Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии

Злая судьба поместила Персию между русским молотом и английской наковальней. Схватки двух гигантских империй, будь то из-за Константинополя, Центральной Азии или Дальнего Востока, немедленно отзывались эхом в Тегеране. Через два десятилетия непрерывного наступления России в Туркестане и Закаспии Персия ощущала давление из Санкт-Петербурга и Лондона. Хотя правительство Персии было по духу истинным изоляционистом, ему постоянно угрожали или его соблазняли, вовлекая в проблемы, которые не имели к стране никакого отношения и не могли принести ничего, кроме вреда.

Ни Россия, ни Англия не хотели оставить Иран в покое. Ее самые богатые, наиболее густонаселенные провинции были легкодоступны для русских армий с Кавказа, в то время как берег залива оказался во власти британского флота. Обе великие державы имели дипломатические отношения с Персией в течение нескольких столетий и начиная со времен Наполеона держали постоянные миссии в Тегеране. Торговля между Персией и ее двумя соседями производилась в небольшом объеме, но признавалось потенциальное значение ее рынка, поддерживая надежду на великое коммерческое будущее.

Движимые разными мотивами, Россия и Англия проводили схожую политику. Каждая держава пыталась добиться собственной гегемонии в Персии при помощи комбинации средств, главными из которых были: влияние на шаха и его главных министров, торговля, концессии, запугивание. Чтобы свободно пользоваться любыми из них, Англии и России было необходимо обеспечить себе доступ к возможно большей части персидской территории, стараясь при этом ограничить соперника. Это объясняет значение проблемы транспорта в последней четверти XIX столетия.

Все крупные города Персии были отдалены от Каспийского моря или Персидского залива, что затрудняло перевозку товаров и людей. На пути из Энзели в Тегеран приходилось пересекать хребет Эль-Борс. При путешествии из Багдада в Керманшах и Хамадан каждый должен был преодолеть Загрос. Это не легче, чем подняться на Центральное плато от побережья Персидского залива. В отсутствие дорог и железнодорожных путей не только товары, но и войска не могли легко добраться внутрь страны. Река Карун была единственным водным маршрутом в юго-западной части Ирана.

Уже в начале 1871 г. «Грей, Пол и компания», образованная в Бушере коммерческая фирма, решила организовать пароходное обслуживание на Каруне между Мохаммерехом (ныне Хорремшехром) и Шустером. Компания полагала, что, в то время как требовалось от тридцати до тридцати пяти дней, чтобы доставлять караваном товары из Исфахана в Бушер, по Каруну можно сделать то же самое, доставляя товары в Исфахан из Мохаммереха за десять дней.

Компания обратилась к британскому представителю в Персидском заливе, чтобы просить британского посланника в Тегеране заключить навигационную концессию с персидским правительством.

Резидент Пелли направил запрос Элисону, сопроводив его посланием, поддерживающим «Грея, Пола и компанию». Впервые посетив Карун с сэром Аутремом (возможно, в течение англо-персидской войны в 1857 г.), Пелли написал, что получил сильное впечатление от этой линии. Очевидно, товары, отправленные внутрь Персии по реке, имели бы большое преимущество над отправленными по обычному маршруту.

Правительство Индии, когда узнало о запросе «Грея, Пола и компании», выразило свой интерес и просило Элисона сообщить ему результаты его переговоров с персидским правительством.

Власти Персии отказались обсуждать данную проблему. Несколькими годами ранее персидское правительство, частично оправившись от разрухи и нравственного упадка, причиненного стране диким подавлением движения Баби, восстановив свою армию после поражений от англичан в 1857 г. и туркмен в 1861 г., предприняло попытку восстановить свою власть в пограничных районах, где местные правители стали фактически независимыми. Шах требовал возвращения под персидское владычество Бендер-Аббаса, который был занят имамом Маската и одновременно выступал против различных ханов Сеистана, Келата и Мекрана.

Персидское правительство считало, что его отношения с ханами были внутренним вопросом, и пробовало отговорить англичан от переговоров с ними.

Однако, когда в марте 1869 г. иранцы продвинулись к Келату, вице-король Индии и губернатор Бомбея попросил Элисона вмешаться. Мирза Саид-хан, министр иностранных дел, объяснил в меморандуме, что эти территории всегда признавались персидскими и правительство намеревается восстановить порядок.

Правительство Индии отказалось признать этот довод. В 1842 г. оно заключило соглашение с ханом Келата, обещая ему помощь против «иностранных государств», а в 1854 г. получило от него обещание не «вступать в переговоры с другими государствами» без британского согласия. Теперь правительство Индии убеждало Лондон занять твердую позицию в переговорах с шахом и уладить вопрос раз и навсегда, иначе пострадало бы положение англичан и власть в Белуджистане.

Одновременно у Персии возник спор с Англией (не решенный по сей день) об острове Бахрейн, где члены правящего семейства местного халифа занимались братоубийством и пиратством, дополняя так доход от добычи жемчуга. В течение одного из периодов анархии англичане привели к власти сына недавно убитого шейха Мохаммеда. Пелли, британский резидент в Персидском заливе, провел эту операцию и позже не допускал восстановления номинальной власти Персии над островом.

Понимая, что занимающихся пиратством шейхов залива невозможно контролировать без власти на море, используя заявление Кларендона от 29 апреля 1869 г., что Британия возвратит Бахрейн Персии, если она сможет осуществлять военно-морской контроль, персидское правительство обратилось к Франции за советом и помощью в приобретении военного корабля.

В депеше вице-королю Индии Элисон сообщил, что шах с помощью нескольких судов в заливе хочет утвердить свою власть и защитить свои интересы против замыслов, исходящих из Муската, и против Бахрейна.

Элисон понимал, что Англия не должна создавать препятствия законным попыткам Персии защитить свои берега и острова.

Правительство Индии высказывало другие соображения. Оно считало, что «ни необходимо, ни целесообразно, чтобы шах содержал в Персидском заливе вооруженные суда». Британского флота достаточно для поддержания мира в заливе. Персия нуждалась в судах с единственной целью утверждения «неблагоразумных требований» монарха над Бахрейном. При таких обстоятельствах правительство Индии считало своим долгом «выразить протест против организации такой вооруженной силы, поскольку может подвергнуться опасности государство, независимость которого мы обязаны поддерживать».

Лондон последовал совету Индии. Было оказано давление на шаха, и он был вынужден отказаться от плана создания флота.

Инциденты такого рода не вызывали у персидского правительства любовь к англичанам. Только больший страх перед Россией, оккупировавшей Кизыл-су (Красноводск), территорию, рассматриваемую шахом как его собственную, удержал его от присоединения к России против Англии. Шах, конечно, не открыл бы для британских пароходов единственную судоходную реку своей империи, или стал бы сопротивляться, пока мог.

Проблема Каруна вновь возникла в конце 1875 г. К тому времени Россия завоевала Хиву, соединила порт Черного моря Поти с Тифлисом железной дорогой, которая должна была скоро достигнуть Каспия в Баку, и установила регулярное пароходное сообщение между устьем Волги и персидскими портами. Русские товары появились на базарах в Исфахане и даже южнее.

Фирмы «Грей, Пол и компания» и «Грей, Доуз компания» вновь потребовали принять меры для открытия Каруна, а правительство Индии объявило о своей готовности субсидировать навигацию на реке.

Персидское правительство попало в беду. Оно вызвало враждебность России, предоставив монопольную концессию на большинство ресурсов страны Рейтеру. Затем встревожило англичан, отменив концессию и передав ее часть русскому подданному генералу Фалькенгагену. Концессия Фалькенгагена провалилась, но она и монополия Рейтера оставили в наследство гнев и подозрения.

Персия не хотела противодействовать англичанам, когда ее территории на северо-востоке угрожала Россия. Поэтому шах назначил совет из двадцати одного министра, принцев и высших чиновников для изучения проблемы Каруна. После месячного обдумывания совет одобрил идею свободной навигации.

Англичане, предполагавшие, что вопрос был решен только для них, были очень разочарованы, когда мирза Саид-хан, министр иностранных дел, объяснил Маккензи из «Грей, Доуз компания», что Персия потребует навигационных и портовых сборов, принятых в Европе. На возражения Маккензи, что такие взносы собирались только для эксплуатации портовых сооружений, доков и маяков, ни одного из которых не было на Каруне, мирза Саид-хан ответил, что его правительство будет строить маяк. Комментируя столь неожиданный ход дела, английский чиновник написал: «Любой, кто знаком с персидским характером, может быть уверен, что это условие является просто отговоркой и предлогом для неопределенной отсрочки всего вопроса. Вероятно, если не предельно ясно, что идея была предложена русской миссией, которая, конечно, осознает эффект поддержки южной торговли, вскоре подействующей на русскую торговлю и политическое влияние в Персидской империи».

Правительство Индии было убеждено, что Россия стояла за отказом Персии позволить свободную навигацию. Оно привлекло внимание кабинета в Лондоне к статье, напечатанной в «Санкт-Петербургских ведомостях» 18/30 марта 1876 г., которая подробно, «с едва скрываемым удовлетворением» утверждала, что проект был отклонен правительством шаха.

Английский посланник в Тегеране В. Тейлор Томсон понимал, что в данной ситуации трудно разобраться. Действуя в интересах «Грей, Доуз компании», Маккензи назначил перса Мохбера од-Дойлы, главу телеграфного ведомства, своим агентом. Это привело к интригам среди персов, и возникли проблемы. Хотя Томсон никогда не давал повода, подозревали, что Мохбер од-Дойлы получил взятку, чтобы использовать свое влияние и подкупать других, для создания благоприятной позиции по вопросу о Каруне. Томсон был «настроен ждать благоприятного момента, прежде чем оказывать давление по этому вопросу на персидское Правительство», но не мог предвидеть, когда благоприятный момент наступит.

Энергичный и нетерпеливый вице-король Индии лорд Литтон был возмущен медлительной тактикой Томсона. В очень серьезном по тону письме правительство Индии сообщило Томсону, что расценивает открытие Каруна как важное событие для интересов Индии. В нем говорилось, что Литтон выражает сожаление по поводу действий Томсона, который не стремится достигнуть быстрого взаимопонимания с персидским правительством.

Литтон также пожаловался Солсбери в Лондон, поскольку можно ждать и ничего не дождаться. Следовало дать задание Томсону создать такую возможность.

Солсбери передал послание Литтона лорду Дерби в министерство иностранных дел, и Томсону объяснили, что он мало сделал для открытия Каруна. Защищаясь, он возражал, что персидское правительство не всегда поступает, как его просят, особенно если Россия против. Он ответил: «Следует ожидать, что во всех вопросах, нужных для нашего политического и коммерческого интересов в этой стране и противоположного ее собственным, влияние Русской миссии здесь будет неблагоприятно сказываться». Однако у англичан были и победы. Томсон отметил концессию Фалькенгагена, которая «встретила наше успешное противодействие».

Повинуясь Лондону, Томсон вручил бывшему в то время персидским министром иностранных дел мирзе Хосейн-хану Мошир од-Дойлы ноту, в которой повторил аргумент в пользу открытия Каруна для флагов всех стран. Английское и индийское правительства хотели, чтобы в интересах торговли навигация была немедленно разрешена. В ноте выражались удивление и сожаление, что персидское правительство задерживает решение вопроса, серьезно воздействующего на благосостояние страны и интересы дружественных держав, поддерживающих торговые отношения с Персией.

Томсон ограничился таким заявлением. Персидское правительство продолжало уклоняться от обсуждения темы, и вопрос был отложен. Хотя Россия сконцентрировала свои главные усилия на завоевании Центральной Азии, она не оставила Персию для Англии. Проблема доступа к внутреннему району Персии была так же важна для нее, как и для ее соперника. В 1870 г. русский посланник А.Ф. Бегер добился от шаха долгожданного разрешения для русских судов заходить в лагуну в Энзели.

В 1873–1874 гг. он успешно боролся против концессии Рейтера и неудачно для проекта Фалькенгагена. Отказ генерала-строителя от концессии не положил конец заинтересованности русских в азиатских железных дорогах. Различные проекты предлагались капиталистами, инженерами и военными, русскими и иностранными. Фердинанд Лессепс, строитель Суэцкого канала, предложил генералу Н.П. Игнатьеву, послу России в Константинополе, построить дорогу от Оренбурга до Самарканда, а затем в Индию. Игнатьев был благоприятно настроен, но прошло более года, прежде чем правительство России рассмотрело план.

Предложенный Лессепсом проект великой индоевропейской железной дороги был обсужден на совещании высших руководителей 15 января 1875 г. Князь Горчаков, генерал Милютин, министры связи и финансов сочли идею нереалистичной; она принесла бы России больше вреда, чем пользы. Только генерал-губернатор Туркестана К.П. фон Кауфманн защищал проект.

В течение зимы и весны было изучено еще множество проектов. 15 апреля 1875 г. было проведено совещание в доме князя Горчакова с участием наследника цесаревича Александра, великого князя Константина Николаевича, военного министра, министров связи и финансов, графа Петра Шувалова, посла в Англии, в присутствии множества лиц более низкого ранга. Все согласились, что железная дорога к персидской границе на Кавказе должна быть построена, но были высказаны разные мнения о маршруте дороги. Не было сделано предложений о продлении проектируемой линии на персидскую территорию. Парад соискателей концессий, который был открыт Саваланом в 1864 г. и в котором Рейтер стал более заметной фигурой, продолжался, несмотря на разочарования, испытываемые европейскими авантюристами. Ни Англия, ни Россия не беспокоились о предприятиях, принадлежащих подданным других европейских стран, упрочившимся в Иране: Англия блокировала концессию Толозана и совместно с Россией не пропустила концессию Аллеона.

Доктор Толозан, французский врач шаха, использовал свое положение, чтобы убедить шаха предоставить ему и ряду предпринимателей Парижа концессию на шахты, ирригацию, общественные работы и железные дороги. Узнав о предложенной Толозаном концессии, В. Тейлор Томсон телеграфировал в Лондон, чтобы барону Рейтеру, отказавшемуся признать аннулирование своей концессии, подсказали включить в свои требования исключительное право на работы по ирригации.

Концессия Толозана, если бы она была предоставлена, похоже, означала бы поражение Рейтера. В.Т. Томсон в депеше лорду Дерби писал: «Осознавая важность предотвратить упрочение французской или другой иностранной колонии в провинции Хузистан, думаю, что нужно воспрепятствовать принятию проекта доктора Толозана, пока новые предложения Рейтера не будут рассмотрены Персидским Правительством». В течение более года ничего не было слышно о замысле Толозана.

Он вновь появился на свет во время пребывания Насреддин-шаха в Париже весной 1878 г., когда он представил новый, пересмотренный проект концессии. По возвращении в Тегеран Толозан и несколько персидских чиновников, заинтересованных в проекте и, вероятно, получивших взятки от доброго доктора, убедили шаха предоставить концессию, несмотря на возражения английского поверенного в делах Рональда Ф. Томсона.

Последнему разъяснили, что концессия Толозана принесет прибыль Персии. Что касается притязаний Рейтера, то персидское правительство считало, что правительство ее величества согласится с тем, что Рейтер потерпел неудачу в выполнении своего контракта, поэтому не имел права на концессию или какую-нибудь привилегию. Персидское правительство, писал мирза Хосейн-хан, считает себя вправе не обсуждать этот вопрос.

Томсон не согласился. Персидское правительство потребовало, чтобы Рейтер отказался от своих прав, будучи не в состоянии осуществить подписанный им контракт.

Томсон пытался использовать более не существующую концессию Рейтера, чтобы заблокировать проект Толозана, поэтому аргументы персов не имели шансов быть принятыми правительством ее величества или его представителем в Тегеране.

Неудовольствие Британии по поводу предложенной Толозаном концессии было понятно. Концессия передала бы французской компании ту самую реку Карун, которая была единственным удобным маршрутом из Персидского залива внутрь страны. Статья 8 соглашения предусматривала строительство и эксплуатацию трамвайных линий, железных дорог и дорог вдоль Каруна, так же как и навигацию. Статья 10 предоставила бы компании право возделывать все земли от Ахваза, где компания будет строить дамбу, до Персидского залива. Так англичане оказались перед перспективой французской колонии, основанной у мыса в Персидском заливе.

Персидское правительство не было предано проекту Толозана. Те, кто брал взятки, уже получили свой доход. Британское давление увеличивалось, в то время как Россия не имела причин оказывать противодействие французской компании.

15 декабря мирза Хосейн-хан сказал Томсону, что правительство решило отменить концессию Толозана. Он отметил, что к этому привела активная деятельность британского посланника.

Концессия Толозана была не единственной, предоставленной шахом во время его европейского путешествия в 1878 г. Некто Аллеон, представляя парижскую фирму, получил право строить железную дорогу от Энзели до Тегерана. Сроки его концессии были определены по образцу, который стал нормой к тому времени: ее продолжительность была бы девяносто лет. Как государственные, так и частные земли были бы переданы Аллеону с целью железнодорожного строительства.

Персидское правительство гарантировало 6,5 процента от вложенного капитала под залог таможенных квитанций для этой цели.

Из этой прибыли Персия получила бы 50 процентов. Компания Аллеона была бы полностью освобождена от налогов.

В своей классической работе «Персия и персидский вопрос» лорд Керзон указал, что «проект рухнул из-за отказа персидского Правительства гарантировать 7 % при возрастании прибыли». Фактически причины для отказа Аллеона были совершенно другие.

Железная дорога, которую Аллеон предложил построить, окупила бы сама себя, только если бы она перевозила европейские товары через Россию и Каспийское море. Высокий русский тариф на транзит сделал бы предприятие нерентабельным. Чтобы удостовериться в том, что железная дорога не будет парализована, мирза Хосейн-хан попросил русского посланника в Тегеране И.А. Зиновьева дать персидскому правительству гарантию, что «в случае предоставления им концессии ограничительные условия не будут наложены руководством Русской таможни на торговый транзит на этой дороге в Персию и из нее». Зиновьев отказался предоставить такую гарантию. Более того, он сказал Хосейн-хану, что, по мнению России, нецелесообразно строить линию к Каспию. Россия, сказал он, собиралась соединять линию Тифлис – Поти с Джульфой железной дорогой, проходящей через Александрополь. Ветка от дороги Тифлис – Поти будет построена в направлении Батуми. Персия должна воспользоваться этим и построить железную дорогу от Тебриза до Джульфы. Россия постаралась бы сделать все от нее зависящее, чтобы найти концессионера для осуществления такого проекта.

На этот раз русские и англичане объединились. Рональд Томсон также выступал против концессии Аллеона, хотя серьезно протестовал против плана Зиновьева по дороге Тебриз – Джульфа.

Томсон видел серьезную угрозу британской торговле в проекте Аллеона, как и в любой другой железной дороге, проходившей от Северной к Центральной Персии. Россия уже имела географическое преимущество перед Англией в том, что была намного ближе к персидскому рынку. Несмотря на это, британские торговцы успешно конкурировали на севере: в Исфахане и даже в Тегеране. Они потерпели бы неудачу, если бы Аллеон построил железную дорогу. Поэтому английское правительство должно было предпринять меры противодействия.

Замысел Аллеона не имел шансов против объединенной оппозиции двух миссий. В марте 1880 г. мирза Хосейн-хан сообщил Томсону, что концессия будет отменена. Англичанин с удовольствием просмотрел текст соглашения и предложил персидскому министру иностранных дел использовать аргументы, проверенные в деле Рейтера. Аллеона должны были поставить в известность о том, что его концессия отменялась, потому что он не сумел закончить все планы и отчеты в течение года с момента подписания контракта. Телеграмма такого содержания была отправлена в Париж 17 марта.

Попытка Толозана получить концессию на Карун продемонстрировала англичанам неуверенность в своем положении. Осенью 1878 г. Томсон получил задание еще раз поднять проблему свободной навигации на реке. В меморандуме, адресованном мирзе Хосейн-хану 21 сентября 1878 г., он повторил аргументы, которые уже безуспешно использовались английской миссией в Тегеране.

На мгновение показалось, что персы уступят. Мирза Хосейн-хан был благоприятно настроен и выразил уверенность, что шах согласится на открытие реки. Внезапно настроение персидского правительства изменилось. Томсон понял, что шах испытывает дурные предчувствия оттого, что англичане могут получить плацдарм в Мохаммерехе, чтобы включить его в свои владения.

Томсон продолжал оказывать нажим на мирзу Хосейн-хана; тон переговоров стал угрюмым. Когда министр иностранных дел, пробуя выиграть время, сообщил Томсону, что решение не будет принято до окончания запланированной шахом поездки в Хузистан, Томсон ответил: «Я не могу скрыть мое разочарование от того, что получил неудовлетворительный ответ от персидского Правительства». Кроме того, Томсон жаловался, что шах предоставил концессию французскому подданному, «предоставив ему действительную монополию на торговлю по Каруну». За этим последовало большое количество жалоб и плохо скрытых угроз.

Назойливость Томсона оскорбляла Насреддин-шаха и заставила его выйти из себя. Он выполнил требование англичан привести причины своего отказа открыть Карун. В послании, адресованном мирзе Хосейн-хану, но предназначенном для Томсона, он написал: «В течение пятидесяти лет Вы, англичане, осуществляли торговлю с Персией, но никогда не было ни слова о реке Карун. Что произошло, в чем причина, что вдруг стал нужен Карун? Реки, подобные этой, являются как бы дверью в доме: ждите нашего решения. Если мы увидим, что это соответствует интересам и благосостоянию нашей страны, разрешение будет предоставлено».

Не устрашась, Томсон продолжил свою кампанию. Он преуспел в устранении угрозы доктора Толозана. Вместе с Зиновьевым предотвратил исполнение железнодорожного проекта Аллеона. Но не мог превратить быстрый и грязный Карун в главный английский торговый путь. Переговоры продолжались в течение многих месяцев без всякого эффекта, кроме воздействия на нервную систему Томсона. Он стал писать не только мирзе Хосейн-хану, который остался неприступен, но и лорду Солсбери. В июле 1879 г. он написал в Лондон: «Мы подавили пиратство и обеспечили полную безопасность вдоль персидского побережья. Персия не могла сделать это сама. Она получила все преимущества нашей защиты, и мы поэтому имеем право ждать, что нас допустят к естественному главному пути для торговли внутри ее территории».

Горечь Томсона, наверное, возросла из-за согласия Персии с русскими требованиями. Не было никакой тайны в том, что Хорасан использовался как база снабжения русских войск, действовавших в Закаспии. Без магазинов и верблюдов, добываемых в Персии с попустительства персидских властей, Скобелев был бы не способен организовать свою кампанию в Ахал (1880–1881). Томсона раздражало, что он оказался свидетелем непрерывных дипломатических успехов своего русского коллеги – проницательного, хорошо осведомленного И.А. Зиновьева. Сам факт, что они оба прослужили в Персии более двадцати лет и были хорошо знакомы, вероятно, добавил личную ревность и углубил негодование, испытываемое Рональдом Томсоном от отсутствия успеха.

В марте 1881 г. мирза Саид-хан, предшественник и преемник Хосейн-хана на посту министра иностранных дел, попросил поддержки у Англии в пограничном споре с Турцией, связанном с курдами. Он соблазнял Томсона «обещанием, что Персия будет формировать свою политику в соответствии с представлениями Правительства Ее Величества и допустит свободную навигацию на реке Карун». Англичанин сердито ответил, что «обязанность персидского Правительства состоит в том, чтобы открыть Карун независимо от вопроса о курдах. Любая задержка с его стороны или попытка заключить сделку может оцениваться Правительством Ее Величества как недружелюбный акт, который станет ударом по усилиям, которые Британия уже сделала в пользу Персии в вопросе о курдском восстании». Мирза Саид-хан был настроен дружественно и примирительно. Он даже показал Томсону некоторые записки, которые написал в пользу открытия Каруна. Он также предложил шаху передать проблему целиком в руки Зела ос-Солтана.

Масуд-мирза Зел ос-Солтан был старшим сыном шаха. Так как его мать была простого происхождения, Зел ос-Солтан был исключен из престолонаследия, которое перешло к его младшему брату, Мозаффару эд-Дин-мирзе, вали ахду (наследному принцу). Шах, который ненавидел своего преемника, оказывал почести Зелу ос-Солтану, добавляя провинцию за провинцией к владениям, которыми правил честолюбивый и жестокий принц из Исфахана. К 1882 г. Зел ос-Солтан управлял приблизительно третьей частью Персии. Он набрал и обучил несколько полков, которые он вооружил шестью тысячами винтовок системы «Мартини-Генри», таким образом создав войско, считавшееся лучшим в стране. Англичане, с их особым интересом к югу, отчетливо понимали возрастающую мощь Зела ос-Солтана.

Они, несомненно, искали средство завоевать его расположение.

Зел ос-Солтан облегчил поиск.

6 января 1882 г. британский резидент в Персидском заливе и генеральный консул в провинции Фарс Э.К. Росс телеграфировал вице-королю Индии, что получил частное послание от Зела ос-Солтана о том, что шах передал ему полномочия решить проблему реки Карун. Росс добавил, «что он расположен исполнить пожелание британского Правительства и надеется за это получить орден. Вероятно, если пообещать орден, то дело будет выполнено».

Вице-король запросил Томсона, нужно ли дать Зелу ос-Солтану «Звезду Индии» и правда ли, что он имел полномочия открыть Карун.

Томсон считал, что можно намекнуть Зелу ос-Солтану, что он получит дар правительства Индии, если ему удастся открыть Карун. Но Томсон не был уверен, что принца следует наградить. Он телеграфировал вице-королю: «Награждение его «Звездой Индии» будет неприятно наследнику, который относится к положению своего брата с сильной ревностью». Вице-король предпочел награждение орденом дорогому подарку. В ответе Томсону он сообщил, что награда будет наилучшим стимулом для Зела ос-Солтана: «Я предпочту рекомендовать награждение при условии успеха».

Зел ос-Солтан требовал Большой крест «Звезды Индии». Правитель Бушера, служивший посредником между принцем и Э.К. Россом, показал ему послание, которое получил от Зела. Оно заслуживает того, чтобы привести из него несколько строк:

«Им необходимо предоставить награду и получить открытие Каруна. Вы должны привести Ваши переговоры с резидентом к завершению. Если он очень хочет открытия Каруна, пусть мне вручат орден в ближайшее время. Если дело с награждением будет отложено, то и открытие также отложится».

Можно предположить, что Томсон не был рад деловым отношениям между Зелом ос-Солтаном и Россом. Его опыт подсказывал ему, что только шах мог решить, будет ли Карун открыт. Награждение Зела не изменило бы намерений шаха, но вызвало бы отчуждение Мозаффара эд-Дина-мирзы, наследника… Возможно, Томсон чувствовал разочарование оттого, что Россу удается добиться успеха там, где он потерпел неудачу. Если Томсон испытывал такие чувства, он не позволял им действовать на его обязанности. В апреле он дал понять Зелу ос-Солтану, что если Карун будет открыт, то награждение будет произведено.

Вновь шах был непреклонен. Ни Томсон, ни Зел ос-Солтан не могли заставить его изменить решение. Свидетельства, имеющиеся сейчас в нашем распоряжении, не объясняют упорный отказ шаха открыть Карун. Какова была роль И.А. Зиновьева, а затем его преемника А.А. Мельникова? Ответ не будет ясен до тех пор, пока не станут доступны русские архивы, но, вероятно, страх шаха перед британским вторжением поддерживался русской миссией.

Сосредоточив свое внимание на Каруне, англичане обратили мало внимания на событие, которое будет иметь важное значение в будущем формировании Персидской казачьей бригады.

Следующий очерк включает части моей статьи «Возникновение и первый этап развития Персидской казачьей бригады». В начале XIX столетия Персия еще обладала значительной военной силой. Ее армии, хотя в конечном счете были побеждены Россией, оказывали серьезное сопротивление и даже выиграли много тяжелых сражений на Кавказе. В 1821–1823 гг. Мохаммед Али-мирза и Аббас-мирза, сыновья шаха, победили турок. Общий упадок страны в царствование Мохаммед-шаха вызвал катастрофическое ухудшение в вооруженных силах. Они были способны справиться с афганскими соплеменниками, но были разбиты меньшим во много раз числом англичан в 1856–1857 гг. После катастрофической кампании против туркмен Мерва в 1861 г. персидское войско фактически прекратило существовать.

Теоретически Насреддин-шах благословлял реформу войска. В течение его первого европейского путешествия он был поражен четкими маневрами и красивыми униформами различных армий, особенно австрийской. Однако он не имел ни способностей, ни силы характера, чтобы сыграть роль Петра Великого. По-детски непостоянный и ленивый, он никогда не доводил свои начинания до успешного завершения. После второго европейского турне идея военной реформы вновь посетила его поверхностный ум. Шах путешествовал по Закаспийскому краю, где было много русских войск после недавнего окончания русско-турецкой войны. Его повсюду сопровождало подразделение казаков, чья броская внешность, яркая униформа и прекрасное искусство верховой езды произвели на Насреддина такое сильное впечатление, что он сказал наместнику на Кавказе, великому князю Михаилу Николаевичу, о своем намерении организовать похожее подразделение конницы в своей армии.

Великий князь предложил царю послать инструкторов с этой целью. Александр II дал свое разрешение, и начальник штаба Тифлисского военного округа генерал Павлов назначил подполковника Генерального штаба Алексея Ивановича Домантовича возглавить маленькую военную миссию в Иране. Павлов дал Домантовичу самые общие инструкции. Кажется, что никто – ни шах, ни великий князь, ни сам Павлов – не знал, каковы полномочия Домантовича.

Домантович прибыл в Тегеран в январе 1879 г. Русский посланник И.А. Зиновьев назначил переводчика миссии обрусевшего араба Григоровича его гидом. Григорович, проведший много лет в Тегеране, знал в официальных кругах всех. Смешивая метафоры, Домантович, чей меч был намного сильнее его пера, написал о Григоровиче: «Кажется, для него не было никаких секретных пружин, при помощи которых персы могли бы скрыть свои дипломатические тайны. В трудные моменты он шел в персидское Министерство иностранных дел, где находил способ узнать секреты, которые были прикрыты в основном английской золотой цепью».

Английская миссия осуждала принятие на службу шахом русских офицеров. Рональд Томсон говорил об этом мирзе Хосейн-хану, но не оказывая сильного давления по этому вопросу, чтобы не подвергнуть опасности переговоры о навигации по реке Карун. Шах отказался открыть Карун и отмахнулся от возражений Томсона на назначение Домантовича в том же послании, адресованном мирзе Хосейн-хану. Он написал: «У нас есть офицеры и служащие разных национальностей и религий. Мы пожелали иметь одного-единственного русского для того, чтобы он обучал несколько сотен наших кавалеристов, как казаков. Это и есть прибывший офицер. Персия – не Афганистан, она – независимая держава и считает нужным иметь дружественные и сердечные отношения со всеми странами, особенно с такими, как Англия и Россия».

Несмотря на британские возражения и интриги некоторых персидских офицеров, завидующих его положению, Домантович при поддержке Зиновьева организовал отряд и обучил его так быстро, что в конце лета 1879 г. был готов представить его шаху. Бригада немедленно завоевала восхищение Насреддина, и Домантович стал ведущим участником правящего круга. Зиновьев чувствовал, что потерял контроль над русским офицером. Личная ссора между женой посланника и мадам Домантович испортила отношения между мужчинами до такой степени, что дипломат обвинил военного в попытках нанести вред ему и его работе.

В 1881 г. контракт Домантовича истек и был немедленно возобновлен шахом. Получив предоставленный отпуск на четыре месяца, Домантович поехал в Россию, чтобы никогда не вернуться. Зиновьев был сильной личностью с превосходными связями среди военных. Командование Кавказской армии отказалось снова послать Домантовича в Персию, несмотря на настойчивость шаха, который просил разрешить ему прослужить весь срок второго контракта.

При следующих четырех командующих подготовка казачьей бригады ухудшилась, но даже тогда французский поверенный в делах сообщал, что это единственный эксперимент с иностранными военными инструкторами, которые добились видимого успеха.

Некомпетентность командиров; скудные и нерегулярные ассигнования, которые она получала; отсутствие заинтересованности со стороны русской миссии, возможно, убедили англичан в том, что бригада не стоит беспокойства. Когда в 1894 г. ее передали под командование очень способного офицера В.А. Косоговского, быстро превратившего ее в дисциплинированное действенное войско и в инструмент русского давления, было слишком поздно протестовать. Казачья бригада стала неотъемлемой частью персидской политической сцены.

Британская сосредоточенность на проблеме реки Карун была оправдана требованиями коммерческой конкуренции. России, чья близость к персидскому рынку давала ей большое преимущество, не удавалось выдворить английскую торговлю из Ирана. В действительности британская торговля не представляла никакой опасности для русских коммерсантов. Когда возросла конкуренция в последние годы XIX столетия, английские товары начали вытесняться русскими из большей части Персии. Но тогда соревнование осуществлялось не между русским и британским частным бизнесом, а между правительством России, с одной стороны, и несколькими британскими коммерческими фирмами – с другой.

Не только на юге, где Англия имела фактическую монополию на внешнюю торговлю, но и на севере русский бизнес трудно укоренялся, несмотря на благоприятные условия договора, заключенного в Туркманчае. В 1850-х гг. русский купец Кокарев создал торговую компанию, которая скоро закрылась перед лицом европейской конкуренции. Н.Н. Коншин, владелец большого богатства, импортировал в Персию товаров на 660 тысяч рублей между 1884-м и 1889 гг. и потерял на этом 100 тысяч рублей.

Ф.А. Бакулин, русский чиновник, хорошо знавший персидский рынок, писал, что в 1870–1871 гг. главным предметом персидского импорта были хлопчатобумажные товары, большинство которых прибывало из Англии. Россия не была конкурентом, писал Бакулин, потому что английские хлопчатобумажные ткани были дешевле и лучше удовлетворяли вкусам потребителей. Он жаловался, что Россия не прилагала усилия увеличить продажу своих товаров в Персии, которую эксплуатировали иностранные фирмы.

Из пяти русских фирм, работавших в Тебризе, каждая имела дела непосредственно с Англией, Францией, Австрией и Турцией. Бакулин жаловался, что русские товары проделывали свой путь в Персию, будучи импортированы мелкими армянскими торговцами.

Более тридцати лет спустя руководитель русского Учетно-ссудного банка в Тегеране написал министру торговли и промышленности, что до 1901 г. импорт русских товаров в Персию был небольшим. Торговля была главным образом сконцентрирована в Нижнем Новгороде, где персидские торговцы продавали свое сырье и закупали русские товары, но в небольших количествах. Русские товары продавались большей частью в провинциях, смежных с Россией: в Мазандаране, Гиляне, Азербайджане и Хорасане, но даже там в ограниченных количествах.

Ясно, что в 1870-х и 1880-х гг. русская торговля не представляла опасности для коммерческого положения Британии в Персии. Но когда речь шла о реке Карун, важным аргументом считалось выравнивание конкурентных позиций Британии и России. Посланник ее величества в Тегеране Рональд Томсон беспокоился, что приобретение Батуми позволит России заманить на Кавказ европейский торговый транзит. В июле 1879 г. он написал Солсбери: «Положение русской торговли в Персии очень благоприятно. В последние годы паровая навигация была хорошо развита на Волге и Каспии, и Россия может теперь доставлять свои товары по северному побережью Персии по очень низким ценам в Энзели, что на расстоянии 100 миль от Казвина и 200 миль от Тегерана».

Закаспийские железные дороги не повысили конкурентоспособность России в Персии. Напротив, они способствовали вторжению в Северную Персию немецких и австрийских товаров, перевезенных по Черному морю в Батуми и отсюда через Кавказ к Тебризу. Торговый транзит приносил России от 800 тысяч до 900 тысяч рублей ежегодно еще до присоединения Батуми и строительства железной дороги от Тифлиса до Черного моря.

Доход из этого источника быстро возрастал, но русская миссия в Тегеране была недовольна увеличением уровня европейской торговли в Персии. В 1883 г. И.А. Зиновьев, ставший директором азиатского департамента Министерства иностранных дел, представил своему начальству доклад об этой коммерческой ситуации, убеждая наложить ограничения на европейские транзитные товары, идущие в Персию, чтобы отвоевать север для русской коммерции.

Александр III принял предложение Зиновьева, и был установлен обременительный тариф. В том, что царь и его дипломаты имели политические мотивы, не может быть сомнения. Завоевание севера персидского рынка рассматривалось из Санкт-Петербурга как часть большой задачи по установлению русской гегемонии на Ближнем Востоке. Один из наблюдателей тогда писал: «Этот акт продиктован конкуренцией в Персии Англии и России, причем последняя желала установить там свое политическое господство, основанное на экономическом превосходстве. Он нанес всей внешней торговле в Северной Персии мощный удар и немедленно дал громадное преимущество для русской торговли, которая с этого момента начала быстро развиваться и усиливаться».

Первенство политических мотивов в действиях России в Иране и во всем русском империализме противоречит советским авторам, которые, исповедуя взгляды Ленина, должны придерживаться теории, которая не всегда соответствует фактам истории. Если империализм является высшей стадией капитализма, «паразитирующего или распадающегося капитализма», «последней стадией капитализма, главной особенностью которой является замена монополии на свободную конкуренцию», тогда завоевание Россией Кавказа и Центральной Азии, ее действия в Персии, ее господство над Польшей, Финляндией и другими порабощенными народами не было империализмом почти до самого конца XIX столетия, когда ее экономика начала приобретать капиталистический характер.

Несовместимость широкого размаха политической активности России и узкой сферы ее экономической деятельности в Иране была признана некоторыми советскими исследователями. Один из них зашел так далеко, что заявил о подчинении русским правительством коммерческой политики в Персии в большей степени внешней политике, чем своим экономическим интересам.

В своей работе «Международные отношения в конце 19-го столетия» ветеран большевистской дипломатии и ученый Ф.А. Ротштейн писал, что коммерческий капитал не диктовал завоевание новых колоний Россией. Завоевания мотивировались желанием захватить то, что можно было захватить.

История поставила Россию в такие обстоятельства, которые разрешали ей безнаказанно расширяться на восток, где она не встретила географических препятствий или серьезного сопротивления. Тем временем военно-феодальная природа царского самодержавия требовала завоеваний, территориальных приобретений, расширения сферы землевладения, финансовой и бюрократической эксплуатации, расширения сферы «деятельности» военных и дворянства – столпов царского самодержавия. Желания коммерсантов или фабрикантов играли тогда вторичную роль.

Каждая эпоха имеет свой язык, свой набор лозунгов, свои понятия о том, что законно и незаконно. Одни и те же явления, одинаковые мотивы находят различное выражение в зависимости от идеологического климата времени и места. Исконное человеческое желание торжествовать, властвовать может быть оправданно в один исторический период стремлениями к чести и славе, а в другие – необходимостью обратить язычника в свою веру, достичь естественных границ, потребовать утраченное наследство, защитить рынки, исполнить волю судьбы или взять на себя «бремя белого человека». Европа XIX в., охваченная страхом перед мощью своей собственной экономики, боготворила экономический процесс. Новый «бог» был призван осуждать или оправдывать любое обстоятельство, действие или политику экономическими потребностями «верующих».

Когда Рональд Томсон настаивал на открытии Каруна или строительстве дорог внутри Персии, он оправдывал свои предложения условиями общепринятого экономического характера. Его коллега Иван Алексеевич Зиновьев, который нисколько не был заинтересован в благосостоянии нескольких дюжин армянских торговцев в Северной Персии, пользовался почти таким же языком.

Частичное урегулирование афганского пограничного спора после инцидента в Пенджде в 1885 г. привело к временному ослаблению напряженности в Тегеране. К тому времени И.А. Зиновьев и Рональд Томсон покинули Персию. На протяжении двух с половиной лет английскую миссию возглавлял поверенный в делах Артур Николсон, не много знавший о Персии и заботившийся о ней еще меньше. Летом и осенью 1885 г. Лондон обратился с официальными предложениями к Берлину, надеясь вовлечь Германию в «развитие» Персии, или, на простом языке, заручиться поддержкой Бисмарка в попытке выдворить оттуда Россию.

Шах предпринимал попытки в том же самом направлении. Весной 1885 г. Германия открыла свое дипломатическое представительство в Тегеране. Осенью Мошен-хана Мойн ол-Молка направили в Берлин, чтобы просить у Бисмарка военных инструкторов и административного советника, чтобы привлечь Германию в Персию. Все, что Мошен-хану удалось сделать, это нанять двух отставных немецких генералов. Сэр Эдвард Мэлет, британский посол в Берлине, был не более удачлив. Он направил Бисмарку новое предложение Рейтера о международной компании для строительства железной дороги в Персии, отмечая, что канцлер мог бы благословить этот замысел.

Бисмарк отказался от приманки. Его ответ, написанный на полях, был ясен и краток: «Нет».

Англо-германские переговоры по Персии вдохновили Рейтера возобновить усилия, чтобы получить компенсацию за свою концессию, на основе которой Англия представила Персии несколько планов железнодорожного строительства в 1886-м и 1887 гг.

Периодически шах также пытался найти нейтрального строителя персидских железных дорог. Весной 1886 г. Яхъя-хан Мошир од-Дойлы вел переговоры с американцем Уинстоном. Мельников и Николсон были в курсе. Русский дипломат заявил Яхъя-хану, что предложение г. Уинстона имеет для России серьезные коммерческие неудобства: соединяя Тегеран с Персидским заливом железной дорогой, оно открыло бы путь европейским товарам на персидские рынки и удалило бы с них русские товары.

Проект Уинстона был провален Артуром Николсоном, сказавшим шаху, что предоставление концессии американцу произведет самое неблагоприятное впечатление в Лондоне, а Рейтер потребует реституции своих прав. Шах, напуганный этим заявлением английского поверенного в делах, поспешил аннулировать концессию Уинстона.

Летом 1886 г. персидский посланник в Лондоне, мирза Малькам-хан, вернулся в Тегеран для консультаций со своим правительством по железнодорожному вопросу. Русский посол Е. Штааль сообщал из Лондона, что Малькам-хан сказал ему о желании строить железные дороги, но не может выбрать направления, в котором их следует прокладывать. Те, что связали бы столицу с югом, стали бы выгодны британской торговле, а идущие на север принесли бы пользу русским. Малькам-хан, «добрый друг Англии», уверял Штааля, что приложит все усилия, чтобы построить железные дороги от Тегерана к северу.

В Санкт-Петербурге с интересом наблюдали за попытками разных предпринимателей построить железнодорожные линии в Иране. Князь Николай Сергеевич Долгоруков, новый русский посланник в Тегеране, понимал, что такие линии должны быть построены. «Он понимает всю грандиозность этой идеи, – писал надворный советник граф И.И. Воронцов-Дашков К.П. Победоносцеву, – и абсолютно убежден, что это можно реализовать без возражений со стороны Персии». Долгоруков беспокоился только о том, чтобы железные дороги были построены Россией.

Московские коммерсанты, которые со времени вступления в действие ограничительного тарифа на транзит в 1883 г. рассчитывали на определенные доходы на персидском рынке, опасались введения железных дорог в Персии. Некто В.П. Осипов написал Победоносцеву о том, что выявил в Берлине группу евреев, образовавших компанию с этой целью. Осипов выражал опасение того, что успех «еврейского замысла» ввергнет Персию в долги и превратит ее в другой Египет. Интересы акционеров компании не должны преобладать над интересами русской торговли. «Что касается вопроса о том, насколько хорошо наши коммерческие интересы были бы представлены компанией евреев в русском платье, то едва ли нужно говорить об этом».

Московским коммерсантам нечего было опасаться. Вскоре после своего прибытия в Тегеран князь Долгоруков получил от шаха документ, урегулировавший этот инцидент. Его величество написал русскому посланнику в сентябре 1887 г., что из дружбы к России решил не давать разрешения на строительство железных дорог или эксплуатацию водных путей иностранным компаниям без предварительной консультации с русским императором; таким образом Персия сможет оценить пользу от предлагаемого проекта и защитить себя от ущерба.

России, фактически, было предоставлено право вето на строительство железных дорог в Персии.

Артур Николсон не мог или не хотел осуществлять энергичную политику. Он снискал расположение шаха, ободряя его надеждой на британскую гарантию независимости его страны, гарантию, которую в Лондоне никто не был готов дать. Поверенный в делах чувствовал, что Англия не должна тратить свою энергию для противодействия русскому влиянию на персидское правительство. Он был, наверное, первым британским дипломатом, не верившим в возможность оспорить положение России.

Николсон считал: «Если бы мы могли убедить Германию дать Персии совместные гарантии… Но без постороннего участия нельзя брать на себя серьезные обязательства».

Такая политика неизбежно приводила к разделению Персии. Стараясь сохранить свои позиции на юге, пытаясь завоевать дружбу Масуд-мирзы Зела ос-Солтана, «сатрапа из Исфахана», Британия как бы предлагала России поделить страну. Николсон не был защитником такого курса, пока еще нет… Спустя двадцать лет, с холодной решительностью, он поможет разрезать Персию на три части и отдаст самую большую России. Его сын и биограф пишет: «Когда его спрашивали много лет спустя, почему он был убежден в необходимости англо-русского соглашения, он ответил решительно: «Из-за того, что я увидел в Персии в 1886 г.». В феврале того года он написал Филиппу Карье: «Конечно, если бы мы могли прийти к взаимопониманию с Россией по вопросу о целостности, – это было бы лучшим решением из всех».

Уступая России почти по всем вопросам, Шах никогда не прекращал просить Англию о гарантиях, обеспечивающих поддержку против вторжения России. Фактически, шах молил о помощи против России любого, кто приходил. Когда в 1883 г. Соединенные Штаты открыли свою миссию в Тегеране, персидский министр иностранных дел сказал Самуилу Бенджамину, посланнику и генеральному консулу Соединенных Штатов, что Россия угрожала Персии. Он предложил заключить политическое соглашение между двумя народами, демонстрируя полное незнание положения, занимаемого тогда в мире Соединенными Штатами.

Спустя пять лет первый персидский посланник в Вашингтоне Хаджи Хосейн Кули-хан представил президенту Гроверу Кливленду один из наиболее красочных документов в истории американской дипломатии: «Персия признает себя способной к любому виду прогресса и стремится воспринять все направления современной цивилизации. Но два наших великих соседа, вместо помощи нам, пытаются удержать нас, мешая нашему прогрессу. Их интересует только собственный интерес, а не интересы обеих сторон. Они пытаются навязать нам соглашения, которые дадут им полную свободу действий в нашей стране. А если компания другого государства захочет заключить с нами соглашение, выгодное для нас, они пытаются воспрепятствовать и положить этому конец».

Малькам-хан продолжал агитацию в пользу более близких отношений между Англией и Персией. После его беседы с лордом Кроссом, министром по делам Индии, тот согласился, что «целесообразно принять меры по усилению британского влияния в Персии». Когда полковник Мердок Смит, руководитель персидского отделения Индо-Европейского телеграфа, собирался отправиться из Лондона по месту своего назначения, правительство поручило ему особую миссию. Он должен был убедить шаха в преимуществах железной дороги, соединяющей Тегеран с Ахвазом, и открытии Каруна для навигации. Он должен был также получить разрешение иметь своего представителя в Исфахане, штаб-квартире Зела ос-Солтана.

Вице-король Индии лорд Дафферин согласился с Кроссом, что «целесообразно и важно усилить британское влияние» в Персии; но годы его жизни в качестве посла в Санкт-Петербурге убеждали, что шансов у Британии на успех мало. Он писал: «Мы не скрываем от самих себя, что географическое положение России, ее энергичная политика и быстрое развитие ее военных ресурсов на востоке дали ей огромную власть в Тегеране; кажется невероятным, что можно ценой огромных усилий вернуть положение, которое мы когда-то занимали при дворе Шаха».

В этом коротком отрывке у Дафферина видна потеря самообладания, которая постепенно затронет все большее число английских государственных деятелей в их противостоянии России. Двадцать лет бесплодных протестов в связи с продвижением России в Центральной Азии, кажется, подорвали их уверенность в собственных силах.

Неспособность Англии противостоять великой континентальной державе, должно быть, породила чувство незащищенности даже в сердцах самых ярых империалистов. Понимали ли Гладстон, Солсбери и другие более чем за четверть века до Первой мировой войны, что Англия не была первоклассной военной державой? Правители России ответили на этот вопрос утвердительно.

Отказываясь от надежды на полное восстановление прежнего положения Англии в Тегеране, Дафферин верил, «что кое-что можно сделать для предотвращения или замедления полного подчинения Персии русскому господству». Подобно Артуру Николсону и, возможно, под его влиянием, Дафферин предлагал сосредоточить внимание на южных и западных провинциях Персии, «где Россия в настоящее время мало продвинулась».

Было желательно приручить Зела ос-Солтана, одарив его наградой, которой он желал в течение многих лет. Что касается предложенной железной дороги Ахваз – Тегеран, Дафферин был за нее, но понимал, что гарантии инвесторам, на чьи деньги будут ее строить, встретят враждебную критику индийских налогоплательщиков».

Вновь Дафферин проявил традиционную британскую нерешительность, которая сделала Англию в военном и политическом отношении слабой по сравнению с Россией, чьи индустриальные, коммерческие и финансовые ресурсы были намного хуже ее собственных.

Из членов совета вице-короля только главнокомандующий и некто г. Скобл посчитали желательным по политическим причинам отдать в залог правительственные денежные средства как гарантию на капитал, который будет вложен в железную дорогу от Ахваза до Тегерана.

В Тифлисе и Санкт-Петербурге, в отличие от Симлы и Лондона, государственные деятели мечтали о новых наступлениях, а не о спасении остатков разрушенного влияния. Уверенность в будущем, динамичный и активный характер планирования русских становятся очевидными из донесения князя генерал-адъютанта Александра Михайловича Дондукова-Корсакова, главнокомандующего и главного администратора на Кавказе, датированного 14/26 января 1887 г.

Он рассматривал Закаспийское пространство как аванпост, с которого Россия сможет успешно действовать против враждебных проектов Англии. Оттуда он предлагал решать задачу постепенного распространения русского влияния на присоединенные страны, развития материального процветания во всех недавно приобретенных территориях, обеспечивая подчинение населения не только наличием мощи, но и введением новых условий жизни.

Касаясь Персии, князь заявил, что пограничное урегулирование 1881 г. к востоку от Каспия было неудовлетворительным. Истоки потоков, орошавших плодородные долины вдоль границы, были на персидской стороне, и Транскаспийская железная дорога проходила слишком близко к персидской границе. Поэтому границу нужно отодвинуть дальше на юг. Затем рассматривался вопрос преемственности на персидском троне. После смерти правящего шаха беспорядки могли вспыхнуть в Хорасане, где власть центрального правительства была слаба. Местные илкханы (племенные вожди), как считал Дондуков-Корсаков, предпримут попытку восстановить свою независимость, будут искать нашей помощи и защиты. Возможно, жители приграничной области Хорасана, примыкающей к русской границе, обратятся к администрации Закаспия с просьбой о принятии их в подданство России.

Понимая значение Хорасана, Дондуков-Корсаков отстаивал необходимость контроля над этой провинцией, поскольку без нее долину Герата нельзя было включить в состав империи. Смерть шаха повлечет беспорядки в Персии; России придется активно вмешаться в ее дела. Нынешний шах может еще десять лет управлять или умереть в любой день. Второй сын шаха, обитающий в Тебризе, признан Россией законным наследником персидского трона. Но его старший брат, Зел ос-Солтан, который правит в Исфахане и контролирует почти половину Персии, достойный и решительный человек, вряд ли добровольно подчинится правлению своего младшего слабоумного брата.

Третий сын шаха, Камран-мирза Наджиб ос-Салтане, военный министр и правитель Тегерана, мог бы воспользоваться преимуществом своего положения в столице и попытаться захватить трон.

Дондуков-Корсаков рассматривал вопросы: следует ли оказывать полную поддержку законному наследнику персидского трона, помочь ему войсками и другими средствами, если он обратится к России? Или мы должны остаться очевидцами гражданской войны в Персии, принимая меры для защиты наших интересов, и признать шахом того из братьев, который одолеет других? Или, извлекая выгоду из этих ссор, под предлогом сохранения спокойствия в Транскаспии занять некоторые важные пункты в Хорасане и затем предложить защиту тому претенденту на трон, кто согласится заключить соглашение с Россией по демаркации новой границы Транскаспийской провинции.

Многие из его предложений были приняты русским правительством. Проблема преемственности не возникала вплоть до 1896 г., когда Насреддин-шах был застрелен последователем Джамаль эд-Дина Асадабади (Афгани).

Беспорядки, предсказанные Дондуковым-Корсаковым, не произошли. В течение предыдущего десятилетия центральное правительство приобрело достаточный контроль над Хорасаном, чтобы предотвратить серьезные вспышки. Не произошло никакой борьбы за трон между сыновьями Насреддина. По этим пунктам Дондуков-Корсаков показал себя плохим пророком. Но его рекомендации в отношении Хорасана и распространения русского влияния внутри Ирана были осуществлены. Многие мусульманские религиозные руководители были завербованы и стали русскими агентами, проводя особенно эффективную пропаганду в Мешхеде, местоположении святыни имама Резы, величайшего святого Персии^[7].

Одновременно антишиитская пропаганда проводилась русскими агентами среди туркмен, белуджей и других суннитских племен Хорасана и Сеистана, для которых была важна поддержка России в случае гражданской войны в Иране. Лорд Керзон, проницательный и хорошо осведомленный обозреватель, писал после своего посещения этой территории: «По всей окружности Хорасана, от северо-запада до юго-востока, возникает непрерывная цепь пунктов, в которых русское вмешательство, влияние или интрига активно продвигаются вперед; трудами русских уверенно образуется дуга вокруг тела намеченной жертвы».

Предположения и предложения Дондукова-Корсакова были обусловлены возрастающим русским интересом и беспокойством о внутренних делах Ирана. Этим было вызвано назначение в ноябре 1886 г. князя Николая Сергеевича Долгорукова, потомка одного из выдающихся аристократических семейств России и личного друга царя, на пост посланника в Тегеране. Движимый амбициями, чувством своего превосходства и превосходства своей страны, сильной неприязнью к бюрократам вроде Гирса и Зиновьева, Долгоруков был убежден, что факел исторической миссии России на Востоке был вручен ему, чтобы он мог осветить им великие события.

Мастер дворцовых интриг, изысканный и очаровательный, когда необходимо, но невоспитанный и высокомерный по природе, Долгоруков по прибытии в Тегеран позволил себе в обращении с шахом и его министрами тон губернатора завоеванной провинции. Шах был оскорблен и напуган своевольным поведением нового посланника. Он обратился за помощью к английскому поверенному в делах Артуру Николсону.

Если бы Англия защитила его и придала ему силы сопротивляться требованиям России, он целиком и полностью перешел бы под английское руководство. Но без такой поддержки, один и лишенный помощи, он не мог противостоять русскому влиянию. Насреддин еще раз молил о союзе или гарантии, и еще раз британцы дали уклончивый ответ.

Николсон объяснил ему, что британское правительство не может бежать впереди общественного мнения, которое пока все еще не понимает значения для британских интересов целостности и независимости Персии. Английская публика, продолжал он, думает на языке торговли и прогресса, и если бы шах «открыл южный торговый путь и ввел демократические реформы», то правительство получило бы достаточную поддержку, чтобы принять обязательства для защиты Персии.

Шах был способен перевести фразы Николсона о торговле и демократических реформах на язык реальных государственных отношений. Их значение было простым: Англия могла бы оказать Персии поддержку, если бы она распахнула свои врата для британского капитала; при этом конкретных гарантий не было.

Шах, возможно, был встревожен вниманием Николсона к Зелу ос-Солтану, который, как Николсон надеялся, мог добиться для Англии права строить железную дорогу на север от Персидского залива. Однажды англичане уже пробовали перехитрить шаха. Рональд Томсон и Е.С. Кросс потерпели неудачу, когда попытались использовать Зела ос-Солтана, чтобы открыть навигацию на реке Карун. В своем желании получить железнодорожную концессию Николсон допустил ту же ошибку. Зел ос-Солтан все еще хотел получить Большой крест «Звезды Индии», и Николсон решил взяться за это дело, частично из опасения, что принц, разочаровавшись в англичанах, мог обратиться к России.

В сентябре 1887 г. правительство Индии наконец решило наградить Зела ос-Солтана. Спустя несколько месяцев он был вызван в Тегеран и лишен всех должностей, кроме поста губернатора Исфахана. Человек, опираясь на которого Николсон собирался строить британскую политику в Персии, оказался достаточно умным, чтобы понять слабость своего положения: он повиновался своему отцу. Его положение было разрушено, но жизнь была спасена. Зел ос-Солтану даже удалось пережить запросы Николсона шаху о восстановлении его в прежних должностях.

Артур Николсон не был полным неудачником в качестве поверенного в делах в Тегеране, но успеха также не имел. В Лондоне понимали, что при дворе шаха необходим более сильный дипломат, который должен иметь определенное положение у себя дома. Министерство иностранных дел нашло такого человека в сэре Генри Друммонде Вольфе.

Генри Друммонд Вольф, сын храброго путешественника, который в числе первых европейцев проник в Бухару, был замечательным и ярким индивидуумом. Хорошо образованный, умный, внешне циничный, переполненный энергией, он извергал бесконечный поток коммерческих и дипломатических идей, проектов и замыслов. Сэр Генри имел связи одновременно и в Сити, и в Вестминстере. Он сделал карьеру как дипломат, заседал в палате общин, был основателем Лиги Первоцвета, среди его друзей числились Ротшильды, Юлиус Рейтер и лорд Рэндольф Черчилль. Действительно, он был (или так казалось) совершенным воплощением духа империализма, как определял Ленин. Хотя маловероятно, что он знал Маркса, Вольф твердо верил в первичность экономики. Правительство и дипломатия были только средствами достижения экономических результатов. Все же, вопреки представлению Ленина об империалисте, Вольф был одновременно ярким представителем финансового капитала и сторонником мира во всем мире. Длительная дружба с лордом Черчиллем заставила его также поверить в необходимость англорусского дружественного соглашения.

Черчилль представил Вольфа принцу Уэльскому, который наслаждался циничной откровенностью Вольфа в разговоре и его живым эпистолярным стилем.

В 1885 г. Вольф покинул парламент и вернулся на дипломатическую службу. В это время на будущего Эдуарда VII было оказано влияние в пользу улучшения отношений с Россией. В отличие от своих предшественников, Шувалова, Лобанова и Морренгейма, новый русский посол Штааль завоевал расположение принца Уэльского.

Его привлекательные манеры сделали его популярной фигурой в английском обществе, и близкие отношения с принцем устойчиво развивались на протяжении девятнадцати лет пребывания в должности посла. Роберт Морье, протеже принца, которому он был обязан назначением на должность посла в Санкт-Петербург, также склонялся к улучшению отношений с Россией. Но самым энергичным сторонником англо-русского соглашения был дальновидный Черчилль. В конце 1887 г. он и его жена-американка посетили Россию, где он на всех приемах говорил о тождестве интересов Англии и России. Это было слишком для посла Морье, который объявил Черчилля опасным человеком. Даже королева убеждала своего сына удержать его друга от выражения «столь опасных мыслей» на публике.

Когда в октябре 1887 г. Солсбери назначил Вольфа посланником в Иран, он, вероятно, знал о его русских симпатиях. Но, как указывает Р. Гривз в своем исследовании по персидской политике Солсбери, целью миссии Вольфа, как это решили в Министерстве иностранных дел, было оживление буферной политики.

Так Вольф неизбежно должен был работать против интересов России. Солсбери указал, что посланник должен сосредоточить свое внимание на целостности Персии, развитии ее ресурсов и поддержании сильного, независимого и дружественного правительства.

Особое внимание следовало уделить Вольфу северо-восточной границе Персии и вдохновить иранцев сделать все возможное по укреплению администрации и полиции приграничных округов. Он должен был также убедить шаха в необходимости развития коммуникаций между столицей и Персидским заливом, что повлекло бы открытие Каруна для навигации. Не было ни слова о том, чтобы искать взаимопонимание с Россией.

Солсбери обсудил персидский вопрос с русским послом Штаалем, предлагая, чтобы две великие державы договорились о том, что они будут уважать целостность Персии, что их соперничество в развитии торговли в Персии нецелесообразно, что полезно соглашение по железным дорогам, что нужно уладить вопрос о русско-персидской границе к востоку от Каспия. По просьбе Штааля Вольф встретился с ним 3 марта 1888 г. и узнал, что Гирс согласился с первым предложением. Вопрос о железных дорогах, считал Гирс, нужно обсуждать с шахом. Что касается русско-персидской границы – это проблема только России и Персии. Дипломат более опытный в делах с русскими понял бы сразу, что Санкт-Петербург не заинтересован в улучшении отношений. Вольф сообщил Штаалю, что получил инструкции поддерживать самые дружеские отношения с князем Долгоруковым и, насколько возможно, действовать в сотрудничестве с ним. Но русским любое отклонение англичан от обычной пассивной политики представлялось потенциальной угрозой.

Действительно, русские увидели вызов в самом назначении Вольфа, как и представители других государств в Тегеране. Французский посланник де Баллой полагал, что Вольф прибыл в Тегеран для противодействия русскому влиянию и восстановления прежней гегемонии Англии. В своих депешах Баллой неоднократно отмечал желание Вольфа добиться для Англии «исключительного» влияния в Персии. Он хотел открыть Персию для британской торговли, создавать отрасли промышленности, строить железные дороги, чтобы упрочить экономические позиции Британии до того, как парламент сочтет нужным поддержать сильную персидскую политику. Так, по мнению французской миссии, министерство иностранных дел продвигало коммерческие интересы в Персии, чтобы заставить парламент поддерживать политическую позицию правительства.

Поэтому де Баллой был абсолютно прав, приписывая политические мотивы британским попыткам развивать свою торговлю в Персии. Но экономически это было не так: не могло быть в то время больших преимуществ в инвестировании денег в Иране, когда Южная Африка, Латинская Америка, Канада и даже Соединенные Штаты были готовы поглотить огромные количества денег с той же долей риска.

Содействие решению экономических задач в Персии было неблагодарной, если не совсем невозможной задачей. В стране не было многих необходимых предпосылок экономического развития, включая стремление к развитию. В течение большей части правления Насреддина условия жизни в Персии ухудшались. Жестокое подавление бабидов в 1848–1852 гг. и систематические преследования бехаитов в последующие годы иссушили силу и предотвратили рост развивающегося городского среднего класса. Близкое сотрудничество мулл с правительством в противостоянии движению бабидов – бехаитов пошло на пользу духовенству, которое крепило свои связи с шахом и бюрократией и клеймило любого перса, осмелившегося открыть свой разум западному влиянию, как бабида.

Правительство было беззаконно и невероятно развращено. Даже критически настроенные иностранные наблюдатели либо не видели той деморализации, которая преобладала в Иране, либо не могли передать картину целиком. Керзон смягчил краски, когда он описывал правительство Персии в своей классической работе. Глубина деградации страны раскрыта полностью только в секретных дипломатических депешах, дневниках и частной переписке. Командующий Персидской казачьей бригадой полковник В.А. Косоговский, служивший в Тегеране в середине 1880–1890 гг., оставил маленькую галерею пугающих зарисовок правителей Персии^[8].

Монархические чувства или некоторая деликатность не позволили ему сказать много о новом шахе Мозаффаре эд-Дине (дневниковые записи были сделаны в 1896–1897 гг.), но о наследном принце Мохаммаде Али-мирзе Косоговский говорит: «У наследного принца слабо развиты умственные способности. Он угрюм, жаден и берет самые позорные взятки. Предаваясь неестественным порокам, он был, по словам его братьев, заражен сифилисом».

Другой наследник, третий сын шаха, Салар од-Дойлы, увлеченный враждой с шурином своего отца, фаворитом и военным министром Фарманфармой, истошно и без тени смущения кричал, чтобы было слышно во всем дворце: «Этот pedar-sukhteh (сын сожженного отца), эта собака Фарманфарма присвоил себе все, включая военное министерство. Я, Салар од-Дойлы, а не этот жулик Фарманфарма должен быть военным министром».

Принц Фарманфарма, цель таких тирад, был назван Косоговским иезуитом. Когда шах внезапно впал в антикоррупционное настроение, Фарманфарма, известный разграблением целых провинций, прикинулся честным, «хотя никогда не упускал шанса ухватить везде, где возможно… И сам Шах… спокойно продавал батальоны от одного командира другому за две или три тысячи туманов».

«Камран-мирза Наджиб ос-Салтане, – писал Косоговский, – не имеет ни совести, ни сердца, ни чувства благодарности и, подобно истинному каджару и восточному деспоту, является трусливым и подлым в беде и, наоборот, бессердечным и вероломным, будучи в силе». Его старший брат Мас'уд-мирза Зел ос-Солтан был порочным, бессовестным тираном. Рональд Томсон, обхаживавший его по долгу службы, описал, как принц, «ожидая роста цены на зерно, скупил по номинальным ценам большое количество зерна. Когда голод, который, как он надеялся, принесет ему необычайно высокую прибыль, не наступил, то Его Императорское Высочество постарался продать это зерно по принудительно высоким ценам». Вспыхнули беспорядки, и они были подавлены только с помощью двух войсковых полков.

Из столицы разложение распространялось в провинции. Жизнь и имущество нигде не были в безопасности. Духовенство было столь же беззаконно, как правительственные чиновники. Имам Джом'э из Исфахана приказал убить двух видных бехаитов-купцов, чтобы избежать выплаты им своего долга. Главный мулла Ардебиля терроризировал город до такой степени, что жители просили английского генерального консула в Реште спасти их от бича. Перечень надувательств, пыток, преступлений и извращений мог быть бесконечно продолжен.

В таких условиях было невозможно продвигать экономическое развитие страны. Немедленно по прибытии в Тегеран в апреле 1888 г. Вольф, чей оптимизм был безграничен, изобрел средство для реформирования системы. «Мои первые усилия, – писал он в своих мемуарах, – были направлены к стимулированию Шаха выпустить воззвание, защищающее права и собственность его подданных».

Шах, предвкушая преимущества, которые он приобретет, и надеясь на получение британской гарантии целостности страны, опубликовал воззвание, предложенное Вольфом. Оно обещало народам империи свободу и независимость в вопросах собственности. Подданные шаха отныне имели право организовывать компании и участвовать в развитии любого направления цивилизации. Сам монарх объявлял своим долгом гарантировать это право и заявил, что «никто не должен иметь право или силу покушаться на жизнь или собственность или подвергать наказанию подданных Персидского Правительства, кроме случаев исполнения религиозных и гражданских прав».

Что касается персидского народа, то воззвание могло бы не появляться. Огромное большинство городских обитателей, уже не говоря о крестьянстве, никогда не слышало об этом, а те, кто слышали, понимали его как минутный каприз шаха. Лорд Керзон отметил, что воззвание мало что изменило в провинциях. Фактически за пределами маленьких европейских колоний в больших городах это не вызвало никаких изменений. Вольф думал, что воззвание шаха о праве на собственность означало его триумф. Следующим шагом в его программе, в отличие от политического набора Солсбери и министерства иностранных дел, должно было стать достижение взаимопонимания с Россией, поэтому он начал переговоры с князем Николаем Долгоруковым, который не проявил никакого интереса к неформальным беседам. Если Англия имеет серьезные намерения, пусть Вольф изложит свои предложения в письменной форме, чтобы они могли бы служить основанием для переговоров. После обмена множеством телеграмм с Солсбери Вольф написал Долгорукову конфиденциальное послание: «Это было личной инициативой с моей стороны и не должно компрометировать Правительство Ее Величества».

Вольф предложил Долгорукову отказ от прежнего англо-русского соперничества и новый подход к персидской проблеме, который создал бы преимущества для обоих правительств. Целью Вольфа было «цивилизовать» Персию.

«Мне кажется, – писал он, – что, содействуя процветанию страны и помогая в развитии ее ресурсов, два соседа могут иметь между своими границами нейтральную территорию, которая получала бы пользу от их поддержки и благотворного влияния».

Долгоруков был бы слеп, если бы не увидел, какова была стратегия Вольфа. В длительном поединке на Ближнем Востоке Англия хотела попробовать новое оружие. То, что Англия была мировым лидером в промышленности, торговле и банковском деле, а Россия шаталась на краю неплатежеспособности, было хорошо известно Вольфу. Новая политика позволила бы выдворить Россию из Ирана. Долгоруков прочел послание, поблагодарил англичанина и отметил, «что основное затруднение на пути к соглашению заключается в следующем: там, где британская торговля процветала, русская торговля терпела неудачу».

Обмен письмами и беседы с Долгоруковым не мешали Вольфу выполнять большое количество конкретных заданий, среди которых открытие реки Карун было самым срочным. Его особенно привлекло богатство Хузестана, закрытым торговым путем которого был Карун. Он подлакировал поэтическое описание изобилия в провинции.

Табак, рис, финики, зерно, особенно ячмень, хлопок, индиго, опиум – все могло расти там. Сахар был в изобилии. Производились тик и грубые шерстяные ткани.

Также производились керосин и асфальт, имелись следы проведения ирригационных работ. Хузестан, при небольшом попечении, мог стать вторым Египтом.

Вольф нашел влиятельного сторонника в новом фаворите шаха, мирзе Али Асгар-хане Амин ос-Солтане. Он был внук грузина, захваченного иранцами во время похода Ага Мохаммед-хана в 1795 г. Грузинский пленник был подарен Казем-хану Каджару, и в его хозяйстве он остался слугой до конца жизни хозяина. Приняв ислам, Зал-хан (мусульманское имя грузина), женился на женщине из Исфахана и обзавелся семьей. Когда Казем-хан умер, Зал-хан с семьей остался с дочерью хозяина. Молодая госпожа вышла замуж за Мохаммед-шаха, и Зал-хан оказался в услужении у императрицы Ирана. Когда ее сын, Насреддин-мирза, был назначен правителем Азербайджана, четыре сына Зал-хана были отправлены вести его домашнее хозяйство. Третий из них, Эбрахим, был особенно любим молодым принцем. В 1848 г. Насреддин взошел на трон. Эбрахим переехал в Тегеран и взял вторую жену из Исфахана, которая родила ему шесть сыновей и двух дочерей. Старшим из этих детей был Али Асгар, будущий фаворит и премьер-министр Насреддин-шаха.

Эбрахим не жалел ни сил, ни средств на обучение своего старшего сына. К шестнадцати годам способный и привлекательный Али Асгар в совершенстве владел персидским и арабским. Поговаривали, что его привлекала жизнь дервиша, поэзия и учение суфизма, но отец, ставший важным придворным чиновником и носивший титул Амин ос-Солтан (доверенное лицо шаха), уговорил его пойти на службу к шаху. Когда ага Эбрахим умер в 1883 г., Насреддин-шах даровал титул отца мирзе Али Асгар-хану. После того его взлет был быстр.

В 1884 г. он участвовал в тайных переговорах с английской миссией, где считался другом Британии. Он был в доверительных отношениях с Артуром Николсоном и помогал ему в его деятельности против русского посланника А.А. Мельникова. Ко времени прибытия Вольфа в Тегеран мирза Али Асгар-хан Амин ос-Солтан был после шаха самым важным человеком в Персии.

Умный, чувствительный, воспитанный, честолюбивый, беспринципный и развращенный деньгами, Амин ос-Солтан оставался фаворитом шаха вплоть до убийства властителя в 1896 г. Яхъя-хан Мошир од-Дойлы, Кавам од-Дойлы, Амин од-Дойлы и двое сыновей шаха, Зел ос-Солтан и Наджиб ос-Салтане, были среди его врагов. Но никто не мог повредить его положению: лишение Зела ос-Солтана благосостояния в 1888 г. часто приписывалось его влиянию.

Для Вольфа было удачей получить такого союзника по вопросу о реке Карун. Он оценил достоинства Али Асгар-хана и писал, что тот был хладнокровным, талантливым и разумным человеком, который внушал уважение всем, кто его знал.

Его обвиняли в симпатиях к России; но однажды он мне сказал: «Мне необходимо удерживать равновесие между Англией и Россией. Россия имеет границу с Персией в 1200 миль, и без объявления войны она может в любое время нанести огромный урон Персии, поднимая против нее некоторые приграничные туркменские племена».

Надежды Вольфа на Амина полностью оправдались. Шах и его премьер-министр искали британской поддержки против постоянно увеличивающегося русского давления. Поведение князя Долгорукова в Тегеране было оскорбительным, но холодная непримиримость И.А. Зиновьева, директора Азиатского департамента Министерства иностранных дел, прежнего посланника в Тегеране, пугала еще больше. Персидский посланник в Вене однажды сказал князю А.В. Лобанову-Ростовскому, что английская ориентация его правительства была вызвана поведением самих русских. Персы начинали подозревать, что Россия преднамеренно пыталась принизить Персию и затруднить рост ее торговли и развития из эгоцентричных соображений превосходства. Комментируя претензию персидского дипломата, Владимир Николаевич Ламздорф, помощник Гирса в Министерстве иностранных дел, пометил в своем дневнике: «Эти соображения не являются несправедливыми, и министр (Гирс) не один раз говорил об этом, обращая внимание Зиновьева на опасную манеру запугивания и постоянных отказов на персидские запросы.

Персидскому правительству русское неудовольствие могло дорого стоить. Слова Амина ос-Солтана о возбуждении Россией туркменских племен относились к бунту, который только что был подавлен. Он был вызван, без сомнения, традиционно плохим управлением со стороны Персии. На подавление его правительство бросило войско в тринадцать тысяч человек. Правители Хорасана и Астарабада, ханы Кучана и Боджнурда неумело вели военную кампанию и украли жалованье своих солдат. Дошло до того, что полки в две тысячи человек бежали с поля боя от нескольких сотен туркмен. Бунт был подавлен с помощью предательства, когда правительству удалось посеять разногласия среди племен, а главаря мятежников Хаджи Назар-хана из племени Атабай заманили в западню и убили. Русские не сделали ни шага. Однако персидское правительство не пропустило тот факт, что туркмены были вооружены русскими винтовками.

Ради получения британской гарантии Насреддин-шах теперь соглашался открыть Карун и предоставить другие концессии. Различные детали, которые на предыдущих переговорах становились непреодолимыми препятствиями, были уничтожены. Амин ос-Солтан попросил только письменный документ как страховое обязательство против русского вторжения. 24 октября 1888 г. Вольф с одобрения своего правительства предоставил Амин ос-Солтану письменное заявление о том, что в случае нападения любой страны на Персию правительство ее величества обязуется предпринять действия для предотвращения нарушения территориальной целостности Персии.

30 октября шах издал указ об открытии Каруна для «коммерческих пароходов всех народов, без исключения». Санкт-Петербург, который получил новости об открытии Каруна прежде, чем декрет был издан, был одновременно возмущен и разочарован.

На мгновение показалось, что все прежние усилия крепко держать шаха в руках пропали даром. На полях телеграммы от русского поверенного в делах в Тегеране Поджио Александр III написал: «К сожалению, мы хорошо знаем, как Шах предался англичанам и ничего не делает без их совета».

Поднялся шум в высшем обществе и прессе. Британские интриги еще раз стали излюбленной темой русской литературы, посвященной персидскому вопросу.

Князь Долгоруков, который оказался в Санкт-Петербурге, когда это событие произошло, был уязвлен. Годом позже Гирс признается Морье, что буря по вопросу Каруна поднялась из-за того, что Россия проиграла Англии в дипломатической борьбе. Морье ответил, что это произошло из-за ошибки русского посланника, отвергшего сотрудничество с Вольфом.

Яростная реакция в русской столице не вызвала никакого отклика из Тегерана, но в Константинополе, городе с большой колонией персидских торговцев, газета «Ахтар», издаваемая на персидском языке, обвиняла Россию в попытке удержать Персию от достижения процветания и прогресса. Как в 1873 г., в выпуске «Ахтар» от 5 декабря 1888 г. было написано, что Россия не позволила английской компании построить железную дорогу между Рештом, Тегераном и Бушером. Ее «подлинной целью было удержать Персию, имеющую взаимосвязи с народами Европы, в состоянии дремоты, чтобы улучшить свое положение». По той же причине Россия запретила транзит европейских товаров через Кавказ и проводила свою политику в Персии при посредничестве Долгорукова, военного человека, несведущего в дипломатии. Далее газета отмечала, что князь Долгоруков груб, горд и честолюбив… Недавно в одной из французских газет было напечатано (весьма вероятно, при участии самого князя), что влияние Долгорукова в Персии настолько велико, что Персия рассматривается как одна из провинций России, а все внутренние дела Персии рассматриваются в кабинете князя.

«Ахтар» выражала свою веру в миролюбивые намерения царя и его министра иностранных дел Гирса. Но другие могли совершать действия против воли императора. Александр II не хотел развязывать войну против Турции, но был принужден к этому генералом Игнатьевым. Русские напрасно жалуются, что Персия изменила свою дружественную политику к России. Если бы посланник и представители России не проявили истинно деспотичное отношение к Персии, очевидно не произошло бы изменения в политике Персии к России. Персия будет стремиться поддерживать старую дружбу, но она возможна, если русские откажутся от высокомерия. Русские государственные деятели должны знать, что земля Персии – родина воинов и львов и что жителей этой благородной земли нельзя сравнивать с варварской пустыней, где обитают туркмены, лишенные духа патриотизма.

Статья в газете «Ахтар» является важной, поскольку затрагивает темы и чувства, которые станут предметом публикаций из года в год. Такая фразеология – смесь обиженности и напыщенности – станет образцом для персидских периодических изданий за границей. Что необычного в статье из газеты «Ахтар» – это проникновение в ситуацию и в значительной степени верная информация, которую она использует.

Но нельзя исключить, что статья была «вдохновлена» персидским или даже английским посольством в Константинополе.

Открытие Каруна рассматривалось всюду как большая победа Великобритании. Шах был встревожен тем, что сам сделал, и нервничал из-за возможных требований России.

Никто в Тегеране не сомневался, что русское правительство будет требовать компенсацию за преимущество, полученное его соперником на юге. Персы ожидали новых требований на обширные железнодорожные концессии.

Летом 1888 г. бельгийская компания построила узколинейную железную дорогу от Тегерана до святыни Шахзаде Абд ол-Азим. Линия длиной менее чем шесть миль была открыта 25 июня к большому восхищению шаха, который, наконец, обеспечил свою империю важным символом прогресса. Бельгийцы, которые имели в своем распоряжении большой капитал, предложили построить линию от Каспийского моря к Тегерану и на юг к Персидскому заливу. Князь Николай Сергеевич Долгоруков яростно отреагировал, угрожая оставить Персию, если правительство предоставит такую концессию. Англичане ворчали о правах Рейтера. Бельгийцы снизили свои запросы и занялись строительством трамвайной конки в Тегеране.

Долгоруков, благосклонно относившийся к идее построения русскими железной дороги в Персии, стал самым сильным защитником русских предпринимателей, выразивших готовность пуститься в рискованное предприятие. Среди них был В.П. Осипов, московский коммерсант, упомянутый в связи с его жалобой Победоносцеву на нескольких берлинских евреев, решившихся содействовать строительству железной дороги в Персии. В январе 1888 г. Осипов представил Ивану Алексеевичу Вышнеградскому, министру финансов, проект для строительства линии от Решта через Тегеран и Исфахан к Бушеру. Осипов и его московские партнеры хотели бы получить от шаха концессию на строительство железной дороги при гарантии 6 процентов дохода с их капитала. В меморандуме Гирсу Вышнеградский писал, что, по его мнению, «строительство этой железной дороги окажется важным и желательным в интересах развития русской торговли в Персии». Кроме того, «русские заводы получили бы заказы на изготовление железнодорожного оборудования для вышеназванной дороги». Однако, продолжал Вышнеградский, в интересах России дорога должна быть построена по частям, начиная с Решта.

Только после стабилизации движения на отрезке Решт – Тегеран следовало строить часть от Тегерана до Исфахана. Что касается последнего отрезка от Исфахана до Персидского залива, то к его строительству нельзя приступать прежде, чем русское промышленное и коммерческое влияние в Персии станет устойчивым благодаря железной дороге и не будет подвергаться опасности конкуренции со стороны других государств.

Персидское правительство должно гарантировать капитал, вложенный в железную дорогу, доходами таможен, а русское правительство должно принять участие в этом выгодном проекте открытием кредита для железнодорожной компании в Русском государственном банке.

Позже в том же году русскому правительству были представлены два других предложения: одно от богатого коммерсанта Лазаря Полякова, другое от вездесущего барона Рейтера. Лазарь Соломонович Поляков происходил из бедной еврейской семьи из Орши. Он проявил свои великие коммерческие таланты, будучи еще очень молодым человеком, когда сделался железнодорожным подрядчиком и стал миллионером. Богатство позволило ему преодолеть препятствия, наложенные русским правительством на своих еврейских подданных. Л.С. Поляков был одним из нескольких иудеев, кому был присвоен чин тайного советника.

Под защитой М.Х. Рейтерна, министра финансов с 1862-го по 1876 г. и сторонника политики невмешательства государства, экономика России продвигалась вперед. Быстрое развитие вело к лихорадочным спекуляциям и появлению первых промышленно-капиталистических состояний.

Лазарь Поляков и его брат Самуил вложили свои деньги в разнообразные предприятия. Лазарь был основателем Банковского дома Полякова, основателем и директором Московского и Ярославско-Костромского сельскохозяйственных банков, Орловского коммерческого банка, Южно-Русского промышленного банка, Рязанского коммерческого банка.

Он был вдохновляющей силой, стоявшей за Московской лесопромышленной компанией и Московским домостроительным обществом. Он вкладывал деньги в векселя, железные дороги, каучук и множество других предприятий.

Поляков был среди первых, кто ворвался на рынок Центральной Азии, как только Туркестан был умиротворен. Он организовывал Персидское и Центрально-Азиатское промышленное и коммерческое общества. Компания открыла спичечную фабрику в Тегеране, вложив в нее 400 тысяч рублей. Невыгодное местоположение (далеко от источников древесины для спичек), низкое качество и высокая цена, однако, сделали невозможной конкуренцию спичек Полякова с австрийским импортом. Персидское предприятие принесло ему убытки.

Учитывая его широкие деловые интересы, его склонность идти на риск и его прежние связи с Персией, Поляков неизбежно должен был присоединиться к состязанию за персидскую железную дорогу. Он, вероятно, оценил политическую ситуацию в Санкт-Петербурге после того, как Персия открыла Карун для навигации, и решил, что русское правительство будет пытаться противодействовать этому удачному ходу Англии, продвигая железные дороги в Северной Персии. В таком случае правительство могло отказаться само строить железные дороги, а предпочесть субсидировать частных строителей. Миллионы рублей правительственных субсидий потекли бы к тому, кто знал, как получить финансовую льготу.

Поляков начал с вербовки таких «китов» московского делового мира, как Рукавишников и Морозов. Н.Н. Коншин, «человек значительного общественного положения», как английский дипломат характеризовал его, согласился представлять зарождающуюся компанию в официальном мире Санкт-Петербурга. Коншин был вхож к князю Долгорукову и в различные министерства. Он провел последний проект Полякова через бюрократический лабиринт Санкт-Петербурга.

В меморандуме, представленном правительству 8 декабря 1888 г., Поляков предлагал создать исключительно русскую компанию для строительства железной дороги из Решта в Тегеран или вступить в товарищество с уже действовавшим бельгийским акционерным обществом.

Другая группа, выступившая с проектом железной дороги в Персии, состояла из Н.А. Хомякова, предводителя дворянства Смоленской губернии, барона П.Л. Корфа и С.Е. Палашковского. С технической и экономической точек зрения это была самая квалифицированная группа для строительства железной дороги.

С.Е. Палашковский был высокоодаренным инженером, показавшим свои способности при строительстве Транскаспийской дороги, и являлся одним из главных акционеров. Он имел нефтяные скважины в Баку и был автором проекта трубопровода по всей Персии для перевозки бакинской нефти к Персидскому заливу. Дешевая русская нефть в заливе, как он надеялся, вытеснит американскую нефть с Ближнего Востока и из Индии. (Этот проект не удался в 1883 г., но почти спустя двадцать лет С.Ю. Витте возродил данный замысел.) Потерпев неудачу со своим проектом трубопровода, Палашковский продал свои нефтяные скважины барону Ротшильду и посвятил себя разработке персидских железнодорожных проектов.

В отличие от других учредителей Палашковский имел техническое образование, у него были сложные проекты нескольких железных дорог^[9].

Он также имел связи во Франции, где смог получить финансовую помощь. Зиновьев не оказал Палашковскому никакой поддержки, но его партнер Хомяков имел друзей при дворе, и ему удалось заручиться одобрением царя строительства дороги от Решта до Чахбагара в Аравийском море. Партнеры вступили в предварительное соглашение с Парижским учетным банком, обещавшим выделить 300 миллионов франков. Осенью 1888 г. перспективы выглядели блестящими.

Что касается Рейтера, то он знал, что Россия рассматривает открытие реки Карун как победу Англии. Он вступил в переговоры с русским послом бароном Штаалем.

Предположив, что русское правительство хотело восстановить нарушенное равновесие, барон Рейтер предлагает построить железную дорогу от берега Каспийского моря (там, где укажет русское правительство) к Тегерану. Барон Рейтер был готов предоставить весь капитал, необходимый для этой работы, но не отказывался сотрудничать с Русским банком.

Предприимчивый барон, как видно, быстро забыл о недавно приобретенном британском патриотизме. Можно только задаваться вопросом, знал ли его друг и защитник Генри Вольф что-нибудь об этих намерениях. Долгоруков, бывший в Санкт-Петербурге во время открытия реки Карун, активно работал в пользу русской железной дороги в Персии, но встретил сильную оппозицию в Министерстве иностранных дел, особенно со стороны директора Азиатского департамента, опытного дипломата И.А. Зиновьева. Ходил слух, что Долгоруков получил миллион рублей «за разнообразные проекты», которые он будет продвигать по возвращении в Тегеран; но также говорили, что его возвращение противоречит желаниям Гирса, Зиновьева и военных руководителей. Чтобы вернуться в Персию, князь использовал личное влияние на царя. Ему удалось нанести тяжелый удар по Зиновьеву, противодействие которого он представил царю как проявление классовой ненависти. Не лучше он отозвался и о Гирсе. Он заставил Александра III поверить, что нужно только добиться от Персии компенсации за предоставление англичанам концессии на реке Карун. В этом случае князь Долгоруков вернется в Тегеран с триумфом.

Ссора Долгорукова с Зиновьевым была долгой и ожесточенной. Отпрыск старинного княжеского рода, который затмевал самих Романовых, испытывал пренебрежение к Зиновьеву, отчасти интеллектуалу, отчасти чиновнику (его отец был профессором восточных языков в Лазаревском институте), который должен был зарабатывать себе на жизнь. Все же в Санкт-Петербурге поговаривали, что князь Николай Сергеевич не был незаинтересованной стороной. Английский посол выяснил, что Долгоруков был связан с Коншиным, принадлежавшим к группе Полякова, пытавшейся получить концессию на железную дорогу в Персии.

Князь Долгоруков, по мнению Р. Морье, расценивал предоставление такой концессии русским коммерсантам как установление равновесия с открытием реки Карун как искупление своего упущения. Кроме того, поговаривали, что он не прочь соединить моральную победу для России с денежной прибылью для себя, поэтому взял на себя обязательство проталкивать этот проект и использовать свое влияние, чтобы преодолеть любые возражения, которые могут возникнуть в Тегеране или в Министерстве иностранных дел. Аристократ склонялся к интриге и запугиванию. Он не только осудил Зиновьева как красного, но и напал на князя Дондукова-Корсакова, против которого имел личное недовольство. Он сказал царю, что главнокомандующий на Кавказе предложил Вольфу, когда тот останавливался в Тифлисе на пути в Тегеран, чтобы Россия и Англия разделили Персию.

Дондуков-Корсаков, возможно, и не знал, что Долгоруков говорил у него за спиной, но Зиновьев и его руководитель Гирс были осведомлены о каждом слове, произнесенном князем. Скоро вражда вылилась на страницы газет Санкт-Петербурга.

«Санкт-Петербургские ведомости» разразились статьей, которая рассматривала всю историю русско-персидских отношений начиная с Туркманчая. Там утверждалось, что, пока Зиновьев не появился на сцене, русскими интересами пренебрегали и Англия имела полный контроль. Он восстановил русское влияние, охранял права армян, подписал соглашение по хорасанской границе и приобрел территорию Атека. Благодаря ему русские отряды регулярно снабжались во время Транскаспийской кампании. Его влияние на шаха было так велико, что министры не назначались без его санкции и одобрения.

На сцене появились русские военные инструкторы, и звезда англичан убывала над Тегераном. Назначение Долгорукова все изменило. Начиная с 1886 г. Россия перенесла ряд дипломатических поражений. Ее добрый друг

Яхъя-хан Мошир од-Дойлы был уволен с должности министра иностранных дел. Энергичный британский посланник Вольф продвигал британские предприятия и добился открытия Каруна, а Долгоруков это наблюдал.

10/22 января «Новое время», националистическая газета, близкая к придворным кругам, опубликовала ответ С. Татищева. Татищев, дипломат, ставший официальным историком, отрицал, что русское влияние было равно нулю перед назначением Зиновьева в Тегеран. Фактически, Зиновьев не привнес чего-либо значительного в отношения с персами, особенно во время туркменской кампании Скобелева. Татищев указывал далее, что Зиновьев был посланником в Тегеране в период неудачных кампаний Ломакина, Лазарева и Тер-Гукасова. Кроме того, если русское влияние в Тегеране было заложено Зиновьевым, то «сооружение, воздвигнутое им, не оказалось очень прочным, так как разрушилось к приезду князя Долгорукова».

У персов Долгоруков вызывал страх и ненависть. Мирза Махмуд-хан, персидский посланник в Санкт-Петербурге, боялся, что шах подпишет что-нибудь из того, что требует князь, если английская миссия не придет на помощь шаху. Он жаловался Морье на яростное обсуждение персидского вопроса в русской прессе и обвинял в нападках на Персию «этого негодяя Долгорукова».

При случае Махмуд-хан рассказал Морье: «Всякий раз, когда я наношу визит старой княгине (матери князя Николая Долгорукова), она угрожает мне гневом Царя, его жены и Двора, если у ее сына будут трудности в Тегеране. Мадам, отвечаю я, Шах знает мощь России, он понимает свое положение в отношении нее и будет действовать в гармонии с интересами своей страны».

Морье было ясно, что Махмуд-хан глубоко ненавидел «полишинеля», как он называл Долгорукова. Он считал, что враждебность Долгорукова к нему возникла из-за статьи, которую князь приписал его авторству, где точно определялись цели России. Он был уверен, что Долгоруков попытается подорвать его позиции в Тегеране. Морье уловил намек и написал Солсбери, что Махмуд-хан, не всегда умевший точно оценить события и свои возможности, честный и способный человек.

Одна надежда мирзы Махмуд-хана была на то, что амбиции и тщеславие Долгорукова ударят по нему и разрушат его карьеру. По этому поводу в разговоре с Морье он вспомнил одну басню: «Однажды жил в Персии человек, который зарабатывал себе на жизнь омовением мертвых тел перед похоронами. Этот человек в своем эгоистичном рвении хотел быстро разбогатеть, не заботясь о счастье других. Однажды он просил в молитве, чтобы пришла чума. Всевышний услышал его молитву и послал чуму, но первым человеком, который от нее умер, оказался он сам. Так это будет и с Долгоруковым».

Морье не знал, какая из двух политик: честолюбивые замыслы князя Долгорукова или благоразумные, хотя и несколько циничные советы Гирса и Зиновьева возобладают при дворе Александра III. Мирза Махмуд-хан, ненавидя Долгорукова, надеялся, что железные дороги будут построены, «чтобы упрочить прогресс в жизни независимой Персии и ударить рикошетом по головам их учредителей». Гирс неоднократно говорил ему, что вопрос персидских железных дорог еще изучается, но персидский посланник был убежден, что все усилия Министерства иностранных дел направлены «на откладывание в долгий ящик всего проекта» в противовес Долгорукову и его деловым партнерам.

Ни английский, ни персидский дипломаты не видели инструкции Министерства иностранных дел, написанные для Долгорукова за день до его отъезда в Тегеран. Гирс, который не хотел открыто бороться с влиятельным князем, медлил. Наконец, министр иностранных дел предписал русскому посланнику по возвращении в Тегеран «не допускать в ближайшее время предоставления железнодорожных концессий Правительством Персии». Это означало, прежде всего, прекращение всех взаимоотношений с Рейтером и предотвращение строительства любой железной дороги, которая начиналась бы в Персидском заливе.

В то время как Долгоруков боролся с Гирсом и Зиновьевым, ни Вольф, ни русская миссия не предавались праздности. С прибытием Вольфа весной 1888 г. политическая деятельность в Тегеране ускорилась и усилилась. Дюжинами соискатели концессий, среди них Джордж Рейтер, сын барона, вваливались в столицу. В декабре 1888 г. министр иностранных дел мирза Аббас-хан Кавам од-Дойлы обновил истекающую концессию, предоставленную первоначально в 1879 г. нескольким русским подданным на рыбную ловлю вдоль всей длины персидского побережья Каспия от Астара на западе к устью Атрека на востоке. Русские, или скорее русско-армянские, бизнесмены платили шаху 50 тысяч туманов в год за эту выгодную привилегию. В 1888 г. только один из партнеров, Степан Мартынович Лианозов, решил подписать новое десятилетнее соглашение. Мало кто мог предполагать, насколько прибыльным окажется дело Лианозова через несколько лет, когда он будет держать в своих руках почти мировую монополию добычи икры.

Персидское правительство, или скорее шах, получило 60 тысяч туманов – малую долю ежегодной прибыли Лианозова.

Накануне возвращения Долгорукова русская миссия потребовала уступки со стороны Персии в открытии русского генерального консульства в Мешхеде. Ахал-Хорасанское пограничное соглашение от 1881 г. предоставило России право держать своих представителей на постах вдоль персидской границы. В соответствии с этим условием русские назначили Петра Михайловича Власова, бывшего прежде консулом в Реште, в Мешхед прежде, чем персидское правительство согласилось принять его там. Шах, которому «объяснили, что он должен ратифицировать назначение», некоторое время сопротивлялся, но затем уступил и принял неизбежное.

Для русских Мешхед был ценным пунктом для получения информации. Город был большим шиитским религиозным центром, привлекавшим десятки тысяч паломников ежегодно, и располагался близко к Герату. Англичане, конечно, захотели направить своего консула в Мешхед. Как только русские туда попали, шах, фактически, предложил им уравновесить присутствие русских.

Англичане действовали с большой спешкой. Генерал C. Маклин из персидско-афганской пограничной комиссии, назначенный генеральным консулом, достиг города прежде, чем Власов, получив таким образом дипломатическое превосходство над своим русским коллегой.

Однако русские вновь достигли преимущества благодаря приобретению большой резиденции, над которой развевался флаг, размещению внушительной охраны и сопровождению консула казачьим эскортом в поездках по городу. Лорд Керзон, который лично наблюдал за этой сценой, написал, что деятельность способного русского чиновника, имеющего внушительную резиденцию и солидный персонал, значительно увеличивает русское влияние в столице. Английский политик понимал, что в «таких декорациях» можно добиться многого, не прибегая к властной настойчивости, а используя «добро пожаловать». Поэтому энергичный русский представитель в Мешхеде являет зримый символ великой державы, его действия и намерения обсуждаются на каждом восточном базаре, а его влияние становится все более зримым, подобно грозовой туче над землей.

Керзон отметил, что первоначально консульство англичан квартировало в здании, которое позволил бы себе обитатель «самого низкого чина». То, что английский генеральный консул обитал в таком убогом жилище, дискредитировало Британию. Вскоре условия изменились. Было получено лучшее здание, создана собственная охрана, состоящая из пяти индусов и семи персидских солдат.

В это время Вольф, стремясь упрочить британское влияние, решил использовать для этого почти умершую концессию Рейтера 1872 г. Наиболее реальной для возобновления ему показалась статья 20, предоставлявшая приоритет Рейтеру в открытии банка. Амин ос-Солтан и Кавам од-Дойлы согласились сотрудничать, но некоторые высшие чиновники выступили против этой идеи. Э'темад ос-Салтане, например, указал в послании шаху, что открытие Каруна предоставило равные права и возможности всем народам, которые хотели бы плавать по реке; но банковская концессия будет выражением предпочтения одной стороне в противовес другой. Правильно ли, спрашивал Э'темад ос-Салтане, отбрасывать здравую беспристрастность и отказываться от нейтралитета между двумя великими державами?

Знал Э'темад ос-Салтане или нет, но шах уже принял свое решение. Даже ярость Поджио, русского поверенного в делах, не могла остановить его на сей раз. Поджио потребовал, чтобы персидское правительство не давало концессию Юлиусу Рейтеру. Что касается его сына Джорджа, иранцы должны были «либо выслать его, либо заткнуть ему рот, если он снова рискнет говорить о своей концессии».

Чувства Поджио можно понять, если принять во внимание размах банковской концессии. Было известно, что Рейтер и Вольф принимали все меры, чтобы создать учреждение, занимающееся не только финансовыми делами, но и будет иметь монополию на эксплуатацию всех полезных ископаемых, кроме золота, серебра и драгоценных камней. 15 января 1889 г. Амин ос-Солтан написал Джозефу Рабино, агенту Рейтера, что шах одобрил организацию банком горно-промышленной компании в Иране.

13 января 1889 г. Джордж Рейтер, мирза Аббас-хан Кавам од-Дойлы и мирза Али Асгар-хан Амин ос-Солтан подписали соглашение о банковской концессии. Концессия 1872 г. была, наконец, объявлена недействительной, и взаимные требования урегулированными. Статья 1 дала Рейтеру право организовать государственный банк в Персии под названием «Шахиншахский банк Персии».

Концессия предоставлялась на шестьдесят лет. Руководство банка должно было иметь штаб-квартиру в Тегеране, отделения намечалось открыть в других персидских городах и за границей. Банк получал право вести за собственный счет или за счет третьих лиц финансовые, промышленные или коммерческие дела, которые он считал выгодными, при условии, что эти предприятия не противоречат договорам, законам, обычаям или религии страны.

Статья 2 уполномочила банк выпустить акции в Лондоне, Париже, Берлине, Тегеране, Вене и Санкт-Петербурге, на общую сумму 4 миллиона фунтов стерлингов. Банк мог начать свою работу, как только в его распоряжении будет 1 миллион фунтов стерлингов.

Статья 3 гласила: «Шахиншахский банк в качестве государственного банка имеет исключительное право выпуска банкнот на предъявителя… Эти банкноты будут приниматься всеми представителями и служащими правительства Шаха, являясь законными средствами платежа для всех финансовых операций в Персии. Но если банк не сможет оплатить стоимость одной из его банкнот, обращение банкнот будет запрещено по всей Империи, а банк будет вынужден оплатить все свои банкноты».

Более того, персидское правительство обязалось «не выпускать бумажные деньги в течение срока этой концессии, не разрешать создание другого банка или другого учреждения, обладающего подобной привилегией». В статье 5 приводилось соглашение, освобождающее банк и все его операции от налогообложения, а статья 6 определяла его посредником платежей для правительства.

Банк после начала работы был обязан предоставлять правительству шаха займы и ссуды, в которых оно могло нуждаться. Для получения этих кредитов в каждом конкретном случае персидскому правительству нужно было согласовать гарантии с банком, иначе они приходились бы на резервный фонд, образованный в банке для поддержания курса бумажных денег.

Статья 7 назначала персидскому правительству 6 процентов от ежегодной чистой прибыли банка, или 4 тысячи фунтов стерлингов, независимо от величины суммы. В статье 11 банковской концессии, как и в статье 11 первоначальной концессии Рейтера, речь шла о том, что персидское правительство передает банку на срок существующей концессии исключительное право по всей империи на разработку железной руды, меди, свинца, ртути, угля, нефти, марганца, буры и асбеста, которые принадлежат государству и которые не были ранее предоставлены другим… Все шахты, в которых банк не начнет работать в течение десяти лет со времени его формирования, будут считаться оставленными им, и государство может распорядиться ими же без консультации с банком.

Статья 13 давала Персии 16 процентов ежегодной чистой прибыли от разработки всех шахт, а в статье 15 Рейтер оставил все требования из его прежней концессии.

Вскоре после этого Шахиншахский банк Персии известил правительство, что горная компания будет создана в Лондоне с капиталом в 1 миллион фунтов стерлингов. Ей будут принадлежать 200 тысяч акций, из которых 130 тысяч обычных, а остальные привилегированные. Обыкновенная акция будет поддерживаться банком. Привилегированные акции будут предложены публике по цене в 5,5 фунта стерлингов, кроме 14 тысяч акций, которые будут предоставлены иранцам.

Язык сообщения настолько неясен, что невозможно определить, предлагались ли 14 тысяч акций бесплатно иранцам как взятка или по той же самой цене, как на лондонской бирже.

Учитывая силу русской оппозиции банковской концессии, персидское правительство готовилось к настоящему взрыву одновременно в Тегеране и Санкт-Петербурге. Мирза Махмуд-хан упомянул о соглашении Гирсу и Зиновьеву, минимизируя его значение и представляя как исключительно коммерческую операцию. Оба восприняли новости хладнокровно, хотя Зиновьев отметил, что это было очень важное известие. Персидский посланник приписывал неожиданно разумное отношение со стороны русского Министерства иностранных дел отсутствию Долгорукова, «главного инициатора волнений и беспорядка». «Махмуд-хан, – сообщал Роберт Морье, – похоже, расценил недавнее раздражение правительства России, или, точнее, окружения императора, как результат деятельности Долгоруковской клики».

Слабость русского противодействия банку была действительно удивительна. Несомненно, Санкт-Петербург полностью знал потенциальную силу банка, который имел исключительное право эмиссии и держал в своих руках монополию на разработки. Спустя двенадцать лет русский писатель назовет концессию Шахиншахского банка «всеобъемлющей» и подчеркнет тот факт, что банк был чисто британским учреждением. Он выделил статью 11 как наиболее важную, но отметил с удовлетворением, что англичане не сумели воспользоваться ее преимуществами.

Русская миссия в Тегеране проявила свое неудовольствие. Один из ее секретарей, сын министра иностранных дел России Гирса, сказал шаху, что Шахиншахский банк будет не в состоянии получить необходимый капитал. Если это произойдет в пределах указанного срока, то шах сможет отменить концессию, и Гирс требовал это сделать.

Насреддин обещал не продлевать время формирования капитала банка. Амин ос-Солтан сразу же сообщил об этом деле Вольфу.

Оба события: открытие Каруна и предоставление банковской концессии Рейтеру – произошли во время отсутствия Долгорукова в Тегеране. Его возвращение ожидалось персами со страхом, а Вольфом – с опасением, что Рейтер не получит банковскую концессию. Внезапное появление приведенного в бешенство Долгорукова, облеченного доверием царя, могло разрушить планы Вольфа. Кроме того, британский дипломат предполагал, что князь будет требовать железнодорожную концессию России в качестве «компенсации» за открытие Каруна. Пытаясь отреагировать на событие, которое еще не произошло, Вольф телеграфировал Солсбери: «Я думаю, было бы хорошо, если до приезда Долгорукова в английских газетах появились бы статьи, утверждающие, что Англия не имеет возражений по поводу железных дорог, построенных Россией, для развития ресурсов Персии. Это предотвратило бы видимость внезапного дипломатического поражения в случае предоставления концессии России».

В Министерстве иностранных дел кто-то написал на телеграмме, поверх четкого «S» Солсбери: «Если мы сделаем это перед получением концессии, русские увеличат свои требования, цель которых не получить железные дороги, а сделать вид, что их позиции восстановлены путем получения некоторой концессии, против которой мы возражаем». Затем рукой Солсбери: «Никаких действий».

Опасения Вольфа были полностью оправданны. Сразу же по прибытии Долгорукова на шаха и его министров дождем посыпались требования. В той же самой депеше, в которой Вольф извещал Лондон о возвращении Долгорукова, он сообщил, что князь уже затронул железнодорожную проблему. Шах боялся отказать и боялся предоставить требуемое. Вольф писал о действиях шаха: «Он предлагает сообщить князю Долгорукову, что не может дать эту концессию без предоставления такой же Англии с юга. Но против этого имеется секретное соглашение, нарушение которого повлекло бы за собой военные действия. Его Величество хочет немедленного совета перед встречей с князем Долгоруковым в воскресенье».

На следующий день Вольф телеграфировал, что дорога, которую Долгоруков имел в виду (одна ветка от юго-восточного угла Каспийского моря к Шахруду и Тегерану), «была бы стратегически опасна». Для того чтобы ответить на эту опасность, Вольф советовал, чтобы Англия построила две линии – от Шустера к Тегерану и от Кветты к Сеистану. Получив одобрение Солсбери, Вольф телеграфировал: «Я думаю, я мог бы предложить агенту Рейтера сразу просить о прежнем». Вольф также просил разрешения успокоить шаха, которому снова предстояла встреча с грозным Долгоруковым. «Если мы теперь вдохнем в шаха уверенность, я думаю, что мы получим много пользы. Но будет бедствием, если он подумает, что мы отказались от него или охладели».

Ответ Солсбери был спокойным и слегка скептическим: «Его Величество должен, конечно, утверждать, что не может выдать эту концессию России без того, чтобы не дать такую же Англии на юге. Если Долгоруков будет апеллировать к секретному соглашению, Шах может настаивать на том, что не может отказать англичанам без объяснения причины и поэтому должен сообщить им о соглашении. Мы могли бы тогда обсуждать этот вопрос». Телеграмма заканчивалась на философской ноте: «В прошлом многие проекты были разрушены; так может быть и с этим».

13 февраля 1889 г. Вольф и Долгоруков провели переговоры, в течение которых князь признал, что Англия заранее известила Россию о своих намерениях добиваться открытия Каруна. Однако он сказал: «Россия была раздражена не только действиями Англии, но в Персии произошли изменения, после которых России должно быть предоставлено некоторое компенсационное преимущество». Князь возложил вину за произошедшее в равной мере на политику лорда Солсбери и личное подстрекательство Вольфа, который пробовал доказать, что его действия не были направлены против России, а были попытками защитить британские коммерческие интересы.

Что касается Рейтера, банк был компенсацией за первоначальную концессию. Долгоруков ответил, что русское общественное мнение возмутилось всем ходом событий в Персии. Вольф ощутил сильное раздражение в речи князя Долгорукова, которое полностью он не мог скрыть. Без сомнения, такое чувство родилось из сознания того, что он не так непобедим, как представляли его друзья в прессе.

В середине февраля Долгоруков представил свои требования. Он заявлял о сильной привязанности к Персии и утверждал, что, хотя был русским чиновником, но желал Персии прогресса. Он получил инструкции внести предложения, которые помогут восстановить равновесие. Долгоруков требовал: 1) право кораблям заходить в лагуну Энзели (Мурдаб); 2) право пароходам проходить все реки, текущие из Персии в Каспийское море; 3) строительство Персией дороги от Энзели до Тегерана и от Ардебиля до Астары; 4) обязательство со стороны правительства Персии не предоставлять концессии на железные дороги в течение пяти лет, во время которых Россия составила бы план железнодорожного строительства, «определяя, какие дороги она будет строить сама, Персия затем сможет предоставить оставшиеся концессии другим».

Амин ос-Солтан показал требования и черновик персидского ответа Вольфу, хотя переговоры с Долгоруковым были секретными. За следующие две недели окончательная версия была подготовлена и показана Вольфу министром иностранных дел мирзой Аббас-ханом Кавам од-Дойлы. В своем заявлении Персия предоставила русским право навигации в лагуне Энзели, но предложила, чтобы сами русские построили дороги на севере. Что касается железных дорог, шах давал России четыре года для выбора линии с севера в Тегеран. В конце этого срока, или в течение срока действия концессии, предоставленной России, шах мог предоставить такую же концессию другому соискателю. Вольф сказал мирзе Аббас-хану, что Англия имеет три собственных требования:

1. Как только концессия будет предоставлена России на севере, подобная концессия должна быть дана на юге любой компании, названной правительством ее величества.

2. Не следует предоставлять концессию на юге без одобрения правительства ее величества.

3. Должна быть незамедлительно построена транспортная дорога, уже обещанная в связи с открытием Каруна от Шустера к Тегерану.

Долгоруков сильно возражал против четырехлетнего срока, предлагаемого иранцами, вместо пяти лет, о которых он просил.

Гирс был обеспокоен его «роковой страстью», но князь шел своим путем.

Персы прислали ему новое заявление, содержавшее шесть статей, последняя из которых утверждала, что русские могут строить железную дорогу везде, где сочтут нужным. Отводилось пять лет для составления проектов и ведения переговоров. В течение этих пяти лет Персия не будет предоставлять концессию другой компании.

Долгоруков торжественно телеграфировал Гирсу, что достигнут полный успех. Соратник и помощник Гирса в Министерстве иностранных дел В.Н. Ламздорф прокомментировал: «Эти телеграммы… создавали впечатление от блестящего успеха, но замечательный князь забыл выяснить, действительно ли Шах откладывает на пять лет все решения в отношении железных дорог вообще или… в конце этого срока намеревается одновременно отдать Англии исключительную концессию на все железные дороги в южной Персии… Г-н Гирс хочет выяснить у нашего Посланника в Тегеране об этом, прежде чем ответить Шаху, который, похоже, только хотел умиротворить нас уловкой, не заметить которую никак нельзя».

25 марта Долгоруков телеграфировал Зиновьеву о том, что шах вручил ему оригинал заявления, подтверждающего обещание не предоставлять железнодорожные концессии никаким компаниям, кроме русских, в течение пяти лет. Англичане, таким образом, не могли получить концессию на юге до 1894 г.

Удовлетворив требования Долгорукова, персидское правительство должно было также удовлетворить Вольфа. Это подразумевало, что России не позволят контролировать дорогу на всем протяжении от Каспийского моря к Персидскому заливу. Поскольку фактически такое обещание никогда не было дано, шах Амин ос-Солтан и Вольф совершили небольшой подлог: шах написал послание своему министру иностранных дел, из которого становилось ясно, что всякий раз, когда будет предоставляться железнодорожная концессия на севере, немедленно концессия на железную дорогу из Тегерана в Шустер или другую будет предоставлена английской компании.

Гирс и Зиновьев были правы в своих подозрениях. Долгорукову не удалось достичь своей цели. Если Россия построит железную дорогу из Бендер-Гэса к Тегерану, Англия ответит строительством линии из Бушера или Мохаммереха к Тегерану. Подобная ситуация была крайне далека от монополии, которую, как полагал князь, он добыл для своей страны.

Борьба за железные дороги не была закончена. Вольф был не в меньшей степени, чем Долгоруков, обеспокоен получением свободного доступа внутрь Персии с помощью железных дорог. Перспектива русской линии, проходящей через Хорасан, была особенно неприятна. Чтобы противостоять этой потенциальной угрозе, Вольф предложил проложить стратегическую железную дорогу из Кветты в Сеистан. Генерал Маклин, вскоре назначенный консулом в Мешхед, полагал, что железная дорога будет иметь и коммерческую цель, привозя индийские товары в Хорасан. Вольф предполагал, что «железная дорога через Белуджистан дала бы Англии такое влияние на Персию, которое нейтрализовало бы господствующее положение, достигнутое Россией посредством Транскаспийской дороги для осуществления ее замыслов по Афганистану и Туркестану». Вольф признавал, что правительству Индии трудно финансировать этот проект, но он предлагал решение: «Я думаю, что можно было бы убедить барона Рейтера построить в случае получения концессии железную дорогу, которую индийское правительство могло бы арендовать и управлять ею, используя благоприятные тарифы».

Сама мысль, что Россия может построить железную дорогу через Хорасан, заставляла содрогаться спины британских военных. Почти такой же пугающей была идея дороги от Каспийского моря к Персидскому заливу. Железная дорога с севера на юг и линия через Хорасан, как понимали в военном министерстве, обеспечат России «контроль над всем Персидским королевством и предоставят ей такое положение на Индийском океане, которое потребует увеличения британских военно-морских сил в индийских водах, что увеличит тяжелую ношу».

Генерал Брэкенбери, руководитель военной разведки, написал в министерство иностранных дел: «Хорасан – не только база для ведения серьезных действий против Индии, если когда-либо они будут предприняты, овладение им необходимо России для поддержания действий в Западном Афганистане. Это четко сформулировано в важных русских секретных документах.

Даже если мы допускаем, что рано или поздно Хорасан должен стать русской провинцией, а Герат и Северный Афганистан тоже достанутся России, желательно отодвинуть этот черный день как можно дальше. Ничто так не ускорит его приход, как строительство предложенных железных дорог, и ничто не прибавит так много к мощи России для дальнейших наступлений».

Соперничество в отношении железных дорог было прервано в начале лета 1889 г. третьим европейским турне шаха. Вольф предложил Насреддину приобрести «более обширное познание» Англии, чем он получил в 1873 г.

Под «познанием Англии» Вольф предполагал знакомство с миром бизнеса в Сити. Шах надеялся также посетить Санкт-Петербург, но, несмотря на намеки, сделанные в Тегеране и Санкт-Петербурге, приглашение не пришло. Царский гнев на Насреддина был вызван тремя телеграммами, которыми обменялись Солсбери и Вольф и которые были перехвачены русской разведкой. Телеграммы свидетельствовали, что шах консультировался с Вольфом по каждому вопросу и держал его в курсе всех переговоров с Долгоруковым. Из них Гирс, Ламздорф и Зиновьев поняли, что, очевидно, шах обещал Англии концессии на все железные дороги на юге, если Россия получит одну на севере. Александр III читает телеграммы с разъяснительными примечаниями Гирса и возвращает их с письменным комментарием: «И шах воображает, что мы примем его в Санкт-Петербурге? Его ноги не будет в Петербурге, пока он не предоставит нам все, что мы требуем».

Придворные круги действительно были очень раздражены. Князь Долгоруков, который принадлежал им намного больше, чем Министерству иностранных дел, сказал Вольфу, что «ничто не может быть улажено с персами без британского посланника. Фактически, обсуждение вопросов с персидским Правительством – то же самое, что ведение переговоров с Кабинетом Св. Джеймса». Царь говорил о двуличности Насреддина, а императрица утверждала, что королева Виктория не хочет, чтобы шах посетил Лондон, потому что «он наносит ущерб дворцам и его посещения стоят слишком дорого». Гирс парировал с необычной храбростью, что, даже если королева лично выступит против визита шаха, правительство сочтет это очень желательным. На замечание царя, что шаху следует выбрать какой-нибудь другой маршрут по Европе, Гирс ответил, что это повредит престижу России на Востоке. Александр уступил, бормоча: «Придется принять его, если он будет настаивать».

На самом деле царь был бы обеспокоен, если бы шах не включил Санкт-Петербург в план своего путешествия. Когда Долгоруков телеграфировал из Тегерана, что Вольф посоветовал шаху путешествовать в Европу через Турцию, царь написал на полях: «Какой наглый парень».

В течение длительных переговоров между Амином ос-Солтаном и Долгоруковым великий визирь передал русскому посланнику пожелание шаха провести восемь дней в Санкт-Петербурге и путешествовать со свитой из тридцати четырех лиц. Долгоруков телеграфировал домой и был извещен, что царь согласился, чтобы визит шаха продолжался в течение трех дней, а свиты в двадцать человек достаточно.

Именно персидскому посланнику в Санкт-Петербурге, при посредничестве Зиновьева, удалось решить вопрос ко взаимному удовлетворению.

Пребывание шаха в Санкт-Петербурге было отмечено холодным и насмешливым приемом. Русское общество насмехалось над персидскими манерами и потешалось над особенным французским языком Насреддин-шаха. Прошел слух, что Долгоруков, сам мастер оскорблять, был обеспокоен тем, что шах не остался в Санкт-Петербурге на больший срок и что Амин ос-Солтан не получил подарка. Персия подписала бы все, что требовала Россия, банковская концессия Рейтера была бы аннулирована.

Но русские правящие круги не захотели выплатить один миллион рублей, который надо было распределить так: 500 тысяч как дар шаху, 300 тысяч – визирю и 200 тысяч – другим лицам.

Шах получил не очень впечатляющий дар – портрет монарха в оправе из алмазов. Сначала ему хотели подарить вазу, стоившую 50 тысяч, но он получил их так много от русских царей, что его подданные смеются над теми вазами… Обе стороны расстались неудовлетворенными.

1 июля 1889 г. шах прибыл в Англию, где он был встречен намного гостеприимнее. Он был опытнее теперь, чем в свой первый визит в 1873 г. Под влиянием Вольфа он научился произносить речи, которыми восхищались прогрессивные буржуазные английские умы конца XIX в. Сам факт, что «варвар» выражал «английские» чувства, доставлял удовлетворение. Вольф, сопровождавший шаха, был горд его исполнением, как дрессировщик мог гордиться выступлением своей говорящей собаки.

Язык шаха был спокойным языком государственного деятеля. Он выразил стремление способствовать интересам Персии притоком иностранного капитала и развитием ее огромных ресурсов. С этой целью он подчеркнул, ему следует опираться на дружбу Англии и России. Он сказал, что был бы рад, если бы это могло гарантироваться постоянным соглашением. Принц Уэльский был очень сильно удивлен поведением шаха и его просвещенным общением с публикой.

Пребывание Вольфа в Тегеране, где он наблюдал на близком расстоянии действия русского империализма, послужило утверждению его во мнении, что англо-русское взаимопонимание в Персии было обязательно для защиты британских интересов. Рассматривая политику через банкноту, легко было увидеть англо-русские различия, сглаженные ради выгоды всего мира. Вольф пытался убедить себя и других в том, что цель России, состоявшая в получении доступа к Персидскому заливу, была «законна и достойна одобрения, если будет осуществлена мирным путем». Он утверждал, что не видел, «почему Англия не должна оказать помощь такому проекту».

Почему не прийти к дружественному соглашению по следующим направлениям:

1. Нейтрализация Персии.

2. Строительство, на определенных принципах, сети железных дорог.

3. Административная комиссия из трех членов, назначенных соответственно тремя заключающими договор державами.

4. Строительство, в первую очередь, дороги от Энзели до Мохаммереха.

5. Учреждение транзитных пошлин для обслуживания ссуды, гарантируемой этими тремя державами.

6. Эти пошлины будут собираться на конечных пунктах линии с согласия русского и английского консулов.

Вольф обсудил персидские дела с принцем Уэльским и нарисовал для его королевского высочества соблазнительные картины счастливой Персии, благословенной плодами «цивилизации» и невидимо разделенной на русскую и английскую экономические сферы. Принц внимательно слушал замысел Вольфа об экономическом разделе Персии на две сферы влияния: одна регулировалась бы Англией, а другая – Россией.

Они согласились, что принц Уэльский примет меры для встречи Вольфа с царем Александром III, избегнув помощи таких несимпатичных людей, как Гирс, Зиновьев и, возможно, Солсбери, который не был посвящен в небольшой план Вольфа. В начале осени 1889 г. принц встретился с царем во Фреденсбурге и заручился согласием Александра на беседу с Вольфом. Солсбери, который не был даже уведомлен, пожаловался королеве Виктории. Премьер-министр обиделся на прямое обращение к царю через его голову, хотя не был против главных принципов Вольфа. Он осуждал слишком быстрое движение и полагал, что персидская мечта Вольфа вряд ли сбудется, по крайней мере при этом поколении.

Лорд Солсбери не был единственным, кто испытывал опасения относительно «частной» дипломатии Вольфа и его намерений, касающихся Персии. Генерал Брэкенбери, руководитель департамента разведки военного министерства, убедительно доказывал, «что в интересах Великобритании задерживать всеми возможными способами строительство дорог на севере Персии». Генерал зашел так далеко, что заявил: «Не соответствует интересам и близко к измене нашей Империи потворство строительству русских железных дорог на севере Персии».

Морье, британский посол в Санкт-Петербурге, был убежден, что Вольф не понимал позицию русского правительства, его психологию, поэтому инициатива со стремлением к англо-русскому соглашению была вмешательством не в свои дела.

Во вторую неделю октября Вольф прибыл в Берлин для встречи с Александром III. Он сообщил царю о «необходимости взаимопонимания между Англией и Россией», «стремлении коммерческого сообщества повсюду к новым рынкам», наиболее важный из которых был в Персии. Вольф прочитал лекцию императору о том, что европейские правительства должны поддержать усилия своих коммерсантов. В Персии, где Россия и Англия имели преобладающее влияние, в их интересах было совместно работать, вместо соперничества за известными пределами коммерческой конкуренции.

Александр был терпелив и вежлив. Он утверждал, что «его чувства к Англии были самого дружеского характера». Если бы в Персии возникли трудности, то они исходили бы от британской стороны. Шаги, которые были сделаны для достижения взаимопонимания, вроде послания Вольфа к Долгорукову, носили частный характер.

Другое дело, если бы они исходили от английского правительства. Россия, продолжал царь, не обиделась на открытие Каруна для навигации, но позиция, которой Персия твердо придерживалась для реализации британских пожеланий, принесла вред России, поскольку задерживалось решение целого ряда вопросов, в том числе завершение дороги на Кучан, открытие Мешхедского консульства и других. Царь выразил свое стремление к пониманию с Англией на основе полной взаимности в вопросе железных дорог или других промышленных и коммерческих предприятий. «Мы не имеем никаких общих интересов в Европе, – сказал он, – наши общие интересы лежат в Азии». Поэтому он хотел установить понимание, которое позволит двум державам быть друзьями.

Теперь Вольф был готов отправиться в Санкт-Петербург и лично вести переговоры с русским правительством. Когда Морье объяснил министру иностранных дел намерения Вольфа, Гирс сделал ужасную гримасу, которую британский посол передал в письменной форме инициатору новой дипломатии, чтобы охладить его стремление к поездке. Гирс признался, что не будет обсуждать персидские реформы с «проницательным коллегой» Морье, который это предполагал ранее. Он рассказал Гирсу, как объяснил истинное положение вещей Вольфу: «Создав идею о том, что можно сделать на пути подъема Персии к более высокому уровню цивилизации, чем тот, которым она теперь обладает благодаря сотрудничеству Англии на юге и России на севере, вы полагаете, что эта идея утвердится в русском воображении, как и в вашем. Но все как раз наоборот. Россия склоняется к созданию своего собственного порядка в азиатских присоединенных территориях, используя преимущества железных дорог и всех других великих двигателей цивилизации. Она убеждена, что станет путеводной звездой для всех соседних Азиатских народов, которые должны рано или поздно устремиться к ней. Поэтому чем хуже состояние этих соседей, чем больше их нищета и упадок, тем ближе она к достижению своей цели. Поэтому персы и другие азиаты должны продолжать вариться в своем собственном соку, – это кредо, которое Россия противопоставляет нашим ясным призывам к объединенному энергичному действию».

Гирс не мог сомневаться в крайней серьезности обвинения, брошенного ему в лицо обычно дружелюбным и склонным к сотрудничеству англичанином. Сделанный Морье анализ мотивов России был необычайно проницателен. Он правильно прочитал мысли Зиновьева и других создателей персидской политики России. Конечно, Гирс отрицал, что Россия придерживается таких представлений. Он, как прежде Долгоруков, подчеркнул несправедливость соревнования, которое предлагала Англия. «Для России соревноваться с Англией в Персии только на экономическом уровне означает обречь себя на поражение», – сказал он.

За несколько дней до получения в Лондоне депеши с наблюдениями Морье Солсбери, ободренный неутомимым Вольфом, написал своему послу в Санкт-Петербурге, что последний визит шаха привел к возрастанию интереса английского коммерческого сообщества к персидской торговле. Правительство Англии хотело, чтобы материальный и политический прогресс Персии привел к улучшению отношений между Англией и Россией. Солсбери полагал, что возможно достижение общей политики, которую будут осуществлять представители двух держав. Солсбери также выразил уверенность, что существующие расхождения можно устранить при расположенности к примирению обеих сторон. Он предложил, чтобы русское правительство дало указание своему новому посланнику в Тегеране Евгению Карловичу Бютцову (Долгоруков только что был отозван) начать переговоры с Вольфом.

Гирс не был в восторге, но заявил, что он не имеет принципиальных возражений против англо-русского сотрудничества в Персии, но строительство железных дорог, столь дорогих сердцу Вольфа, требует денег. России нужно было построить дома так много железных дорог, что не хватало капитала.

Затем министр вернулся к своему любимому аргументу – неравенству в условиях соревнования между Англией и Россией в гонке, которую предложил в Персии Вольф. Англичане имели капитал, знания, ресурсы любого рода, особенно важные для быстрого развития варварских или полуцивилизованных стран. Ресурсы России в целом отставали от британских, и они были необходимы ей для собственного развития.

Что касается недавней беседы, когда Морье обвинил Гирса в предпочтении того, чтобы Персия варилась в своем собственном соку, пока не пожелает присоединиться к России, Гирс сказал, что Морье «безосновательно укорял его». Он допускал, что такие идеи «существуют в некоторых военных головах». Он, напротив, желал улучшения состояния Персии, но, «будучи там в течение долгого времени в качестве русского Посланника и досконально зная Правительство и влиятельных людей, он мало надеялся увидеть какие-то изменения как внутри, так и снаружи». Морье поддался искушению выяснить, почему в таком случае Гирс «поднял такой шум» из-за открытия Каруна. Гирс ответил, что это произошло из-за «огромного подъема общественного чувства по этому поводу и враждебности атак, которым он подвергся в связи с этой концессией».

Его откровенность была похвальна, хотя следовало объяснить термин «общественное чувство». Гирс, очевидно, говорил об империалистско-экспансионистской прослойке русского общества, которая получила значительное влияние при дворе.

Морье не разделял энтузиазма Вольфа в отношении строительства железных дорог в Персии. Его скептицизм был в значительной степени основан на понимании того, что пожелания русских военных кругов вредны для Англии, а военные (их влияние было очень сильным при дворе Александра III) защищали железнодорожное строительство в Персии, Центральной Азии и на Дальнем Востоке. Будучи проинформированным министерством иностранных дел о предполагаемом соглашении между царем и Вольфом, Морье написал: «Я не могу не опасаться, что в этом случае партия военных, имея на своей стороне Императора, одержит легкую победу над г. де Гирсом и русским Министерством иностранных дел (полагаю, что г. Зиновьев оппозиционно настроен в отношении политики железнодорожного строительства, как и его руководитель) и, хотя они могут встретить большое сопротивление со стороны Министра финансов, это сопротивление, если оно противоречит воле Императора, не приведет к успеху».

Александр III, должно быть, понял или ему доказали, что его неопределенное обязательство перед Вольфом было тактической ошибкой. Он никогда не был другом Англии. Ни его собственные представления, ни его окружение не предполагали сотрудничество с англичанами в Азии. Напротив, он и его ближайшие друзья видели в Англии главного противника России. Спустя несколько недель после его берлинской беседы с Вольфом царю передали сообщение о положении англичан в Индии, подготовленное австрийским консулом в Бомбее и полученное русским послом в Вене. Австрийский консул указал, что положение англичан в Индии было сомнительным. Реакция царя была быстрой: «Чрезвычайно интересно и поучительно для нас. Если при проверке это окажется хотя бы наполовину правдой, мы сможем полностью изменить наш тон на переговорах с Англией по азиатским делам». Ламздорф прокомментировал в своем дневнике, что царь, принявший Вольфа в Берлине, согласившись с его предложениями и выражая желание достичь понимания, теперь внезапно начал говорить об «изменении нашего тона».

Когда Морье сделал дальнейшую попытку продолжить переговоры, начатые в Берлине, Гирс выразил удивление и сказал, что император не говорил ему о каком-то соглашении по Персии.

Фактически, Гирс отрицал напрямую результаты встречи царя с Вольфом, причем сделал это так уверенно, что Морье принял это. Он решил, что Вольф, должно быть, неправильно понял Александра III, который не привык обсуждать политику с иностранцами на французском языке.

Поэтому вопрос о соглашении по Персии оказался закрыт. В Тегеране, однако, неудержимый Вольф продолжал сражаться за Трансперсидскую железную дорогу. Он был полностью убежден в преимуществе, которое такая линия принесет Англии. Проблема состояла в том, чтобы убедить русских, которые хотели извлечь намного больше выгоды, чем сами англичане. В своем послании к Солсбери Вольф пытался показать, что, если Суэцкий канал сэкономил Англии 2492 мили между Лондоном и Бомбеем, Трансперсидская железная дорога сэкономила бы России 3072 мили между Баку и Карачи. Экономия на транспортировке была бы огромной. «Процветающая торговля – залог мира, – теоретизировал Вольф, – и новый стимул для предприятий, который последует за установлением персидского маршрута и приведет к большим и благотворным результатам, не только коммерческим, но и политическим». Вольф никогда не объяснял, что именно Россия принесет в Индию. Сравнение между мнимой торговлей Баку – Карачи и вполне реальной торговлей Лондон – Бомбей было смешным, но Вольф прибегал к любым доказательствам, чтобы достичь цели. А целью было то, что Россия и Англия должны согласиться, чтобы железная дорога была бы построена международной компанией по персидской привилегии; британское, русское и персидское правительства были бы официально представлены в такой компании; железная дорога была бы объявлена нейтральной на тех же принципах, что и нейтралитет Суэцкого канала; и пошлины были бы одобрены тремя правительствами.

Русские бизнесмены не имели никакого намерения сотрудничать с Сити. Группы Полякова и Хомякова, первоначально бывшие соперниками, сближались перед лицом препятствий, которые следовало преодолеть, чтобы была построена железнодорожная линия через территорию Персии. Борис Поляков, племянник Лазаря, и Лев Рафаилович, зять Лазаря, явились в Тегеран как туристы; но шах и Амин ос-Солтан не делали тайны из их миссии и признались Вольфу, что эти два господина хотели получить концессию, а русское представительство оказало им свою поддержку.

Как только Вольф услышал о прошениях, сделанных русскими по железнодорожной концессии, то вручил Каваму од-Дойлы ноту, напоминающую персидскому правительству заверения шаха.

1. Что всякий раз, когда он будет предоставлять железнодорожную концессию где-нибудь в Персии, подобная концессия будет гарантирована английской компании на дорогу от Тегерана до Персидского залива.

2. Что ни одна концессия не будет предоставлена для железной дороги от Тегерана на юг без согласия британского представительства.

Хотя нота официально служила простым напоминанием, она содержала ясное предупреждение персидскому правительству.

Поляков и его партнеры знали, что вряд ли получат концессию без сильной поддержки своего правительства. Поэтому они приложили значительно больше усилий для победы своего дела в Санкт-Петербурге, где могли приниматься гораздо более существенные решения, чем в Тегеране. В русской столице возникла сильная группа по оказанию давления. В дополнение к клану Полякова с его огромным богатством и разветвленными деловыми интересами она включала Хомякова, Третьякова, барона Корфа, Палашковского и Коншина. При дворе их интересы защищал князь Долгоруков, а в правительстве они нашли поддержку у министра дорог Адольфа Яковлевича фон Гиббенета. Их противников было немного, но среди них был П.П. Рябушинский, ведущий московский текстильный фабрикант, который утверждал, что лучшая защита коммерческих интересов России в Персии в «элементарной монополии на бездорожность».

В правительстве противники железнодорожных проектов для Персии имели сильную поддержку в министерствах финансов и иностранных дел.

Отчаявшись найти поддержку в Министерстве иностранных дел, где Зиновьев возглавлял Азиатский департамент, группа Хомякова – Полякова потребовала специальной министерской конференции, на которой ее друзья могли сплачиваться для поддержки дела персидских железных дорог. У Гирса не было выбора, и он был вынужден согласиться на конференцию, но Зиновьев старался отложить ее, как только мог. Он подготовил детальную записку царю о том, что железные дороги в Персии будут вредить интересам России, но Гирс, более искушенный в нравах двора, разубедил его передавать ее Александру III.

Пресытившись тактикой Зиновьева, министр дорог Гиббенет пожаловался царю на промедление и слабоволие Министерства иностранных дел. Александр III был разъярен. «Ситуация становится серьезной, – внес Ламздорф в свой дневник, – и могла бы действительно ужасно закончиться».

Прямо на следующий день 30 ноября 1889 г. царь разбранил Гирса за медлительность его министерства в деле персидских железных дорог, горячо выступил против Зиновьева и сразу назначил совещание для обсуждения проблемы в целом. Он заявил, что Зиновьеву не будет разрешено принять участие. Осторожный и послушный Гирс проявил высокую степень храбрости и спорил с самодержцем о том, что руководитель Азиатского департамента и прежний посланник в Персии знал ситуацию, поэтому его не следует исключать. Наконец Александр III смягчился, и Зиновьеву разрешили участвовать.

Несмотря на сильное давление, Гирсу и Зиновьеву удалось отложить конференцию еще на два месяца. Зиновьев проповедовал, что в интересах России необходимо выступить против любого строительства железных дорог в Персии. По истечении существующего моратория на концессии следовало добиться его продления «или, путем запугивания, заставить персидское Правительство не строить никаких железных дорог»^[10].

Особое совещание по Персии было наконец созвано 16 февраля 1890 г. Оно проходило под председательством бывшего министра финансов, главы Департамента государственной экономики Государственного совета, тайного советника Абазы и включала следующих министров: иностранных дел – Гирса; военного – Ванновского; финансов – Вышнеградского; дорог – Гиббенета; начальника Генерального штаба генерал-адъютанта Обручева; помощника министра иностранных дел Влангали; директора Азиатского департамента Министерства иностранных дел Зиновьева; недавно назначенного посланником к шаху Бютцова и бывшего посланника в Персии, генерал-майора свиты его величества князя Долгорукова.

Как Гирс и предсказывал, министр финансов Иван Алексеевич Вышнеградский выступил против персидских проектов железных дорог. Он указал, что Н.А. Хомяков и другие русские капиталисты не имели средств для строительства предложенной железной дороги. Они рассчитывали на обещания директора Парижского учетного банка, но данный банк обеспечит средства, только если Россия гарантировала бы данное предприятие. Более того, чтобы персидская железная дорога приносила пользу, Россия должна была построить за правительственный счет линию от Владикавказа до временного конечного пункта строящейся персидской дороги или предоставить иностранной компании сделать это при гарантии ее инвестиции. Кроме того, французский банк настаивал, чтобы все заказы на железнодорожное оборудование были размещены по указанию французской финансовой группы, ясно показывая, что группа намеревалась получить прибыль и от заказов, поэтому не было никакой надежды, что хотя бы часть заказов будет размещена на русских заводах.

Вышнеградского поддержал военный министр генерал Петр Семенович Ванновский. Он сказал, что проблема персидской железной дороги не нова. Она возникла в 1873 г. «после того, как Шах был вынужден, из-за нашей настойчивости, отменить концессию на строительство железной дороги, которую он дал барону Рейтеру без нашего ведома». В то время была достигнута договоренность между министерствами иностранных дел и военным о том, что в целях противодействия британцам необходимо построить железную дорогу от Тифлиса до Тебриза. Стратегическое значение такой линии огромно, поэтому ее следует построить правительству России за свой собственный счет. Военный министр был против идеи железной дороги вдоль берега Каспийского моря. «Наша политика всегда определяла исключительно важный характер Каспия, – сказал он, – и поэтому любое предприятие, которое будет способствовать привлечению иностранных интересов к бассейну Каспия, должно признаваться несовместимым с нашими позициями». Министр дорог Адольф Яковлевич Гиббенет высказался в пользу проекта Хомякова, который был представлен ему в мае 1889 г. Он вошел в контакт с министерством иностранных дел, надеясь воспользоваться ожидаемым визитом шаха Персии, но дипломаты объяснили ему, что сейчас вести переговоры с шахом преждевременно.

Сторонники железных дорог полагали, что по истечении пятилетнего моратория на железнодорожные концессии Россия должна построить Трансперсидскую железную дорогу, чтобы получить контроль над индо-европейским транзитом. Кроме того, персидские железные дороги следовало связать с русскими. Нельзя было откладывать строительство персидской железной дороги, поскольку англичане воспользовались бы преимуществом и могли бы нанести тяжелый удар по позиции России в Персии.

Николай Карлович Гирс ответил, что его ведомство всегда тщательно следило за британскими интригами в Азии и противостояло им, но способ действий различался в зависимости от обстоятельств. В 1873 г. считалось желательным строительство железной дороги к Тебризу. Это не было выполнено, и все же положение России в Персии не было ослаблено. В течение последних двух или трех лет, продолжал Гирс, англичане увеличили свои враждебные действия. Британский посланник Вольф воспользовался опасениями шаха, вызванными упрочением положения России вдоль астарабадской и хорасанской границ, чтобы убедить его в том, что в целях гарантии своей безопасности он должен держаться ближе к Англии. Шах, с присущей ему робостью, принял это предложение, но Россия, со своей стороны, добилась от него обязательства не предоставлять железнодорожные концессии в течение пяти лет, за время которых она будет разрабатывать проект и искать компанию для его осуществления. Гирс требовал от совещания решить: 1) Должна ли Россия получить только концессию на дорогу к Тебризу или дальше на юг тоже? 2) «Какими средствами мы можем предотвратить строительство железных дорог в Персии англичанами?»

Александр Аггеевич Абаза примкнул к Вышнеградскому, Ванновскому и Гирсу. В 1870-х гг. ожидался разрыв с Англией относительно Центральной Азии. Это ожидание заставило подумать о Тебризской железной дороге как средстве обеспечения положения России в Персии. Теперь, когда русские владения простирались до Афганистана, русская железная дорога достигла Самарканда, стратегически положение в Персии уже не имело такого значения, как в 70-х гг. Задача России состояла в недопущении распространения англичанами своего влияния с юга на Центральную Персию. Что касается Северной Персии, то ничто не могло поколебать положения там России, и шах не мог не понимать этого.

Самым продолжительным и тщательно продуманным выступлением было выступление Ивана Алексеевича Зиновьева. Его доводы были изложены в четырех пунктах:

1. Трансперсидская железная дорога едва ли станет транзитным путем для индо-европейской транспортировки, поскольку она будет слишком долгой и медленной. Невозможно соревноваться с перевозкой грузов через Суэцкий канал.

2. Превосходство в торговле было у Англии. Из 6 640 832 тонн товаров, которые прошли через Суэцкий канал в 1888 г., 5 223 254 тонны были доставлены на британских судах. Есть сомнения в том, что Англия предпочла бы русскую железную дорогу, которую она не контролировала. Кроме того, Англия могла построить собственную Индо-Европейскую железную дорогу через Месопотамию и Малую Азию, такая линия была бы короче, чем дорога через Россию.

3. Россия не могла защитить южную часть Трансперсидской железной дороги. Англичане управляли Персидским заливом, и России пришлось бы основать там военно-морскую базу, что представляло чрезвычайно трудную проблему, которая могла иметь серьезные последствия и подлежала серьезному рассмотрению.

4. Тебризская железная дорога была важна, так как контроль над Азербайджаном мог стать существенным для следующей русско-турецкой войны. Но без соединения с Россией такая дорога не имела бы никакого значения. Вот почему лучше в настоящее время проложить шоссе из Тебриза и сосредоточить усилия на предотвращении строительства любых железных дорог в Персии.

Совещание приняло множество незначащих решений, предлагая провести предварительное исследование по проблеме строительства железной дороги через Персию, улучшить судоходство по Каспию; улучшить персидские дороги, ведущие к Каспийскому морю, чтобы они стали проходимыми для колесных транспортных средств; предпринять исследование по строительству железной дороги через Кавказский горный хребет к Тебризу.

Зиновьев одержал полную победу. Его политика, накладывающая вето на строительство железных дорог Персии, была одобрена самыми важными правительственными министерствами. Она будет сохраняться вплоть до падения шахского режима, в результате Иран остался без железных дорог более чем на поколение.

Зиновьева, конечно, не интересовали результаты его политики для Персии. Даже его коллеги по Министерству иностранных дел, сами люди не очень чувствительные или идеалистичные, не могли не заметить его открытого цинизма. Ламздорф сообщает, что однажды в беседе Зиновьев так изложил свои взгляды: «Мой малый интерес должен быть мне дороже, чем большие интересы других; на Востоке принципы не действуют, нужно руководствоваться одним противодействием». Он, Зиновьев, считал, что любая железная дорога принесла бы преимущества только иностранной торговле и вред для русской. Поэтому оставалось только пожелать Насреддин-шаху долгих лет жизни и подумать, как устроить дела так, чтобы его преемником стал наиболее гибкий из претендентов на персидский трон.

Решение, принятое русским правительством, не допускать любое железнодорожное строительство в Иране не было сразу сообщено русскому поверенному в делах в Тегеране А.Н. Шпейеру в течение некоторого времени. Будучи сторонником железнодорожного строительства, Шпейер думал о дороге, принадлежащей России и проходившей от Решта до Мохаммереха. На такой дороге Россия могла бы устанавливать фрахтовые ставки, благоприятные для ее торговли и неблагоприятные для британской.

Шпейер не жалел усилий, чтобы получить концессию для русских капиталистов, и трудился в тесном сотрудничестве с Борисом Поляковым и Львом Рафаиловичем.

Амин ос-Солтан уклонялся от проблемы как можно дольше. Но в апреле Шпейер обратился к нему с вопросом о железной дороге. Русский поверенный в делах упрекал Амина ос-Солтана за отказ Полякову и Рафаиловичу в концессии. Скоро беседа стала жаркой. Шпейер говорил в очень возбужденной манере и даже заявил, что Англия и Россия не могут существовать бок о бок в Персии. Он обвинял Амина ос-Солтана в том, что он является приверженцем англичан и ответственен за учреждение Имперского банка, который нанесет урон Персии; требовал незамедлительного предоставления концессии русским претендентам. Амин ос-Солтан ответил, что согласится при условии, что дорога будет открыта для всех национальностей без различия ставок. Шпейер сказал, что любая железная дорога в Персии должна дать России льготную таможенную пошлину в пятьдесят процентов. Он утверждал, что железные дороги в Персии должны быть русскими, или вообще не должно быть никаких железных дорог. Если шах пожелает строить их самостоятельно, капитал следует занимать в России, но не должно быть британского капитала.

Амин ос-Солтан предложил, чтобы русское правительство обсудило этот вопрос с английским министерством иностранных дел. Шах имел обязательства перед Россией на севере и Англией на юге и не мог ни одного из них нарушить. Шпейер спросил, почему так много внимания оказывалось англичанам в Персии, и заметил, что нужно вынудить их уехать из Персии. Если бы Персия прекратила все связи с Англией, Россия взяла бы шаха и его владения под свою защиту. Когда Амин ос-Солтан возразил, что Персия не нуждалась в защите от англичан, Шпейер указал, что великий визирь был известен своей английской ориентацией. Русский поверенный добавил, что, если первый министр шаха изменит свою политику и поддержит интересы России, русское правительство защитит его в любых ситуациях.

Не зная о решении своего правительства, Поляков и Рафаилович, в тесном сотрудничестве с Яхъя-ханом Моширом од-Дойлы, представили заявку шаху. Они просили: 1) о праве строить железную дорогу, 2) о монополии на производство бумаги и картона, 3) о земельном кредите, 4) о монополии на опиум, 5) о праве перегонять нефть и 6) о праве открыть страховую компанию. Шаху предлагали за это на 7 миллионов франков акций на железную дорогу и 1 миллион за другие концессии. Заявка была получена 29 апреля. На следующий день Амин ос-Солтан обедал с Вольфом и показал ему послание, адресованное Поляковым и Рафаиловичем шаху.

Великий визирь сказал Вольфу, что предложит шаху отказать в предоставлении концессий, запрошенных русскими предпринимателями.

На протяжении весны и лета 1890 г. англичане нервно ожидали итогов переговоров между Персией и Россией. Хотя Амин ос-Солтан был на стороне англичан, Лондон не был уверен, что шах устоит против русского давления, если оно будет оказано. 19 мая 1890 г. Солсбери дал указание Вольфу сопротивляться строительству железной дороги через Хорасан, хотя сам премьер-министр сомневался в эффективности такого сопротивления. Не следовало сопротивляться русской попытке проложить железную дорогу к Тегерану, но ее надо было нейтрализовать требованием предоставления англичанам аналогичной концессии.

Британские страхи постоянно увеличивались Шпейером, который громко заявлял, что русские железные дороги скоро будут построены. Немецкому посланнику Кнобелю, который сказал, что пройдет долгое время, прежде чем железные дороги будут построены, Шпейер ответил: «Вовсе нет, они будут положены сразу. Мы намереваемся провести линию от Каспийского моря к Мохаммеру или к какому-нибудь порту дальше на восток». Когда Кнобель заметил, что этот проект, вероятно, встретит возражения Англии, то Шпейер сказал: «Тогда это закончится разделом Персии между Англией и Россией».

С прибытием в Тегеран нового русского посланника Евгения Карловича Бютцова русские требования к персидскому правительству подверглись радикальной перемене. Поляков и другие искатели концессии были забыты, от шаха требовали не строить железные дороги вообще. Хотя запрещение железнодорожного строительства лишало Насреддина значительной суммы денег, новая ситуация освобождала от сложных решений. Бездействие, в конце концов, часто кажется более простым и менее опасным.

Вольф продолжал агитацию в пользу русско-британского соглашения, демонстрируя недостаток политической чувствительности: его положение в Тегеране стало ухудшаться. 12 ноября 1890 г. Бютцов и Амин ос-Солтан подписали соглашение, первая, самая важная статья которого гласила: «Персидское правительство обязуется в течение десяти лет со дня подписания этого соглашения не строить железные дороги на персидской территории, а также не предоставлять концессии на строительство железных дорог компаниям или частным лицам; по окончании срока действия стороны обсудят возможность продления соглашения».

16 ноября Ламздорф отметил в своем дневнике, что англичане были рассержены. Он предполагал, что англичане потребуют от России заключить соглашение по этой проблеме после завершения десятилетнего моратория. Гирс ликовал. Он сказал Р. Морье:

«Вы знаете, что с самого начала я выступал против железнодорожного строительства в Персии в любой форме. Чего мне стоило это сопротивление, Вы не можете себе представить. Со всех сторон мне надоедали и настаивали, чтобы персидское Правительство предоставило концессии. Теперь это уже позади, и там наступает покой и тишина».

На продолжавшиеся британские жалобы русское правительство твердо ответило, что оно намерено сохранять существующее положение.

Еще раз, как и в случае Рейтера, Фалькенгагена и других искателей концессий, схватка двух держав завела в тупик. Однако в Иране так и не наступили покой и тишина, к которым стремился Гирс.

<< Назад   Вперёд>>