Из воспоминаний Л. Гриуа
Прекрасное зрелище представляли наши войска в своем одушевлении. Ясное небо, лучи заходящего солнца, отражавшиеся на саблях и ружьях, увеличивали красоту его. Остальная армия следила со своих позиций задвигавшимися войсками, гордившимися тем, что им на долю выпала честь открыть «сражение; она провожала их криками одобрения. Рассуждения о способах атаки и возможных препятствиях пересыпались военными остротами. И все справедливо предполагали, что неприятель отступит перед такими войсками; должно быть, и император был убежден в этом, если попытался в такой поздний час идти на приступ против сильной позиции, которой неприятель, видимо, дорожил, да и должен был дорожить, так как взятие этого редута открывало его левый фланг. Дело скоро стало очень горячим. Кавалерия произвела ряд атак, но сражение не было еще решено, когда мы получили приказ двинуться на редут. Когда же мы подошли, он был уже взят, и мы остались на позициях до 9 часов вечера. Неприятель отступил в соседний лес. Он пытался даже отбить редут, но был отбит; все же он продолжал пальбу до полуночи, и снаряды падали на наш бивуак...
После дождливой, холодной ночи 6 сентября был прекрасный день, и мы могли обстоятельно рассмотреть неприятельский лагерь, весь освещенный ярким солнцем.
С утра я отправился на захваченный накануне редут. Множество лежавших кучами трупов свидетельствовало об энергичном сопротивлении и об усилиях наших солдат. Парапеты были во многих местах разрушены нашими пушками; русские орудия сзади были сброшены с лафетов и опрокинуты; артиллеристы, обслуживавшие их, лежали тут же мертвые. Особенно много убитых было во рвах и на внутренней стороне валов. На наружной их стороне лежали трупы французских солдат, которых во время приступа погибло еще больше, чем русских гренадер на противоположном конце вала, куда они несколько раз пытались взобраться, после того как мы заняли редут. Когда я подъехал, на редуте было несколько маршалов и командиров корпусов, между ними генерал Монбрен, который был убит на следующий день; я некоторое время разговаривал с ним.
6 сентября обе стороны наблюдали друг друга, и, хотя во многих местах наши позиции были очень близки от неприятельских, не было даже перестрелки. Готовившееся великое событие делало отдельные атаки позиций и патрулей ненужными, почти смешными, и только к вечеру открыли огонь батареи, установленные императором на позиции против правого фланга противника; пальба продолжалась часть ночи и возобновилась на рассвете. В сопровождении маршалов и генералов Наполеон проехал вдоль фронта армии, чтобы сделать последние распоряжения и указать ей на завтра арену ее славы, по его выражению.
В сущности, трудно себе представить вид нашего лагеря в эту ночь. У нас царила шумная радость, вызванная мыслью о битве, исход которой никому не казался сомнительным. Со всех сторон перекликались солдаты, слышались взрывы хохота, вызываемые веселыми рассказами самых отчаянных, слышались их комически-философские рассуждения относительно того, что может завтра случиться с каждым из них. Горизонт освещали бесчисленные огни, довольно беспорядочно разбросанные у нас, симметрично расположенные у русских вдоль укреплений; огни эти напоминали великолепную иллюминацию и настоящий праздник. Мало-помалу шум стихает, огни бледнеют, потом гаснут, и людей охватывает сон, для многих — последний.
На рассвете 7-го на пространстве обоих лагерей раздаются звуки труб и барабанов, сливающихся вскоре с канонадой установленных ночью батарей. Люди берутся за оружие, строятся, и в каждой колонне прочитывают приказ императора...
Наш корпус приближался к большому редуту. Мы построились за глубоким рвом, отделявшим нас от него. Я же перевел свою артиллерию за овраг и поставил батарею, тотчас открывшую огонь против артиллерии редутов, бывших направо и налево от нас, и против масс пехоты и кавалерии впереди. Скоро весь кавалерийский резерв собрался в этом пункте и построился несколькими рядами вправо от моих батарей. Огонь все усиливался. Пули, ядра, гранаты и картечь градом сыпались на нас со всех сторон и делали большие борозды в рядах нашей кавалерии, простоявшей несколько часов неподвижно под огнем. Равнина была покрыта ранеными, направлявшимися к перевязочным пунктам, и лошадьми без всадников, скачущими в беспорядке. Недалеко от меня был полк Вюртембергских кирасир, на который как будто всего больше сыпалось снарядов; каски и латы, сверкая, взлетали над всеми рядами. Французские стрелки, поставленные впереди, тоже сильно пострадали, в особенности от ружейных выстрелов, причем пули звенели, ударяясь об их латы. Здесь был смертельно ранен в низ живота молодой Ларибуазбер, капитан этого корпуса, сын генерала от артиллерии. Моя артиллерия тоже очень потерпела; вскоре два орудия были сдвинуты с лафетов и убито много людей и лошадей. В это время генерал Груши подъехал со своим штабом к краю оврага позади меня и велел меня позвать. Не успел я подойти к нему, как неприятель стал стрелять по нашей группе, и в несколько минут были убилы или ранены картечью многие ординарцы и штаб-офицеры; раненная пулей в грудь лошадь генерала Груши упала, придавив его; мы думали, что он убит, но он отделался сильной контузией. Одновременно был ранен в шею картечью ординарец из стрелкового полка, бывший при мне.
С той и другой стороны продолжалась сильная пальба, не приводившая к окончательным результатам, когда в 2 или 3 часа дня появился Неаполитанский король с многочисленной блестящей свитой. С самого начала сражения мы видели одного принца Евгения, но и он был около нас только минуту, потому что его отвлекало направо нападение казаков, и теперь мы были очень рады прибытию короля Мюрата. Мы были уверены, что он, прекратив убийственную, ни к чему не ведущую канонаду, которая уже ослабевала из-за недостатка снарядов, сумеет воспользоваться таким количеством войска, собранного в одном месте, и поведет открытую решительную атаку. Действительно, ознакомившись с положением и осмотрев место, на котором несколько часов теснилась наша кавалерия, он замечает, что насыпь большого редута почти снесена нашими снарядами. Он приказывает кавалерии атаковать этот редут и войско прикрытия. Тотчас все приходит в движение; многочисленная кавалерия строится в колонны; во главе идут кирасиры 2-го корпуса — это был, насколько я помню, 5-й кирасирский полк, — они переходят в галоп, опрокидывают все перед собою и, обойдя редут, устремляются на него по узкому проходу и по тем местам, где осыпавшаяся земля облегчает подъем. Тем временем вице-король со своею пехотой атакует редут справа.
Но скоро каски и сабли наших храбрых кирасир сверкают уже на редуте, огонь которого сразу прекращается. Он взят! Трудно представить, что мы почувствовали при виде этого блестящего подвига, которому нет, может быть, равного в военных летописях народов. Каждый следил глазами и хотел бы помочь руками этой кавалерии, когда она переправлялась через рвы, перескакивала через заграждения под картечью, и восторженные крики понеслись отовсюду, когда редут был взят. Эту атаку вел Коленкур, нашедший себе здесь славную смерть.
От обладания этим укреплением зависела судьба сражения. Чувствуя его значение, к нему устремились многочисленные колонны русских. Момент был важный. Мы получаем приказ наступать. Вскоре мы сталкиваемся с неприятелем. После нескольких атак он в беспорядке отступает от редута. Но успех дорого стоил нам, и мы потеряли здесь много людей...
День кончался. Я присоединился к своему корпусу, опять вступившему в битву, так же как и моя артиллерия, вправо от редута, где мы оставались еще час после того, как стемнело. Ибо, хотя битва и была выиграна, неприятель все еще стоял против нас на сильных позициях; на нас сыпались пули и ядра. Пальба прекратилась, только когда совсем стемнело. Тогда все корпуса расположились биваками, и я провел ночь с частью своих пушек на позиции, которую мы первою взяли в это утро. Холод был очень чувствительный, у нас не было топлива и почти не было припасов, но в сознании успеха мы забывали о лишениях за рассказами о подвигах. Но усталость скоро заставила нас погрузиться в глубокий сон.
Эта битва, названная французами битвой на Москве, а русскими — Бородинской, началась в 6 часов утра и продолжалась до наступления ночи без перерыва. С обеих сторон огонь был ужасен. Обширное пространство, на котором шла битва, было во всех направлениях изрыто ядрами, и потери были громадны с обеих сторон. Русские весь день шаг за шагом отстаивали свои позиции, становясь на новую, когда не могли удерживать старой, с которой мы их оттеснили, и только среди ночи массы их начали окончательно отступать к Можайску.
Во время битвы они по обыкновению отправили нам в тыл и на фланги многочисленные отряды казаков, которые внесли беспорядок в наши обозы, оставленные в 4 верстах от поля сражения. Даже наутро они произвели нападение на наше правое крыло неподалеку от императорской квартиры; но первый отряд, взявшийся за оружие, прогнал их к их армии.
Я уверен, что если бы использовано было одушевление войск, если бы движения их были целесообразны и атаки единодушны, сражение вышло бы решительное и русская армия была бы уничтожена. И такого успеха можно было добиться в 9 часов утра, после взятия большого редута. Общий натиск на русскую армию, поколебленную этим блестящим успехом, вероятно, загнал бы ее в бывший у нее с тылу лес, в котором были проложены только узкие тропинки. Но для этого было необходимо присутствие императора; он же оставался все время на одном месте правого фланга со зрительной трубою в руке и не показывался вдоль остальной цепи. Если бы он употребил те решительные приемы, которые дали ему столько побед, если бы он показался солдатам и генералам, чего бы только он не сделал с такою армией в подобный момент! Может быть, война закончилась бы на берегах Москвы. Такие мысли приходили на другой день офицерам и старым солдатам при виде количества пролитой крови: неприятель уступил нам несколько миль опустошенной страны, и надо было опять сражаться.
Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев.
М., 1912. С. 119, 133-137.
<< Назад Вперёд>>
