Глава 1. Император и посол
В эти январские дни 1853 года Николай Павлович все чаще думал об английском после в России Гамильтоне Сеймуре. Политическая и дипломатическая атмосфера просто диктовала русскому императору предпринять серьезный разговор с представителем Великобритании о насущных проблемах текущего мироустройства. Уж слишком непредсказуема в своих территориальных претензиях Турецкая империя, под ее властью все еще находятся православные народы Греции, Сербии, Болгарии, Черногории, раскинулись эти земли в самом центре Европы. Терпят многовековой гнет и унижения. Не пора ли положить этому решительный конец?
Николай Павлович совершенно был уверен в мощи Российского государства, способного в недавние годы поразить революционные силы, взявшие было власть в свои руки в некоторых главных европейских странах. Он хорошо помнил, как юный австрийский император со слезами благодарил фельдмаршала Паскевича, пришедшего в Австрию с русскими полками и восстановившего Австрийскую империю, арестовавшего революционного вождя венгров и других руководителей венгерского восстания. Жаль, что помиловали вождей, простили их, а они вполне заслуживали той же участи, что и декабристы в России. Россия сейчас на подъеме, мощь ее признана всеми. Все внимательны к текущим событиям. Может вмешаться Запад? Но кто? Великобритания? Пожалуй… Они не видели, как русские войска устанавливали свою власть на дружеских территориях, в Австрии, Франции, в Пруссии. В поддержке этих стран он совершенно был уверен. О положении Франции и Австрии хорошую информацию давал ему бессменный руководитель Министерства иностранных дел Нессельроде, получавший информацию от своих послов в этих странах. Славянские народы терпят гнет, унижения, Греция пыталась поднять восстание за свою свободу, но потерпела поражение, другие православные народы тоже пытаются что-то сделать, но безуспешно. Нужно пойти наперекор западным странам, ослабевшим в ходе революционных перемен, и вряд ли они могут возражать против сильной руки России и ее государственной прозорливости, восстановившей монархические режимы в Австрии и Франции. Консерваторы могут возразить: племянник великого Наполеона, избранный в ходе революции 1848 года президент Франции, принц Луи-Наполеон Бонапарт через два-три года объявил себя императором, но у него возникли большие проблемы с внутренним положением в стране. Ведь нельзя же думать, что генерал Сент-Арно, расстреляв безоружную толпу, навсегда уничтожил недовольство революционеров, скинувших не так давно короля Луи-Филиппа. У Луи-Наполеона Бонапарта возникло столько противоречий со своим народом, что он только и думает об этом. Какая тут Турция и ее имперские проблемы…
А между тем из Турции приходили самые неблагоприятные известия… Когда-то Турция взяла на себя обязательства опекать православные святыни в Палестине, а что-то плохо у нее это получается, то и дело возникают конфликты между католиками и православными. А главное, и в этом император был всецело убежден, до каких пор православная святыня, храм Рождества Христова, будет без конца переходить то к православным, то к католикам. И как только храм переходит к католикам, они тут же над главными воротами храма возносят свою серебряную звезду, как бы торжествуя свое верховенство, а храм-то православный… И почему турки тут же признают католическую принадлежность храма, называя его, как и католики, храмом Гроба Господня. И перевес то у католиков, то у единоверцев. И конечно, Франция в этом случае может поддержать своих единоверцев. Но вряд ли. Уж слишком много внутренних проблем. А этот вопрос окажется для них слишком мелким, второстепенным. Все дело в том, что Франция и Великобритания, у которых наметился прочный союз, мечтают разбить русскую армию, унизить Черноморский флот, показать свою силу на Средиземном море, войти как главные силы в Черное море, захватить проливы, о которых так мечтали Екатерина Великая и Александр Первый, о которых так мечтает и сам Николай Павлович.
Граф Карл Васильевич Нессельроде и сэр Гамильтон Сеймур вошли в кабинет в точно назначенное время, прекрасно понимая, как император любит точность, порядок, дисциплину.
Император Николай Павлович поднялся им навстречу и приветствовал их. На миниатюрного графа в больших очках он даже не взглянул, а британского посла в Петербурге он хорошо разглядел, столько ему хотелось сегодня ему сказать, давно накопились мысли, которые таки рвались из души…
– Я пригласил вас, господа, с одной целью. Над миром сгущаются грозные тучи, вот-вот разразится гроза, вспыхнет война, много прольется крови. А зачем, если все это можно предотвратить? В Европе новые люди управляют своими государствами, порой неопытные в европейской политике, надо кое-что заранее обдумать. Подойти к более продуманным решениям, особенно это касается Великобритании и России. В Европе существует и полновластно живет совершенно больной человек…
И сэр Гамильтон Сеймур вспомнил давний рассказ Меттерни-ха о разговоре с Николаем Павловичем, о том же больном человеке. Он подразумевал Оттоманскую империю.
– …которого необходимо вылечить. Больной человек – это Турция, Блистательная Порта. Удерживающая пол-Европы в своих некогда могучих тисках, а сейчас там полный разлад в правлении, раздоры и подсиживания… Бери их хоть голыми руками. Я прошу вас, сэр Сеймур, довести до сведения вашего правительства, что мы думаем на сей счет. Теперь я хочу говорить с вами как друг и джентльмен. Мне безразлично то, что делают или сделают другие. Итак, если откровенно, я вам прямо говорю, что если Англия думает в близком будущем водвориться в Константинополе, то я этого не позволю. Я не приписываю вам этих намерений, но в подобных случаях предпочтительнее говорить ясно. Со своей стороны я равным образом расположен принять обязательство не водворяться там, разумеется, в качестве собственника; в качестве временного охранителя – дело другое. Может случиться, что обстоятельства принудят меня занять Константинополь, если ничего не окажется предусмотренным, если нужно будет все предоставить случаю…
Сэр Гамильтон Сеймур, глядя на русского императора, был потрясен услышанным, ничего подобного от властителя, подобного русскому царю, ему не приходилось слышать за свою многолетнюю практику. Он смутно чувствовал, что это начало войны за передел мира, русский царь почувствовал свою мощь и силу, способную решать общемировые проблемы.
– Я никогда не допущу, чтобы Константинополь принадлежал русским, англичанам, французам или, допустим, грекам. Еще меньше я допущу распадение Турции на маленькие республики. Я предлагаю оставить за Россией Молдавию и Валахию, они уже и теперь вроде бы самостоятельные государства, но не забывайте: под российским протекторатом, как решено было некогда в мировых договорах. С Сербией и Болгарией тоже можно договориться, чтобы они были свободными, но в некоторой зависимости от России.
Николай Павлович внимательно посмотрел на сияющего графа Нессельроде и сохраняющего вежливое безразличие сэра Гамильтона Сеймура, внутреннее напряжение которого угадывалось во всем его облике.
– Теперь об Англии, которая имеет свои интересы… Что касается Египта, то я вполне понимаю важное значение этой территории для Великобритании. Тут я могу сказать твердо, что, если при распределении оттоманского наследства после падения империи вы овладеете Египтом, у меня не будет возражений против этого. То же самое я скажу о Кандии, острове Крите. Этот остров, может быть, подходит вам, и я не вижу, почему ему не стать английским владением. А Турция больна вчерашним своим величием. Все еще считает себя и свои вооруженные силы достаточным достоинством, чтобы сохранять это величие. Ведь вот зашел недавно разговор о святых памятниках в Палестине, они считают, что эти святыни принадлежат католикам, дескать, во время Крестовых походов рыцари завоевали эти святые места, построили храм, а храм сгорел, пришлось на его месте строить храм православным, вот и затянулся конфликт между православными и католиками, мир разделился. Возникли конфликты, способные привести к военным столкновениям. Вы доложите лорду Эбердину, что это мой товарищеский, дружеский разговор. Несколько лет тому назад в Виндзоре я изложил лорду Эбердину свои проекты, как разделить наследство больного человека, Турецкой империи, и он очень ласково ответил на мои предложения. Вы будете писать, конечно, лорду Джону Росселю, министру иностранных дел, который, как мне известно, дружит с лордом Эбердином, они поймут мои намерения, а если им что-то покажется несправедливым, по-дружески скажите мне, обсудим.
Что-то пытался сказать в этом случае граф Нессельроде, но, как всегда, путано и витиевато, ничего из его реплики понять было невозможно. Николай Павлович, кажется, все ясно и твердо сказал, изложил давно вынашиваемую программу о проливах, о святых местах в Палестине, точно распределив наследство больного человека, но привык выслушивать реплики этого никчемного человека. А почему он уже сорок лет управляет нашими иностранными делами? Видимо, наследие покойного брата…
– Хорошо, пусть ваше правительство напишет мне об этом предмете, пусть напишет как можно полнее, без колебаний. Я доверяю английскому правительству. Я прошу у них не обязательства, не соглашения, предлагаю свободный обмен мнений и, в случае необходимости, слово джентльмена. Для нас этого достаточно.
Распрощались, погруженные в свои думы… Николай Павлович наконец-то освободился от давно копившейся у него тайной мечты о проливах, святых местах в Палестине, о том, что давно его мучило и терзало.
Сэр Сеймур, мрачный и расстроенный, никак не мог представить себе документа, который придется ему написать в английское правительство. А ведь придется с протокольной точностью раскрыть этот очень важный разговор.
Историки и современники, вспоминая те давние времена, давали очень критическвую оценку личности и деятельности графа Нессельроде. В английском правительстве лорда Эбердина, совсем недавно сменившего правительство лорда Дерби, были не только Джон Россель, но и лорд Пальмерстон, ненавидевший Россию и ее роль в мировом процессе, ее армию, успешно подавившую венгерские революционные события, ее роль в сдерживании процветающего бизнеса Англии на ее бесконечных территориях.
Граф Нессельроде был очень внимателен к письмам и документам, поступающим из столиц западных держав от своих посланников, все они были выдержаны в самых радужных тонах, а если не очень радужных, то Карл Васильевич тут же поправлял фразы в должном выражении: дабы не гневить императора. После революционных событий Николай Павлович совершенно был уверен в своей необходимости всем западным державам. Кто-то подкинул ему стихотворение на немецком языке: «Ты, у которого ни один смертный не оспаривает права называться величайшим человеком, которого только видела земля. Тщеславный француз, гордый британец склоняются пред тобой, пылая завистью, – весь свет лежит в преклонении у твоих ног». И действительно, Николай Павлович совершенно был убежден, что он располагает «подавляющей военной силой», а дипломаты обладают «несравненной ловкостью», как доносилось из западных газет.
Нессельроде знал о нескольких грубых ошибках в своей дипломатической игре, не только знал, но и крепко подвел Николая Павловича с осуществлением французского переворота 2 декабря 1852 года и появлением Луи-Наполеона Бонапарта на французском престоле. Как величать в своей переписке с новым императором? Русский посол во Франции Киселев доложил Нессельроде, что некоторые правители западных стран называют его или «дорогим братом», признавая его французским императором, или «дорогим другом», отказывая Луи-Наполеону в императорском величии. По настоянию графа Нессельроде Николай Павлович отправил поздравительное письмо в Париж, именуя Луи-Наполеона «дорогим другом», нанеся ощутимое оскорбление французскому императору, который готов был в тот же миг пойти войной против России. Конечно, потом Николай Павлович исправил свою ошибку, но оскорбление от этого не уменьшилось. Но это сейчас может показаться пустяком, а в то время считалось одной из трагических ошибок русской дипломатии, и прежде всего русского императора, который издавна сам занимался дипломатией, ничуть не доверяя своему министру иностранных дел.
Граф Нессельроде опутывал императора лестью, интригами, слухами, которые так широко и глубоко въелись в придворную жизнь русского императорского двора, подделывал донесения русских дипломатов и представлял в лучшем свете достижения русского двора. И чаще всего это затуманивало истинное положение дел, что давало императору право принимать неправильные решения, приводившие к конфликтам, противоречиям, ошибкам, которые вполне можно было избежать. В особенности это относится к возникновению Крымской войны.
Граф Нессельроде был поклонником князя Меттерниха, поклонником Священного союза. Тридцать с лишним лет эта политика господствовала в мире, но времена наступили другие, а граф по-прежнему уверял императора в его всесилии и могуществе: Англия не посмеет протестовать, Австрия полностью зависит от императора, вспоминая армию Паскевича, уж не говоря о родственных отношениях с Пруссией и другими княжествами Германии. По выражению одного из зарубежных дипломатов, «пред императором Николаем Нессельроде дрожал». Послы России в западных странах: Николай Дмитриевич Киселев в Париже, барон Бруннов в Лондоне, Мейендорф в Вене, Будберг в Берлине – профессионально занимались своими дипломатическими делами, писали отчеты о своей деятельности, в чем-то приукрашивая свои успехи, писали вовсе не то, что видели и слышали, угождая канцлеру, а главным образом императору. А порой даже эти отчеты граф Нессельроде «улучшал» своей правкой, что совершенно искажало смысл дипломатической игры. А Николай всему верил, чаще всего попадая впросак. Николай Павлович окружил себя такими посредственными людьми, склонными к лести, низкопоклонству.
Вот президент Военной академии Иван Онуфриевич Сухозанет, собрав профессоров, преподавателей, учащихся офицеров, поставил перед ними следующую задачу: «Я, господа, собрал вас, чтобы говорить с вами о самом неприятном случае. Я замечаю, что в вас нисколько нет военной дисциплины. Наука в военном деле не более как пуговица к мундиру; мундир без пуговицы нельзя надеть, но пуговица не составляет всего мундира… Нелишним считаю здесь повторить еще то, что говорил уже несколько раз при сборе офицеров в академии, – без науки побеждать возможно, но без дисциплины – никогда».
А совсем накануне войны разразился финансовый скандал: пропала большая сумма денег, выделенных на строительство нового дворца. Николай Павлович превосходно знал о том, что его чиновники воруют, казнокрадство торжествует, и он не мог бороться против этого, а это ослабляло его правление. Доходило до того, что командующий армией воровал, солдаты голодали, а ему хоть бы что. Граф Петр Андреевич Клейнмихель, любимец Николая, «один из гнуснейших негодяев, палач, истязавший розгами и солдат, и военных поселенцев, и рабочих», «главный казнокрад», «вор и мздоимец», был разоблачен как вор, укравший большие суммы, отпущенные на меблирование Большого Зимнего дворца в 1837 году. Потом также выяснилось, что он украл большие суммы казенных денег, отпущенных на покупку и изготовление дворцовой мебели, не платил строителям, рабочим, сотни людей, поработав, умирали, так и не получив свою плату за труд.
Но опытный и льстивый царедворец представил дело так, что поставщики вовремя ему не заплатили и исчезли, а он, чистая и безгрешная душа, им поверил. Так возникла огромная недостача дворцовых денег. Сначала Николай Павлович не допускал его до своего кабинета, но потом все схлынуло, и Клейнмихель снова вошел в доверие, царь простил его.
Император Николай все еще обдумывал свои отношения с Англией, Францией, Австрией, Пруссией, делился мыслями со своими генералами и чиновниками, а тут новый финансовый скандал потряс его душу: директор канцелярии инвалидного фонда А.Г. Политковский украл 1 миллион 200 тысяч серебром. Много лет подряд уходили эти деньги на блестящие застолья, на которых гулял весь Петербург, бывал Дубельт, Ушаков и многие другие знатные особы, а Николай Павлович ничего не знал об источниках этого пышного и роскошного богатства.
Многие были арестованы и преданы суду.
Военный министр как-то привел в кабинет императора председателя комитета генерал-адъютанта Ушакова – доверенное лицо, обласканное Николаем, при виде его император весь изменился в лице, даже руки его похолодели.
– Возьми мою руку, – сказал он Ушакову, – чувствуешь, как холодна она? Так будет холодно к тебе мое сердце.
И здесь приведена только малая часть тех безобразий, казнокрадства, обмана, льстивого и лицемерного, которые вошли в быт императорского двора. «Но власть, блеск, лесть и величие положения быстро изгоняли беспокойство и гнев, возникавшие в душе царя всякий раз, когда он наглядно убеждался, какой систематический обман его окружает со всех сторон, – писал академик Е. Тарле в своей книге «Крымская война». – И если, с одной стороны, к концу царствования нервы Николая явно сдавали и он все болезненнее переносил «громовые удары» в духе истории Политковского, то, с другой стороны, никогда его внешняя политика не казалась ему такой удачной, никогда влияние не являлось таким устрашающим для Европы, никогда, наконец, он не представлялся друзьям и врагам за рубежом до такой степени могущественнейшим человеком на всем земном шаре, как именно после 1849 года. Этот блеск (так представлялось не только царю, но и многим ненавидевшим его людям) вознаграждал за все, оправдывал все и гарантировал прочность всего. И чем больше становилась явной Николаю полнейшая для него невозможность, сохраняя крепостное право и другие основы строя России, что-либо поправить или улучшить внутри страны, тем более безраздельно отдавался он интересам упрочения и дальнейшего увеличения внешнего могущества своей империи» (С. 72).
Император и Нессельроде еще не раз встречались с сэром Гамильтоном Сеймуром, Нессельроде попытался представить первую беседу с императором как беседу интимную, дружескую, но британский посол все понял так, как и полагалось ему: он в точности передал разговор с императором, на что английское правительство ответило решительным отказом, только Египет их не удовлетворял, их стремления были более широкими и дальновидными, они установили прочный союз с Францией, велась активная переписка между французским императором и первыми лицами в английском правительстве, в то же время Николай считал этот союз совершенно невозможным, опираясь на отчеты Нессельроде и другие документы, присланные из западных стран от полномочных представителей России. Так определилась роковая ошибка в политике Николая.
Не менее грубой и невежественной ошибкой было и то, что он назначил морского министра Александра Сергеевича Меншикова руководителем некоего посольства в Константинополь. По донесениям из Константинополя, да и все западные газеты пестрели такими сообщениями, было ясно, что турецкий султан распорядился о святынях в Палестине, какие святыни отходят под покровительство католических, какие под покровительство православных. В Вифлеемской пещере, над самым входом, где, по существующим преданиям, родился Иисус Христос, вознеслась католическая звезда с французским гербом; кроме этого католики получили ключи от главных ворот храма Гроба Господня, при этом католики пышно и торжественно отметили эти события. Православное духовенство было в ярости от этой несправедливости. Ведь сколько раз русские войска, заключая с побежденной Турцией мирные договоры, непременно оговаривали этот пункт: православные святыни в Иерусалиме должны опекать православные же, а сегодняшние события – это нарушение одного из пунктов знаменитого Кючук-Кайнарджийского мирного договора в 1774 году, итогового трактата победоносной войны под руководством блистательного Румянцева.
С этими поручениями и направил Николай Павлович князя Меншикова в Константинополь, уверенный в своей победе. Ведь чаще всего в России раздавался лозунг: «Дерзай», даже фельдмаршал Паскевич, известный своей осторожностью, говорил императору в том же победоносном тоне.
«Лживый и льстивый раб» Нессельроде своими лицемерными речами обманывал своего господина, он хорошо знал, что князь Меншиков не годится для такой тонкой дипломатической миссии, как разговоры с турками, здесь нужен другой, например граф Алексей Федорович Орлов или граф Павел Дмитриевич Киселев, брат русского посла в Париже, министр иностранных дел даже и не пробовал отговорить императора от этого неверного решения, не только неверного, но и просто губительного.
Князь Меншиков тоже был согласен с теми, кто втайне возражал против этого решения, но культ личности Николая был настолько естествен, что все промолчали. И Николай Павлович еще раз дерзнул, отправив чрезвычайным посланником в Турцию совершенно непригодного для этой цели человека. Меншиков ходил в любимцах императора, он был один из немногих, кому удавалось своими россказнями и анекдотами смешить императора, который словно в ответ за это посылал его исполнять его поручения, почти всегда важные и ответственные. Историки и современники утверждают, что Меншиков был самоуверен и тщеславен, аристократ, богатейший человек, и самое удивительное – не воровал, что разнеслось не только по салонам Москвы и Петербурга, но стало широко известно и по западным столицам.
Из столичных разговоров князь Меншиков хорошо знал: русский император очень недоволен Турцией, которая обидела православных священников, лишив их святых даров в Палестине, с этим он спокойно справится. Да и вообще он не отказывался ни от одного поручения, матросы просто смеялись над ним, когда он давал те или иные приказы как морской министр. С легким сердцем он начал готовиться к поездке в Турцию.
– Я тут должен заниматься ремеслом, к которому у меня очень мало способностей, должен вести переговоры с неверными о церковных материях. Но надеюсь, что это для меня будет последним актом деятельности в моей очень полной впечатлениями жизни, я уже давно заслужил покой, – любил он говорить в светских салонах Петербурга.
В Великобритании и во Франции внимательно наблюдали за действиями чрезвычайного посла России в Турции, дело здесь было гораздо серьезнее отношения к святым местам, речь шла о войне, о которой и не подозревал русский император, – ни от одного посла из западных стран не поступило в Россию какого-либо серьезного предупреждения об опасном союзе Англии и Франции.
<< Назад Вперёд>>
