Товарищ Бог, тебя не знаю,
Я с небом дела не имел,
Открыта мне дорога к раю,
Хотя бы ты и не хотел.
Я — Ленин, комиссар народный,
Народа русского глава,
Минутки нет от дел свободной,
О небе вспомнил я едва.
Я на земле уж все устроил,
Декретов целый ряд издал,
Штыком буржуев успокоил,
В святыни ядрами стрелял.
Я уничтожил суд буржуйный,
Народу землю передал
И сокрушил, как ветер буйный,
Весь буржуазный ритуал.
Чины долой, названье «мода»
Прошло, не надо орденов,
Да здравствуют сыны народа,
Какие ходят без штанов.
Долой приличия вериги,
Крахмальные воротнички,
Отныне только немец в Риге
Пускай сморкается в платки.
Республиканцу неприлично
Буржуйским действовать платком.
Свободный нос он свой отлично
Очистить может и перстом.
Пришел конец интеллигентам,
Успехов в жизни больше нет
И инженерам, и студентам…
Прощай, пленительный балет.
Пришла на смену жизнь иная,
Я никого не обманул
И, разрушая и дерзая,
Лишь все вверх дном перевернул.
Солдат командует войсками,
Обезоружен генерал,
Буржуи стали бедняками
И обезврежен капитал.
Больницей правит старший дворник,
Директор банка — мародер,
И на печать надел намордник
Народный цензор — полотер.
Долой врачей и акушерок,
В них ну́ жды больше уже нет.
Эс-деки, также и эс-эры
Без них повылезут на свет.
Я упразднить намерен банки —
Затеи сытых богачей.
Пусть дома держат деньги в банке
Из-под варенья иль сельдей.
Всеобщий мир мной предназначен,
Уже не за горами он,
И главковерхом мной назначен
Крыленко — вражеский шпион.
Как видишь, на земле повсюду
Совершены мной чудеса,
И было бы теперь не худо
Приняться мне за небеса.
С тобой, как с равным говорю,
Ты шар земной создал когда-то,
А я жизнь новую творю
И натравил на брата брата.
Ты без лица, зато в трех лицах,
А я всегда с одним лицом,
Но депутатом в двух столицах
Огромным выбран большинством.
Декретом сим повелеваю:
Всех ангелов пораспустить,
Буржуев всех изгнать из рая
И в ад на угли посадить.
Лишить чинов всех херувимов
И серафимов — крыльев их лишить,
И крылья те из стран незримых
На землю мне препроводить.
Святых всех мигом упразднить
И новых не иметь в дальнейшем,
Луну и звезды подчинить
Моим веленьям премилейшим.
Намереньям луны светить кадетам
Или Корнилову дорогу освещать —
Отдать приказ другим планетам
Лучам луны путь заграждать.
Социализм как цитадель
В России пышно расцветет,
И скоро верный мне Викжель
[10]К нему дорогу проведет.
И с комиссаром я шпика
Или охранника лихого
Пошлю на небо, а пока
Декрет мой разобрать толково.
Прочесть на небе всенародно,
Послать указы в рай и ад.
Ура! Да здравствует свободный
Небесный пролетариат!
С начала мира и доныне
Всегда ты был небесный царь
И думал далее в гордыне
Именоваться, как и встарь.
Но не забудь, войны пожар
Уж стер с лица земли тиранов,
И ты лишь неба комиссар,
Не будь я Ленин, иль Ульянов.
Большинство сапожников усмехались, покачивая головами: гляди-ка, верно сказано, да еще и складно. Видать, образованная голова сочиняла. Лишь Юрасов, прочитав стихотворение, остался пасмурным и резко спросил Конкина:
— Да так, дружок дал.
— А тебе на что? Листок-то отдай.
Юрасов пасквиль на товарища Ленина не отдал, а отнес в фабрично-заводской комитет, у членов которого стихотворение вызвало прилив праведного гнева. Тут же единогласно постановили: «Антона Конкина сопроводить в центральный штаб Красной Армии».
На допросе у следователя Конкин упорствовал: листок нашел на улице, когда шел в Художественный театр, ни к какой партии не принадлежу, политикой не интересуюсь.
Но не Конкин первым, не Конкин последним попался со стихотворными посланиями председателю Совета народных комиссаров. Поднаторевший в подобных разбирательствах следователь 9 апреля 1918 года вынес решение: «Дело № 583 передать к слушанию на публичном заседании Следственной комиссии».
И все же судебный процесс в Московском ревтрибунале, куда было передано дело Конкина, не состоялся. Почему? Если бы дело было прекращено «за недоказанностью преступления», составили бы соответствующую справку. Правительство к этому времени уже переехало из Петрограда в Москву и ужесточило борьбу в Первопрестольной с «антисоветской пропагандой». Арестованные все чаще и чаще попадали не в зал открытого суда, а в застенки ВЧК. Наверное, так было и в этот раз.
