Из воспоминаний Э. Лабома
Направо, ниже нас, виднелся Колоцский монастырь: большие башни придавали ему вид города. Глянцевитые черепицы его крыш, освещенные солнечными лучами, блестели сквозь густую пыль, поднятую нашей многочисленной кавалерией, и только еще сильнее заставляли выступать темные и мрачные тона, разлитые по всем окрестностям; русские, намереваясь остановить нас перед этой позицией, ужасающим образом опустошили равнину, на которой мы должны были расположиться. Еще зеленая рожь была срезана, леса вырублены, деревни сожжены — словом, нам нечего было есть, нечем кормить лошадей и негде приютиться.
Мы остановились на одном холме, между тем как центр армии усердно преследовал неприятеля и принуждал его отступать на возвышенность, где он окопался. В таком бездействии мы оставались до второго часа пополудни, когда вице-король, сопровождаемый своим штабом, поехал осматривать траншеи позиции, выбранной Кутузовым. Мы начинали объезжать строй, когда наши караульные драгуны сигнализировали о приезде императора: его имя тотчас же передалось из уст в уста, и мы остановились, ожидая его; он скоро явился в сопровождении своих главных офицеров. Стоя на возвышенности, с которой легко было увидеть лагерь русских, он долго наблюдал их позицию; потом он осмотрел окрестности и с довольным видом стал напевать какие-то незначительные слова; поговорив с вице-королем, он сел на лошадь и ускакал галопом, чтобы сговориться с командирами других корпусов армии, которые должны были содействовать атаке...
У русских около нашего крайнего правого фланга был редут, расположенный между двумя лесами над деревней Шевардино, его убийственный огонь нес ужас в наши ряды. Они устроили его для укрепления левого крыла, являвшегося слабой стороной их укрепленного лагеря. Наполеон понял это, и с этого момента вопрос был только в том, чтобы захватить этот редут; честь захвата была вверена солдатам дивизии Компана (пятой дивизии первого корпуса). Эти храбрецы, построенные в колонну для атаки, шли на деревню с такой отвагой, которая обеспечила нам успех всего предприятия. В это время князь Понятовский с нашей кавалерией на правом фланге обходил позицию; поднявшись достаточно высоко, дивизия Компана окружила редут и взяла его после часового боя. Попытавшийся вернуться неприятель был наголову разбит; наконец после десяти часов вечера он покинул соседний лес и в беспорядке бежал на большую возвышенность, чтобы соединиться с центром своей армии. Дивизия Компана, выйдя с честью из такого предприятия, поплатилась значительными потерями. Тысяча наших солдат купила своею кровью эту важную позицию, и более половины из них полегли в тех самых окопах, которые они захватили с такой славой. На другой день, делая смотр 61-му полку, наиболее пострадавшему, император спросил полковника, куда он девал один из своих батальонов. «Государь, — было ответом, — он в редуте».
Наполеон хотел обойти левое крыло русских; для предотвращения нашей атаки они поместили весь корпус Тучкова (третьего) и московское ополчение в засаду за густым кустарником, прикрывавшим их крайний левый фланг, а их корпуса — второй, четвертый, пятый и шестой — образовали сзади две линии пехоты, прикрытой флангами, соединявшими лес с главным редутом. Несмотря на это препятствие, наши стрелки возобновили бой с новым ожесточением; и, хотя день кончался, огонь с обеих сторон продолжался с тем же пылом. В то время распространился ужасный свет от нескольких подожженных направо деревень; горячность сражающихся, железо и огонь, изрыгаемые сотней пушек, несли всюду опустошение и смерть; солдаты нашего корпуса, построенные в боевом порядке, с оружием в руках встречали смертельные удары и без замешательства смыкали ряды, как только ядро уносило нескольких товарищей.
Темнота ночи ослабила перестрелку, но не уменьшила нашего пыла; каждый, не будучи уверен в наносимых им ударах, решил, что лучше сохранить силы и боевые запасы на завтра. Как только мы прекратили стрельбу, русские, расположенные амфитеатром, зажгли многочисленные огни. Яркие симметрично расположенные огни придавали этому холму почти волшебный вид и составляли сильный контраст с нашими биваками, где лишенные дров солдаты отдыхали впотьмах, слыша вокруг только стоны несчастных раненых...
Окрыленный достигнутыми успехами, Кутузов приказал двинуть резерв, чтобы попытать в последний раз счастья: императорская гвардия участвовала в этом деле. Собрав все вспомогательные войска, он атаковал наш центр, на который опирался наш правый фланг; был момент, когда мы боялись, что будем опрокинуты в этом месте и потеряем захваченный третьего дня редут. Однако первому польскому батальону после больших усилий удалось взять штурмом холм, господствующий над всей равниной; но, несмотря на поддержку батальонов, сопротивление неизмеримо большей силе было невозможно. Отброшенные с этого холма, они держались в перелеске. Император послал им приказ стойко держаться и осыпать потерянную ими позицию снарядами большого калибра. В это время генерал Дюфур защищал во главе 15-го полка легкой кавалерии высоты впереди деревни, примыкающей к одному редуту; подоспевший с остатками своей дивизии и двадцатью четырьмя пушками генерал Фриан остановил неприятельские колонны, которые в течение двух часов продержались под картечью, не смея двигаться вперед и не желая отступать. Этою их нерешительностью воспользовался Неаполитанский король и вырвал у них победу, которая, казалось, уже была в их руках; сейчас же он отдает приказ всей кавалерии заехать за редуты; корпус Латур-Мобура, бывший в резерве, последовал за нею; король приказал ему, перейдя овраг, ударить на массы русских и на их кирасирские эскадроны. Приведенные в замешательство таким смелым наступлением, они отступают и рассеиваются во все стороны.
Принц Евгений пользуется удобным моментом, летит на правый фланг и приказывает одновременно начать атаку первой, третьей и четырнадцатой дивизиям, которые все еще сражались. Построенные в боевом порядке, спокойно двинулись эти полки вперед; они уже приближались к неприятельским окопам, когда все пушки батареи стали стрелять картечью, что внесло в наши ряды опустошение и ужас. Наши солдаты сначала пришли в замешательство от этого губительного отпора; заметив это, вице-король стал ободрять их, напоминая каждому полку заслуженную им в различных обстоятельствах славу, говоря одному: «Сохраните доблесть, которая дала вам имя непобедимых», другим: «Подумайте, ведь ваша слава зависит от этого дня», потом, обратившись к 9-му линейному полку, он воскликнул с волнением: «Храбрые солдаты, вспомните, что при Ваграме вы были со мной, когда мы опрокинули центр врага!» Он настолько воспламенил их такими словами, а еще больше своим примером, что повсюду прошло радостное волнение и, двинувшись снова на редут, все поклялись честью и родиной, что ни пули; ни ядра, ни раны не заставят их ни на шаг отступить. Принц хладнокровно командовал атакой, объезжая ряды, и вел ее сам, ободряя дивизию Бруссье, в то время как генерал Нансутти во главе первой дивизии кавалерии генерала Сен-Жермена мужественно атаковал все, что было направо от редута, и очищал равнину до оврага перед одной сожженной деревней. Вместе с ним во главе шла стрелковая бригада под начальством генералов Пажоля и Шуара, опрокидывая все, что встречалось ей на пути. Она покрыла себя славой, равно как и стрелки генерала Пажоля.
Только что генерал Монбрен во главе своей кавалерии закончил свою доблестную жизнь, как принадлежащая к тому же корпусу кирасирская бригада получила приказ атаковать бывшего налево врага и идти на приступ большого редута, который обстреливал все фланги нашей кавалерии. Эта бригада под командой генерала Коленкура сейчас же бросилась на редут, и мы были поражены представившимся нам изумительным зрелищем; казалось, что вся возвышенность, господствующая над нами, обратилась в движущуюся железную гору: блеск оружия, касок и панцирей, освещенных солнечными лучами, смешивался с огнем орудий, которые, неся смерть со всех сторон, делали редут похожим на вулкан в центре армии.
Стоявшая вблизи за оврагом неприятельская пехота встретила таким ужасным залпом наших кирасир, что принудила их отступить; наша пехота заняла их место... Наши полки, выйдя из окопов, произвели страшное избиение русских, все усилия которых были направлены к тому, чтобы помешать нам захватить окопы снова. Несмотря на ужасающий огонь неприятеля, вице-король и его штаб шел впереди дивизии Бруссье, за которой следовали 7-й и 13-й легкой кавалерии, 21-й и 30-й полки. Добежав до редута, они ворвались в него через горловину и перебили артиллеристов на орудиях, которые те обслуживали. Изумленный этой атакой Кутузов сейчас же выдвинул гвардию, чтобы постараться взять обратно позицию; это была лучшая часть его кавалерии. Туда поспешили генерал Лагуссе, принявший командование после того, как был ранен граф Груши, и генералы Шастель и Думер; столкновение русских кирасир и наших драгун было ужасно. Генерал Тири и полковник де Лафорс были ранены; ожесточение боя обнаружилось, когда после отступления неприятеля поле битвы оказалось покрытым убитыми...
Внутренность редута была ужасна; трупы были навалены друг на друга, и среди них было много раненых, криков которых не было слышно; всевозможное оружие было разбросано на земле; все амбразуры разрушенных наполовину брустверов были снесены, и их можно было только различить по пушкам, но большинство последних было опрокинуто и сорвано с разбитых лафетов. Я заметил среди этого беспорядка труп русского артиллериста, у которого было три ордена в петлице, казалось, что храбрец еще дышит; в одной руке он держал обломок сабли, а другой крепко обнимал пушку, которой так хорошо послужил.
Неприятельские солдаты, занимавшие редут, предпочли погибнуть, чем сдаться; та же участь постигла бы и командовавшего ими генерала, если бы уважение перед его храбростью не спасло ему жизнь. Этот достойный воин хотел сдержать данное слово и умереть на своем посту; оставшись один, он бросился нам навстречу, чтобы погибнуть; он был бы задушен, если бы честь захвата такого пленника не остановила жестокость солдат. Вице-король ласково принял его. Принц, желая уважить храбрость и в несчастии, поручил полковнику Асселину отвести его к императору, который в течение этого памятного дня все время оставался за центром, нетерпеливо ожидая результатов горячего боя на нашем крайнем правом фланге, в котором участвовали первый корпус и поляки. Обойдя русских в этом месте, принц Экмюльский облегчил герцогу Эльхингенскому кровавую повторную атаку, сделанную третьим корпусом, чтобы опрокинуть центр неприятеля. На его левом крыле Багратион стойко выдерживал наш напор; подкрепленный гренадерскими дивизиями Строганова и Воронцова, он сперва нанес большой урон полякам; но, когда наш успех в центре был обеспечен, князь Понятовский повел новую атаку на холм, с которого раньше был отброшен; успех был полный благодаря помощи кавалерии генерала Себастиани. Подкрепив наше правое крыло вестфальцами, герцог Эльхингенский не только облегчил возобновление на момент упущенного с этой стороны наступления, но и содействовал отражению всех усилий неприятеля захватить позиции. Соединив дивизию Ледрю с дивизией генералов Морана и Жерара, этот маршал действовал одновременно с принцем Евгением; обойдя левый фланг русских, он послал вперед многочисленные батареи, которые внесли ужас в ряды неприятеля. Такая отвага укрепила за нами наконец поле битвы и дала потом герцогу Эльхингенскому славный титул князя Московского, связавший его имя с одной из наиболее достопамятных наших побед.
Внимание вице-короля сосредоточивалось на центре, когда сильное движение неприятельской кавалерии, направленное на его левый фланг, привлекло его туда. Генерал Дельзон, которому уже с утра угрожала эта кавалерия, построил свою первую бригаду в каре налево от Бородино: несколько раз ему грозила атака, но неприятель, видя, что не сможет его поколебать, напал на наш крайний левый фланг и неожиданно ударил на нашу легкую кавалерию под командой графа Орнано и на минуту привел ее в замешательство, потом напал на кроатов, которые и отразили его сильным огнем. Находившийся недалеко принц стал в середине каре, образованного 84-м полком под командой полковника Пего: он уже готовился двинуть его, когда казаки в свою очередь были отбиты и, пустившись в бегство, освободили наше левое крыло; тогда был восстановлен полный порядок.
Между тем вице-король объезжал ряды во всех направлениях, убеждая генералов и полковников честно исполнить их долг, напоминая им, что от этого дня зависит слава французов; подъезжая к каждой батарее, он велел продвигать пушки вперед, по мере того как русские отступали, и, презирая опасность, указывал артиллеристам, куда они должны целить. Посещая с ним все эти опасные места с начала битвы, его адъютант Морис Межан был ранен в бедро; лошади были убиты под самим принцем, под генералом Жифленгом и под шталмейстером Беллизоми. Стоя на бруствере большого редута и не обращая внимания на летавшие вокруг него пули, принц со своими офицерами наблюдал в амбразуры движение неприятеля...
Мы захватили два редута, но у неприятеля все еще оставался третий, расположенный на другой возвышенности, за оврагом; установив там хорошо действующие батареи, он осыпал ужасным огнем наши полки, из которых одни были в закрытых траншеях, другие — за окопами. В течение нескольких часов мы бездействовали, уверенные, что Кутузов отступает; одна артиллерия изрыгала повсюду огонь и смерть...
Хотя победа была на нашей стороне, но пушки не прекращали сильную пальбу и постоянно вырывали все новые жертвы. Под градом картечи и пуль, презирая опасность, всегда неутомимый вице-король объезжал поле битвы; огонь не утихал и вечером был настолько силен, что пришлось поставить на колено расположенный за большим редутом Привислинский легион под командой генерала Клапареда. Более часа были мы в этом мучительном положении, когда у князя Невшательского началось совещание с вице-королем, длившееся до ночи: по окончании его принц Евгений разослал различные приказания своим дивизиям и приказал прекратить огонь. Тут и неприятель стал спокойнее; он дал еще несколько залпов с промежутками, и тишина его последнего редута убедила нас, что он отступает по Можайской дороге.
Прекрасная в течение всего дня погода стала к ночи холодной и сырой; армия расположилась на поле битвы и частями разместилась по редутам, захваченным с такой славой. Это был плохой привал; корма не было ни людям, ни лошадям, а недостаток дров был очень чувствителен в эту дождливую, холодную ночь.
Французы в России.
1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев.
М., 1912. С. 119, 129-133.
<< Назад Вперёд>>
