Образование дворянства второй половины XVIII века
Статья опубликована в сборнике "Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века." М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 269-289.
---
Ян Кусбер. Какие знания нужны дворянину для жизни? Провинциальные и столичные воспитательные дискурсы второй половины XVIII и начала XIX века
История российского дворянства долгое время была описанием его отсталости1. Ответственные редакторы настоящего сборника ссылаются на Марка Раеффа, более чем четыре десятилетия назад полагавшего, что дворянство Российской империи было не в состоянии образовать сословие, которое определяло бы себя через общие права и групповую идентичность2. Можно было бы добавить: не в состоянии, в отличие от дворянских обществ в Западной и Центральной Европе. Безусловно, и в других регионах и государствах Европы дворянское сословие было разнообразным и гетерогенным. Тем не менее история дворянства в Российской империи описывается как история недостатков. Исследования, идущие в русле этой традиции, едва ли принесут новые открытия. «Путь в провинцию» и взгляд на региональные жизненные миры (Lebenswelten) с их значительными различиями в экономической сфере, культурной практике, с этнической чересполосицей при одновременном формировании имперских идентичностей является, несомненно, альтернативой часто используемым интерпретационным клише3.
Интерес или иммунитет к образованию?
Взгляд М. Раеффа, представленный в его обзорной работе, не был сфокусирован на «провинции». В свою очередь, понятие «провинция» хотя и связывается с неким образом, но с трудом поддается однозначному определению. Невольно представляется далекая от реальности идиллия, названная Иваном Александровичем Гончаровым Обломовкой, а в романе Бесы Федора Михайловича Достоевского являющаяся местом конфликта, глубокие корни которого Раефф также исследовал в своих работах. Тем не менее мы имеем дело с воображаемой провинцией XIX столетия, образ которой переносится Раеффом на XVIII век. Для XVIII столетия «провинция» является еще более размытым понятием. В период, когда в результате петровских реформ и перенесения столицы из Москвы в Санкт-Петербург утверждались новые ценности и нормы и создавался географически новый центр империи4, проблема «провинции» проявилась отчетливее5. В конце XVIII века пребывание в Москве для «вельмож» могло уже ассоциироваться с пребыванием в провинции6. Однако при помощи модели «центр—периферия» вряд ли можно приблизиться к пониманию феномена провинции, тем более если она рассматривается через призму жизненных миров.
Раефф связывает возникновение так называемой интеллигенции в России с проблемой могущественного государства и пассивного общества. Ее отличительными признаками являлись одновременно образованность и оппозиция государству. В то же время Раефф говорит об определенной дистанцированности дворянства от образования в XVIII веке7. Для реализации своих множащихся задач во второй половине столетия государство нуждалось в чиновниках, интегрированных в Табель о рангах. Для их служебного и социального продвижения, а также для квалифицированного выполнения служебных обязанностей требовалось, по мнению Екатерины II и — в правление Александра I — Михаила Михайловича
Сперанского8, соответствующее образование. То, что дворянство, и особенно дворянство провинциальное, даже в XIX веке смотрело на это иначе или, вернее, имело собственное представление о том, какие знания ему нужны для службы и какое образование соответствует дворянской жизни, наглядно показала Сюзанна Шаттенберг в своем недавно опубликованном исследовании9.
Шаттенберг анализирует автобиографии государственных чиновников первой половины XIX века, ощущавших на фоне Великих реформ свою отсталость и испытывавших потребность поразмышлять над своей служебной карьерой. Исследовательнице удалось создать коллективную биографию, реконструировав самосознание чиновников-дворян: решающую роль для них играют «чувство чести» представителя власти в провинции, шансы продвижения по службе, представления о необходимости образования для исполнения службы. Ключевое значение имел также и поколенческий фактор: чем раньше написаны мемуары, тем отчетливее в них отражается удовлетворение чиновников своей службой. Шаттенберг удалось оживить общество русской провинции тех лет. Надежды и страхи, образ мышления и жизненные миры ее протагонистов становятся осязаемыми.
Здесь следует вернуться к отправной точке — эпохе, названной Раинхартом Козеллеком «переломным временем» (Sattelzeit), порогом эпох, пришедшимся на столетие между 1750 и 1850 годами10, — и задаться вопросом о том, как дворянство представляло себе образование во второй половине XVIII века. Какое знание, с его точки зрения, было необходимо и как можно было его приобрести? При этом следует учитывать разницу между выгодой для службы и представлениями дворян о самих себе. Основополагающий интерес государства в XVIII веке, особенно в контексте политики Екатерины II, состоял в привлечении дворянства на службу. Законодательство шло навстречу дворянству, фрагментации которого оно прежде способствовало. С одной стороны, обязательная служба отменялась, а с другой — в Жалованной грамоте дворянству 1785 гола закреплялись и расширялись права и привилегии дворянства.
Тем самым государство пыталось поддержать интерес дворян к добровольной службе, являвшейся для многих из них экономической необходимостью. Все это уже неоднократно становилось предметом исследований и дискуссий. Долгое время в историографии применительно к провинции доминировала характеристика Дитриха Гайера, обозначившего ее формулой «общество как государственное установление»11. Исследования, базирующиеся на культурно-исторических концепциях и изучающие как политическую сферу, так и коммуникативные пространства, в рамках которых шел поиск компромиссов, показали не только упрощенность оценки Гайера, но и тщетность поисков локального общества в XVIII веке. Эти поиски концентрировались в сфере дворянских собраний или работе приказов общественного призрения12, ограничиваясь до определенной степени описаниями пробелов и недостатков, игравших на руку старой парадигме отсталости. Тем не менее мне кажется уместным в связи с этим сослаться на «особое временное измерение» российской истории13.
С другой стороны, не только историки, исследовавшие российское дворянство XVIII века, использовали диахронные и синхронные сравнения, но и сами современники прибегали к ним. Они смотрели на свои жизненные миры и пытались определить, что требовалось от них в изменяющихся условиях и как должна выглядеть дворянская жизнь. При этом они обращали свой взгляд назад, на историю своих семей, на регион, в котором они жили и где находились их поместья. Отправляясь на войну или к императорскому двору, они сравнивали свое прежнее окружение с новыми пространствами, ландшафтами и образом жизни, с которыми они знакомились в новых обстоятельствах. Однако даже только понаслышке зная о дворянской жизни в Санкт-Петербурге или Москве, они сравнивали сведения — слухи, приказы, манифесты, — чтобы интегрировать их в свою повседневность. Ориентируясь на теоретические положения культурной истории, подчеркивающей, что коммуникация есть процесс поиска компромисса и форма репрезентации, этот процесс можно отнести к основополагающим константам человеческой деятельности.
Диалог самодержавия и дворянства о пользах и нуждах образования
Историографы уже неоднократно обращались к проблемам устойчивости традиций в дворянском образе жизни на протяжении XVIII века. Вызов государства этим традициям и необходимость как-то реагировать на него, возникшая у провинциального дворянства, стали очевидны самое позднее с созывом екатерининской Уложенной комиссии. Теперь, в отличие от петровских времен, дворян собрали и выслушали. Тот «диалог», в который вступила императрица14, велся ею отнюдь не в одностороннем порядке, и историки должны с интересом относиться к способам репрезентации дворянского самосознания, представленным в его ходе. То же относится и к дискурсам дворянского образования, которые практически одновременно формулировались императрицей и близкими к императорскому двору столичными дворянами15.
Тем не менее если задаться вопросом, какое место занимали образование и обучение в размышлениях провинциального дворянства во второй половине XVIII века о том, как должно выглядеть личное образование дворянина, то в первом приближении ответ можно найти в наказах, полученных депутатами Комиссии о составлении проекта нового Уложения. Наказы местных элит являлись реакцией на Большой наказ Екатерины II, и вопрос об образовании, по сравнению с другими тематическими комплексами, не являлся в них центральным.
Едва ли можно определить, в какой мере избранные депутаты были знакомы с Большим наказом Екатерины II и кто вообще в Российской империи имел о нем представление. Хотя в 1767 году императрица предписала направить ее Большой наказ во все губернии и громко зачитывать по определенным дням16 (процедура, практиковавшаяся и для других указов), нам ничего не известно на сегодняшний момент об исполнении этого предписания в провинции. Тем не менее можно утверждать, что определенная рецепция имела место: посланные в Комиссию депутаты получали от своих избирателей наказы, в которых были сформулированы опасения, жалобы и пожелания. В некоторых из наказов содержались прямые отсылки к тем или иным разделам из Наказа императрицы.
В целом в распоряжении депутатов Комиссии имелось более 1600 наказов — и это только те, о которых нам известно. Полного критического издания наказов не существует. Вопросы образования вплотную рассматривались примерно в 80 наказах, что указывает на низкую значимость данной тематики по сравнению с другими проблемами. Не удивительно, учитывая численное превосходство дворян в Комиссии, что тема воспитания и образования фигурировала прежде всего в наказах дворянских депутатов. Всего в Комиссию были избраны 223 представителя дворянства, за ними следовали 168 представителей купеческого сословия, 42 представителя однодворцев, 20 представителей государственных крестьян — двум последним группам было дано право представлять более чем 90 процентов населения Российской империи, относящегося к аграрному сектору экономики (исключая крепостных крестьян). В Комиссию вошли также 42 депутата от инородцев — нерусских народов Поволжья и Сибири, 35 представителей от казаков и 29 представителей от центральных государственных учреждений. Кроме того, бросается в глаза, что в Комиссии участвовали 35 представителей от многочисленной группы разночинцев. Духовенство было представлено всего двумя епископами, являвшимися членами Синода17.
Наряду с самой Комиссией, удостоенной серьезного внимания в литературе, депутатские наказы часто рассматривались в историографии как источники по социальной истории и истории культуры Российской империи. Центральными темами этих исследований были прежде всего вопросы о роли дворянства и горожан в экономике и государственном управлении, а также отношения между землевладельцами и крестьянами, рассматривавшиеся преимущественно ретроспективно в связи с отменой крепостного права в 1861 году18. Императрица практически полностью исключила проблемы крепостного права из Большого наказа, обозначив таким образом нежелательность обсуждения этой темы в рамках Комиссии. Однако депутаты постоянно обращались к ней в своих дискуссиях. На фоне других тем, считавшихся достойными исследования, вопрос об образовании до сих пор был затронут лишь в статье Майи Дмитриевны Курмачевой19. Следуя традиции советской историографии, автор полагает, в частности, что дворянство как реакционный господствующий класс стремилось блокировать обсуждение вопроса о доступе к образованию в угоду своим сословным привилегиям.
Депутаты порой получали по нескольку наказов. Однако уже состав депутатов отчетливо показывает, что число дворянских наказов значительно превосходило число наказов от посадских, несмотря на региональные различия в депутатском корпусе.
Несмотря на редкие обращения к вопросу о нехватке образовательных учреждений, тема образования обсуждалась в других контекстах. 25 наказов для дворянских депутатов содержат указания на то, что некоторые дворяне не могли даже подписать сам наказ, поскольку не умели ни читать, ни писать20. Еще большим было, вероятно, число тех, за кого расписывались уполномоченные, или же так называемых функциональных безграмотных, то есть тех, кто мог писать только свое имя21. При этом в наказах дворянства значение образования, обучения и воспитания не ставилось под сомнение, напротив, признавались их необходимость и обоснованность. Однако мнения расходились в вопросе о формах будущих образовательных учреждений и о содержании образования. В наказах псковского дворянства выражался оптимизм в отношении образования, не уступавший в своем пафосе проектам просветителей и Ивана Ивановича Бецкого, составившего для Екатерины самые передовые для той эпохи планы обучения и воспитания, тогда же опубликованные и доступные для современников22. Псковское дворянство выражало желание учредить в каждом городе гимназии на иждивении самих дворян. В таком учреждении дворянские дети получали бы, несмотря на все расходы, обучение, которое стимулировало бы их к дальнейшей военной или гражданской службе в качестве «добрых и просвещенных людей». В результате «знание развилось бы в России за очень короткое время»23 и компенсировало бы ее отсталость в области образования. Требование псковских дворян открыть именно гимназии в качестве средних школ можно объяснить близостью к прибалтийским провинциям, которые, хотя и принадлежали Российской империи после Ништадтского мира (1721), имели иные образовательные традиции. Здесь во всех больших городах уже существовали гимназии, поэтому прибалтийские депутаты, например лифляндские дворяне, настаивали на открытии новых24.
В целом можно с уверенностью утверждать, что идеалом для подражания в глазах дворян был кадетский корпус в Санкт-Петербурге25. То, о чем прежде свидетельствовали повышенный спрос и увеличение числа воспитанников-кадетов (также по сравнению с другими корпусами), теперь было высказано открыто. Так, например, московское дворянство, наставляя своего депутата Петра Ивановича Панина, сообщало о своем желании иметь не только кадетский корпус, как в Санкт-Петербурге, но и закрытое государственное образовательное заведение для молодых дворянок26 по примеру Смольного института. Этот наказ оставался, однако, единственным в своем роде. Если проследить, как территориально распределялись дворянские наказы, в которых образование упоминалось в том или ином контексте, то окажется, что среди них преобладали Московская и малороссийские губернии27. В своих наказах дворяне этих регионов приводили общие, согласующиеся с государственными интересами, аргументы, а также апеллировали к местным традициям. В наказе из Сум подчеркивалось, что создание образовательных учреждений не только для дворянских детей, но также для детей из других сословий принесло бы пользу отечеству: невежество, нравственное растление, суеверие и схизмы (!) — все эти опасные для людей явления исчезли бы28. Воспитание на благо государства в целом и для пользы каждого отдельного человека переплеталось в единое целое. Упоминавшаяся в наказе схизма, означавшая, по всей вероятности, конфессиональную чересполосицу в украинских областях, осталась без пояснений. Просвещенческая риторика сопровождалась осуждением отрицательных качеств необразованного человека. Составители наказа из Ахтырки требовали, чтобы харьковская коллегия, перенявшая иезуитско-латинскую образовательную традицию Киевской академии, обучала бы не только детей местного дворянства, но и расширяла бы учебные дисциплины за счет гражданских и военных предметов29. В наказах из украинских областей выражалось не только желание иметь местные школы для дворян, не располагавших средствами на дорогое частное или государственное образование30, но и требование открыть университет. Дворянство Нежина и Батурина предлагало учредить университет именно в том регионе, где Кирилл Григорьевич Разумовский и Григорий Николаевич Теплов уже планировали его открытие31. Необходимость высшего образования обосновывалась потребностью применять достижения науки в государственном управлении. Выражаясь современным языком, дворяне Нежина и Батурина выводили свою аргументацию из плодотворного соединения науки и преподавания. К тому же они использовали ключевые понятия образовательного дискурса: необходимость улучшения морали и разъяснения подрастающему поколению, что без просвещения не может быть смелого солдата, мудрого государственного чиновника, справедливого судьи и осмотрительного главы семейства32.
Однозначным в наказах дворян было требование учредить эксклюзивные дворянские учебные заведения не только в форме корпусов, но и в форме местных школ, которые, как указывалось в наказе калужского дворянства, следовало бы подчинить дворянским судам33. Финансирование образования предлагалось как за счет собственных средств, так и за счет государства34. Содержание предлагавшихся образовательных программ зависело от представлений составителей наказов. В тех случаях, когда авторы руководствовались идеалами всеобщего образования, как это видно, например, в некоторых наказах от Московской губернии или Украины, предпочтение (если образовательный канон вообще расписывался) отдавалось учебной программе, приближенной к программе кадетского корпуса и дававшей возможность обучения в нем в дальнейшем. Речь шла о языках, арифметике, географии и геометрии, а также о фехтовании и танцах35. Другие наказы предусматривали предметы, необходимые для посещения университета или для учебы за границей36. Нередко высказывались предложения, согласно которым усвоенные знания должны были обеспечить немедленное поступление на службу как минимум в офицерском чине. Подобные предложения принимали во внимание уже действовавшие к этому времени учебные заведения. Однако здесь образование, предназначенное, по мысли Михаила Васильевича Ломоносова, для продвижения вверх по социальной лестнице37, обретало, в силу сословной эксклюзивности предлагавшихся учебных заведений, функцию социального барьера, защищавшего благородное сословие от «выскочек».
Неоднородность представлений проявлялась в вопросе о том, какие группы населения вообще могли, по мнению дворянства, получать доступ к образованию. В наказах серпуховского дворянства речь шла о школах как для дворянства, так и для приказных и купеческих детей, которые должны были обучаться по крайней мере арифметике, геометрии, немецкому и французскому языкам38. Упоминавшиеся выше сумские дворяне высказывались за создание отдельных образовательных учреждений для детей недворянского происхождения, по аналогии с уже существовавшими в других городах школами. Специально упоминались образовательные учреждения Московского университета39, что свидетельствует о признании университета и его гимназии как образовательных институций для детей недворянского происхождения.
Убежденные сторонники учреждения крестьянских школ в рядах дворянства Дмитровского уезда. В их наказе говорилось о том, что необходимо убедить помещиков финансировать одного преподавателя на каждые 100 дворов, чтобы обучать крестьянских детей чтению, письму и счету, из чего сами землевладельцы извлекали бы в конечном счете пользу — в том числе в плане социального дисциплинирования40. Вопрос о социальной принадлежности учителей специально не обсуждался. Очевидно, что в их роли представлялось духовенство, о чем недвусмысленно было упомянуто в наказе ямбургского дворянства Санкт-Петербургской губернии: в нем предлагалось устраивать школы для крестьянских детей при церквях41. Отмечу, что учреждение таких школ на добровольной основе планировалось уже в Духовном регламенте Петра I 1721 года. Подобные предложения содержались и в наказах крапивенских и псковских дворян, обращавших в то же время внимание на то, что у представителей духовенства нет предпосылок к тому, чтобы давать хорошее образование. Прежде чем священнослужители станут обучать крестьянских детей элементарным знаниям, им следовало бы превратиться в хороших учителей42. Этот «моментальный снимок» показывает, что в большинстве случаев провинциальное дворянство было заинтересовано в эксклюзивных сословных учебных учреждениях.
Если принять во внимание количество дворянских наказов, в которых вопрос образования (для собственной или других социальных групп) вообще не поднимался и где не фигурировали даже общие представления о школьной системе, то становится очевидным, что правительство получило от дворян специфические соображения и пожелания для своей законотворческой деятельности, но среди них не было каких-либо новаторских идей.
Безусловно, это было связано с тем, что в начале правления Екатерины II образование и воспитательные идеалы как особые темы были представлены в провинциальных дискурсах в меньшей степени, нежели в столичных. В столицах уже возникли инициативы, ставшие результатом рецепции просвещенческих идеалов и имевшие целью преодоление сословных барьеров в образовании. План И.И. Бецкого, предусматривавший воспитание «детей обоего пола», был амбициозным и утопическим по своим целевым установкам43. Практически он оказался нереализуем, как показал опыт руководимых им учреждений социального обеспечения и образования. Можно предположить, что, приглашая провинциальное дворянство к участию в работе Комиссии, Екатерина установила слишком высокую планку. Терминология, как показали работы Ингрид Ширле44 и других, была во многом новой, а вместе с ней (пусть даже и не во всех случаях) новым было и содержание. В этом отношении работа Комиссии означала также поиск взаимопонимания относительно того, кто, о чем и в какой связи говорит. Таким образом, в диалоге между императрицей и дворянским обществом присутствовали элементы непонимания и недоразумения. Однако в кратко представленных выше голосах дворянства совершенно четко виден момент установления различий. Стремление дворян социально отмежеваться от других сословий империи было важно для самовосприятия дворян45 независимо оттого, предполагалось ли при этом распространение привилегии образования на другие социальные группы в империи или нет. Следовательно, Екатерина II как законодательница должна была знать о предубеждениях дворян относительно светской системы образования, построенной на всесословном принципе.
Интерес к образованию и формы обучения в провинции
Индикатором интереса дворянства к той области знаний и эрудиции, которая была предусмотрена для него государством, была поддержка высшим сословием учреждавшихся школ. В рамках губернской реформы 1775 года приказам общественного призрения был выделен стартовый капитал в 15 000 рублей, доходы с которого должны были поступать на строительство и содержание школ Историк Джэнет Хартли, исследовав деятельность приказа общественного призрения Выборгской губернии, установила, что выделенные ему финансовые средства зачастую использовались для «стимулирования развития местной экономики» и, как следствие, только косвенно инвестировались в содержание школ и других учреждений общественного призрения, вопреки предусмотренной губернской реформой системе финансирования46.
Исключение с самого начала представлял столичный Санкт-Петербург с его функцией «экспериментальной лаборатории». Здесь Екатерина лично способствовала успеху в деле организации школ, предоставив в распоряжение государственных светских школ часть доходов, получаемых от портовых пошлин47. Этот пример являлся парадигматическим в том смысле, что финансирование малых народных училищ все чаще переносилось на отдельные города и их общества. Как от дум, так и от органов городского самоуправления, купеческих гильдий или местных дворян можно было ожидать участия, поскольку малые народные училища находились непосредственно на местах, а не в удаленном на несколько сот километров губернском городе. Напротив, финансирование главных народных училищ осуществлялось в первую очередь за счет приказов общественного призрения48. Эти модели финансирования выглядели по-разному, в зависимости от экономического потенциала соответствующих общественных групп и величины школ49. В Тверской губернии, например, благодаря богатому приказу общественного призрения и относительно состоятельному дворянству главное народное училище с его небольшим числом учеников не испытывало финансовых нужд. В 1800—1801 годах дворянство и купечество города Твери собрали 27 398 рублей в пользу государственных светских школ. Объем собранных сумм превосходил почти вдвое поступления от тверского приказа общественного призрения (15 000 рублей) в указанный период50. По уставу училища в его бюджете предусматривалось выделение 1500 рублей на жалованье, материал и текущие расходы для главного народного училища, 210 рублей — для одноклассного народного училища и 500 рублей — для двухклассного. В 1801 году в Тверской губернии существовали одно главное народное училище и 12 одноклассных народных училищ, на содержание которых требовалось, таким образом, 4020 рублей в год. Соответственно, даже из выделявшихся приказом денежных сумм могли проводиться необходимые ремонтные работы. Разумеется, дворянство и купечество не везде обнаруживало подобную щедрость. В Екатеринославской губернии (Новороссия) в 1791 году приказ общественного призрения обратился к местным элитам с призывом пожертвовать на учреждение школ. В то время как дворянству Полтавы удалось собрать 11 000 рублей, в городах Елизаветграде и Екатеринославе результат был отрицательным. Дворянство этих городов ссылалось на невозможность оказать финансовое содействие, обосновывая свой отказ экономическим ущербом, нанесенным ему войной с Османской империей51. По инициативе приказа общественного призрения Вятки было собрано пожертвований в размере 3000 рублей на покупку дома для главного народного училища. Спустя год удалось собрать всего лишь две трети необходимых средств, в связи с чем губернатор принял решение о введении особого налога в размере 2 копеек за каждую ревизскую душу мужского пола. Однако несмотря на эти дополнительные меры, в 1794 году вятский приказ опубликовал повторное обращение к дворянству, призывавшее к пожертвованиям на поддержку школ52. Как правило, пожертвования поступали от отдельных лиц53.
Исключение составило дворянское собрание Казанской губернии, принявшее на себя добровольное обязательство — всем землевладельцам пожертвовать по 10 копеек за каждую душу мужского пола из крепостных крестьян в пользу губернских школ. В результате этой акции было собрано почти 3000 рублей54.
Другим, гораздо более значимым индикатором по сравнению с финансовой поддержкой школ являлось фактическое посещение учебных заведений дворянскими детьми. Финансирование школ дворянством могло напрямую зависеть от ожиданий Екатерины, четко обозначенных императрицей и доведенных до сведения дворян. Тем не менее для личной карьеры или для самоощущения решающим фактором являлась готовность дворянства обучать свое подрастающее поколение в сословно смешанных школах. До определенной степени это давало возможность дворянству оказывать сопротивление в распространенной в провинциях Российской империи форме — не соблюдать указы и действовать вопреки ожиданиям императрицы. Так, например, дворянские юноши, не говоря уже о девушках, редко встречались в школах, учрежденных Екатериной II после 1786 года как в столицах — Москве и Санкт-Петербурге, — так и в провинции55. Их доля в период существования этих школ даже уменьшилась и оставалась низкой вплоть до очередных реформ при Александре I, в то время как число детей купеческого сословия, духовенства и других увеличивалось. Лишь определенная (небольшая) часть имперского общества рассматривала эти школы как возможность для продвижения по социальной лестнице. Провинциальное дворянство едва ли могло сопротивляться созданию подобных школ и нередко выступало в качестве их спонсоров56. Однако дворяне не считали эти школы подобающим местом для воспитания собственных детей.
Издавая в 1786 году Устав народных училищ57, Екатерина собственноручно внесла в него дополнение, подчеркивавшее цели этого положения — всеобщее образование и всесословное обучение. В выработанный Комиссией предварительный проект императрица внесла принципиальное изменение, касавшееся обучения иностранным языкам. Согласно поправке, французский язык был отнесен к сфере домашнего воспитания, поскольку Екатерина не считала его обязательным для государственной службы. Если дворяне непременно желали, чтобы их дети овладели французским языком, то они должны были оплачивать обучение из своего кармана.
К государственным интересам, в отличие от французского языка, императрица относила учет этнической специфики ее многонациональной империи: в Киевской, Азовской и Новороссийской губерниях должен был преподаваться греческий язык, в Иркутской губернии — китайский, а на территориях, где проживали мусульмане, — арабский и татарский языки58. Школы, учрежденные по Уставу 1786 года, если не учитывать их социально-дисциплинирующего аспекта, явно не были школами для дворян.
Дворянство, в свою очередь, нуждалось в знаниях, которые способствовали бы продвижению по службе в провинции или, что было бы еще лучше, в больших городах. Оно нуждалось также и в знаниях, подобающих его статусу и отличающих его как таковое. Эти навыки межличностного общения, необходимые для дворянского образа жизни, в течение XVIII века приобретали новые формы. Процессы второй половины XVIII века, в ходе которых в столицах менялись придворные обычаи и происходила полная переориентация на французскую модель, наблюдались и в провинции. Однако некоторым критикам устаревшие обычаи предков казались более подобающими, нежели образ жизни столичного дворянства. Пожалуй, самым известным обличителем «поврежденных нравов» был Михаил Михайлович Щербатов59. Однако и в произведениях таких активных на литературном поприще государственных деятелей, как Гаврила Романович Державин, можно уловить изменения в жизненном мире дворянства — со всеми присущими элементами инерции и адаптации60. Жизнь «светского общества» — петербургских вельмож или семейств из правящего класса (rulingfamilies)61 — находила отклик в провинции, ее пытались копировать — хотя бы частично — или же отвергать.
Не только простые соображения пользы для службы были определяющими для дворянства в вопросе об образовании. В своем специфическом образе жизни провинциальное дворянство ориентировалось, с одной стороны, на Санкт-Петербург, а с другой — на особое региональное и локальное самосознание. Отдельные аспекты этой амбивалентности также отразились на работе Комиссии.
Однако где дворянин мог получить образование, которое представлялось ему сообразным его статусу и духу времени? Здесь следует назвать прежде всего домашнее воспитание62. Для провинциального дворянина наем домашнего учителя часто являлся единственной возможностью дать детям современное образование. Андрей Тимофеевич Болотов наглядно описал это в своих воспоминаниях63. Удаленность от столицы, равно как и состоятельность семейства, сказывались на качестве образования и компетентности домашнего учителя. Болотов показывает, что в середине XVIII века состояния его отца было достаточно, чтобы нанять домашнего учителя64. Как юноши, так и девушки в равной степени обучались французскому языку, а в некоторых случаях — немецкому или английскому65. Однако такие предметы, как география и история, преподавались преимущественно юношам. Даже если в Петербурге посмеивались над тем, что претенденты на место домашнего учителя часто не имели необходимой квалификации, система домашнего образования не обходилась без этой группы, насчитывавшей предположительно несколько тысяч человек. Историки только приближаются к изучению этой специфической формы образования, распространенной среди провинциального дворянства, которое безусловно стремилось использовать обретенные знания в своем поместном быту. Примером таких исследований может служить монография Ольги Юрьевны Солодянкиной66. Если, однако, мы хотим понять, какое знание считалось необходимым, то наставления для домашних учителей67, которые переводились или составлялись во второй половине XVIII столетия по немецким или французским образцам, здесь мало чем могут помочь. Гораздо более важными и информативными источниками являются письменные договоры, заключавшиеся с домашними учителями. В известных мне примерах таких договоров фиксировался учебный материал, признававшийся обязательным для изучения68.
Наряду с упомянутыми уже иностранными языками могли преподаваться не только мифология, история, естествознание, но и военная наука. В редких случаях в больших семьях встречаются учителя танцев и фехтования. Кроме того, практически повсеместно преподавалось «нравоучение» — уроки хороших манер. В конце XVIII века распространяется также дешевый вариант этого вида образования: как юноши, так и девушки отдавались на несколько лет в пансионы, которые представлялись лучшей альтернативой светскому государственному школьному образованию69. Училищная комиссия Екатерины осознавала эту проблему и стремилась регулировать как качество, так и содержание образования, проводя время от времени инспекции школ и закрывая те или иные неудовлетворительно функционирующие учреждения, во главе которых стояли, как правило, иностранцы70. Для домашних учителей в качестве условия преподавательской деятельности предусматривались государственные экзамены в Московском университете или Петербургской академии. Однако лишь немногие из числа домашних учителей имели соответствующий аттестат.
Только в начальный период екатерининской школьной реформы — в сентябре 1784 года — училищная комиссия приняла решение о систематических ревизиях всех частных учебных учреждений в Москве и Санкт-Петербурге в целях предотвращения их бесконтрольного роста71. Предпринятая в этом же году в Санкт-Петербурге ревизия 23 пансионов с 720 учащимися (501 мужского и 219 женского пола) и 17 частных школ с 159 учащимися обнаружила серьезные недостатки в условиях размещения воспитанников и качестве преподавания. Как следствие, все школы и пансионы (в отдельных случаях, правда, только временно) были закрыты72. Год спустя была проведена ревизия всех частных образовательных пансионов в Москве. Хотя созданная с этой целью комиссия рекомендовала сначала приостановить деятельность всех русскоязычных частных пансионов и школ, был закрыт только французский школьный пансион73. Более жесткие действия в Санкт-Петербурге объясняются, с одной стороны, статусом метрополии, учебные заведения которой служили образцом для провинции, а с другой стороны, явно ограниченным влиянием комиссии на реализацию образовательных программ в провинции74.
Подводя итог сказанному, отметим, что этот образовательный сектор ввиду недолговечности пансионов и редких проверок не поддавался государственному контролю. Можно было бы предположить, что дворянские дети получали именно то образование, которое для них предусматривали их родители. Однако и к этому предположению следует относиться с осторожностью. Родители, как и государственные инспекторы, очень редко интересовались качеством образования. Дети «исчезали», как правило, на несколько лет в пансионе в губернских городах, и об их успехах в образовании было мало что известно.
Предпосылкой для успешной карьеры на службе была грамотность. Где, однако, она приобреталась, предоставлялось решать дворянину самостоятельно. Екатерининские государственные школы с их стандартизованными учебными программами оставались непривлекательными. Всесословные школы превратились в школы без дворян, тогда как дворяне предпочитали обучать свое подрастающее поколение неформально. Что же касается женского образования, то екатерининской концепции — дать общеобразовательные навыки детям обоих полов — не суждено было воплотиться в жизнь. Дворянство — и здесь можно сослаться на пример Смольного института благородных девиц, служившего образцом для провинции, — предпочитало обучать будущих жен и матерей словесности и рукоделию75.
Многообещающими в карьерном плане и охотно посещаемыми были кадетские корпуса76. Их учреждение предусматривалось также и в провинции, что повышало шансы подрастающего поколения из менее богатых дворянских родов на получение образования. За Сухопутным шляхетским кадетским корпусом (учрежденным в 1732 году), а также открытыми в эпоху Елизаветы Петровны Морским шляхетским корпусом (1752, с 1762 года — Морским кадетским корпусом) и Пажеским корпусом (1759) последовало основание дополнительных кадетских корпусов в губернских городах в конце XVIII — начале XIX века77. О степени популярности этих заведений даже в начале царствования Александра I говорит, в частности, история учреждения Харьковского университета: Василию Назаровичу Каразину удалось добиться от харьковского дворянства пожертвований на новый университет в размере 100 000 рублей под предлогом учреждения в Харькове кадетского корпуса78. Корпуса, несмотря на царившую в них суровую атмосферу, считались в среде дворян подходящим местом для получения подобающего образования79. В свою очередь, выпускники корпусов во многом способствовали распространению французской «дворянской модели»: если в 1732 году и несколькими годами позже из первых 245 русских воспитанников кадетского корпуса 237 изучали немецкий и 51 — французский языки, то уже в скором времени это соотношение стало прямо противоположным80.
* * *
Реконструкция исторических жизненных миров провинциального дворянства в Российской империи XVIII века остается трудным предприятием, успех которого может быть обеспечен только с помощью микроисторических исследований. В дальнейшем изучении нуждается проблема воздействия образования на развитие индивидуализма в среде провинциального дворянства на рубеже XVIII и XIX веков81. Ответ на вопрос, какое образование считалось подобающим с точки зрения дворянства, стремившегося позиционировать себя в имперском пространстве XVIII века, зависит от различных контекстов. Если дворянин-землевладелец искал достойного положения для себя и своей семьи в рамках уездного дворянского собрания, то его ответ безусловно отличался бы от тех, что дали бы вращавшиеся в губернском городе или стремившиеся попасть на службу в Санкт-Петербург дворяне. Все они ориентировались по ситуации и выбирали образовательные модели с учетом достоинства, пользы, групповых социальных норм и требований государства, следуя при этом логике субъективной рациональности. Последняя безусловно не совпадала с рациональностью просветителей, во главе которых в России стояла Екатерина II. В свою очередь, адаптация «западных» моделей дворянской жизни и дворянского образования не являлась прямолинейным и равномерным процессом на уровне всей империи82. Тем не менее вплоть до начала XIX века все это имело немалое значение для устойчивости и дальнейшего развития образовательных традиций дворянства. В заключение выражу надежду, что мой краткий обзор дворянских представлений о моделях и значении образования в XVIII веке послужит импульсом для дальнейших исследований в этих областях.
Перевод Нателы Копалиани-Шмунк
1 См., например, социально-исторически ориентированный обзор Манфреда Хильдермайера: Hildermeier М. Der russische Adel von 1700 bis 1917 // Wehler H.-U. (Hrsg.) Europäischer Adel 1750-1950. Göttingen, 1990. S. 166-216.
2 См. вступительную статью в настоящем сборнике.
3 Gerasimov I., Kusber J., Glebov S., Mogilner M., Semyonov A. New Imperial History and the Challenges of Empire // Gerasimov I., Kusber J., Semyonov A (Ed.)
Empire Speaks out? Languages of Rationalization and Self-Description in the Russian Empire. Leiden, 2009. P. 3—32; Vierhaus R. Die Rekonstruktion historischer Lebenswelten. Probleme moderner Kulturgeschichtsschreibung // Lehmann H (Hrsg.) Wege zu einer neuen Kulturgeschichte. Göttingen, 1995. S. 7—25.
4 Raeff M. Transfiguration and Modernization: The Paradoxes of Social Disciplining, Paedagogical Leadership, and the Enlightenment in I8th Century Russia// Bödeker H.E. (Hrsg.) Alteuropa, Ancien regime und frühe Neuzeit. Probleme und Methoden der Forschung. Stuttgart, 1991. S. 99—116.
5 Hughes L. Russian Culture in the Eighteenth Century // Lieven D. (Ed.) The Cambridge History of Russia Vol. 2: Imperial Russia Cambridge, 2006. P. 67—91 • здесь p. 88—90.
6 Lotman J. Rußlands Adel. Eine Kulturgeschichte von Peter I. bis Nikolaus I- Köln, 1997.
7 Raeff M. The Origins of the Russian Intelligentsia The Eighteenth Century Nobility. New Haven (Conn.), 1966.
8 Сперанский М.М. Проекты и записки. М., 1961. С. 274—279; Gooding J. The Liberalism of Michael Speransky // SEER. l. 64. 1986. P. 401-424.
9 Schattenberg S. Die korrupte Provinz? Russische Beamte im 19. Jahrhundert. rankfurt a. M., 2008.
10 Koselleck R. Einleitung // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 1. Stuttgart, 1972. S. 15.
11 Geyer D. Gesellschaft als staatliche Veranstaltung. Bemerkungen zur Sozialgeschichte der russischen Staatsverwaltung im 18. Jahrhundert // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Bd. 14. 1966. S. 21-50.
12 Например: Hartley J. The Boards of Social Welfare and the Financing ol Catherine II's State Schools // SEER. Vol. 67. 1989. P. 211-227; Eadem. Katharinas Reformen der Lokalverwaltung — die Schaffung städtischer Gesellschaft in der Provinz? // Scharf C. (Hrsg.) Katharina II., Rußland und Europa Beiträge zur internationalen Forschung. Mainz, 2001. S. 457—477.
13 Schmidt Chr. Russische Geschichte, 1547—1917. München, 2003. S. 2.
14 Изабель де Мадариага говорит в своей фундаментальной монографии о Екатерине II об «общенациональном диалоге» — см.: Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. New Haven (Conn.), 1981. P. 137 (русский перевод: Мадариага И. de. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 229). 8 свою очередь, Цинтия Виттекер, говоря об элитах, использует в заголовке Своей новой книги более осторожное выражение «политический диалог»: Whittaker С. Russian Monarchy: Eighteenth-Century Rulers and Writers in Political dialogue. DeKalb (III.), 2003. О Екатерине II см.: Ibid. P. 99-118.
15Ср. об этом: Марасинова E.H. Психология элиты российского дворянства 2°следней трети XVIII века (по материалам переписки). М., 1999; Kissel W.St. Europäische Bildung und aristokratische Distinktion: Zum Habitus des russischen Hochadels im 18. Jahrhundert // Lehmann-Carli G., Schippan M., Scholz В.. Brohm S. (Hrsg.) Russische Aufklärungs-Rezeption im Kontext offizieller Bildungskonzepte (1700-1825). Berlin, 2001. S. 365-383.
16 Чечулин Н.Д. (Ред.) Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового уложения. М., 1907. С. CXLV1I.
17Подробнее о сословно-правовом составе и экономическом положении депутатов см.: Белявский М.Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И. Пугачева (формирование антикрепостнической мысли). М., I С. 72-85.
18 Общим местом исследований по второй половине XVIII века являются отсылки к Уложенной комиссии. Примером неудачного исследования можно назвать монографию: Sacke G. Die gesetzgebende Kommission Katharinas II. Ein Beitrag zur Geschichte des Absolutismus in Rußland. Breslau, 1940. Из фундаментальных и интересных работ следует упомянуть: Омеяьченко O.A. «Законная монархия» Екатерины Второй: Просвещенный абсолютизм в России. М., 1993. Влияние работы Комиссии на складывание дворянской идентичности в России рассматривается в статье: Каменский А. Б. Российское дворянство в 1767 году( к проблеме консолидации) //История СССР. 1990. № I. С. 58-87. О дворянстве см. также: Dukes Р. Catherine the Great and the Russian Nobility. Cambridge, 1967; Jones R.E. The Emancipation of the Russian Nobility, 1762-1785. Princeton (N.J.), 1973. P. 123—163; а также хороший обзор: Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 139—183 (русский перевод: Мадариага И. дe. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 230—300). 19 Курмачева М.Д. Проблемы образования в Уложенной комиссии 1767 г. // Дворянство и крепостной строй в России XVI—XVII вв. М., 1975. С 240-264.
20Об этом говорилось в наказах из Костромы, Судиславля, Медыни, Калуги, Люблина, Юрьева, Малоярославца, Зарайска, Серпухова, Тарусы, Оболенска, Вереи, Суздаля. Можайска, Владимира, Белоозера, Дорогобужа, Парфеньева, Галича, Арзамаса, Ахтырки, Усмани, Козлова, Инсара, Касимова. Темникова, Рыльска и Уфы. На эту проблему указывал в свое время Роберт Джонс, однако он не уделял особого внимания вопросам образования, ср: Jones R. The Emancipation. P. 59.
21 Сб. РИО. Т. 14. СПб., 1875. С. 253, 258. 443, 444, 466; Т. 93. СПб., 1894. С. 10.
22 Kusber J. Eliten- und Volksbildung im Zarenreich Während des 18. und in der ersten Hälfte des 19. Jahrhunderts. Studien zu Diskurs, Gesetzgebung und Umsetzung- Stuttgart, 2004. S. 118—136; Ерошкина A.H. Администратор от культуры (И.И. Бецкой) // Русская культура последней трети XVIII века — времени Екатерины Второй. М., 1997. С. 71-90.
23 Сб. РИО. Т. 14. С. 401. В этом же ключе строилась аргументация в наказе дворян Новгородского уезда (ср.: Там же. С. 346).
24 Сб. РИО. Т. 18. СПб., 1876. С. 257. Речь шла о необходимости учреждены «большего числа общественно полезных гимназий» (Там же. Т. 68. СПб., 1889. С. 72). Наказы горожан прибалтийских губерний содержали требование возродить гимназии и академии в том виде, в каком они существовали до 21 года (см.: Рождественский С.В. Очерки по истории систем народного прошения в XVIII—XIX веках. СПб., 1912. С. 287).
25 Например, в наказах дворян из Белева (Белгородская губерния), Дорогобужа и Смоленска (Смоленская губерния), Кашина (Московская губерния) и Ряжска (Воронежская губерния) - см.: Сб. РИО. Т. 8. СПб., 1871. С. 484; Т.14 С. 327, 422, 433; Т. 68. С. 388, 610.
26 Там же. Т. 4. СПб., 1869. С. 231.
27 Просьбы дворян о заведении училищ и университетов см.: Там же. Т. 68. С 130, 150, 176, 193.
28 Там же. С. 276.
29 Сб. РИО. Т. 8. СПб., 1871. С. 484; Т. 14. С. 327, 422, 433; Т. 68. С. 257
30 В частности, курское (Там же. С. 549) или черниговское (Там же. С. 236) дворянство.
31 [Теплов Г.Н.] Проект к учреждению Батуринского университета // Чтения в Обществе истории и древностей российских. М., 1863. Кн. 2. С. 67—68
32 Сб. РИО. Т. 68. С. 137.
33 Там же. Т. 4. С. 289.
34 Почти соломоновым можно назвать решение, предложенное в одном из наказов дворян Архангельской губернии, — предоставить "высокой власти" право окончательного определения (см.: Там же. Т. 14. С. 490, 495).
35 Сб. РИО. Т. 4. С. 362-364; Т. 14. С. 275, 346. Решение вопроса об учителях предлагалось только в одном наказе: речь шла о «подходящих личностях», см: Там же. Т. 68. С. 549.
36 Там же. С. 130, 150—153. В наказе тульских дворян говорилось о возможности посещать университет или академию (Там же. Т. 4. С. 406).
37 Схожими были пожелания офицеров самарского гусарского полка: после окончания университета или кадетского корпуса их дети должны были получать все права потомственного дворянства (Там же. Т. 93. С. 54).
38 Там же. Т. 4. С. 63.
39 Там же. Т. 68. С. 276.
40 Сб. РИО. Т. 8. С. 500-507.
41 Там же. Т. 14. С. 244, 249. Учреждение школ было призвано усовершенствовать добродетели и (что соответствовало также интересам помещиков) улучшить знание законов.
42 Там же. Т. 8. С. 557; Т. 14. С. 395.
43 Наряду с русским изданием существуют немецкий перевод Августа Людвига Шлёцера, а также французское издание: [Beckoj I.I.] Les plans et les Statuts, des differents etablissements ordonnes par sa majeste imperiale Catherine II Pour l'education de lajeunesse. 2 vols. Amsterdam, 1775.
44 Schierle I. Zur politisch-sozialen Begriffssprache der Regierung Katharinas II. Gesellschaft und Gesellschaften: 'obscestvo' // Scharf C. (Hrsg.) Katharina II., Rußland und Europa Beiträge zur internationalen Forschung. S. 275—306; Eadem. "Otecestvo" - Der russische Vaterlandsbegriff im 18. Jahrhundert // Pietrow-Ennker B. (Hrsg.) Kultur in der Geschichte Russlands. Räume, Medien, Identitäten, Lebenswelten. Göttingen, 2007. S. 143-162.
45 См.: Lotman J.M., Uspenskij B.A. The Role of Dual Models in the Dynamics Russian Culture // Lotman J.M., Uspenskij B.A The Semiotics of Russian Culture. Ann Arbor (Mich.), 1984. P. 3-35.
46 Hartley J. The Boards of Social Welfare and the Financing of Catherine II's State Schools // SEER. Vbl. 67. 1989. P. 211-227, здесь p. 211-213, 215.
47 Ibid. P. 214, 217; Le Donne J. Absolutism and Ruling Class. The Formation of the Russian Political Order. New York, 1991. P. 249.
48 Сборник материалов для истории просвещения в России, извлеченных из архива Министерства народнаго просвещения. Т. I. СПб., 1893. С. 255—278, 287-296, 299-310.
49 Данные на 1802 год см.: Рождественский С. В. Очерки. С. 598—600.
50 Там же. С. 602. Тверское общество проявило большую щедрость, чем московское, в этот же период.
51 Чернявский И.М. Материалы по истории народного образования в Екатеринославском наместничестве при Екатерине II и Павле I, 1784—1805. Екатеринослав, 1895. С. 3.
52 Юрьев В.П. Народное образование в Вятской губернии в царствование императрицы Екатерины II. Материалы по поводу его столетия (1786—1886). Вятка, 1887. С. 17, 28-31,33, 36.
53 Например, главное народное училище в Воронеже получило от жившего там в изгнании крымского хана Шагин-Гирея 100 000 рублей — см.: Пыльнев Ю.В., Рогачев С.А. Школы и просвещение Воронежского края в XVIII веке. Воронеж, 1997. С. 36.
54 К сожалению, в нашем распоряжении нет данных о том, участвовали ли все землевладельцы в этой акции, см.: Рождественский С.В. Очерки. С. 602— 604.
55 Данные по Москве см., например: Лепская Л.А. Состав учащихся народных училищ Москвы в конце XVIII в. // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. 1973. № С. 88—96, здесь с. 92; Гобза Г. Столетие Московской первой гимназии, 1804-1904. М., 1903. С. 12; РГИА. Ф. 730. Оп. 2. Д. 101. Л. 45.
56 Kusber J. Eliten- und Volksbildung. S. 239-275.
57 Устав народным училищам в Российской империи, уложенный в царствовании императрицы Екатерины II. СПб., 1786; РГИА. Ф. 730. Оп. 1. Д. 27 Л. 1-67.
58 Екатерина назначила 5000 рублей для составления соответствующих учебных пособий (ср.: ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 21. № 15523. С. 685).
59 Щербатов М.М. О повреждении нравов в России. М., 1858; Raeff М. State aßnd Nobility in the Ideology of M.M. Shcherbatov // Slavic Review. Vol. 19. 1960. 363-379.
60 Державин Г.Р. Записки. СПб., 1872; Bauer A. Dichtung und Politik. Gavriil Derzavin als Repräsentant der Aufklärung im Zarenreich an der Wende vom 18. zum 19. Jahrhundert: Magisterarbeit. Mainz, 2007.
61 Le Donne J. Ruling Families in the Russian Political Order // Cahiers du monds russe et sovietique. Vol. 28. 1987. P. 233—322. См. также: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVII — начало XIX иска). СПб., 1994.
62 Об этом см. прежде всего: Röbel G. Kärner der Aufklärung. Hauslehrer im Russland des 18. Jahrhunderts // Lehmann-Carli G., Schippan M., Scholz ß • Brohm S. (Hrsg.) Russische Aufklärungs-Rezeption im Kontext offizieller Bildungs-konzepte. S. 325-343; Raeff M. Home, School and Service in the Life of an 18th Century Nobleman // SEER. Vol. 40. 1960. P. 295-307.
63 Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. 1738-1793: В 4 т. Т. 1. СПб., 1870. Стб. 38.
64 Там же. Стб. 55-56.
65 Röbel G. Kärner der Aufklärung. S. 330.
66 Солодянкина О.Ю. Иностранные гувернантки в России (вторая половика XVIII — первая половина XIX века). М., 2007. См. также: Roosevelt P. Life on the Russian Country Estate: A Social and Cultural History. New Haven (Conn.), 1995 (русский перевод: Рузвельт П. Жизнь в русской усадьбе. Опыт социальной и культурной истории / Пер. с англ. СПб., 2008).
67 См., например: Büsching A.F. Unterricht für Informatoren und Hofmeister. 3- Aufl. Hamburg, 1773.
68 [Bellerman J.J.] Bemerkungen über Esthland, Liefland, Rußland, Nebst einigen eiträgen zur Empörungs-Geschichte Pugatschews. Während eines achtjährigen Aufenthaltes gesammelt von einem Augenzeugen. Prag; Leipzig, 1792. S. 175; Juskeviu A.P (Hrsg.) Der Briefwechsel Leonhard Eulers mit Gerhard Friedrich Müller, 1735-1767. Berlin, 1959. S. 277.
69 Сергеева C.B. Становление и развитие частного школьного образования в России (Последняя четверть XVIII в. — первая половина XIX в.): Дис. ... д-ра пед. наук. М., 2003. С. 233-323.
70 РГИА. Ф. 730. Оп. 1. Д. 70. Л. 1-111; Оп. 2. Д. 3. Л. 150-190; Отто Н. Материалы для истории учебных заведений Министерства народного просвещения: Вологодская дирекция училищ до 1850. СПб., 1866. С. 15—18.
71 Рождественский С.В. Значение Комиссии об учреждении народных училищ в истории политики народного просвещения в XVIII—XIX веках // Описание дел Архива Министерства народного просвещения. Пг., 1917. Т. 1. С. XXXI-LI, здесь с. XLIX.
72 РГИА. Ф. 730. Оп. 1. Д. 70. Л. 1-111; Оп. 2. Д. 3. Л. 150-190. Описание отдельных пенсионов см.: Столпянский П.Н. Частные школы и пансионы Петербурга во второй половине XVIII века // ЖМНП. 1912. Отд. 3. С. 1—23
73 См. инструкцию московскому губернатору Я.А. Брюсу (ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 22. №16275. С. 464). Описание московских пансионов см.: Сивков К.В. Частные пансионы и школы Москвы в 80-х годах XVIII в. // Исторический архив. 1951. № 6. С. 315-323.
74 Например, частные школы, на финансирование которых предназначались средства от подписки на издававшийся Николаем Ивановичем Новиковым и распространявшийся в провинции (например, в Твери, Иркутске и Кременчуге) журнал "Утренний свет", были интегрированы в качестве народных училищ в систему государственных школ. При этом, правда, ожидалось, что частные жертвователи и в дальнейшем будут участвовать в финансировании этих школ (см.: Jones W.G. The Morning Light Charity Schools, 1777—80 // SEER Vol. 56. 1978. P. 47-67, здесь p. 65).
75 Лихачева Е. Материалы для истории женского образования в России. Т. 1. СПб., 1890. С. 159, 171, 210; см. также мемуары: Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. М., 2008. См. также: Nash С. Educating New Mothers: Woman and Enlightenment in Russia // History of Education Quarterly. Vol. 21. 1981. P. 301-316; Eadem. Students and Rubles: The Society for the Education of Noble Girls (Smol'nyj) as a Charitable Institution // Bartlett R., Cross A.G., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World in the Eighteenth Century. Newtonville (Mass.), 1988. P. 268-279.
76 Hoffmann P. Militärische Ausbildungsstätten in Russland als Zentren der Aufklärung // Lehmann-Carli G., Schippan M., Scholz В., Brohm S. (Hrsg.) Russische Aufklärungs-Rezeption im Kontext offizieller Bildungskonzepte. S. 249—260, здесь S. 256-259.
77 Например, в Гродно (1797/1800), в Туле (1801) и в Тамбове (1802) - см.: Крылов И.О. Кадетские корпуса // Отечественная история. М., 1994. № - С. 434-437.
78 Багалей Д.И. Просветительная деятельность Василия Назаровича Каразина. Харьков, 1891; Flynn J.T. V.N. Karazin, the Gentry, and Kharkov University// Slavic Review. Vol. 28. 1969. P. 209-220.
79 Aypopa H.H. Идеи просвещения в 1-м Кадетском копусе (конец XVIII- первая четверть XIX в.) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 8. 1996. № 1. С. 34-42; Она же. Система преподавания в военно-учебных заведениях в XVIII в. // Исследования по истории России XVI—XVIII вв. М., 2000. С. 105-114.
80 Бескровный Л. Г. Военные школы в России в первой половине XVIII в. ИЗ. Т. 42. 1953. С. 285-300.
81 Марасинова E.H. Психология элиты российского дворянства. С. 158—202 и др.; Она же. Власть и личность: очерки русской истории XVIII века. М., 2008.
82 Доронин A.B. (Сост.) «Вводя нравы и обычаи Европейские в Европейском Роде», к проблеме адаптации западных идей и практик в Российской империи. М., 2008.
Просмотров: 48043
Источник: Ян Кусбер. Какие знания нужны дворянину для жизни? Провинциальные и столичные воспитательные дискурсы второй половины XVIII и начала XIX века // Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века. М.: Новое литературное обозрение, 2012
statehistory.ru в ЖЖ:
