Эпилог
Александр Александрович был вторым сыном императора Александра Второго и вовсе не готовился быть наследником императорского трона, наследником был цесаревич Николай, но в 1865 году он скончался, и его невеста принцесса датская Дагмара вышла замуж за Александра, ставшего наследником-цесаревичем.

2 марта Дмитрий Милютин явился с докладом в Аничков дворец к новому императору Александру Третьему. «Прием его был очень любезный, можно сказать, задушевный, – записал в дневнике Милютин 2 марта. – Сначала мы оба прослезились, вспоминая покойного государя; потом я представил на утверждение заготовленные на нынешнее число высочайшие приказы; получил приказание на первое время не изменять прежнего порядка докладов, а по окончании доклада государь очень ласково высказал мне уверенность, что я буду и ему служить так же усердно и честно, как почившему родителю его. На это я отвечал, что всею душою готов служить ему верою и правдой до тех пор, пока его величество будет признавать мою службу действительно действительно полезною, «но, – прибавил я, – откровенно доложу, что чувствую себя уже устаревшим, и потому убедительно прошу, нимало не стесняясь, отпустить меня на отдых, лишь только ваше величество будете иметь в виду другое лицо для замещения меня. Мне пора отдохнуть. Поверьте, государь, что приму увольнение от должности за великую милость». Государь повторил еще раз, что признает мою службу полезною и желает, чтобы я продолжал свою деятельность» (Милютин Д.А. Дневник. С. 26). В тот же день Милютин принял молодого Кауфмана, сына Константина Петровича, который передал ему письмо дочери Елизаветы, которая отважно вела себя во время экспедиции, особенно под Геок-Тепе. Она помогала больным и раненым и приобрела уважение и благодарность. Сообщала также о том, что она решила выйти замуж за князя Сергея Владимировича Шаховского, глав-ноуполномоченного Красного Креста при Закаспийском отряде.

На следующий день была арестована, после признания Рысакова, хозяйка конспиративной квартиры (Тележная улица, дом 5, квартира 5) Геся Гельфман, а через несколько часов на той же квартире был арестован Тимофей Михайлов.

8 марта после настойчивой просьбы Лорис-Меликова состоялось заседание Совета министров под председательством Александра Третьего, который, открывая заседание, сказал:

– Граф Лорис-Меликов докладывал покойному государю о необходимости созвать представителей от земства и городов. Мысль эта в общих чертах была одобрена покойным моим отцом. Покойный государь сделал, однако, некоторые заметки относительно частностей. Нам теперь предстоит обсудить эти заметки. Но прошу вас быть вполне откровенными и говорить мне ваше мнение относительно всего дела нисколько не стесняясь. Предваряю вас, что вопрос не следует считать предрешенным, так как и покойный батюшка хотел, прежде окончательного утверждения проекта, созвать для рассмотрения его Совет министров. Предоставляю слово графу Лорис-Меликову.

– Я прочитаю вам, господа, доклад и предложенный проект публикации в «Правительственном вестнике».

И Лорис-Меликов прочитал эти документы, которые были восприняты по-разному, даже из тех, кто был сторонником реформ.

Затем выступил граф Строганов, который объявил доклад и его предложения вредными для Отечества и что принимать их ни в коем случае не следует. «Путь этот ведет к конституции, которой я не желаю ни для вас, ни для России», – в заключение сказал богатейший граф Строганов.

Затем выступил председатель Совета министров граф Валуев:

– Мне было весьма неприятно высказываться в данный момент подробно и категорично, но я был обязан сказать мою личную правду. Предполагаемая мера очень далека от конституции. Она имеет целью справляться с мнением и взглядами людей, знающих более, чем мы, живущие в Петербурге, истинные потребности страны и ее населения, до крайности разнообразного. В пределах необъятной империи, под скипетром, вам Богом врученным, обитают многие племена, из которых каждое имеет неоспоримое право на то, чтобы верховной власти вашего величества были известны его нужды. Мы живем не в Московском царстве, а в Российской империи.

Вам, государь, небезызвестно, что я – давнишний автор, могу сказать, ветеран рассматриваемого предположения. Оно было сделано мною, в несколько иной только форме, в 1863 году, во время Польского восстания, и имело целью, между прочим, привлечь на сторону правительства всех благомыслящих людей. Покойный император, родитель вашего величества, изволил принять мое предположение милостиво, однако не признал своевременным дать ему тогда ход. Затем я возобновил свое ходатайство в 1866 году, но и на этот раз в Бозе почивший государь не соизволил пойти на осуществление предложенной мной меры. Наконец, в прошлом году я дозволил себе вновь представить покойному государю императору записку по настоящему предмету. Участь ее вашему величеству известна… Признано было опять-таки несвоевременным издать какое-либо другое законоположение о призыве представителей земства.

Из этого краткого очерка ваше императорское величество изволили усмотреть, что я постоянно держался одного и того же взгляда на настоящий вопрос. Я не изменю своих убеждений и теперь. Напротив того, я нахожу, что при настоящих обстоятельствах предлагаемая нам мера оказывается в особенности настоятельною и необходимою… Что же касается затронутого графом Строгановым вопроса о своевременности издать теперь же проектированное нами положение, то в этом отношении я воздерживаюсь от какого бы то ни было заявления. Ваше величество, будучи в сосредоточении дел и обстоятельств, без сомнения, будете сами наилучшим судьей того, следует и возможно ли в настоящую минуту предпринимать предлагаемую нам важную государственную меру.

Выступивший затем Дмитрий Милютин сказал несколько слов в поддержку предлагаемого проекта, разработанного графом Лорис-Меликовым:

– Находя невозможным входить в обсуждение дела по существу, я высказываю мое убеждение в необходимости новых законодательных мер для довершения великих реформ. Меры эти совершенно необходимы, и необходимы именно сейчас. Что касается до самого порядка ведения работ при содействии представителей земства, то я позволю себе напомнить, что подобная мера не составляет опасного нововведения, она практиковалась и прежде. Для предварительного обсуждения проектов крестьянских положений и других важнейших законов всякий раз, с соизволения покойного государя, приглашались люди практические, знакомые с местными интересами, и никаких неудобств от этого не замечалось. В последние годы Россия остановилась на пути своего развития, такое переходное, неопределенное положение во многом содействовало некоторым прискорбным явлениям; такое положение не может продолжаться. Россия ждет. Оставить это ожидание неудовлетворенным гораздо опаснее, чем предложенный призыв земских людей.

Министр почт Маков заявил, что предложенные меры – это ограничение самодержавия, министр финансов Абаза горячо поддержал предлагаемые меры: «Трон не может опираться исключительно на миллион штыков и армию чиновников».

Собравшиеся в кабинете Александра Третьего с нетерпением ждали выступления обер-прокурора Святейшего синода Константина Петровича Победоносцева (1827–1907), одни министры видели в нем жестокого консерватора, злого гения России, другие преклонялись перед ним за его образованность и широкую эрудицию, видели в нем ангела – спасителя России. Все знали о том, что Победоносцев был учителем цесаревича. Знали, что они переписывались… Александр Второй, подписывая указ о назначении Победоносцева на высокий пост, сказал цесаревичу, что он в его лице получит злейшего врага. Ничего хорошего и Милютин не ожидал от него.

– Ваше величество, – начал свою речь Константин Петрович, – я нахожусь в отчаянии. Приходится сказать: «Конец России»… Нам говорят, что для лучшей разработки законодательных проектов надо приглашать людей, знающих народную жизнь, нужно выслушивать экспертов. Против этого я ничего не сказал бы, если б хотел только сделать это. Эксперты вызывались и в прежние времена, но не так, как предполагается теперь. Нет, в России хотят ввести конституцию, и если не сразу, то, по крайней мере, сделать к ней первый шаг… И эту фальшь по иноземному образцу, для нас непригодную, хотят, к нашему несчастью, к нашей погибели, ввести и у нас. Россия сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем. Народ наш есть хранитель всех наших доблестей и добрых наших качеств; многому у него можно научиться. Так называемые представители земства только разобщают царя с народом. Между тем правительство должно радеть о народе, оно должно познать действительные его нужды, должно помогать ему справляться с безысходною часто нуждою. А вместо этого предлагают устроить говорильню, вроде французских Генеральных штатов. Мы и без того страдаем от говорилен, которые, под влиянием негодных, ничего не стоящих журналов, разжигают только народные страсти. Крестьянам дана свобода, но не устроено над ними надлежащей власти, без которой не может обойтись масса темных людей. Земские и городские общественные учреждения – говорильни, в которых не занимаются действительным делом, а разглагольствуют вкривь и вкось о самых важных государственных вопросах, вовсе не подлежащих ведению говорящих. И когда вам, государь, предлагают учредить, по иноземному образцу, новую, верховную говорильню, это ужасно. Теперь, когда прошло лишь несколько дней после совершения самого ужасного злодеяния, никогда не бывавшего на Руси, когда по ту сторону Невы, рукой подать отсюда, лежит в Петропавловском соборе непогребенный прах русского царя, все мы, от первого до последнего, должны каяться в том, что мы, в бездеятельности и апатии нашей, не сумели охранить праведника. На нас всех лежит клеймо несмываемого позора, павшего на Русскую землю. Все мы должны каяться!

Одни были поражены выступлением Победоносцева, другие торжествовали.

– Ваше величество, – прервал молчание Лорис-Меликов, – 1 марта я просил отставки, но вашему величеству неугодно было уволить меня. Я вновь обращаюсь к вам с просьбой об отставке.

Александр Третий промолчал, а в атаку вновь бросился Александр Абаза:

– Ваше величество, речь обер-прокурора Синода есть, в сущности, обвинительный акт против царствования того самого государя, которого безвременную кончину мы все оплакиваем. Если все сделанное до сих пор есть грубая и преступная ошибка, то вы должны уволить от министерских должностей всех нас, принимавших участие в преобразованиях прошлого – скажу смело – великого царствования. С благими реформами минувшего царствования нельзя связывать совершившееся цареубийство… Обер-прокурор заявил нам, что вместо учреждения «верховной говорильни» нужно радеть о народе. Но именно это уже делается: отменен ненавистный всем соляной налог, две недели назад я докладывал покойному государю предложение Министерства финансов о понижении выкупных крестьянских платежей, при первом докладе вашему величеству было благоугодно на это соизволить. Но не нужно забывать, что есть образованные классы общества и им должны быть предоставлены иные возможности.

Выступали Д. Сольский, Набоков, Сабуров, князь Урусов, предложивший собраться еще раз в узком кругу и принять окончательное решение.

Александр Третий согласился с князем Урусовым создать комиссию, состав которой он определит позже, но тут же предложил возглавить ее восьмидесятишестилетнему графу Строганову.

«Ну, пожалуй, дела довольно успокоительные, – подумал Милютин, – большинство выступало за предложенные перемены, но как напугала нас всех громовая речь Победоносцева, мы просто вздрагивали от некоторых фраз фанатика-реакционера. Чувствуется, что большинство собравшихся вышли после совещания в угнетенном настроении духа и нервном раздражении. Поживем, как говорится, – увидим…»

Аресты революционеров продолжались, выявлялись новые их злодейские замыслы, начались расследования даже в Петропавловской крепости. Милютин заговорил о борьбе с разрушительными, доходящими до зверства учениями социалистов и нигилистов с немецким наследником императора, упоминал Швейцарию, где скрываются злодеи, но принц, соглашаясь, намекнул, что все эти инициативы должны исходить от России. И здесь необходимо отметить одну особенность революционного движения. В петербургском «Голосе» (издатель-редактор А.А. Краевский) говорилось: «Русские евреи не могут вообще жаловаться, чтоб русская печать относилась неблагоприятно к их интересам. В большинстве органов русской печати сказывается настроение в пользу уравнения евреев в общегражданских правах», и почти все согласны уравнять евреев с другими русскими гражданами, но почему какая-то «темная сила двигает еврейскую молодежь на безумное поле политической агитации? Отчего это в редком политическом процессе не фигурируют евреи, и непременно в видных ролях?.. Такое явление, как поголовное уклонение евреев от отбывания воинской повинности и как обязательное участие евреев и евреек в каждом политическом процессе, не может послужить на пользу дела расширения еврейских прав… если желаешь иметь права, то предварительно должен доказать на деле, что сумеешь исполнять и обязанности, неразрывно связанные с правами… чтоб в отношении к общим государственным и общественным интересам еврейское население не выделялось в таком безвыгодном для себя и крайне мрачном свете» (Голос. 1881. 15 февраля).

Аресты продолжались, в том числе часто попадались и лица с еврейскими фамилиями. Рысаков и его сообщники признавались в своих злодеяниях, называли фамилии, адреса, суд над ними откладывался.

Тяжкие думы не оставляли Милютина в эти дни. Он знал, что реакция собирается вокруг Победоносцева, те, кто поддерживает Лорис-Меликова, – вокруг Петра Шувалова. Какой путь изберет Александр Третий? Ни Лорис-Меликов, ни Милютин, ни Абаза, ни Валуев не останутся в министрах… «Какие же люди займут их места? – часто думал в эти дни Милютин. – Какая будет их программа? Если возьмут верх русофильские воззрения Победоносцева и ему подобных, если победит реакция под маской народности и православия – это верный путь к гибели для государства».

Бывая на суде в Сенате над преступниками, участвовавшими 1 марта в цареубийстве, слушая речи всех шести привлеченных к делу подсудимых: Желябова, Кибальчича, Рысакова, Михайлова, Перовской и еврейки Гельфман, этих несчастных фанатиков, которые откровенно и даже с каким-то хвастовством рассказывали о своей подготовительной работе, особенно выделялись Желябов, личность выдающаяся, и Софья Перовская, не скрывавшая своей руководящей роли в обществе, хотя на вид она скромная, неразвившаяся девочка, а ей уже было двадцать шесть лет, Милютин неотступно думал…

А ведь все они пятеро случайно пойманные преступники на месте преступления, но многие другие посылали их на это злодеяние. И вот они-то и есть главные виновники всех покушений и раздора в обществе. «И все они на свободе, остаются неизвестными, продолжают действовать в самом Петербурге, они издеваются над полицией, да и как не издеваться над такими противниками, каков градоначальник Баранов и компания. Вера Засулич, Гольденберг, Кравчинский, Гельфман, Натансон, Дейч… Сколько их уже повешено, приговорено к ссылке, каторге… Заметен след польского мщения за неволю, еврейский след за то, что император отменил черту оседлости, хотя дал образованной части еврейского общества громадные привилегии… Да и кого ни взять, финнов, латышей, грузин, армян… Все они мечтают о свободе своего племени. А мы тут боремся за допуск земских деятелей к управлению государством… А Победоносцев тянет к укреплению монархического строя, когда все зависит от монарха. Какая громадная мина лежит под нашим управлением, вот-вот взорвется…»

В придворной жизни разлетелся слух, что Милютина думают поставить на место великого князя Константина Николаевича, которого намерены отправить в отставку, председателем Государственного совета. Узнав об этом, Милютин взмолился: нет, ему пора на отдых, ни в коем случае он не примет это новое, непосильное бремя.

29 марта 1881 года по решению Сената все преступники признаны виновными и приговорены к повешению.

28 марта, в день окончания судебного процесса, профессор Владимир Соловьев, сын известного историка Сергея Михайловича, в лекции «Критика современного просвещения и кризис мирового процесса» обратился к императору с просьбой помиловать преступников, убивших Александра Второго.

29 марта Милютин записал в дневнике: «Много еще толкуют о недавней публичной лекции нашего юного философа Соловьева, возбудившего страшное негодование своею безумною при настоящих обстоятельствах выходкой о том, что русский царь, чтобы быть верным «идеалу русского народа», должен помиловать цареубийц. Выходка эта вызвала взрыв рукоплесканий и одобрения в большей части аудитории, наполненной молодежью обоего пола, заведомо сочувствующей социалистическим учениям. Зато из другой части слушателей некоторые чуть не избили юродивого философа».

31 марта Милютин впервые делал доклад в Гатчине, которая оставила в нем мрачные впечатления. Несколько рядов часовых окружали дворец и парк, сновали полицейские чины и конные разъезды, бродили по парку секретные агенты. Император и императрица живут в полном одиночестве, принимают посетителей только по средам и пятницам.

В эти дни граф Строганов, внимательно следивший за новостями, приехал к Победоносцеву и рассказал, что в обществе ходят слухи о помиловании цареубийц, а это недопустимо. Победоносцев тут же написал Александру Третьему письмо, в котором умолял его эту казнь совершить. На письме Победоносцева Александр Третий начертал: «Будьте покойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за что я ручаюсь. А.».

В обществе стало известно и послание императору от руководителей «Народной воли», которые обещали прекратить террор, если помилуют шестерых преступников. Стало известно также и о том, что Лев Толстой обратился к Победоносцеву передать Александру Третьему его просьбу – помиловать преступников. И не только Лев Толстой…

В апреле состоялось еще одно совещание, на котором вроде бы победили реформаторы. Но они ошиблись. Александр Третий написал Победоносцеву о своих впечатлениях об этом совещании: «Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят так или иначе довести нас до представительного правительства, но, пока я не буду убежден, что для счастья России это необходимо, я не допущу. Вряд ли, впрочем, я когда-нибудь убежусь в пользе подобной меры, слишком я уверен в ее вреде. Странно слушать умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма. Более и более убеждаюсь, что добра от этих министров ждать я не могу…»

В эти дни разнеслась весть, что Дмитрию Милютину могут предложить занять место наместника и главнокомандующего на Кавказе.

28 апреля вновь собирались в Гатчине те же министры и те же великие князья. Впервые собравшиеся услышали из уст великого князя Владимира Александровича, что 1 марта Александр Второй подписал доклад секретной комиссии и, когда Лорис-Меликов с подписанным документом вышел, сказал в присутствии великих князей: «Я дал свое согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции». На этом вроде бы благополучном конце и завершить очередное совещание в первом часу ночи, но неожиданно министр юстиции Набоков заявил, что на следующем совещании, то есть завтра, он прочитает подготовленный высочайший манифест. Победоносцев признался, что манифест сочинил он по поручению императора.

Прочитав манифест, опубликованный в «Правительственном вестнике», Милютин понял, что император уверен, что только самодержавная власть без всяких уступок необходима сейчас России. И горько пожалел об этом. Как мог император обратиться к русскому народу с таким бессодержательным манифестом? Через два месяца после восхождения на престол? Мыслящие люди, образованное общество увидят, что молодой император объявил о твердом намерении удержать всей силой самодержавные права своих предков. Только наметилось движение к лучшему, продолжение великих реформ 60-х годов, к более совершенному государственному устройству. «Оставьте всякую надежду» – вот сущность нового манифеста. Точно так же манифест поймут и в России, и в Европе. Сколько людей надеялись на мирные реформы, а теперь все отшатнутся, только Победоносцев и Катков, который тоже принимал участие в подготовке манифеста, останутся довольны. А все протестующие качнутся к революционерам? Их сейчас хоть пруд пруди… Декабристы, Герцен, социалисты-шестидесятники, теперешние террористы, в том числе и аристократка Софья Перовская… Что им нужно? Блестящий оратор Андрей Желябов ратовал не за собственные права, он говорил о народе, он говорил о катастрофической разнице в жизни богатых и бедных…

1 мая Лорис-Меликов и Абаза подали прошение об отставке. Император предложил Милютину место наместника и главнокомандующего на Кавказе. Но Милютин отклонил его, напомнив императору свое прошение об отставке: утомлен физически и нравственно.

В мае Милютин прощался со своим министерством, с юнкерами, которых очень любил, они вынесли его на руках и посадили в экипаж, с генералами, сотрудниками министерства. В газете «Новое время» было сообщение, что Дмитрий Алексеевич Милютин прослужил военным министром ровно двадцать лет. Милютин выдал старшую дочь за князя Шаховского, похоронил свою сестру Марию Алексеевну Мордвинову, навестил новых родственников князя и княгиню Шаховских и направился в родной Симеиз.

18 июня 1881 года Милютин записал в дневнике: «Вполне наслаждаюсь прелестью своего любимого уголка; забываю охотно оставленное в Петербурге, кроме только того радушия, только того радушия, которое мне было выказано в последние дни перед отъездом, не только людьми близкими, но и многими из числа казавшихся в отношении ко мне совершенно равнодушными».

<< Назад   Вперёд>>