Бой у кишлака Кандибаг
   С вершины каменистого хребта вот уже двадцать минут неистово, бессмысленно-агрессивно, без умолку бьет по позициям разведроты душманский «ДШК». Огонь автоматических пушек советских БМП не пробивает каменную ограду, за которой прячутся отчаянные пулеметчики.

   В окуляр с десятикратным увеличением Зубов разглядел мастерски сделанное каменное кольцо не меньше метра толщиной. Моджахеды умели строить такие гнезда, в которых без цемента груда камней превращалась в монолит. Видя эти сооружения, разведчики каждый раз удивлялись, не находя меж камнями ни одной щели хотя бы в мизинец толщиной. «Ну что ж, – принял решение ротный, – остается управляемая ракета». Он с особым почтением относился к ПТУРСу, сам, как правило, садился за пульт и еще ни разу не промахнулся. Прижавшись к окуляру, Зубов видел все: и как алая комета, послушная малейшему движению рукояти, неслась к цели, и как там, в «оборонке», этом каменном гнезде, при виде огненного дракона заметались моджахеды в предсмертном ужасе, как их, убегающих, снова отдергивало что-то к пулемету. «Прикованные к оружию смертники», – спокойно констатировал Зубов и едва заметным поворотом рукояти вправо «положил» свое оружие точно под стенку «оборонки».

   После взрыва наступила тишина. И в наушниках, и без шлемофона. Вытерев пот со лба и прижав к горлу ларингофоны, Зубов отдал приказ прекратить огонь, хотя и так уже никто не стрелял. Тяжело опираясь на выступы внутри башни, он вылез наружу и присел у опорного катка машины с теневой стороны.

   – Ну и здорово же вы их! – восхищенно прокричал откуда-то взявшийся Ержан.

   – Да ну их! – устало отреагировал Зубов. – Водичка есть, джигит? Дай-ка глотнуть. Пустыня в горле. – И жадно припал к фляжке, успевая спрашивать между глотками: – Раненые есть? Колонна в Асадабад дошла?..

   Допив воду и выслушав подошедших вслед за Ержаном Вареника и Губина, что колонна, которую они сопровождали, уже на месте, что люди все целы, что из потерь только разбитый пулеметом триплекс на 675-й, Зубов вместе с утолением жажды почувствовал неизъяснимую ребячливость, неудержимое озорство. Бросил фляжку вверх и, когда Ержан протянул за ней руку, подсек его одной ногой, другой двинул Губина так, что тот отлетел метра на три, а руками обхватил Вареника и, повалив, катался с ним по земле, сквозь хохот повторяя его украинский выговор: «Трыплекс зломалы, хадюки!» Столько было хозяйской жалости в Гришиной интонации. Никто бы о нем и не вспомнил, если бы были другие потери… Удержаться от смеха невозможно. У командирской машины разведчики устроили кучу-малу, заражаясь тем же молодым озорством, радостью живых здоровых людей, которых сегодня миновала участь, постигшая триплекс.

   У потехи свой час. Какое-то кем-то отмеренное время можно кричать, хохотать, волтузить друг друга. И вдруг кончается оно, это божественное время озорства. Все, как по команде, вскакивают и смущенно отряхиваются.

   – Ну вот и все! – обвел взглядом своих разведчиков офицер. – Собирайтесь обратно.

   – Есть! – дружно ответили ротному солдаты, снова возвращаясь в уставную воинскую серьезность. Взводные Ержан, Губин и Вареник, проверив людей и оружие, по очереди доложили командиру о готовности.

   – За мной в колонну марш! – скомандовал в ларингофоны Зубов, и машины с десантом на броне, лязгая гусеницами и поднимая хвосты густой афганской пыли, двинулись «домой», к Джелалабаду.

* * *
   «Домой!» И хотя это не то заветное «Д о м о й!!!», которое живет где-то в сокровенном уголке души, все же обратный путь не сравним с путем т у д а. Эти два часа до Джелалабада в расслабленном душевном «кайфе», когда и духота не так давит, и пыль не так горчит, когда уже знаешь, что на пути не должно быть неожиданностей, броня крепка и горючего достаточно, – эти два часа превращаются действительно в путь домой.

   Зубов раскрыл планшет и положил сверху чистый блокнотный лист. Писать в этой мчащейся, прыгающей коробке было невозможно, но уже стало привычкой думать о доме, о жене, о дочке перед листом бумаги.

   В следующей «коробке» у Ержана мысли настраивались на волну многочисленной родни Сарбаевых. Вот спокойное, всегда немного ироничное лицо отца. И тут же вспышка, как красочный слайд – Карлыгаш! Вот милое заботливое лицо матери. И снова – Карлыгаш. После брата – Карлыгаш. После сестры – Карлыгаш. И наконец, одна она – Карлыгаш, Карлыгаш, Карлыгаш…

   А еще дальше, в колонне второго взвода, в кромешной афганской пыли неслась машина с полусонным улыбающимся Гришей Вареником, который бережно лелеял за закрытыми веками трогательную картину «родной полоныни», где в предвечернюю пору очень петь хочется.

   А там, в хвосте колонны, разомлев и взопрев в духоте «проклятой коробки», мечтал о глотке хвойного холодного воздуха далекого Тугулыма Вовка Губин. Не часто баловала его своим появлением Сонька Прокушева. Да и он не открывал перед ней просторы своей фантазии. А уж если она совала в его мысли свой веснушчатый нос, как сейчас, становилось жарко от пылающих рыжих глаз… Он даже шлемофон сбросил, забыв строгую инструкцию быть на постоянной радиосвязи.

   Бежит, бежит дорога в Тугулым… То есть в Джелалабад. Все равно – «домой». Но что это? Вот же поворот к пункту дислокации, а колонна несется прямо…

   Губин, натянув шлемофон, вызвал на связь Вареника.

   – Ты спав, чи шо? – ответил Гриша. – Новый приказ не слухав?

   – Прекратить болтовню в эфире, – пронесся по наушникам злой голос ротного. – Еще раз повторяю для глухих: идем к Кандибагу на помощь «зеленым». Это приказ «первого». Всем соблюдать радиомолчание.

   Зубов повел колонну к знакомому сухому руслу, по которому они в прошлый раз скрытно зашли в тыл к душманам. Снова его бросили против Каир-Хана. Вот тебе и встреча, о которой они договорились молчаливыми кивками! «Как и почему столкнула меня судьба с этим стариком? – размышлял Зубов. – Какое предопределение в этой случайности? Почему я не могу его воспринимать, как всех, как любого врага? Как многих, которые были под моим прицелом? Как сегодняшние пулеметчики? Сколько их там разнесено моим ПТУРСом? Что за сила исходит от этого вождя, которая останавливает мою руку? Сковывает волю? И что за заколдованное место – аул Кандибаг? Расстрелянный, разбомбленный, сожженный, перепаханный снарядами – он живет и не сдается. Я мог бы его сломить тогда, но словно Провидение подтолкнуло: не делай этого».

   Остановив колонну на дне сухого русла, Зубов поднялся на холм, с которого был виден и кишлак, и позиции «зеленых», пытавшихся войти в него с северной стороны, бессмысленно паля по несдавшимся дувалам. Тут же подъехал на БРДМ подполковник афганской армии, без обычного афганского приветствия заговорил тоном преподавателя по тактике:

   – Итак, товарищ, ваша рота поставить задача – атаковать кишлак, овладеть первый рубеж оборона, захватить четыре дувала, затем удержать, пока наша батальона прочесать кишлак.

   «Не заводись! Терпение!» – приказал себе Зубов, подавляя раздражение. И все-таки не выдержал:

   – Знаем, как вы прочесываете – ни кур, ни одеял не останется после вас. – Его взбесила наглая «хитрость» подполковника: заплатить за взятие кишлака жизнями не своих солдат.

   – Ваш задач – выполнять приказ! – продолжал поучать афганский офицер. – Разве такой интернационалист?

   «Ах ты, сволочь, – сверлил глазами афганца Зубов, и ты еще будешь меня воспитывать, гнида барахольная! Топчешься тут с двумя батальонами, чтобы потом поживиться барахлом Каир-Хана. Еще и подмогу вызываешь, чтобы на спинах шурави ворваться в кишлак…»

   – Ты будешь атаковать? – зло, без акцента спросил подполковник.

   – Нет, не буду! – прокричал ему в лицо свой ответ Зубов, просчитывая все, что сейчас произойдет, пока афганский офицер влезет в БРДМ: минут через десять вызовет комбат. «Ты что вытворяешь? Я с тебя шкуру спущу, когда вернешься!»

   – А я не вернусь, – уже не мысленно, а впрямь по рации отвечал комбату ротный в окружении напряженно молчавших сержантов.

   – Как это ты не вернешься? – ревел голос комбата.

   – А вот так. Никто не вернется. Все полягут.

   – Что ты несешь? Доложи обстановку, – после секундной паузы спокойно спросил комбат. После доклада Зубова перешел на извиняющийся тон: – Мне тут по-другому докладывали. Давят, понимаешь… Должны поддержать… Интернациональный долг…

   – Но ведь рота устала. Мы же только что из боя, – начал канючить Олег в надежде, что отменят приказ.

   – Прекрати! – оборвал его комбат. – Ты должен принять бой. Помоги «зеленым». Сделай что-нибудь. Но сохрани людей! Понял? Тебе чем помочь: «вертушки» прислать или артиллерию для поддержки?

   – Артиллерию, – подумав, сказал подавленно Зубов, а комбат обрадованно:

   – Ну вот и молодец! Тебя поддержат «Гиацинты» из 306-й. Все, конец связи.

   – Ну шо, товарищ старший лейтенант, пийдем на кишлак? – нетерпеливо спросил Вареник, как только Зубов скинул шлемофон. – Воны ж плотный огонь ведут. У лоб не пройти.

   – Помолчи, Гриша, не дергай. И так тошно.

   – Короче, сойди, любезный, с крышки гроба, не дави на душу! – перевел на свой язык Губин, на сей раз без обычной скоморошьей гримасы.

   «Сделай что-нибудь и не потеряй людей!». Легко сказать! Как тут выкрутиться? И почему я должен бить Каир-Хана, которого я не хочу бить? И почему я должен помогать этому подполковнику, которому я не хочу помогать? И почему я должен сделать что-нибудь, если я не хочу этого делать?

   – Ну ладно, я вам устрою «что-нибудь»! – решительно сверкнул глазами Зубов и начал отдавать команды сержантам.

* * *
   Пока «зеленые» в лоб лупили по дувалам, Каир-Хан спокойно взирал с башни на их позиции. Он был уверен в своих командирах, поэтому даже рация молчала в течение всего боя. Любая попытка «зеленых» пресекалась умелым плотным огнем. Но вот он заметил: в сухое русло втянулась колонна бронированных машин шурави. Эти собаки позвали на помощь. Тревожно вглядываясь в восточные сопки, среди которых скрылась смертоносная железная змея, он с удивлением увидел выскочившую на вершину холма одинокую машину и вышедшего из нее человека с биноклем. Место открытое, цель прекрасная. Каир-Хан уже потянулся нажать кнопку рации, чтобы распорядиться «снять» этого растяпу, но что-то подтолкнуло под сердце. Вместо рации он снова прильнул к биноклю и разглядел бортовой номер. «Шестьсот семьдесят семь», – прошептал Каир-Хан, повторяя эту цифру как заклинание. Эта цифра уже однажды принесла спасение, когда оставалось только вспомнить Аллаха.

   Не укрылся от вождя и характер разговора между шурави и афганцем. Так соратники не ведут себя: нервно, надменно, враждебно. «Кто ты, мой знакомец? – рассуждал Каир-Хан. – Обещал прийти для беседы, пришел для боя. Судя по всему, «зеленый» требовал, чтобы шурави атаковали наши дувалы, а знакомец не хочет рисковать солдатами. Значит, позовут на помощь вертолеты или артиллерию. Минут через десять все станет ясно». Только теперь Каир-Хан вступил в бой.

   Его командиры сами, узнав о бронированном подразделении «зеленых», бросились усиливать правый фланг. Приказ Каир-Хана их обескуражил: не только не укреплять восточную окраину кишлака, но и вывести оттуда всех бойцов, всех жителей. Быстро. Не таясь. На виду.

   «Если мой знакомец с сердцем и душой, каким он мне кажется, то, заметив наш маневр, перенесет огонь в пустой район кишлака. Дай ему, Аллах, здравомыслия!»

   И вот он, первый взрыв. Вместо стоявшего на восточной окраине пустого склада оказалась воронка, в которую он словно провалился. Трудно поверить, что он не провалился, а завис над воронкой грибовидным облаком пыли. Каир-Хан вздрогнул не от взрыва. Ему было уже знакомо это грозное, очень точное оружие. Кажется, его называют «Гиацинт». Достаточно тому парню, чья машина носит номер 677, указать координаты любой точки, и все живое и мертвое в ней превратится в пыль. «И это точка, которая подо мной», – не успел испугаться вождь, потому что обрадовался второму взрыву. Снаряд ударил в давно брошенную неподалеку от того склада подбитую «Тойоту».

   – Правильно, сынок, молодец! – выкрикнул вождь, убедившийся с третьим и последующими взрывами, что его предположения сбываются, что Аллах не лишил его дара читать в человеческом сердце правду. Непонимающе вождь смотрел на возникшего перед ним Масуда.

   – Вы позвали, мой господин.

   «Неужели позвал?» – не мог вспомнить он, чуть смущаясь, не догадывается ли Масуд, кого он назвал «сынком». Поняв наконец, что тот просто услышал голос господина, Каир-Хан отдал распоряжение еще более загадочное:

   – Передай командирам – не препятствовать машинам шурави, стрелять поверх голов.

   Неповорачивающимся языком Масуд втолковывал по рации приказ, который не обсуждают. Командиры не обсуждали, но по бесконечным уточнениям Каир-Хан с усмешкой отмечал, как трудно доходит до них смысл приказа. «Живы останемся – вот весь смысл, ослы тугодумные», – беззлобно ругнулся вождь, теперь уже без страха, почти с восхищением глядя на работу «Гиацинтов».

   Перепахав восточную окраину, шурави развернутой цепью машин показались на холмах и лавиной кинулись на кишлак. Виляя между огромными воронками, они, не снижая скорости, прошли восточной окраиной и снова свернули в сторону сухого русла. Поднявшиеся за ними цепи «зеленых» вынуждены были снова залечь, а затем и отступить. «Сынок», – хрипло повторил Каир-Хан и тяжело опустился на ступеньку башни, сжав в кулаке халат на груди, где зловеще и беспощадно кто-то сдавил сердце железными пальцами.

* * *
   Приказ о прекращении боевых действий Зубов получил, когда уже снова был в сухом русле. «Прикрывать отход батальонов народной армии», – раздраженно повторил он приказ своим взводным. Это означало: афганцы уйдут спать в свои казармы, а советской разведроте здесь ночевать.

   Сумерки сгущались быстро, и по мере наступления темноты утихал бой. За обратными скатами высот, собрав и пересчитав людей, Зубов приказал устраиваться на ночлег, расставить посты, а сам, забравшись в первый десант БМП, укутался в спальник. Голова гудела, как телеграфный столб. Целые сутки нервного напряжения двух боев, длинных маршрутов истощили все силы. Скрытая игра со штабом, с «зелеными», да и со своими ребятами далась нелегко. «Зато нет даже ни одного раненого», – удовлетворенно подвел итог Зубов, отдаваясь усталости и уже проваливаясь в сон, в котором продолжались и пальба, и треск наушников, и жара, и пыль. Вперемежку с явью, где слышались еще голоса взводных, сжала сердце тревога, что Каир-Хан ничего не понял и сейчас смеется над недотепой-шурави.

   – Ну насмешили мы духов сегодня, – ерничал Губин. – Сколько снарядов по пустым дувалам! Ержан, ты знаешь, сколько стоит один снаряд?

   – Да пошел ты! – устало огрызнулся тот. – Не дороже головы. А она у тебя пока цела. Ты бы стрелять научился, а то и по пустым дувалам не попадал.

   – Ну ладно, – не унимался Вовка, – пусть по пустым. Но комбата зачем обманывать? «Головы поднять нельзя. Патроны кончаются…» А патронов еще на месяц.

   – Слухай, Ержан, – ввязался в разговор Вареник, – треба пидсказать командиру, нехай взвод Губина преобразуе в «ударную группу рейнджеров». Ось буде гарно! Нехай воны у лоб атакуют. А мы ще поживем.

   На сей раз Губин не ответил. В тишине послышался приглушенный голос наблюдателя с башни командирской БМП:

   – Пацаны, слева духи.

   – Где, сколько? – подскочили сержанты.

   – Метров двести от нас со стороны кишлака, – не отрываясь от бинокля ночного видения, доложил наблюдатель. – Один без оружия, двое вооруженных.

   Ержан с шестью автоматчиками выдвинулся вперед. Глухо залязгав затворами, группа приготовилась к бою. Но духи повели себя странно: спрятавшись за камнями, вдруг все трое одновременно замигали фонариками. Кто-то из ержановской шестерки не выдержал и шарахнул очередью по огонькам. Оттуда закричали:

   – Шурави, не стреляй! – и еще чаще замигали фонариками.

   – Прекратить огонь! – скомандовал Ержан, догадавшись, что это парламентеры, и закричал в темноту:

   – Эй, бача! Иди сюда, не бойся.

   Огоньки стали приближаться, и вскоре из темноты вышли на разведчиков трое афганцев. Сдержанно поздоровавшись, старший попросил провести его к «командору».

   Разбуженный Зубов никак не мог понять, откуда пленные. Услышав имя Каир-Хана, он наконец-то шагнул из тревожного сна в ужасную явь: Каир-Хан приглашал «командора» для разговора, в километре отсюда, в сухом русле.

   После кошмарного сна можно проснуться и облегченно вздохнуть. А тут не знаешь, как унять нервную дрожь, какое принять решение. Но обстоятельства такие, что решение может быть только одно – идти. Игра зашла далеко. А игра ли это? Может быть, это и есть настоящая жизнь – разговаривать с врагом? А все остальное – вся эта война, маршруты, ловушки, маневры, дувалы – и есть дьявольская игра?

   Но рассуждать некогда, надо идти. Оставив Вареника за старшего, наказав ему не докладывать об этой встрече по рации и прийти на помощь в случае чего, велев Ержану с шестеркой автоматчиков сопровождать его, Зубов жестом показал афганцам: ведите.

   Минут через пятнадцать группа остановилась у обрыва. Афганцы дали понять, что дальше надо идти без сопровождения. Зубов обнял Ержана и зашептал ему на ухо:

   – Слушай мою команду, Ержан. Я встречаюсь с Каир-Ханом. Страшно, но я должен идти. Если поймешь, что это ловушка и меня попытаются захватить, бей из пулемета в самую гущу. Меня не жалей. Смерть лучше плена.

   – Да вы что?! Товарищ старший лейтенант! – отшатнулся в ужасе Ержан, но Зубов прикрыл ему рот ладонью.

   – Сделай, как я прошу. Другого выхода не будет. Иначе скажут, что я ушел добровольно, – вколотив в сознание Ержана неотвратимые истины, ротный стал спускаться с обрыва вслед за афганцами.

   Он понимал душевное смятение деликатного Ержана, который сейчас прижимается к резиновому прикладнику ночного прицела и не будет спускать со своего ротного светящихся глаз. Если это прощание, то хотелось бы проститься не так, не наступая командирским сапогом на нежную душу. Но что делать? Как ни странно, но именно Ержан с его обостренным чувством долга способен выполнить этот трагический приказ. Такой приказ не каждому дано выполнить. Губин в истерике начнет дырявить небо, у Вареника одеревенеет палец и не нажмет спусковой крючок.

   Зубов оглядел неширокий каньон, который высветила в этот момент луна: «Где-то там, на теневой стороне, Каир-Хан. Он меня видит, я его нет». Все по правилам военной предосторожности. Тоскливо и пронзительно заныло сердце. «Зачем я здесь, в самом центре Пуштунистана, без оружия, под этой мертвой луной? Чего ищу, какой во всем этом смысл? Что меня ведет? Почему я доверяю врагу? Ведь здесь, в этом каньоне, может быть мой конец. Скоро. Через минуту. Сейчас. Но даже струсить и уйти уже невозможно. Хорошо, что Ержан держит на прицеле…»

   Из тени на лунный свет вышла группа людей. «Почему так много? – похолодело в груди. Зубов четко представил, как напряглись и побелели пальцы у Ержана на пулемете.

   Негромкий старческий кашель, несколько афганских слов, трое остановились, двое продолжили медленное движение навстречу. Зубов уже узнал Каир-Хана и его неизменного спутника Масуда. Отлегло от сердца, словно увидел своих. «Своих», – подъехидничал над собой.

   Рукопожатие. Молчание. Пристальный взгляд глаза в глаза. Еще молчание. Наконец, посыпалась глуховатая, с придыханием афганская речь. Масуд переводил:

   – Как мал этот мир, командор. Но как много в нем горя! Зачем такие молодые и красивые парни, как ты, не трудятся мирно на родине, а далеко от нее, в чужой стране, творят убийства и насилие? При этом свои жизни подвергаете риску.

   – Мы выполняем интернациональный долг, – вполне официально, как и подобает на переговорах, отвечал Зубов. – Нас сюда пригласил афганский народ.

   Глаза Каир-Хана сверкнули холодным лунным блеском:

   – Афганский народ – это мы, а не продажные политики Кабула. А мы вас сюда не звали!

   – Вы сжигаете школы, убиваете и грабите тех, кто подчиняется новой власти.

   – А вы бомбите наши кишлаки за то, что мы не хотим, чтобы нами помыкали из столицы. Пока живы пуштуны, мы будем бить вас, оккупантов, – спокойная речь вождя брызнула эмоциональным всплеском.

   Зубов решил держаться на равных, не давать спуска. Поэтому тоже повысил тон:

   – Вы не сражаетесь! Вы убиваете в спину! Прикрываетесь женщинами и детьми! Глумитесь над трупами!

   Ярость старика нарастала.

   – Если вы пришли защищать афганский народ, то защищайте нас от кабульских шайтанов, попирающих законы Аллаха и обычаи предков. А вы давите нас танками. Моджахеды, может быть, и глумятся над трупами, а вы глумитесь над живыми.

   – Кто давит людей танками? – тоже перешел на крик Зубов. – Мы сражаемся честно. Я не раз видел спины ваших «борцов за веру». Я солдат и выполняю приказ. Мы воины, а не бандиты.

   Близкий разрыв НУРСа опрокинул всех троих на землю. В пылу спора они не услышали приблизившихся со стороны Джелалабада патрульных вертолетов, невидимых в темноте. Вертолеты периодически наугад били ракетами в «предполагаемые места прохода душманских караванов».

   Каир-Хан кряхтя, с помощью Масуда, поднялся, отряхнулся от пыли и плюнул в сторону рокота вертолетов. Зубов присел на камень и стал вытирать с лица кровь: посекли камешки от взрывной волны. Спор прекратился сам собой. Старик, сердито сопя, ходил взад-вперед, заложив руки за спину. Олег поднялся с решимостью попрощаться и уйти. Но Каир-Хан неожиданно заговорил по-домашнему спокойно, словно продолжил приятельский разговор:

   – Послушай, командор, мы не переубедим друг друга, но при этом надо оставаться людьми. Судьба распорядилась так, что мы должны воевать друг против друга, каждый уверенный в своей правоте. Ты не похож на других шурави, и я к тебе испытываю доверие. Тебе, как и мне, противно убивать ради самого убийства. Иначе не тратил бы столько снарядов на пустой дувал, – вопросительно улыбнулся старик, ища на лице собеседника подтверждение своей догадки. «Ага, понял, значит», – в ответ улыбнулся Зубов, и этот обмен улыбками, как обмен верительными грамотами, стал кульминацией переговоров. Земля, небо, луна, каньон, видимые трое моджахедов у теневого обрыва, невидимые шестеро автоматчиков с Ержаном на обрыве за спиной – все стало обычное, привычное, н е с м е р т е л ь н о е. Ержану не нужно будет нажимать на спусковой крючок.

   – Все в воле Аллаха, никто не знает, где и как будет сводить нас судьба. Возьми, командор, вот это… – Он достал из складок накидки портативную радиостанцию «уоки-токи». – Она настроена на мою волну. С ее помощью тебе будет легче вести правильный огонь. – Каир-Хан уже откровенно закреплял достигнутый договор цепким сверлящим взглядом. «Вот оно что… – опять тревога кольнула сердце. – Он же мне предлагает сговор… А разве я его уже не веду? А разве его не подтвердил прошедший бой? Брать или не брать радиостанцию? Опять надо принимать решение под пристальным взглядом».

   Зубов отвел глаза, сунул рацию в карман комбинезона и поспешно попрощался.



<< Назад   Вперёд>>