Суд наедет, отвечай-ка;
С ним я ввек не разберусь…
А. С. Пушкин. Утопленник
До начала русского государства у восточных славян не существовало законов. В своих поступках они руководствовались личными чувствами. Убьет один славянин другого, родственники убитого из чувства мести стараются умертвить убийцу. Побьют кого, побитый чувствует злобу и стремится отплатить обидчику. Обворованный ищет похитителя своего добра, отнимает у него краденую вещь и пытается так отомстить, чтобы у вора навсегда пропала охота заниматься своим ремеслом.
С течением времени такая расправа вошла в привычку. Дети видели, как поступали их отцы, и, взрослея, старались в соответствующих случаях поступать так же. В деле мести стали теперь руководствоваться не только своими чувствами, но и обычаем. Если нельзя было сразу уличить вора или убийцу, обращались к старшим в роду, производили розыск и судили, руководствуясь обычаем и здравым смыслом.
С призванием варягов порядок суда мало изменился. Князья плохо знали славянские обычаи, все свое время и силы они должны были употреблять на защиту земли от беспрестанных нападений воинственных соседних народов. Впрочем, с течением времени князья начинают все больше и больше обращать внимание на разбор судебных дел. В этом деле им стали помогать начальники их войска.
Судебных обычаев накопилось много. Их трудно было все запомнить, и на суде нередко происходила путаница. Сын великого князя Владимира Ярослав решил упорядочить судопроизводство. Он приказал собрать все судебные обычаи, привести их в порядок и записать, чтобы можно было ими руководствоваться при решении дел. Эти законы получили название «Русская Правда». В них говорится о мести за убийство, о наказаниях за побои, оскорбление и кражу. До появления Русской Правды мстить за смерть родственника мог каждый. Теперь этим правом могли пользоваться только ближайшие родственники убитого — брат, сын, отец, двоюродные братья и племянники. Если же таковых убитый не имел, виновный платил сорок гривен[1] штрафа (виры, как его тогда называли). За убийство дружинника или княжеского слуги виновный платил штраф в двойном размере. Если же он не мог его уплатить, то лишался всего своего имущества. За нанесенный удар палкой или мечом виновный платил двенадцать гривен. Столько же полагалось за вырванный ус или бороду. За кражу коня или увод слуги платили три гривны.
Воровство считалось большим преступлением. Если пойманный вор сопротивлялся и не давал себя связать, его можно было безнаказанно убить.
Кроме наказаний за преступления, в Русской Правде говорится о холопах (рабах) и дележе наследства. Каждый пленный становился холопом. Кроме того, становился рабом и свободный человек, если он женился на рабыне, не заключив предварительного договора с ее господином. Власть господина, по Русской Правде, очень велика. Он имеет право не только продать своего холопа, но даже убить его.
О дележе наследства в Русской Правде говорится немного. Наследство делится так, как завещает умерший. Если же завещания нет, то сыновья получают половину, дочери не получают ничего, а вдова получает незначительную часть имущества мужа.
Для разбирательства судебного дела пострадавший должен был привести на княжеский двор виновного и свидетелей. Приводить свидетелей не требовалось только в том случае, когда налицо были явные доказательства преступления, например следы побоев, увечья. Очень часто бывало, что никто не видел, как происходило преступление, а виновный не сознавался в нем. Тогда полагалось прибегать к испытанию водой и железом. Подозреваемого заставляли опускать руку в кипяток или держать в ладони раскаленное железо. Если после испытания на руке оказывались сильные ожоги, то преступление считалось доказанным и виновного подвергали наказанию. К испытаниям водой и железом прибегали только в тех случаях, когда была уверенность, что обвиняемый совершил преступление, но его не могли уличить. Большинство обвиняемых предпочитало сознаться в своей вине, чем подвергаться мучительному испытанию.
Законы Русской Правды надолго стали главным руководством при решении судебных дел в Русской земле. Когда же разбирались преступления, не указанные в Русской Правде, судьи по-прежнему руководствовались обычаями и своими личными взглядами.
Татарское нашествие причинило много зла разрозненным русским княжествам. Перенимая у захватчиков дурной опыт, стало развиваться притеснение сильным слабого, богатым бедного, знатным простолюдина. В судах нередко решали дела не по правде, а смотря по тому, кто больше заплатит судьям.
Удельные князья, если могли, чинили сами суд, но чаще ставили в принадлежащих им землях своих дружинников и бояр и поручали им творить суд и расправу. Эти наместники князя за свою работу не получали жалованья и кормились судебными пошлинами и всевозможными поборами с местных жителей. Кормились таким способом не только они, но и их помощники. И, конечно, подобный «корм» быстро превращался во взятки, а судопроизводство в мошенничество.
Упорядочение судебного разбирательства стало одним из первых дел, на которое обратили внимание московские государи, когда им удалось объединить под своей властью русские земли. Первый же сильный московский государь Иван III приказал дьяку Владимиру Гусеву составить свод судебных законов из уставов и грамот прежних князей. Так в 1497 году появился Судебник, в котором была сделана попытка установить, кто и как должен совершать суд на Руси. Указывалось, что «судить суд боярам, окольничим и быть при них дьякам». Наиболее трудные и важные дела, которые «управить будет нельзя», представлять великому князю. В самом начале Судебника проявлена забота о защите людей от произвола и лихоимства судей: «Посулов боярам и окольничим, и дьякам от суда и от печалования[2] не имать, а судом не мстите, не дружити никому». Далее точно указывается, какие следует брать судебные пошлины. На суде должны были присутствовать великокняжеский чиновник (дворский), местный староста и выборные люди. Этими законами судебник старался оградить подсудимых от обид и неправды.
Взяточничество, самосуд и самоуправство стали строго преследоваться. За те или иные преступления Судебником налагались более строгие наказания, чем в Русской Правде. В этом сказалось влияние татарского ига, способствовавшего огрублению нравов. Смертная казнь, пытки, телесные наказания являются в Судебнике обычным воздаянием даже за незначительные проступки. Достаточно было заподозренному в преступлении не признать за собой вины, как тотчас с помощью мучительных пыток у него старались вырвать признание. Поэтому люди часто сознавались в преступлениях, которых никогда не совершали. Вора, попавшегося в первый раз, били кнутом. За вторичное воровство, разбой или поджог полагалась уже смертная казнь.
Судебного следствия не существовало. Разбор дела начинался с того, что пострадавший излагал перед судьей свою жалобу. Потом отвечал обвиняемый. Если он сознавался, то обычно говорил так: «Грех мой ко мне пришел». Если же не сознавался, то в доказательство своей правоты ссылался на свидетелей. Пострадавший также указывал свидетелей, а если их не имел, то заявлял: «Дай нам, господине, с ним[3] Божью правду, целовав крест, полезу с ним на поле биться». Поле, то есть судебный поединок, — весьма древний русский обычай. Русские люди считали, что Бог поможет правому одержать победу над говорящим ложь. Так как судебные поединки были частым явлением, то для их совершения выработались определенные правила.
Бойцы, облаченные в доспехи, обыкновенно бились палицами (дубинами) в присутствии судей на заранее указанном месте, которым обычно являлась обширная поляна. Недельщики (судебные приставы) наблюдали, чтобы бой протекал честно и не дошел бы до смертоубийства. Победитель считался выигравшим тяжбу. Женщинам, увечным, больным, священнослужителям и старикам позволялось выставлять вместо себя наемного бойца.
В Москве XVI века полей, где совершались судебные поединки, было несколько: у церкви Параскевы Пятницы в Охотном Ряду, у церкви Георгия на Всполье, возле храма Покрова в Кудрине и на берегу Неглинной возле церкви Троицы на Полях. Поединки возле Троицкой церкви изобразил писатель И. К. Кондратьев:
«Здесь были три поляны с нарочной канавой. Здесь тягавшиеся дрались до крови, а иногда и до смерти убивали друг друга. Тут же были и легкие поединки. Спорящие, например, становились по разным сторонам канавки и, наклонив головы, хватали один другого за волосы, и кто кого перетягивал, тот и прав бывал. Побежденный должен был перенести победителя на своих плечах через Неглинную. Перед таким поединком иногда предлагали соперникам и мировую, о чем напоминает старая пословица: "Давайте по рукам! Легче будет волосам!" В противном случае они хватались за волосы. Надо иметь еще в виду, что на поединок могли вызывать все свободные люди государства; ни сан, ни знатность, ни богатство не освобождали от вызова».
Судебные поединки в Москве были уничтожены в 1556 году. Их заменило крестное целование на Никольском крестце, возле церкви святителя Николая Чудотворца Большой Крест, что стояла на Ильинке. Для малолетних и духовных лиц крестное целование заменялось жребием.
Но даже суровые законы эпохи Ивана III оказались бессильными в борьбе с преступлениями. Число их росло, как росли взяточничество и неправда в суде. В царствование Ивана IV на это зло было обращено самое серьезное внимание. В 1550 году был издан новый Судебник. Наказания за преступления были еще более ужесточены. Особенно за взятки. Если боярин или дьяк, говорилось в новом Судебнике, будут уличены в том, что взяли посулы и судили неправдиво, то с них брать штраф в три раза больше, чем надо было взять с виновного. Если дьяк записывал дело не так, как было на суде, с него брали большой штраф и сажали в тюрьму, а подьячего за такое же преступление подвергали телесному наказанию.
Мало-помалу устанавливался порядок производства судебных дел. Судья, получив жалобу, отправлял особых приставов в ту местность, где жили обвиняемые и свидетели. Пристава объявляли им о вызове в суд и дне суда. Если какой-нибудь свидетель не являлся в означенный день в суд, с него взыскивали всю сумму иска, все пошлины и убытки, которые кто-либо потерпел от его неявки. При неявке обвиняемого суровое наказание постигало не только его, но и лиц, поручившихся, что он явится в суд.
По окончании суда объявлялся приговор. Если он состоял в присуждении штрафа, то дело оканчивалось его уплатой. Если же виновный не мог расплатиться, то прибегали или к правежу, или к продаже имущества виновного. Правеж состоял в том, что не уплатившего в срок штраф выводили каждый день на площадь, и здесь били по ногам гибкими прутьями толщиной в мизинец. Эта процедура называлась стоянием на правеже. Оно назначалось по одному месяцу за каждые 100 рублей штрафа и, соответственно, три дня за 10 рублей. Многие рассчитывали стоянием на правеже отделаться от уплаты денег, так как с давних времен существовал обычай выкупать осужденных, особенно в дни погребения знатных и богатых людей. Если по истечении срока правежа штраф остался неуплаченным, то имущество виновного, если он был дворянином, продавалось с публичного торга. Если же он был крестьянином, он «выдавался головой до искупа», то есть его отдавали в работу истцу до тех пор, пока не отработает своего долга.
Чтобы оградить народ от насилия и неправды должностных лиц, при Иване Грозном городским и сельским жителям возвратили старинное право выбирать из своей среды доверенных лиц — «излюбленных людей», которые должны были присутствовать на судах и следить за правильностью решений. Они же следили за раскладкой и сбором податей, наблюдали за порядком и тишиной, следили за поимкой преступников. Важные уголовные дела также поручалось вести выборным людям, которых избирали целым уездом. Но надежды царя на выборных людей не оправдались. Население выбирало их неаккуратно, а уж если все же избирало время от времени, то выбранные заботились больше о своих личных выгодах, чем о правосудии.
Смутное время еще более ухудшило положение судопроизводства. Первый царь новой династии Михаил Федорович хотел, но не успел исправить его. И только Алексей Михайлович уже в самом начале своего царствования обратил внимание на несовершенство русского законодательства. Едва исполнилось три года его правления, как был издан царский указ, предписывавший собрать воедино статьи из апостольских правил, законов греческих царей, которые подходили для русской жизни, а также указы прежних русских государей и боярские приговоры. А на какие случаи не было указов, изложить о них общим советом, «чтобы Московского государства всяких чинов людям от большого и до меньшего чину, суд и расправа была во всяких делах всем равна».
Собрать все указы и статьи поручили боярам: князю Одоевскому и князю Прозоровскому, окольничему князю Волконскому, дьякам Леонтьеву и Грибоедову. Для помощи в составлении нового Уложения был созван собор выборных лиц от всех сословий из разных областей Московского государства. Заседания собора начались 3 октября 1648 года. Чтения и обсуждения шли одновременно в двух местах: в одной палате заседали царь со своей Думой, в другой — выборные. Четыре с половиной месяца шло обсуждение Уложения, и только к концу января следующего года работу закончили и члены собора подписали свиток нового Уложения. Он представлял из себя ленту шириною в три с половиной вершка (около 15,5 сантиметра) и длиною 433 аршина 9 вершков (около 305 метров). К концу мая Уложение уже напечатали, и оно разошлось так быстро, что в течение года пришлось выпустить два дополнительных издания.
«Уложение царя Алексея Михайловича» имело важное значение в жизни России. В нем были помещены не только законы о суде, как в Судебниках, но и законы, касающиеся всех сторон жизни, строго приспособленные к требованиям настоящего времени. Это Уложение надолго сохранило свое значение, и его влияние сказывалось на последующих законодательствах XVIII века. Да что говорить, вплоть до свода законов 1833 года в России продолжали действовать почти все статьи «Уложения царя Алексея Михайловича». Но были и противники нового свода закона. Патриарх Никон назвал его «проклятой книгой, дьявольским законом». Остальные недовольные, правда, старались помалкивать, опасаясь внесудебной расправы.
Историк В. О. Ключевский без восторга отзывался об Уложении, которое «не решилось трогать ни обычая — слишком сонного и неповоротливого, ни духовенства — слишком щекотливого и ревнивого к своим духовно-ведомственным монополиям». «Но все-таки, — писал он, — Уложение гораздо шире судебников захватывает область законодательства. Оно пытается уже проникнуть в состав общества, определить положение и взаимное отношение различных его классов, говорит о служилых людях и служилом землевладении, о крестьянах, о посадских людях, холопах, стрельцах и казаках».
Но оставалось главное несчастье — все судьи были государственными чиновниками, государство их кормило, одевало и одаривало землями до тех пор, пока они исполняли в первую очередь волю высших государственных мужей, и уже во вторую — закона. Поэтому главным местом судопроизводства оставался — застенок.
Застенком в Московской Руси, как и во многих других странах, обозначалось место, где пытали обвиняемых. Он обыкновенно устраивался в подвале подальше от человеческого взора и слуха. В Москве застенком служила одна из палат Сыскного приказа. Низкая, угрюмая, разделенная мрачными сводами на несколько частей, палата была уставлена орудиями для пыток. Тут были и дыбы, и блоки, при помощи которых палач вздергивал преступника кверху за вывороченные назад руки. Была и доска с кольцами, к которым прикрепляли пытаемого, и много других приспособлений — в виде молотка, которым вбивали занозы под ногти, или жаровни с углями, чтобы жечь человеческое тело. А в углу, рядом с орудиями пыток, стоял озаряемый тихим сиянием лампады лик Спасителя.
Середину палаты, на возвышении, занимал длинный стол, за которым сидели бояре из приказа и дьяк. Дьяк, у которого «все грамоты и харатейные списки были на край языка», записывал показания пытаемого. Из застенка путь часто вел на плаху.
Пыткам в застенке подвергались в Московской Руси весьма многие и по самым разнообразным обвинениям. Особенно велико было число лиц, пытаемых по «слову и делу». Обыкновенно на площади кто-нибудь выкрикивал: «Слово и дело!» Это обозначало, что человек, произнесший эти страшные слова, знает о существовании какого-то государственного заговора. Выкрикнувшего сразу влекли в Сыскной приказ. Там, пока без пыток, снимали с него допрос. Обыкновенно «слово и дело» произносили для того, чтобы оклеветать личного врага. Естественно, что показания такого доносчика были зачастую сбивчивы. Тогда, чтобы заставить говорить яснее, его влекли в застенок. Затем туда же приводили и обвиняемого. Обоих пытали «с пристрастием», то есть усердно.
История Московской Руси знает случаи, когда в застенок попадали и весьма высокопоставленные лица. Это пришлось испытать на себе и знаменитому временщику царя Алексея Михайловича Артамону Сергеевичу Матвееву. По смерти Тишайшего царя Матвеева постигла обычная для временщиков участь: он подвергся опале, и его значение свелось к нулю. Мало того, его обвинили в том, что он занимался чернокнижничеством и колдовством, способствовал смерти царя. От боярина потребовали «книгу Лечебник, где многие статьи писаны цифирью». Через месяц с небольшим Матвеева схватили и доставили в застенок, где заявили, что у него нечисто дело в тех лекарствах, которые подносились царю во время его последней болезни.
Подобных случаев старомосковский застенок знает немало.
Первые попытки отделить суд от администрации были предприняты Петром I, при котором в 1713 году в губерниях была учреждена должность судьи (ландрихтера), а затем в 1718 году — оберландрихтера. Однако компетенция этих судей не была четко определена, и для решения наиболее сложных дел они должны были обращаться в юстиц-коллегию. Были также созданы военный суд и духовный суд. Высшей судебной инстанцией стал Сенат.
Однако именно при Петре I был создан печально известный Преображенский приказ, в котором сложили голову многие русские люди не за смертоубийство, грабеж или какое иное уголовное преступление, а за сказанное сгоряча или в пьяном бреду слово.
В Преображенском приказе сидели не только те, кто чем-нибудь провинился перед царем. Здесь держали под замком и свидетелей по каждому делу, и даже доносчиков, которые являлись с «государевым словом и делом». И никому из них не уйти от пытки, от жестокого допроса с пристрастием.
Каждый день выводят колодников на допрос. Прежде всего поднимают на дыбе. Скрутив и вывернув назад руки, человека подвешивают за кисти рук к перекладине и, растянув за ноги вниз, жестоко бьют батогами по голой спине. Если это доносчик и при таком допросе выясняется, что он оклеветал кого-то, то его будут водить по улицам, торгам и рынкам и при этом бить нещадно кнутом.
Если сразу не вытянули у пытаемого признания, то на другой, на третий день его снова поднимают на дыбе. Для упорных есть и более жестокие муки: скручивают веревкой голову, так что он «изумленным бывает». Или, обрив, по капле льют холодную воду на голый череп. Или горящим веником водят по спине, подпаливая кожу. При пытках сидят секретари и бесстрастно записывают в книгах: сколько нанесено ударов и что сорвалось с языка у истязуемого.
Если кто-либо после жестоких пыток умирал ночью, на это в Преображенском приказе смотрели, как на дело обыкновенное, и караульный сержант доносил про несчастного: «В ночи умре без исповеди, и тело его зарыто в землю».
При Петре I народ познакомился с царем в роли заплечного мастера, товарища известных всем палачей Терешки и Алешки. Все знали, что не только царь «и своими руками изволит выстегать, как ему, государю, годно», но и что он «с молоду баран рубил, а потом руку ту надтвердил над стрельцами». То есть умеет и находит удовольствие собственноручно рубить головы. Петр, конечно, не выходил для этого на площадь, но и не принимал нужных мер для соблюдения полной тайны. Так что служащие цесарского посольства 4 февраля 1699 года затесались в Преображенском в палату, где царь своими руками рубил головы для удовлетворения своего «мучительного, жаждавшего крови человеческой сердца». Так что умиляться введению судебной системы в Петровскую эпоху при поощрении государем повсеместной жестокой расправы с народом за непокорство его личной воли вряд ли уместно.
Еще более страшным явлением стало создание Петром I Розыскных дел Тайной канцелярии. Тысячи людей отсюда направлялись на каторгу и виселицу. А за что? Простой мужик в шинке обиделся, что сосед называет русского царя непонятным словом «император», и не стал пить за столь непристойное слово… В Тайную канцелярию! Кликуша за богослужением в церкви залаяла, как собака… В Тайную канцелярию! Монах сказал другим инокам, что первая жена царя ему милее, чем нынешняя… В Тайную канцелярию!
«Крепостное право, немецкий педантизм, выправка и дисциплина, доведенная до зверства в военной службе, презрение тогдашних высших к личности низшего, и прочие обстоятельства — дань и тогдашним нравам. Не могут ли они служить объяснением, почему "подлая порода" не единицами, не сотнями, а тысячами гибла в преобразовательную эпоху Петра Великого?» — писал историк М. И. Семевский.
Но Тайная канцелярия или Канцелярия тайных розыскных дел известна с 1718 года и просуществовала с небольшим перерывом до 1762 года, когда была переименована в Тайную экспедицию при Сенате, которая функционировала до начала XIX столетия. Так что здесь не только в царе-преобразователе дело.
Тайная канцелярия при императрице Анне Ивановне работала с невероятным усердием, оберегая честь ее кровавого фаворита Бирона. Ни одного дерзкого слова против него не оставалось без жестокого наказания.
При Екатерине II была создана система судебных учреждений, возглавлявшаяся с 1802 года, уже при ее внуке Александре I, Сенатом. В нее входили уездные и земские суды — для дворян; городские и губернские — для горожан; нижняя и верхняя расправа — для свободных крестьян. Сама императрица сочинила «Наказ», проникнутый гуманными воззрениями на уголовное право. Но гуманистические мысли императрицы в ее сочинениях и письмах — это было жеманное кокетство поклонницы Вольтера и Руссо, которое никто не мог и не хотел использовать в русском судопроизводстве. Неудовлетворительность многотомных сводов законов была в отсутствии в них хоть какой-то стройности и идеи, в них как в непролазном темном лесу блуждали и терялись даже самые просвещенные граждане. И это приводило к неограниченному господству над обществом малограмотного корыстного чиновничества.
И при Екатерине II, и при ее внуке Александре I происходило все одно и то же: русский мужик, который составлял подавляющее большинство Российской империи и от которого кормились все остальные сословия, ничем не был защищен от произвола власти.
Обычно мужика за малую провинность городовой волок в квартал. Дежурный записывал о происшествии, а потом начинался скорый суд. Вернее, дознание, которое очень часто сливалось воедино с судебной расправой, после которой обвиняемый выходил на волю, так как за ним не было никакой особой вины. Били допрашиваемого или сам квартальный, или его помощник, дослужившийся до своей должности из городовых. Но рукоприкладство в России было явлением обычным, и мужик его воспринимал как нечто должное.
«Дравшимся полицейским народ доверял, — вспоминает Е. И. Козлинина в своей книге "Записки старейшей русской журналистки", — не считая их способным к подвохам, и, с другой стороны, как огня боялся тех, которые приступали к делу с шуточками да прибауточками, стараясь заставить обвиняемого проговориться, и в то же время измышляя, какими бы способами вырвать у него признание — селедками ли, после которых не давали пить, или клоповниками, в которых ни один из обвиняемых не ухитрялся забыться сном хотя на минуту. На таких следователей народ смотрел как на мучителей, боялся их как огня, а раз попавшись в их лапы, всячески старался от них отделаться и попасть в другой следственный участок, где, по его мнению, вели дело "правильно", то есть не допускали ничего, кроме мордобития».
Но существовал куда более беспощадный способ расправы с мужиком, когда сама власть, зная свою полную безнаказанность перед судом, творила дикий самосуд. Вот только один обыденный, заурядный, типичный для России пример.
Утром 16 апреля 1803 года к квартире тамбовского губернатора Палицына подъехал духоборец[4] крестьянин Зот Мукосеев.
— Дома ли губернатор? — спросил он у стоявшего на часах солдата Князева.
— Их превосходительства нет дома, — ответил Князев.
— Так доложите обо мне губернаторше, — продолжал Мукосеев. — Я привез гостинец.
Губернаторский дворецкий Кузьмин подошел было к возу и хотел посмотреть, что там за гостинец, но Мукосеев отстранил его. Он распряг лошадь, сел на нее верхом и уехал, а воз оставил у губернаторского крыльца. Разумеется, губернаторские дворовые поспешили раскрыть воз и увидели там мертвое тело, покрытое сине-багровыми пятнами и рубцами. То было тело духоборца из села Красна-Дубровы Тамбовского уезда Петра Дробышова, засеченного чинами земской полиции.
Мукосеева догнали, привели в полицию и стали допрашивать. Он показал следующее:
«13 апреля крестьянин Ермаков привел ко мне родного брата моего Сергея, а за ним шло много людей — мужчин и женщин. Брат мой едва стоял на ногах, и его держали под руки. Брата уложил я на полати, а Ермаков объявил мне: "Твой Сергей болен от наказания, сделанного ему публично с прочими нашего села пятью человеками духоборцами. А наказывал их за веру заседатель фон Меник". На другой день пошел я проведать наказанных и, между прочим, зашел к Петру Дробышову, а он уже был мертв. Около его тела сидел маленький сын его (как звать, не помню) и плакал. Тогда я взял мертвое тело Дробышова и поехал с ним к губернатору просить защиты…»
По поводу этого дела губернатор Палицын вошел с особым представлением к министру внутренних дел. «Всему семейству моему, — писал он, — за небытностью моею в доме причинено было крайнее смятение, обида и великое оскорбление».
По обыкновению, стали производить после всего этого следствие. Обнаружилось, что фон Меник наказывал краснодубровцев нещадно. Он принуждал духоборческих девушек целовать его, заковывал мужчин в ножные колодки и производил с них большие поборы, так что одних кушаков набрал на тридцать рублей. Не довольствуясь этим, он потребовал еще сто рублей. «А если не дадите мне сто рублей, — говорил фон Меник, — то я жестоко буду бить вас кнутом и сошлю в ссылку».
Краснодубровцы не смогли выплатить сто рублей. Тогда грозный заседатель Тамбовского нижнего земского суда действительно начал их нещадно сечь. Сечение производилось в три петли и было настолько жестоко, что, кроме Петра Дробышова, на пятый день после экзекуции умер его отец Филипп Дробышов.
К следствию вызван был врач Другов. Ему поручили осмотреть трупы наказанных и дать о них свое заключение. В его заключении было сказано: «Наказание краснодубровским духоборцам было дано соразмерное, и умерли духоборцы, вероятно, от ядопринятия, от какого могли произойти и сине-багровые пятна, и иные знаки на спине и животе наказанных».
В результате всех этих действий тамбовской земской полиции краснодубровские духоборцы совершенно ожесточились. «Вашего пения и чтения, — говорили они чинам полиции, — мы ни за что слушать не будем».
Дело кончилось тем, что многих краснодубровских духоборцев еще высекли плетьми, а Зота Мукосеева сослали на поселение в Кольский уезд…
Подобные случаи могут происходить только в тех случаях, когда власть и суд действуют заодно, и следствие тому — отсутствие у простолюдина хоть каких-либо прав, даже на жизнь. Положение суда в действительности не было улучшено ни строгой регламентацией Петра I, ни мягкими указами Екатерины II. Законодательные попытки, а в большинстве лишь благие намерения Александра I, не внесли ничего нового в государственное устройство России, а законодательство и направление внутренней политики царствования Николая I лишь укрепили и развили до крайности бюрократический способ управления, в том числе судом, создали исключительно полицейское государство. Все реформы до воцарения Александра II преследовали одну цель — укрепление самодержавия и сосредоточение всей полноты власти, включая и судебную, в руках монарха.
И все же в начале XIX века начинает усиленно работать комиссия по составлению проекта уголовного уложения, а в 1836 году было повелено приступить к систематическому пересмотру уголовных законов под руководством министра юстиции графа М. М. Сперанского. Далее работа шла под руководством председателя Департамента законов Государственного совета графа Д. Н. Блудова. Начало царствования Александра II совпало с началом обсуждения работы старых правительственных и общественных учреждений. Манифест 19 февраля 1861 года об освобождении крестьян от крепостной зависимости стал началом нового государственного творчества, уже в некоторой степени считавшегося не только с потребностями императора и его окружения, но и с нуждами всего российского общества.
В 1860-х годах была проведена самая значительная Судебная реформа, которая ввела основы судопроизводства, принятые за основу во всем цивилизованном обществе, вывела русское судоустройство и судопроизводство из хаотического состояния. Была введена система независимых судов, где заседали профессионально подготовленные судьи, пребывающие в должности пожизненно. Стало возможным подавать апелляции не только по существу разбираемого дела, но и по поводу нарушения процессуальных норм, неправильного применения закона (кассация). Появились суд присяжных, сословие присяжных поверенных (адвокатов), мировой суд.
Больше всего восторгов вызвал суд присяжных, обеспечивавший реальное и непосредственное участие населения в отправлении правосудия. Суд стал гласным — в присутствии публики и, что самое удивительное, подсудимый имел защитника-юриста, который был полностью независим от государства. Но первое заседание нового суда не оправдало ожидаемых чаяний. Оно проходило еще без участия присяжных, но с защитниками и в присутствии публики. Об этом рассказал знаменитый адвокат Ф. Н. Плевако:
«Осенью 1865 года состоялось первое гласное публичное состязательное заседание Военного суда по делу об убийстве, которое обсуждалось по законам военного времени. Так как у военного ведомства не было здания, приспособленного для публичного разбирательства дела, то арендовали на Солянке один трактир и переделали его для новой цели. Из отдельных кабинетов были устроены комнаты: секретарская, для совещания судей, для свидетелей и прочее. Нечего и говорить, что зал суда в день разбора дела оказался переполнен. На улице, по всей Солянке, чуть не до Варварских ворот стояли толпы, как будто бы в здании трактира происходило не заседание суда по уголовному делу, а само уголовное событие.
Все лихорадочно следили за каждым моментом судебного разбирательства и торопливо передавали друг другу подробности, которые удавалось узнать от счастливцев, попавших на заседание.
Так как защитниками были мои товарищи Зорин и Розенберг, то мне удалось проникнуть внутрь. Насколько еще в то время не освоились с новыми способами судопроизводства, указывает следующий характерный факт.
Защитник Розенберг не только патетически взывал к милосердию судей, но даже упал перед ними на колени и, рыдая, умолял судей пощадить подсудимых…
Однако первый гласный суд оказался кровавым — виновные были приговорены к смертной казни… Из зала заседания, после объявления приговора, стали выносить дам и даже мужчин в обмороке».
А вот первый действительно суд присяжных состоялся в России 24 августа 1866 года. Слушалось дело крестьянина Ивана Тимофеева, обвиняемого в краже со взломом. Председатель суда напомнил присяжным заседателям, что «вы решаете дело по внутреннему убеждению и, в случае осуждения, можете признать подсудимого заслуживающим снисхождения». По жребию из тридцати присяжных заседателей выбрали двенадцать. Двух неявившихся, сославшись на болезнь, оштрафовали каждого на 100 рублей, что представляло по тому времени внушительную сумму денег. Состав присяжных заседателей был следующий: два крестьянина, полковник, статский советник, коллежский секретарь, лекарь, надворный советник, два купца, доктор при Мариинской больнице, титулярный советник и коллежский асессор. Можно сказать, представлены были все сословия.
В ночь с 15 на 16 мая 1866 года обвиняемый украл с чердака московской купчихи носильное платье и постельное белье. При этом разбил стекло в слуховом окне, через которое влез. Присяжные заседатели вынесли подсудимому обвинительный приговор, но признали его заслуживающим снисхождения. Суд приговорил Тимофеева к отдаче в арестантские роты на два года и девять месяцев.
Со временем суд присяжных зарекомендовал себя, как наиболее демократический по сравнению со своими предшественниками, хотя некоторые за ряд оправдательных приговоров называли его «судом улицы». Но можно быть уверенными, что присяжные заседатели не помиловали бы фон Меника, засекшего насмерть тамбовских духоборцев.
Еще более независимым и понятным народу стал мировой суд. Его судьи избирались земскими собраниями на три года и ежедневно сталкивались с десятками дел. Судили скоро и справедливо, основываясь не столько на законе, сколько на своем опыте жизни. Разбирательства у мирового судьи, приведенные в этой книге, помогут читателю зримо представить себе этот забытый, а теперь вновь возрождаемый способ судебного разбирательства.
Уложение о наказаниях в 1870 году, к которому нередко прибегали судьи в своей работе, пестрит многими статьями, по которым можно догадаться о главных ценностях того времени. Например, за личное оскорбление словами при ссорах в общественных местах виновные подвергались маловажному штрафу от 50 копеек до 1 рубля. Зато статья 2093 гласит: «За личное оскорбление словами отца или матери, или деда, или бабки виновный по жалобе оскорбленного подвергается заключению в смирительном доме на время от шести месяцев до одного года».
Декретом о суде Советской власти от 22 ноября 1917 года вся старая судебная система России была сломана сверху донизу — от Правительствующего сената до мировых судов. Их заменили ревтрибуналы и народные суды. В. И. Ленин писал: «Новый суд нужен был прежде всего для борьбы против эксплуататоров, пытающихся восстановить свое господство или отстаивать свои привилегии…» То есть суд опять, как в древние времена, стал служить исключительно интересам государства и правительства, а не обществу и отдельно взятой личности. И вновь стало реальностью, что советский фон Меник будет кнутобойствовать по-прежнему. Об этом читатель может составить свое мнение по приведенным в книге рассказам, составленным на основе следственных дел ревтрибуналов.
Чем дольше существует человечество, тем больше опутывает себя законами, уставами, правилами. Кажется, чего проще — суди по справедливости. Но у каждого свое представление о справедливости и способах ее достижения. Конечно: что мне законы, коли судьи знакомы!
Слово «закон» буквально означает «за конец, за край», то есть говорит о том крайнем пределе, переступить за который нельзя без риска оказаться преступником. Нынешняя же трактовка этого слова (если, конечно, разговор идет не о «законе джунглей») гораздо прозаичнее: «Нормативный акт высшего органа государственной власти».
Народное же понимание о законе и судопроизводстве, основанное на многовековом опыте, представляет собой довольно грустную картину:
Всуе законы писать, когда их не исполнять.
Беззаконным закон не писан.
Бог любит праведника, а судья ябедника.
В земле — черви, в воде — черти, в лесу — сучки, в суде — крючки… Куда идти?
В суд поди и кошелек неси.
В суд ногой — в карман рукой.
Где суд, туда и несут.
Закон — дышло, как повернешь, так и вышло.
Карман сух, так и судья глух.
Не бойся вечных мук, а бойся судейских рук.
Подпись судейская и подпись лакейская.
Сила закон ломит.
Множество пословиц придумал народ против судопроизводства и законотворчества, но до сих пор мир ничего лучшего не изобрел, чтобы защитить добропорядочного обывателя и укоротить преступника.
Вперёд>>
