Военный совет
3 июня
3 июня состоялось совещание командиров иностранных отрядов и консулов под председательством полковника Анисимова и при самом деятельном участии полковника Вогака. На совещании было решено разрушить опасный участок, находившийся между французской концессией и китайским городом и, благодаря своим постройкам и переулкам, позволявший китайцам удобно в нем укрыться. Решено во что бы то ни стало удерживать в своих руках вокзал, как для охраны железнодорожного сообщения с Тонку, так и ввиду оборонительного значения вокзала. Захватив вокзал и засев за бунтами соли, наваленными на берегу, китайцы могли бы непосредственно обстреливать концессии, и тогда защитникам Тяньцзина пришлось бы отстреливаться и обороняться в самих зданиях. Решено отправить на станцию Цзюньлянчэн (Чуланчэн), находящуюся на полпути между Тонку и Тяньцзинем, одну русскую роту для связи с Тонку. Для охраны пути между Тяньцзином и Таку должен был ходить несколько раз в день вооруженный поезд. Решено всех женщин и детей европейцев, живших в Тяньцзине в количестве около 200 человек, для их безопасности отправить в Тонку. Согласно полученному приказанию адмирала Алексеева войти в связь с адмиралом Сеймуром, поручено подполковнику Самойлову сделать рекогносцировку полотна железной дороги в сторону Пекина с целью выяснить положение пути. Наконец, было постановлено взять под опеку, впредь до выяснения обстоятельств, китайскую артиллерийскую школу, находившуюся за высоким валом на берегу Пэйхо, против германской концессии. В школе обучалось около 300 молодых китайцев, которые хорошо знали артиллерийское дело и имели в своем распоряжении значительное количество новейших орудий со снарядами. Опасность от этой школы, расположенной в виду концессий, была очевидна.Согласно решению военного совещания подполковник Самойлов с сотником Григорьевым и взводом казаков поехал вдоль полотна железной дороги осматривать путь. Полотно и четыре моста хотя и были повреждены, но могли быть исправлены. Григорьев, остановившийся с казаками у первого моста через Лутайский канал, выстрелами дал знать Самойлову, чтобы он возвращался назад, так как боксеры наступают сзади и, по-видимому, хотят окружить русских. Самойлов принужден был вернуться.
Тем временем в Тяньцзине французы и немцы, привезя на русских двуколках пироксилин, разрушали опасный участок между французской концессией и китайским городом, уже давно покинутый китайцами. А наши саперы снимали со всех зданий французской концессии гаоляновые циновки, которыми были завешены от солнца окна, балконы, веранды и целые стены европейских домов с южной стороны. В домах китайских чиновников, живших также на концессии, этими циновками, укрепленными на высоких бамбуковых жердях точно тентами, были затянуты их дворы. Китайские чиновники сами приходили к Анисимову и просили его дать солдат, чтобы помочь снять циновки, которые были так опасны при ежедневных и еженощных пожарах в Тяньцзине.
Несмотря на неудачу накануне, шайка безумно храбрых ихэтуанцев решилась среди бела дня пробраться к мосту, охраняемому русскими, вероятно, с целью поджечь его. Наши моряки и артиллеристы были настороже, и одна меткая граната разогнала ихэтуанцев, но самый смелый из них взбежал на мост и упал, пронзенный пулей часового. Его тело было сброшено под мост, который он хотел сжечь.
В 10 часов вечера 3-я рота капитана Гембицкого с поручиком Воздвиженским была на поезде послана в Цзюньлянчэн на заставу. С ротою было отправлено одно французское десантное орудие с 10 матросами-французами. На платформе было укреплено одно английское морское орудие с пятью матросами-англичанами. Солдаты взяли консервов на три дня, а сухарей на пять дней[54].
Отправив редактору «Нового Края» корреспонденцию о последних событиях, я поехал ночью осмотреть город на китайской лошадке, которую с большим трудом достал мне христианин-китаец за 60 долларов. Простое английское седло в английском магазине я купил за 75 долларов. По случаю тревожного времени цены на все были высокие.
Я поехал по концессиям. На углах улиц и у официальных зданий стояли часовые различных наций, которые окликали всех проходивших и проезжавших. На вокзале стояла рота стрелков. Поле перед вокзалом молчало и точно отдыхало после вчерашнего побоища. Ни пожаров, ни красных фонарей боксеров. У моста шептались наши матросы и зорко глядели в неясную даль реки.
По набережной я поехал в китайский город. На краю французской концессии я встретил двух казаков, ехавших дозором.
– Тихо сегодня в китайском городе?
– Повсюду тихо. После вчерашней бани манзы не скоро сунутся, – ответили казаки.
Мы поехали вместе.
– Кто идет? – раздался звонкий окрик из темного угла. Это был казачий пикет из трех человек, заброшенный где-то в глухом переулке, среди развалин обгоревших китайских домов.
– Свои! Свои! – кричим мы.
– У вас спокойно?
– Так точно, все спокойно.
Едем дальше. Узкая извилистая улица, сдавленная теснящимися домиками китайцев, точно вымерла. Часть жителей уже успела бежать, а остальные, запершись за воротами и задвинув ставни, не шелохнулись. Даже собаки не лаяли, чуя недоброе. Только иногда в щели виднелись огоньки курильных палочек, поставленных перед божницею духа-покровителя.
Одна сторона улицы была ярко освещена лучами луны, но другая тем мрачнее таилась в тени. Жутко было заглядывать в эти темные ниши и углы.
– А что, может выскочить боксер из такого темного места?
– Очень просто может. Так и проколет своим длинным копьем, а потом поминай как звали.
– А ты в него из винтовки стреляй! Чего бояться! – ободрял другой казак.
Улица повернула к самой реке, откуда снова отступала. Здесь стояла японская застава – человек 15 японцев с одним офицером. Перед ними лежало на самом краю набережной свежее тело убитого китайца.
Японский офицер на ломаном английском языке объяснил, что этот боксер стрелял в них с джонки. Японцы кинулись к джонке, стоявшей у берега, нашли боксера, притащили на берег и застрелили.
С трудом произнося английские слова и облегчая их жестами, японский офицер объяснил, что он просит русских сменить его заставу, так как его солдаты стояли целый день, ничего не ели, а полковник Анисимов обещал сменить их еще вечером.
Я сказал об этом казакам, с которыми ехал.
– Понимаем. Так что мы доложим его высокоблагородию штабс-капитану Полторацкому. Их застава тут недалеко в медицинской коллегии. Понимаем, – сказали казаки и поскакали.
Я снова поехал по извилистым переулкам, угнетавшим меня своим молчанием и безлюдьем. Мне становилось страшно. В переулках ни души, ни русских, ни японских часовых.
Луна ярко освещала места недавних пожарищ: груды обожженного кирпича, тлеющие головни и брошенный поломанный домашний скарб.
Безмолвно торчавшие уродливые остовы сгоревших домов начинали пугать меня, как привидения, и мне всюду мерещились боксеры. Что, если в самом деле боксер выскочит с пикой из-за угла или из ямы? Моя лошадь храпела и тоже боялась. Казаки ускакали, а мой револьвер был далеко, в гостинице, в чемодане.
Молча и зловеще чернели пожарища, и молчала луна. Co страху я сбился с дороги и не знал, куда ехать.
Пока я обсуждал свое затруднительное положение и набирался храбрости, к моей радости, на крыше одного большого дома засверкали штыки и забелели рубашки. Это была 7-я рота Полторацкого, которая стояла заставою в китайской медицинской коллегии и с западной стороны охраняла концессию.
Часовые меня окликнули.
– Свой! Свой! Как проехать отсюда на бивак? Скажите, пожалуйста!
– А ты поезжай по этой улице все прямо, а потом сверни налево, а потом возьми направо, опять налево и как раз на бивак и выедешь.
– Благодарю! Понял.
– He стоит!
Тишина ночи была встревожена грохотом орудий, доносившимся откуда-то очень издалека. Это была бомбардировка фортов Таку.
<< Назад Вперёд>>
