В китайском лагере
   Серебряный полумесяц тихо пробирался между реявшими куда-то облаками, трепетавшими отблеском тяньцзиньских пожаров, и остановился высоко над китайским лагерем. Робкие лучи заходящего полумесяца пронизывали дрожавшую и тревожно шептавшую о чем-то прозрачную листву ракит и тополей, под которыми укрылся лагерь, и яркими пятнами освещали белые палатки солдат и темно-синие офицеров.

   По всему лагерю горели костры. Дымили и трещали походные печки, наскоро сделанные из глины и песку. В котлах кипятили чай и варили рисовую кашу для позднего ужина.

   Ночь была горячая, душная, и поэтому солдаты, скинув с себя всю одежду, сидели в одних шароварах, на циновках, вокруг костров, покуривали длинные трубки, пили чай или разбавленное теплое ячменное вино из маленьких чашек, кричали, шумели, бранились, пели гнусавым голосом заунывные песни, издевались над ихэтуанцами, из которых до сих пор ни один еще не воскрес, и проклинали забравшееся в Тяньцзинь иностранное войско, которое не было никакой возможности оттуда выбить.

   Другие солдаты молча слушали, поддакивали и чистили свои ружья. Третьи солдаты, полураздетые, подложив под себя циновки, вповалку спали под открытым небом между палатками и, разбитые от усталости после дневной пальбы и наевшись вволю рису, потрясали застывший воздух своим могучим храпом.

   Более азартные солдаты сидели кружком в своих палатках, на циновках и на одеялах, и, при свете бумажного фонаря или масляной коптевшей светильни, пытали свое счастье в кости или карты. Играли шумно, с криком, с остервенением; крепко ругались при проигрыше, ободрительно хлопали друг друга по голым, бронзовым, лоснящимся спинам, а при выигрыше, хохоча во все горло, жадно хватали чашку, наполненную медными чохами, и с удовольствием звенели монетами.

   Они были так увлечены игрой, что не обращали никакого внимания на стоны и подавленные крики, которые доносились из соседних палаток, в которых китайские доктора лечили раненых солдат. К свежей ране они прикладывали раскаленное железо, чтобы остановить кровь, протыкали рану раскаленными иголками, вправляли вывихнутые ноги и руки и раздробленные кости, накладывали пластырь и перевязывали. Промучив своего пациента, который был ни жив ни мертв от такой хирургической операции, и, стиснув зубы, обливаясь холодным потом, удерживаясь от крика, с китайским мужеством выносил эти терзания, врачи ободряли раненого и давали ему выпить ведро какой-то темной и пахучей жидкости. Одним для очищения крови давали отвар из полевых кузнечиков, а других для приобретения храбрости поили прекрасно действующим средством – желчью тигра. Через несколько дней раненый либо умирал, либо поправлялся, и тогда все солдаты дивились искусству врачей.

   Китайские солдаты



   Посредине лагеря большие бумажные промасленные фонари, повешенные на треноге, и пестрые треугольные знамена, украшенные лентами и бахромой, с нашитым иероглифом «Не», указывали, что здесь находится палатка начальника китайских войск генерала Не Шичэна.

   Эта палатка ничем не отличалась от прочих офицерских палаток. Повешенный внутри бумажный фонарик тускло освещал разложенные на земле гаоляновые циновки, стеганые одеяла, маленькую, очень жесткую, обшитую узорами подушку для головы, кованый ларец с бумагами, шашку и револьверы генерала, брошенные на циновки.

   В соседней палатке, при свете фонаря, севши на корточки, развернув кожаные расписные портфели, разведя тушь водою, на длинных листах, кистью, адъютанты спешно строчили донесения генерала в Пекин о положении дел.

   Генерал Не Шичэн был взбешен. Мрачно сдвинув брови, решительными шагами он быстро ходил перед своей палаткой. До сих пор он был сторонником порядка и спокойствия в Китае, и поэтому он отчасти был на стороне иностранцев. Он старался всеми силами не допустить боксеров до столкновения с иностранцами и хотел в корне уничтожить движение боксеров вокруг Тяньцзиня, насколько это было в его средствах. Но когда он увидел, что уже значительные иностранные отряды вторглись в Чжилийскую провинцию, угрожают Тяньцзиню и Пекину и взяли штурмом форты Таку, он почувствовал, что его родина и столица в опасности. Когда он узнал, что много воспитанников Тяньцзиньской военной школы перебито иностранцами; когда он увидел, сколько раненых солдат каждый день приносят в его лагерь, в нем закипело негодование патриота и чувство беспощадной мести.

   «Цивилизованные варвары! – думал генерал Не в ярости. – Цивилизованные лгуны, обманщики и ханжи, которые хвастаются своим миролюбием и какими-то прекрасными законами. Молодых учеников, которых они сами же обучали их наукам, они передавили как улиток! А еще они хвастаются соблюдением каких-то законов войны и просили нас подписать какой-то договор! Хорошо, что мы не подписали! Теперь мы имеем полное право не выдавать им раненых и пленных. Я прикажу перебивать их всех как черепах. Как я ненавижу этих назойливых бродяг! He объявив даже нам войны, они ворвались к нам со своими войсками без нашего разрешения и хозяйничают в нашей земле, как дома. Какой бы шум подняли иностранцы, если бы мы своими войсками стали помогать нашим китайцам за границей. А мы должны молчать, радоваться и благодарить, что они устраивают у нас порядок пушками. Вот за те пушки, которые нам продали немцы, я их действительно благодарю. Хорошие пушки! и гораздо скорее выпускают снаряды, чем русские пушки. Кажется, я у русских перебил много народу. Благодарю моего друга Воронова: хорошо обучил стрелять моих наездников! Друг! Теперь, вероятно, он также командует русским войском против меня, как я против него, если он вовремя не уехал из Тяньцзиня, как я его предупреждал. Друг!» – подумал он, и месяц осветил на его смуглом, суровом, обыкновенно самом благодушном лице презрительную улыбку. Ему вспомнились веселые русско-китайские обеды с французским шампанским, на которых он столько раз встречался с Вороновым и другими русскими.

   Китайский генерал и его свита



   «Какие храбрые солдаты эти русские! Совсем как в древности китайцы, когда они владели четырьмя странами света. Я который день бью их и никак не могу выбить с вокзала. Крепки, как яшма! Но если наше правительство не пришлет нам больше войск, то я недолго продержусь здесь. Эти иностранцы так хорошо стреляют, что я с моим отрядом и сумашедшими ихэтуанцами, которые всюду лезут и только мешают, ничего не могу поделать. Да есть ли у нас теперь правительство? Я не знаю, кого слушаться и кого признавать? Князя Дуаня? Который не понимает ничего в политике и повергнет Китай и Цинскую династию в пучину гибели. Если он сейчас же не вступит в переговоры с иностранцами, то будет поздно, и вечно жадные и голодные иностранцы снова возьмут и разграбят Пекин. Но чем больше они возьмут, тем ненасытнее и несговорчивее они станут! Я знаю их. Сперва они захотели проповедовать одну свою веру. Мы позволили. Но этого оказалось мало, и они стали проповедовать уже несколько вер, как будто у нас и своих мало. Потом они захотели торговать. Мы позволили. Сперва они хотели торговать в прибрежных городах, а теперь уже эти скорпионы лезут внутрь страны и желают строить свои железные дороги, чтобы было легче впиваться в нас. Потом их жадные и завистливые пасти потребовали от нас напрокат портов. Мы и это дали, чтобы отвязаться от назойливых москитов. Наконец, они потребуют от нас, чтобы мы им отдали в аренду сперва одну провинцию, а затем и весь Китай. Но хватит ли у них на это золота и серебра. Если же они так богдыхански богаты, то зачем же они к нам лезут? He понимаю. Или, быть может, они намерены завоевать Китай и сделать нас, свободных китайцев, своими рабами? Ну тут они, вероятно, так же подавятся, как давились все наши завоеватели. И наш старый дракон так же проглотит всех их, как он уже проглотил монголов и маньчжур. Неужели они не знают и не боятся наших летописей? Варвары! Мы никоим образом не должны допустить их до Пекина. Я буду всеми силами удерживать их в Тяньцзине, чтобы они не двинулись дальше. Может быть, тем временем у нас установится порядок и понимающее, разумное правительство. Тогда мы начнем переговоры. Иностранцы так ведь любят вести эти мирные переговоры! Они столько написали нам бумаг о мире и дружественных отношениях, о порядке, спокойствии, безопасности и о собственности, которой они никогда не уважали! Не нравятся им наши порядки и обычаи – так пусть не лезут к нам! Ведь гонят же они наших китайцев из Америки и Австралии. Отчего же мы не можем их гнать? Янгуйцзы! Хуаншан – император, по слухам, заточен на острове Лотосова озера в Пекине[77]. Ситайхоу – императрица доверилась во всем князю Дуаню и поручила ему и Дун Фусяну управление государственными делами, в которых они ни одной точки не смыслят. Князь Дуань объявил, что он не успокоится до тех пор, пока для него не будет приготовлено ложе из кожи посланников. Не думаю, чтобы это ложе было приятно и удобно. Дуань Ванъе напрасно воображает, что иностранцев будет так легко прогнать нашими новыми пушками из Германии. Я совершенно не понимаю, на что они там в Пекине рассчитывают и что они там делают. Сперва они приказывали мне уничтожать ихэтуанцев. Когда я начал уничтожать этих разбойников, из Пекина объявили мне выговор и приказали дружить с ними. Князь Дуань развел теперь в Чжили такой пожар восстания, который ничем больше не потушить. Они скоро убедятся, что я был прав, когда начал сразу избивать ихэтуанцев и жечь их деревни».

   Гул, который доносился с разных концов бодрствующего лагеря, усилился. Послышались крики, вопли и, наконец, выстрелы, заставившие генерала Не вздрогнуть.

   – Опять ихэтуань! Узнайте, что там за беспорядки! – крикнул Не таким гневным голосом, что его адъютанты, бывшие в соседней палатке, бросив тушь и бумагу, вылетели, точно гончие собаки, и понеслись в разные стороны.

   Шум становился более грозным. Выстрелы учащались. Адъютанты не успели еще вернуться, как верхом на лошади прискакал китайский офицер, в белой шапке грибом, с красной кистью и павлиньим пером, данным за отличие. Соскочив с лошади на почтительном расстоянии от генеральской палатки, он доложил, низко кланяясь:

   – Да жень! Великий господин! Ихэтуанцы снова подрались с нашими солдатами. Те и другие стали стрелять друг в друга из ружей. Уже есть несколько раненых и убитых. Офицеры сидят в своих палатках и не решаются выйти к толпе, чтобы прекратить драку, так как боятся.

   – Опять Чжань? – спросил с негодованием Не.

   – Да, Чжань объявил, что здесь в лагере он самый главный, так как он послан небом. Поэтому он подстрекает ихэтуанцев и солдат, чтобы они повиновались ему, а не тебе. Он потребовал, чтобы все добро, награбленное у христиан и иностранцев, солдаты несли прежде всего к нему.

   Лицо Не Шичэна налилось кровью. Его маленькие глаза нетерпеливо забегали.

   – Прикажи трубачам играть выступление. Пусть все ины (батальоны) строятся. Пехоту выслать вдоль насыпи железной дороги. Открыть огонь сразу из всех окопов и затем наступать на вокзал. Ихэтуанцев выслать в первый ряд. Пусть они примут первые пули и снаряды. Начать атаку по моему приказанию. Позвать мне Чжаня! Где же Чжань?

   Офицер ускакал исполнять приказание.

   Один из адъютантов прибежал впопыхах и доложил:

   – Да жень! Великий господин! Ихэтуанцы дерутся с солдатами. Чжань подговаривает ихэтуанцев не слушаться офицеров и ругает великого господина. Когда я доложил ему приказание великого господина немедленно явиться к великому господину, Чжань ответил, что здесь он сам великий господин, и если великому господину нужно видеть великого господина ихэтуанцев, то пусть великий господин сам пожалует к нему. При этом Чжань обругал маленького офицера великого господина и отправил меня назад к великому господину.

   – Возвращайся назад к этому разбойнику и скажи ему, что если он сейчас же не явится ко мне, то ко мне принесут его дурацкую голову! – закричал Не и ушел в палатку, где он надел на себя саблю и положил в карманы два револьвера.

   Китайские солдаты на стрельбах



   Чжань явился с большим кривым мечом за поясом.

   – А! Чжань! Ты пришел? – заговорил Не свирепо, выйдя из палатки.

   Не и Чжань впились друг в друга глазами, и оба, дрожа от ярости, стали друг перед другом.

   До боли сжимая рукоятку сабли, генерал Не продолжал:

   – Ну что же, Чжань? Что твой кулак? Ты хочешь быть здесь первым? Будь первым! Тебе ведь так хорошо помогает твой кулак правды и согласия… Ваши духи, чудеса, заговоры, упражнения и ладонки вас так хорошо спасают! Еще ни один ихэтуанец не погиб от дьявольской пули. Но почему же твои люди, которые не боятся пуль, не хотят идти сражаться впереди всех? Мы люди маленькие, бедные и простые. Мы боимся пуль. А вы хвастаетесь вашими чудесами и боитесь выйти в поле. Вы храбры, когда вам нужно бить своих же. Трусливые собаки! Но когда вы должны драться с иностранными солдатами, тогда ваша заячья храбрость тонет в грязной луже вашей трусости и глупости. Вы говорили, что не можете драться, потому что у вас нет ружей. Я дал вам ружья, но вы стали из них стрелять в моих же солдат и только раздражали небесных духов вашими глупыми выстрелами. Теперь ты подстрекаешь против меня твоих дураков и моих же солдат. Чего ж ты хочешь еще? Вы уже разорили всю страну, огорчили императора, сожгли пол-Тяньцзиня, довели до того, что иностранные войска взяли Таку и скоро возьмут Тяньцзинь и Пекин. Ваши чудеса принесли нам только одни несчастья! Чего же тебе еще нужно? – кричал Не и заметил, что Чжань хватается за свой меч. – А! Разбойник и бездельник! Ты хочешь убить меня?!

   Убитый китайский солдат



   В одно мгновение Не выхватил саблю из ножен и с размаху со всей силой ударил по загорелой шее Чжаня.

   Чжань упал, захрипев и тяжело стукнувшись о землю. Алая, горячая кровь забила струей.

   – Уберите эту гадину! И дайте мне воды умыться! – сказал Не, довольный меткостью и силой своего удара. Его лицо, руки и платье были обрызганы свежей кровью.

   Подбежали солдаты и унесли труп и едва державшуюся голову Чжаня.

   Офицер снова прискакал на коне и доложил:

   – Да жень! Все войска выступили из лагеря и теперь обстреливают вокзал. Импани бомбардируют Цзычжулин – французское поселение. В передние ряды наших окопов мы погнали ихэтуанцев. Сперва они не хотели идти, но я приказал по ним стрелять, и тогда они пошли. Только от них мало пользы. Они совсем не умеют стрелять, только напрасно выпускают пули в небо. У них очень много убитых и раненых.

   – Тем лучше! – ответил Не. – Чем больше их перебьют иностранцы, тем лучше. Лошадь!

   Солдаты подвели красивую белую лошадку под иностранным седлом и узорчатым китайским чепраком.

   Не одел белую шапку с красным шариком и красной бахромой, сел на коня и поскакал к окопам, чтоб повести китайцев в атаку на русских.

   Когда боксеры, бывшие в передних цепях, один за другие стали падать от дружных и убийственных залпов, гремевших с вокзала, и когда они, видя, что их огонь нисколько не останавливает неустрашимых и неуязвимых русских, побежали в смятении обратно из окопов в лагерь, – генерал Не приказал, чтобы его солдаты и полевые батареи встретили огнем спасавшихся к ним боксеров.

   Попав под перекрестный огонь русских и своих, боксеры в ужасе разбежались.

   Генерал Не приказал остановить общую атаку на вокзал, а к полудню приказал стрелкам и всем батареям прекратить огонь, пока не кончится междоусобие и предводители боксеров не будут изгнаны из лагеря и Тяньцзиня.

   Боксеры бежали в Пекин. Защищать Тяньцзинь остались только правительственные войска и добровольные дружины, которым было роздано огнестрельное оружие.



<< Назад   Вперёд>>