Когда, в 1805 году, открылась персидская кампания, главнокомандующий в Грузии, князь Цицианов, приказал Каспийской флотилии направиться к Гилянам. Он имел в виду помешать этим путем наступательным замыслам персидского шаха, побудить его уплатить военные издержки за эриванскую кампанию и возвратить двенадцать орудий, захваченных еще агой Мохаммед-ханом при разорении им Тифлиса. В то же время предполагалось, что флотилия на возвратном пути из Гилянов займет город Баку и оставит там русский гарнизон. Начальство над экспедицией поручено было инспектору всех гарнизонных полков на Кавказе генерал-майору Иринарху Ивановичу Завалишину.
Завалишин появляется на Кавказе, еще не побывав, насколько это известно, ни в одном сражении, но уже с чрезвычайно выгодной репутацией, созданной ему особым расположением Суворова, привлекательными чертами прямого характера, а отчасти и несправедливостью, постигшей его во времена императора Павла.
Известно, что четырнадцати лет от роду он был уже подпоручиком Фанагорийского гренадерского полка и там-то пользовался особенной любовью Суворова, отличавшего в молодом человеке не только ум, образование и склонность к литературным занятиям, но видевшего в нем даже и задатки больших военных способностей, как это видно из следующего семейного предания. Рассказывают, что в 1799 году, когда Завалишин двадцати девяти лет от роду был произведен в генералы и назначен шефом Таврического гренадерского полка, находившегося тогда в Голландии, то Суворов отправил ему собственную свою Георгиевскую звезду, выражая тем уверенность, что Завалишин достигнет высших отличий на военном поприще.
Дело, возложенное тогда императором на молодого генерала, было, действительно, настолько важно, что, со своей стороны, также оправдывало надежды Суворова: Завалишину поручено было отвести в Голландию часть русских войск, назначенных на подкрепление разбитого корпуса Германа, и восстановить честь полка, которого он назначен был шефом; молк этот, как думал государь, потерял в сражении знамя и за то был лишен употребления барабанного боя. Но эскадра Завалишина не успела дойти до Голландии, как военные действия уже окончились, и войска ушли на зимние квартиры.
Тем не менее Завалишин горячо вступился за честь полка, несправедливо обвинявшегося в потере знамени в сражении под Берном; он поспешил разъяснить обстоятельства, давшие повод к подобному слуху, и писал, что первые донесения о сражении были крайне неточные, что полк не только не терял своего знамени в том смысле, чтобы оно досталось неприятелю, а напротив, сам взял французское знамя; собственное же, считавшееся погибшим, отыскано на трупе убитого офицера, смерть которого составляет притом прекрасный эпизод и может служить к славе не только полка, но и всей русской армии.
Оказалось именно, что когда одному из батальонов Таврического полка, окруженному со всех сторон французами, пришлось проложить себе дорогу штыками, то подпрапорщик Щеголовитов, стоявший под знаменем, видя, что трудно будет вынести из этой свалки полковую святыню, сорвал его с древка и спрятал под мундир. Вскоре он был убит. Тогда знамя взял прапорщик того же полка Багговут и обвил его вокруг себя под рубахой, но почти вслед за этим роковая пуля сразила и его, и знамя вместе с ним осталось на поле сражения. Остальные знамена полк вынес из боя, но все они в клочки были изодраны французскими штыками и пулями.
Спасение знамени являлось несомненным фактом, и государь не только возвратил полку отнятый бой, но пожаловал ему еще мальтийское (георгиевское) знамя с надписью, увековечившей подвиг его под Берном. Что же касается прапорщика Багговута, хотя уже убитого, то государь приказал произвести его в поручики и перевести в лейб-гвардии Преображенский полк[41].
С экспедиционным корпусом Завалишину пришлось быть некоторое время в Нормандии и в Англии. Здесь он сумел выказать так много такта и заботливости о поддержании добрых отношений с союзниками, что возвращающиеся в Россию войска вызвали со стороны жителей множество прощальных благодарственных адресов. Такие заявления были особенно приятны императору Павлу Петровичу, и с этих пор он стал смотреть на Завалишина не только как на хорошего военного генерала, но и разумного политического деятеля.
И едва Завалишин приехал в Петербург, как получил приказание явиться прямо в кабинет государя. Все ожидали, что он будет осыпан наградами, но к общему удивлению вышло совершенно противное.
В разговоре государь поставил два вопроса: что думает Завалишин о войне, объявленной Англии, и чему приписывает он поражение наших войск в Голландии и в Швейцарии. Завалишин открыто и честно высказал свое мнение, что лично он никогда не одобрил бы разрыва с Англией, сделанного исключительно в угоду Наполеону; что же касается поражения наших войск в Голландии, то он объясняет это единственно тем предпочтением, которое в последнее время стали оказывать парадной выправке в ущерб сущности военного дела. Государь мгновенно вспылил, назвал его партизаном Суворова, порицателем новых порядков. Завалишин, вместо ожидаемых наград, в тот же день был исключен из службы одним приказом с князем Цициановым, Ермолаевым, Чичаговым и Платовым.
Император Александр снова призвал Завалишина на службу, назначив его шефом Астраханского гарнизонного полка и инспектором всех гарнизонных частей на Кавказе и поручив ему в то же время главный надзор над Астраханским казачьим войском и Каспийской флотилией. Князю Цицианову, назначенному тогда же главнокомандующим в Грузии, хотелось, однако, предоставить Завалишину другое, более широкое поприще, которое считал он важнее и выше военных успехов. Дело шло о гражданском устройстве Грузии, о водворении в ней порядка и правосудия, требовавшем правителя энергичного, умного, честного, именно такого, каким знал Завалишина князь Цицианов. Он и предложил ему занять этот важный пост, с тем, однако, чтобы тот перешел в гражданскую службу. Но последнее условие составило неодолимое препятствие в глазах самого Завалишина. Напрасно князь Цицианов предлагал ему чин тайного советника, Анненскую ленту и большое содержание. Любимицу Суворова, надевшему на двадцать девятом году генеральские эполеты, казалось невозможным из-за материальных выгод покинуть добровольно славное военное поприще, и он отказался. Цицианов должен был уступить и назначил Завалишина начальником гилянской экспедиции. Но не предполагая в нем, при всех его военных способностях, равной с ними опытности, необходимой для экспедиции, Цицианов назначил в помощники к нему известного своей храбростью подполковника Асеева.
Эскадра должна была отплыть из Астрахани возможно раньше, высадить войска у Энзели и, взяв город Решт, отправить оттуда письмо к Баба-хану. В письме этом Цицианов, излагая свои условия, писал шаху между прочим следующее: «Войска моего Государя, как буйный вихрь, выворачивающий столетние дубы, не желающие преклоняться перед ним, оставляют безвредно камыш, нагибающийся до лица земли при его проходе. Таков мой Государь Император, таковы и войска его, с коими, не останавливаясь, пройду и в Индию, буде единое слово изрещи изволит».
В том случае, если шах не принял бы предложенных условий, Завалишину приказано было поставить в Реште наместника, обложить город данью и учредить у берегов Энзели крейсерство для покровительства русской торговле. Но если шах согласится исполнить требования Цицианова, то условиться с ним об учреждении в Реште русского консульства с командой и военным судном.
Состав экспедиционного корпуса из войск, прошедших в минувшем году боевую школу в Осетии, под руководством такого опытного начальника, как генерал Несветаев, давал, по-видимому, все шансы на успех. Однако же экспедиция не оправдала самых скромных ожиданий Цицианова. Эскадра даже опоздала выйти в море и подняла паруса лишь двадцать третьего июня, то есть в то время, когда персияне уже были в Карабаге, и полковник Карягин, после отчаянного дела при Аскорани, вынужден был начать свое знаменитое отступление. Известия об этих событиях, которые персияне выставляли победами, совпали в Реште с появлением эскадры у берегов Энзели и, конечно, могли только поднять дух неприятеля. Однако же персияне, несмотря на сделанные приготовления, вовсе не защищались в Энзели и отступили внутрь страны, оставив роте Казанского полка, с подполковником Асеевым, занять город без боя. Отсюда, с частью десантного отряда, Асеев направился к городу Пери-Базару и овладел им после трехчасового боя. Но тут получены были известия, что у Решта собирается персидское войско, намеревающееся одновременной атакой Пери-Базара и Энзели отрезать отряд Завалишина от моря. Намерение это представляло для русского отряда серьезную опасность, так как многочисленность неприятеля, густота прибрежного" леса и знакомство местных жителей со всеми его тропинками давали врагу большие шансы на успех. Чтобы предупредить готовившийся ему удар, Завалишин, по совету Асеева, решился сам атаковать персидские войска, собранные у Решта, и пятого июля повел в дело свой небольшой отряд, не превышавший восьмисот штыков, при трех орудиях.
На пути наступления Завалишина семь тысяч персиян занимали позицию, представлявшую дефиле, усиленное искусственными заграждениями. Сильный огонь, открытый неприятелем из-за укрытий, наносил казанцам большие потери и вывел из строя всех лошадей. Несмотря на это, русские энергично продолжали наступление, таща на себе тяжелые пушки, но вскоре под одним из орудий сломалась ось, и его принуждены были бросить. А между тем сопротивление персиян с каждым шагом становилось упорнее. Отряд дошел наконец до широкой канавы, на которой каменный мост был разломан, и очутился под перекрестным градом ружейных выстрелов. Люди изнемогали, патроны были израсходованы, а между тем отряд с восьми часов утра до трех пополудни прошел только семь верст, и до Решта оставалось такое же расстояние. К довершению всего, сам подполковник Асеев был ранен, хотя и не оставил команды; но отряд, истощенный потерями и видя перед собой все новые и новые преграды, вынужден был начать отступление.
Ободренный успехом, неприятель стремительно ударил на русских. Картечь несколько сдержала его натиск, однако же казанцам не раз приходилось штыками вырывать орудия из рук персиян. Не имея возможности удержаться в Пери-Базаре, весь отряд отошел к Энзели и решился здесь ожидать ответа от Баба-хана на письмо главнокомандующего. Но получено было известие, что шах, вместо ответа, отправил из Карабага в Гилянскую провинцию еще шесть тысяч войска, которое к восьмому июля должно было прибыть к городу Решту. Между тем началась невыносимая жара, отозвавшаяся на русском отряде увеличением болезней и смертности, и отчаявшийся в успехе дела Завалишин сел на суда и направился к Бакинскому рейду.
Бакинцы, между тем, еще за три недели до появления русской флотилии вывезли в горы имущество и семейства и начали вооружать крепость, ставить пушки, готовить заряды и запасаться всем для отчаянной защиты. Гуссейн-Кули-хан бакинский готовился к обороне с твердой решимостью не прежде покинуть город, как уже не останется никакой возможности защищаться в нем. В последнем случае он решился удалиться в горы и потому забаррикадировал все ворота, оставив свободными одни те, через которые предполагал скрыться.
На другой день, по занятии русскими порта, Гуссейн-Кули-хан прислал одного из беков к начальнику русской эскадры узнать о причине ее прихода. Завалишин ответил, что прислан по повелению русского императора занять Баку и требует безусловной сдачи. Два дня предоставлены были хану на размышление. В тот самый час, когда срок окончился, хан прислал просить отсрочки еще на два месяца, но так как Завалишин требовал сдачи крепости до захождения солнца, угрожая в противном случае приступить к бомбардированию ее, то хан прервал переговоры, и русские, в самый день Успения Богородицы, пятнадцатого августа, открыли канонаду. Неприятель отвечал тем же, и даже с большим успехом, так как на русских судах морская качка мешала верному прицеливанию, да и обе мортиры, бывшие на эскадре, скоро разорвались. Видя, что одним бомбардированном с моря ничего добиться невозможно, Завалишин решил обложить Баку с суши, и двадцать второго августа приказал подполковнику Асееву сделать высадку. Асеев, несмотря на сопротивление бакинцев и отсутствие в отряде лошадей под орудия, которые люди должны перетаскивать на себе, не только обложил Баку и занял командные высоты, но еще взял у неприятеля две пушки и три знамени. Ничто, однако же, не показывало, чтобы в крепости думали о сдаче, а частые вылазки, напротив, свидетельствовали, что неприятель не теряет бодрости и верит в успех обороны. Стойкость бакинцев, очевидно, поддерживалась надеждой на чью-либо близкую помощь; и действительно, вскоре получилось известие, что Шейх-Али-хан дербентский идет на выручку.
Неблагоприятные обстоятельства, впрочем, вполне естественные и всегда возможные и ожидаемые на войне и которые Карягиным и Котляревским дали бы только случай к новым блистательным подвигам, смутили Завалишина. Ему казалось невозможным в одно и то же время вести блокаду и отражать толпы дагестанцев, и третьего сентября он отступил от крепости, а пятого дербентский хан и хамбутайский владелец явились под стенами Баку и с торжеством победителей вступили в город.
Дело было совершенно потеряно даже без попытки бороться с тяжелыми обстоятельствами. В затруднении Завалишин собрал военный совет, которому при данных обстоятельствах только и оставалось постановить: оставить Бакинский рейд и следовать к острову Саре, близ Ленкорани, чтобы хотя помочь по крайней мере шагазскому хану вывести в русские пределы до четырех тысяч семей, изъявивших желание принять русское подданство. На этот раз эскадра благополучно достигла цели своего плавания, но неудача и тут не оставила Завалишина. Более месяца напрасно простоял он в виду Ленкорани, поджидая вести о движении шагазцев, но они не показывались.
Причиной тому, как оказалось впоследствии, был талышинский хан, который на просьбу шагазцев пройти через его владения ответил не только решительным отказом, но даже и угрозой отправить их хана связанным к персидскому шаху.
Как Цицианов отнесся к деятельности Завалишина, показывает его письмо к нему: «С получением знамен, взятых вами у бакинского хана, – писал князь, – я устыдился, и еще сто крат стыднее бы мне было отправить их к высочайшему двору, ибо одно из них сделано из бахчи – платка, в который товары завертывают; другое – из онучи, которой персияне обвертывают ноги вместо чулка, а третье холостинное, лезгинского покроя, но самого низкого. Знамена я здесь брал, но ни одного такого не видел... Не могу вам не заметить также, – писал он далее, – противоречия, замеченного в ваших рапортах, в которых вы говорите, что подполковник Асеев от вас нигде не отставал, а по реляциям вашим вижу, что он везде впереди вас был и все берега занимал. Во всяком случае вам лучше бы было и не свозить десанта, тогда бы хан счел, что вы приезжали только его постращать, а войска назначены были против Решта, и сие заключение было бы для нас гораздо полезнее, чем взятие двух пушек и трех знамен храбрейшим из храбрейших, Асеевым».
Однако же за труды, перенесенные войсками в эту экспедицию, Цицианов нашел справедливым ходатайствовать о наградах. Генерала Завалишина он представил к ордену св. Анны I-ой степени, украшенному алмазами, но особенно рекомендовал вниманию государя подполковника Асеева[42].
Вместе с тем Цицианов старался загладить дурное впечатление, созданное в Закавказье нерешительными действиями Завалишина. Он предписал ему же снова идти с эскадрой от острова Сары к Баку и, сделав десант, принудить хана сдаться. Завалишин исполнил предписание, но так как переговоры не имели успеха, то он просил Цицианова прибыть сюда лично, рассчитывая, что его присутствие победит наконец упорство кичливого хана. Цицианов действительно прибыл к нему на помощь с отрядом в тысячу восемьсот штыков, но, как известно, восьмого февраля 1806 года предательски был убит под стенами Бакинской крепости.
Смерть Цицианова окончательно сразила Завалишина. Он посадил весь отряд – и свой, и Цицианова – на суда и отплыл с ним в море, написав государю: «Одним словом, Всемилостивейший Государь, мы заведены в такую западню, из которой разве единая только десница Божья вывести нас может».
Между тем о смерти Цицианова прошли лишь темные слухи, а войска как бы пропали без вести. Наконец через месяц на Линии получено было известие от Завалишина, что он на острове Саре бедствует без продовольствия. Ему оказали помощь, и еще через месяц отряд его наконец добрался до Кизляра и был оставлен на Линии. В Грузию же, на усиление войск, поспешно отправили часть рекрутов и весь Троицкий пехотный полк в полном составе. Эскадра также возвратилась в Астрахань.
Военные неудачи, и особенно последнее отступление из-под Баку, отнявшее у Грузии значительную часть ее небольшой вооруженной силы в тот момент, когда она лишилась грозного защитника в Цицианове, не осталось без влияния на дальнейшую судьбу Завалишина, вызвав к нему общее нерасположение. Вероятнее всего, под влиянием именно этого чувства, он вскоре был обвинен в пристрастном производстве одного следствия, по которому у него не оказалось некоторых бумаг, и был отставлен опять от службы.
Документы, однако же, были найдены впоследствии между секретными бумагами самого Цицианова, и тогда Завалишину предложили занять место генерал-инспектора в Корпусе путей сообщения. В этом звании он пробыл около двенадцати лет, потом вышел в отставку, поехал лечиться в Пятигорск и там в 1822 году скончался.
<< Назад Вперёд>>
