестьян села Рассказово, лишь частично связанных с земледелием, в 1816 г. многосемейные хозяйства составляли только 34%, к 1858 г. эта цифра возросла до 47%. Средний размер хозяйства за период в целом у них составил 5,6 чел., что характерно для сбалансированной модели.

Еще более впечатляющие данные по имению Вощажниково в Ярославской губернии выявлены недавно Т. Деннисон⁵⁹. В этом имении Шереметевых все крестьяне находились на оброке, барщина отсутствовала. Деньги для выплаты оброка многие крестьяне получали не столько через реализацию продуктов своего хозяйства, сколько путем торговли, отходничества в соседние промышленные центры и т. п. В плане хозяйственной активности они были близки к мастеровым тамбовского села Рассказово. Схожими оказались и статистические параметры.

Средний размер дворохозяйства в Вощажникове в 1816 г. был очень низок: 4,57 чел. на двор (в выборке 227 дворов). На первый взгляд это указывает на полное доминирование малосемейной модели. Но низкая цифра получается отчасти из-за довольно большого (11%) числа редуцированных семей и одиночек (как правило, вдов с детьми и без них), а также деформированной пропорции полов (в среднем 2,1 мужчины и 2,5 женщины на хозяйство), что, видимо, объясняется рекрутскими наборами, высокой мужской смертностью в молодых возрастах и особенностями брачной политики владельца (ограничивавшего выдачу «лишних» невест в другие имения). Соотношение односемейных (с одиночками), расширенных и многосемейных хозяйств составляло в этот момент 58, 19 и 23%. Высокий по западноевропейским меркам процент многосемейных дворов указывает, скорее, на сбалансированную модель, осложненную неблагоприятными демографическими факторами.

В 1850-е гг. средний размер хозяйства в Вощажникове составлял порядка 5,2—5,3 чел., сохраняя ту же пропорцию полов (2,3 мужчины и 2,9—3 женщины на двор) на фоне снижения общей численности популяции (на 20% к 1858 г.). Общая доля одиночек, неполных и нуклеарных семей сократилась до 42—48 %, а доля многосемейных возросла до 29—30 %. Эти цифры в целом типичны для сбалансированной модели, которая, таким образом, сохранялась кое-где в промышленном центре России вплоть до отмены крепостного права.

Эволюция дворохозяйственной структуры в Европейской России после реформы 1861 г. примечательна: как только жесткий социальный контроль снимается, агрегированные статистики повсеместно приобретают значения, свойственные сбалансированной модели. К началу XX в. средний размер крестьянского хозяйства по всем губерниям лишь слегка превышал 6 чел.⁶⁰ При этом наличие разных моделей поведения у разных социальных групп иногда удается четко зафиксировать. На территории Кореньщины, по данным переписи населения 1897 г., средний размер дворохозяй-ства сократился до 7,4 чел. При этом в старых деревнях на надельных землях он составил 6,4 чел., а в арендуемых фольварках и новых хуторах на купчих землях — почти 13⁶¹. Несомненно, что земли покупались только наиболее состоятельными крестьянами, а также потомками мелкой шляхты. Огромный размер дворохозяйства у них объясняется, видимо, приверженностью общежительской модели, которая за счет наложения специфической фазы жизненного цикла в недавно основанных хозяйствах могла приобрести гипертрофированные черты. По данным аграрной переписи 1917 г., в условиях военного времени, средний размер хозяйства составил 6,3 чел., при этом на надельных землях — 6,2, а на купчих — 7,3 чел.⁶²

Таким образом, малосемейная модель в чистом виде существовала там, где земледельцы были свободны от отработочных повинностей и могли использовать наемную рабочую силу или сами активно работали по найму. При усилении феодальной эксплуатации и необходимости полагаться исключительно на труд членов семьи возникали предпосылки для перехода на общежительскую модель. Семьи, ориентированные на один из этих крайних стилей поведения, существовали одновременно, но их соотношение не было произвольным. Довольно быстро они достигали устойчивого баланса. Цифры, характерные для размеров хозяйства каждой из этих групп, взаимно накладывались и порождали среднее значение, характерное для сбалансированной модели. Если же условия менялись таким образом, что ориентированная на односемейность часть крестьянства исчезала или переставала учитываться в качестве дворохозяев, характеристики оставшейся части становились общими, а популяция в целом приобретала черты общежительской модели. Именно так случилось на большей части Европейской России к середине XIX в. После отмены крепостного права сбалансированная модель самовосстанавливается и к концу XIX в. вновь становится преобладающей.

---

* Носевич Вячеслав Леонидович - кандидат исторических наук (Белорусский научно-исследовательский центр электронной документации, Минск)

¹ Kuper A. The Chosen Primate: Human Nature and Cultural Diversity. Cambridge, 1993. P. 170, 174.
² Носевич В.Л. Еще раз о Востоке и Западе: Структуры семьи и домохозяйства в истории Европы // Круг идей: Историческая информатика в информационном обществе: Труды VII конференции Ассоциации «История и компьютер». М., 2001. С. 15—38. Интернет-версия: http://vn.belinter.net/model/10.html.
³ Mitterauer M. Medieval roots of European family development //J. Michalek (ed.). Stredoeuropske kontexty l'udovej kultury na Slovensku. Bratislava, 1995. P. 92—105.
⁴ Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства.В2т.2-е изд., испр. СПб., 2000. Т. 1. С. 220—221 и др.
⁵ Бессмертный Ю.Л. Структура крестьянской семьи во франкской деревне IX в.: данные антропонимического анализа // Средние века. 1980. Вып. 43. М., 1980; История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. В 3 т. Т. 1. М., 1985. С. 236.
⁶ Hammel E.A., Laslett P. Comparing household structures over time and between cultures // Comparative Studies in Society and History. 16 (1974). P. 73—109; Леслетт П. Семья и домохозяйство: исторический подход // Брачность, рождаемость, семья за три века: Сб. статей / Под ред. А.Г. Вишневского и И.С. Кона. М., 1979. С. 132—157.
⁷ Хлевов А.А. Предвестники викингов. Северная Европа в I—VIII вв. СПб., 2002. С. 86—96.
⁸ История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 1. С. 304.
⁹ Тимощук Б.А. Восточнославянская община VI—X вв. н. э. М., 1990. С. 16—29.
¹⁰ Древняя Русь. Город, замок, село. М., 1985. С. 102—103, 136—143.
¹¹ Повесть временных лет / Под ред. В.П. Андрияновой-Перетц. Ч. 1. М.; Л., 1950. С. 183.
¹² Todorova M. Balkan Family Structure and the European Pattern: Demographic Developments in Ottoman Bulgaria. Washington, 1993. Р. 133—158.
¹³ Kodeks dyplomatyczny katedry i diecezyi Wilenskiej. Krakow, 1948. № 86. S. 745.
¹⁴ Kodeks dyplomatyczny katedry i diecezyi Wilenskiej. Krakow, 1948. № 86. S. 745.
¹⁵ Lietuvos Metrika. Kn. 3 (1440—1498). Vilnius, 1998. P. 44.
¹⁶ Инвентарь имения Острожчицы был выявлен в Главном архиве древних актов (AGAD) в Варшаве В.Ф. Голубевым (фонд Потоцких из Радыня, № 390). Он любезно позволил мне воспользоваться его личными выписками из этого инвентаря.
¹⁷ Документы Московского архива Министерства юстиции. Т. 1. М., 1897. С. 116—119.
¹⁸ Белоруссия в эпоху феодализма: Сборник документов и материалов в трех томах. Т. 1. Минск, 1959. С. 199—208.
¹⁹ Istorijos archivas. T. 1: XVI amziaus Lietuvos inventoriai. Kaunas, 1934. № 20.
²⁰ Капысю З., Капысю Б. Беларуская веска i яе насельнщтва у канцы XVI — першай палове XVII ст.: Вопыт дэмаграфiчнай характарыстыкi // Беларуси пстарычны часопiс. 1993. № 2. С. 42—45.
²¹ Гiсторыя сялянства Беларусi са старажытных часоу да нашых дзён. У 3 т. Т. 1. Мн., 1997. С. 103.
²² Акты, издаваемые Виленской археографической комиссией. Т. 14. Вильно, 1887. № 77. С. 543 и далее.
²³ История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. М., 1986. С. 274.
²⁴ История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. 2 М., 1990. С. 143.
²⁵ Laslett P. Mean household size in England since the sixteen century // P. Laslett and R. Wall (eds.). Household and Family in Past Time. Cambridge, 1972. P. 91—102.
²⁶ История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. С. 317.
²⁷ Jacquart J. La crise rurale en Ile-de-France, 1550—1670. Paris, 1974. P. 137—138; История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 3. М., 1986. С. 78.
²⁸ История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. С. 411; Т. 3. С. 294.
²⁹ Heitz G. Die Entwicklung der landlichen Leinenproduktion Sachsens. Berlin, 1958. S. 24; История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. С. 369; Т. 3. С. 140.
³⁰ Gross R. Die burgerliche Agrarreform in Sachen in der ersten Halfte des 19. Jahrhunderts. Weimar, 1968. S. 31; История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 3. С. 144.
³¹ Гiсторыя сялянства Беларус са старажытных часоу да нашых дзён. Т. 1. C. 235.
³² Там же. C. 185.
³³ Карпачев А.М., Козловский П.Г. Динамика численности населения Белоруссии во второй половине XVII — XVIII в. // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1968 год. Л., 1972.
³⁴ Morzy J. Kryzys demograficzny na Litwie i Bialorusi w 2 polowie XVII wieku. Poznan, 1965. S. 132, tabl. 13.
³⁵ Более полно результаты этого микроисследования изложены в монографии: Носевич В.Л. Традиционная белорусская деревня в европейской перспективе. Минск.: Тэхналопя, 2004.
³⁶ Государственный исторический архив Литвы (далее — ГИАЛ). Ф. 694. Оп. 1. Д. 4481.
³⁷ Отдел рукописей Библиотеки АН Литвы. Ф. 43. Д. 10758, 10760—10766, 10771; Национальный исторический архив Беларуси (далее — НИАБ). Ф. 1781. Оп. 27. Д. 219; ГИАЛ. Ф. 694. Оп. 1. Д. 3397.
³⁸ НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Д. 87, 204, 408, 419, 544, 1090, 1096.
³⁹ Там же. Ф. 142. Оп. 1. Д. 305.
⁴⁰ Голубеу В.Ф. Сялянскае землеуладанне i землекарыстанне на Беларус XVI—XVIII стст. Минск, 1992. С. 153, 156, 160.
⁴¹ Эти цифры представляют собой результат реконструкции подворного состава популяции на основании данных метрических книг и суммарных данных ревизии 1795 г. на уровне деревень (первичные материалы этой ревизии не сохранились).
⁴² Чаянов А.В. Бюджет крестьянского хозяйства // Очерки по экономике трудового сельского хозяйства. М., 1924. С. 76—93. Недавнее переиздание этой работы см.: Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство: Избр. труды. М., 1989. С. 90—109.
⁴³ Таблицы, относящиеся к этому примеру, см. в интернет-публикации: Носевич В.Л. Модель жизненного цикла крестьянского дворохозяйства (http://vn.belinter.net/model/11.hnml).
⁴⁴ Исследование проводилось при финансовой поддержке Белорусского республиканского фонда фундаментальных исследований, договор № Г00Р-005.
⁴⁵ Wall R. Zum Wandel der Familienstrukturen im Europa der Neuzeit // Historische Familienforschng. Ergebnisse und Kontroversen. Michael Mitterauer zum 60. Geburtstag / Herausgeben von Josef Ehmer, Tamara K. Hareven und Richard Wall. Frankfurt; N. Y., 1997. S. 280.
⁴⁶ Czap P. The perennial multiple family household, Mishino, Russia, 1782—1858 // Journal of Family History. 7 (1982). P. 5—26; Idem. «A large family: the peasants' greatest wealth*: serf households in Mishino, Russia, 1815—1858 // Family Forms in Historic Europe / R. Wall (ed.), in collaboration with J. Robin and P. Laslett. Cambridge, 1983. P. 105—151.
⁴⁷ Idem. «A large family: the peasants' greatest wealth*: serf households in Mishino, Russia, 1815—1858. P. 128—129, 147.
⁴⁸ Хок С.Л. Крепостное право и социальный контроль в России: Петровское, село Тамбовской губернии. М., 1993.
⁴⁹ Миронов Б.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 225.
⁵⁰ Центральный государственный исторический архив Украины в Киеве. Ф. 8. Оп. 1. Д. 15. Л. 147—904об.
⁵¹ Polla М. Vienankarjalainen perhelaitos 1600—1900. Helsinki, 2001.
⁵² Палли Х. Население крестьянского домохозяйства (дворохозяйства) в Эстонии в XVII—XVIII веках // Социально-демографические процессы в российской деревне (XVI — начало ХХ в): Материалы ХХ сессии Всесо-юз. симпозиума по изучению проблем аграрной истории. Вып. 1. Таллин, 1986. С. 48—56.
⁵³ Wetherel C., Plakans A. Borders, ethnicity, and demographic patterns in the Russian Baltic provinces in the late nineteenth century // Continuity and Change. 14 (1999). P. 33—56.
⁵⁴ Wall R. Zum Wandel der Familienstrukturen im Europa der Neuzeit. S. 276—277.
⁵⁵ Schmidtbauer P. The changing household: Austrian household structure from the seventeenth to the early twentieth century // Family Forms in Historic Europe. P. 364.
⁵⁶ Александров В.А. Типология русской крестьянской семьи в эпохуфеода- лизма // История СССР. 1981. № 3. С. 83; Кох О.В. Крестьянская семья // Аграрная история Северо-Запада России XVII века (население, землевладение, землепользование) / Под ред. А.Л. Шапиро. Л., 1989. С. 56—58.
⁵⁷ Бакланова Е.Н. Крестьянский двор и община на русском Севере: конец XVII — начало XVIII в. М., 1976. С. 37—38.
⁵⁸ Канищев В.В., Кончаков Р.Б., Мизис Ю.А., Морозова Э.А. Структура крестьянской семьи. Тамбовская губерния, XIX — начало ХХ в. // Социальная история российской провинции в контексте модернизации аграрного общества в XVIII—XX вв. Тамбов, 2002. С. 83—101.
⁵⁹ Dennison T. Serfdom and household structure in Central Russia: Voshchazhnikovo, 1816—1858 // Continuity and Change. 2003. 18(3). P. 395—429.
⁶⁰Миронов Б.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 225, 226.
⁶¹Подсчитано по данным поселенных итогов переписи населения 1897 г.: Российский государственный исторический архив. Ф. 1290. Оп. 11. Д. 1299. Л. 605—635, 761, 762.
⁶² НИАБ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 604.

Просмотров: 8021

Источник: Носевич В.Л. Многосемейное крестьянское дворохозяйство: реликт патриархального прошлого или феномен Нового времени? // Экономическая история. Ежегодник. 2006. М.: РОССПЭН, 2006. С. 32-59

statehistory.ru в ЖЖ: