Картографирование подданных
Юрт Курманчин: Курманчина Катыев стар, ясаку не платит давно, Бетюк Курманчин женат, Никита тож, взято 5 соболей, а донять на нем тово збору 5 же соболей. Казарин Кокурман женат, взято 10 соболей. Тово ж юрта Сынчика Курманчин по Тюменской росписи во 107-м году [1598—1599] взято 5 соболей, а во 108-м году [1599—1600] умер45.
Каждый отдельный взрослый мужчина имел значение, будь то в Москве или Верхотурье, наряду со своим экономическим и семейным положением, а также местонахождением. Отдельные сибиряки, может быть, и хотели иметь меньшее значение и оставаться невидимыми для царя и сборщиков ясака, но московские методы регистрации и отслеживания всякого и каждого подданного успешно включали их в государство. Границы земель и дворы, будь то русских поселенцев или местных жителей, тщательно фиксировались на картах, которые часто упоминаются в наказах, отправленных на места. На карте Илимской волости из Сибирского при каза, на которой показано слияние реки Тунгуски с несколькими притоками, отмечено каждое русское поселение на берегах с указанием времени пути и расстояния между пунктами. «Деревня Бадарма, а в ней 2 двора». «Деревня под Шаманским порогом, а в ней 5 дворов стоят в рознь». «2 двора пашенных Илимских, Ефремка посатки с товарищем». «Деревня Карамчанина, а в ней 1 двор Илимского пашенного»46. Поля, пустоши и крестьянские дома на чертеже под названием «Река Тобол писана с устья от Тоболска до вершины и с малыми речки, и озеры, и селидбы» обозначены приклеенными маленькими квадратиками бумаги со схематичными изображениями и буквенными обозначениями: «п» — пустошь, «д» — двор (вклейка 31). На этой карте границы собственности показаны с помощью архитектурных и природных объектов, как и на чертежах-картах из центральных уездов.
Такие же подробные чертежи составлялись, чтобы помочь установить местоположение коренных жителей — плательщиков ясака. В 1641—1642 годах некоему Ваське Витязеву были направлены указания о разведке верховьев Лены среди тунгусских и «брацких» людей, выяснении возможностей сбора ясака и местонахождения там пахотной земли и поселений «и учинении чертежа» со всеми этими сведениями47. В ответ на подобный приказ Федор Константинович Фофанов, капитан нового острога на реке Туре, провел разведку среди местных ногайцев и зырян и «в которых юртех поля пашенные, и тому к нам Федор послал чертеж. А того к нам Федор имянно не описал, которые юрты по ясачным книгам приписаны ясаком и судом к новому острогу». Хотя карта не сохранилась, в конце доклада имеется копия того, что было написано на карте, и это дает представление об уровне детализации, с которой местное население отслеживалось и записывалось: «А в чертеже написано: пашенных мест от Верхотурья к острогу: юрт Байгирин, юрт Колмак, юрт Илясов, юрт Ургунчин, юрт Кокузов, от острогу к Тюмени юрт Ербаков»48. Сохранилось очень мало карт улусов местных жителей, но все же несколько у нас есть. На чертеже Ремезова «Река Тобол писана с устья от Тоболска», о котором мы говорили чуть раньше, отображены не только русские дворы, но также и то, сколько сибирских семей живет в каждом поселении, а на нескольких его чертежах нанесено местоположение небольших скоплений юрт. На карте верховьев Тобола отмечены красными кружками поселения различных групп, обозначен тип каждого поселения и указано, какой ясак причитается: «Нагаиская 2 [юрта], ясак платят на Уфу». «Живут башкиры, а ясак платят на Уфу»49 (вклейка 17). Более поздняя карта из той же чертежной книги названа «Река Том с урочищи и степ з жильями язык». К ней прилагается список различных народов, и сколько есть каждого50. После того как их записали в книги и нанесли на карты, плательщикам ясака становилось трудно уклоняться от уплаты дани, но при этом они получали документальное подтверждение прав на территорию — чтобы ставить капканы, пасти скот или возделывать землю.
Сибирские просители включали себя (и включались русскими бюрократическими формулировками) в более широкие категории, используемые всеми подданными царя, а московские приказчики признавали их, используя общий словарь подданства в государстве. Коренные жители перенимали тот же язык прошений, которым пользовались равные им по положению русские. Местные вожди, которых в русских источниках называли «князцы» или «мурзы», обращаясь к царю, называли себя «холоп твой», используя ту же терминологию, что и члены привилегированной русской элиты. Простые люди, из русских или коренных жителей, начинали свои прошения царю с обращения того же рода: «Бьет челом сирота твой». Конечно, многие челобитья доходили до судов через посредство официальных или неофициальных писцов и переводчиков, как видно из отдельных документов. «Речи ее толмачил Онтюшка Одинцов», — говорится в примечании под показаниями молодой якутки51. Возможно, еще более примечательно то, что русские переводчики решили использовать для сибиряков ту же терминологию, что и для себя. Как мы видели, московиты были склонны проводить различия по типам. Татарские земли должны оставаться в руках татар; русские земли должны отойти русским. Представители элиты употребляли один набор терминов для описания себя и подвергались одному набору легальных штрафов и наказаний; представители низших слоев употребляли другой набор терминов, и в отношении них действовал другой, более суровый набор штрафов и наказаний. Но удивительно, что различия между колонизированными и колонизаторами улетучивались при обращении к царю и представителям его судебной системы. Колониальные подданные, после того как они вошли в империю, становились во многих отношениях полноправными членами сообщества, со всеми обременениями и ограничениями, правами и средствами защиты, которые из этого следовали.
Они, несомненно, несли обременения, которые хорошо описаны в других местах. Под гнетом обязательств добывать меха животных (которые быстро исчезали из-за чрезмерного количества капканов) подвергающиеся нападениям казачьих войск, вытесненные со своих пастбищ русскими поселенцами, испытывающие унижения из-за жестоких русских обычаев держать пленников и использовать женщин как домашних и сексуальных рабынь, коренные жители терпели более чем достаточно злоупотреблений, чтобы заставить их бежать и яростно сопротивляться. Однако, как подданные русского царя, они могли воспользоваться и пользовались законным правом на милосердие, покровительство и правосудие этого монарха. Их права были аналогичны правам равных им по положению русских, т.е. не очень большими. В результате имперского завоевания народы Сибири вошли в систему царского самодержавия, в которой вряд ли можно было найти модель демократических свобод. Но что мы находим и что, возможно, несколько удивительно, — это то, что права колонизированных, в той мере, в которой они у них были, не слишком отличались от прав большей части колонизаторов. Главным правом, предоставляемым всем подданным царя, было право на удовлетворение в суде, которое, как мы видим, и русские, и сибиряки использовали активно и успешно52. Следующим по списку шло право определять себя в пространственных терминах посредством крепкой, гарантированной законом связи с конкретной землей. Как мы видели, московские крестьяне в силу своего легального закрепощения получали действенное право на определенные участки земли, с которых их нельзя было изгнать. Для сибирских кочевников выгоды скорее всего были менее очевидны, что следует из жалоб о захватах русскими земледельцами их пастбищ. Тем не менее московская привычка думать в пространственных терминах и бесповоротно привязывать людей к определенным местам означала некоторую географическую и экономическую защиту для колонизированных народов.
У стремлений, лежащих в основе колониального завоевания Нового Света и Сибири, было много общих экономических мотивов и политикологистических детерминант. Жестокость и болезни собрали свою страшную дань с сибирских народов, подобно тому как они уничтожили большую часть коренного населения обеих Америк. Хотя принуждение, оружие и микробы были наиболее действенны при установлении владения и господства, московское отношение к людям и собственности, географии и типологии создало фундаментальное убеждение в том, что коренные жители должны быть закреплены географически со всеми своими отличиями, а не ассимилированы или истреблены. Долгосрочные результаты показывают, что различия в том, как разные европейские державы и русские рассматривали и представляли себе имперское завоевание, обусловленные определенным культурным пониманием владения и господства, были важны и имели последствия в реальном мире для колонизированных народов. Московская политика, как и политика испанской короны, основывалась на сохранении коренного населения и местных сообществ на периферии. Русские власти и переселенцы воображали создание империи из различных земель, империи в самом истинном смысле, как собирание ранее суверенных сообществ, сохраняющих свои политические и культурные различия под властью могущественных региональных правителей, назначенных далеким, извлекающим из всего этого прибыль царем. Двигаясь одновременно в двух направлениях — к дифференциации и разделению, с одной стороны, и к интеграции под царским прав лением — с другой, московская имперская политика создала уникальный союз своеобразия и различий.
Для завоеванных народов Сибири, как для крепостных в Центральной России, социальное и политическое существование и владение собственностью были неразрывно связаны. Пространственная версия «подданства» в Московии наделила колонизированных малой толикой компенсации за жестокость имперских агрессоров. Включив жителей Сибири в существующий политический и религиозный порядок, в котором право можно было подтвердить, а защиту потребовать на основе пространственной принадлежности, московский колониальный режим создал идеологическую и логическую структуру, в которой сибиряки, как и крестьяне, и все остальные представители царства, имеющие местонахождение в пространстве, могли потребовать и, что еще более примечательно, получить удовлетворение. Московское имперское правление заключило колониальных подданных в тяжелые, но защищающие объятия царя.
45 Там же. С. 405—406. Другие подобные перечни можно найти в архиве: РГАДА. Ф. 1177. № 21. Л. 1—16; и в работе: Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. С. 78—79.
46 РГАДА. Ф. 383. Оп. 1. Д. 148. Этот чертеж сохранился без сопровождающей документации, но, очевидно, это тот чертеж, который Н.Н. Оглоблин описывал вместе с документальными материалами в своем каталоге материалов Сибирского приказа 1898 г.: Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. С. 138—139. Он воспроизведен вместе с несколькими подобными картами в работе: Ефимов А.В. Атлас географических открытий в Сибири. Рис. 35—37.
47 РГАДА. Ф. 1177. № 24. Л. 45—52.
48 Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 392—393.
49 Хорографическая книга. Л. 23.
50 Там же. Л. 130.
51 Колониальная политика Московского государства в Якутии. № 110.
52 В других колониальных режимах раннего Нового времени тоже слушались иски, поданные коренными жителями против европейских поселенцев. Французы и испанцы даже дошли до того, что представляли присоединение всех покоренных ими народов либо всех новообращенных христиан как подданных короны, зависящих от правосудия монарха. См.: Gibson Ch. Aztecs under Spanish Rule; Stern S.J. Peru’s Indian Peoples; Idem. Paradigms of Conquest. P. 1—34; Moogk P. La Nouvelle France. P. 43—45. В других случаях так называемое правосудие вершилось для проформы и имело очевидный уклон в пользу колонистов. См., в частности: Anderson V.D. King Philip’s Herds. P. 601—624.
<< Назад Вперёд>>
