2. Витте как представитель «военнофеодатьного империализма»

Еще в 1894 г. Ленин со всей определенностью отмечал: «Особенно внушительным реакционным учреждением, которое сравнительно мало обращало на себя внимание наших революционеров, является отечественная бюрократия, которая de facto и правит государством российским. Пополняемая, главным образом, из разночинцев, эта бюрократия является и по источнику своего происхождения, и по назначению и характеру деятельности глубоко буржуазной, но абсолютизм и громадные политические привилегии благородных помещиков придали ей особенно вредные качества. Это постоянный флюгер, полагающий высшую свою задачу в сочетании интересов помещика и буржуа».141 И в 1903 г. Ленин не считал возможным «удивляться тому, что классовое происхождение современных политических групп в России затемняется в сильнейшей степени политическим бесправием всего народа, господством над ним замечательно организованной, идейно сплоченной, традиционно-замкнутой бюрократии»142. Также много позднее Ленин напоминал, что «классовый характер царской монархии нисколько не устраняет громадной независимости и самостоятельности царской власти и «бюрократии «, от Николая II до любого урядника».143 Ясно, что и «империалистическая» тенденция, ярким представителем которой в составе этой бюрократии был Витте, на деле никогда, конечно, не могла выступать в реальной политике в своем «чистом» виде, лишенная своего феодального прежде всего сплетения. А субъективно у Витте она всегда выступала на службе и в интересах текущего дня романовской монархии. Когда еще в 1889 г. Витте впервые появился в бюрократических кругах столицы, там отмечали, что «на вид он похож скорее на купца, чем на чиновника» и что будто он кому-то прямо сказал, «что неужели тот думает, что чины и ордена соблазнили его покинуть юг; нет не то, а то, что здесь можно нажить деньгу».144 Нет спора, когда Витте менял независимое положение полновластного распорядителя крупнейшего частного общества Юго-западных ж, д., с 60 000 ежегодного дохода, на место директора железнодорожного департамента министерства финансов с 16 000 казенного жалованья, объективно это было уже вторым крупным шансом на усиление буржуазной тенденции в политике самодержавия, если первым считать управление предшественника Витте — Вышнеградского, великого умницы и наглого биржевого игрока из подлинных разночинцев. Вышнеградский же и ввел Витте в петербургскую бюрократию, как специалиста-железнодорожника. Всего с год (1891) пробыв министром путей сообщения, Витте за смертью Вышнеградского, занял пост министра финансов и пробыл им целых 11 лет (1892–1903).

Это была, конечно, вовсе не такая уже аристократическая фигура, но и вовсе не такой уже разночинец, как его предшественник. Заглянем в его «Воспоминания»145 и увидим, что дело вовсе не в том, искренне ли Витте гордится или не гордится тем, что бабушка у него княгиня Долгорукая, или правда ли, что к нему перешел, в качестве родовой реликвии, крест якобы кн. Михаила Черниговского XIII в. Факт тот, что бабушка его, действительно, была кн. Долгорукая и что крест передавался из поколения в поколение; что незаметный служилый дворянин Юлий Витте, его отец, совершенно ассимилировался в большой родне своей жены; что Сергей (будущий министр) вместе с братьями и сестрами росли и питались влияниями среды этой родни в широкой, привольной для господ обстановке русского правящего Кавказа и крепостного дома о 84 дворовых слугах; что они помнили, как за романическую историю русские жандармы в один миг могли выдворить за пределы дома и Российской империи гувернера-француза, или как сами они безнаказанно на улице бросали грязью в своих гимназических учителей, ходивших учить их на дом. Столь же неоспоримо, что семья и Кавказ дали Витте, успевшему к университетским годам пережить материальное разорение семьи, довольно высокие связи (вроде Воронцова-Дашкова, Лорис-Меликова, ген.-губ. Одессы гр. Коцебу, или министра путей сообщения гр. В. Бобринского), к каждой из которых можно возвести непосредственно ту или иную кардинальную подробность жизненной карьеры Витте.

В столицу, а затем в бюрократическую среду Витте пришел (40 лет) отнюдь не в качестве выбившегося на поверхность своим упорством и трудом «проходимца», начавшего будто свою службу чуть ли не конторщиком мелкой железнодорожной станции.146 Он пришел туда первым теоретиком тарифного дела, автором первого «Общего устава российских ж. д.», вошедшего с некоторым шумом в русское железнодорожное законодательство, управляющим крупнейшего частного железнодорожного общества, при нем впервые развившего коммерческое движение до высокой доходности, и, как никак, одним из инициаторов «Священной дружины» и предсказателем (чуть не в глаза Александру III) технической неизбежности железнодорожной катастрофы при Борках, основательно перетряхнувшей Александра III со всей его семьей в 1888 г. В чопорный, кастовый «путейский» и вообще бюрократический мир столицы ворвалась глубоко штатская, головой стоящая выше его, самоуверенная и колючая, вполне сложившаяся и лично известная царю фигура крупного железнодорожного практика-дельца.

Барчук, считавший русский и французский языки одинаково родными, одинаково же владевший в совершенстве лошадью и «по-кавказски» и «по-кавалерийски», блестяще прошедший математический факультет в университетской атмосфере 60-х годов, и не чуждавшийся там юридических лекций, Витте был удержан роднею от профессуры — по «несовместимости» ее «с дворянством». Не будучи инженером, Витте 28–29 лет от роду, в качестве начальника движения в архаических технических условиях провел мобилизацию железной дороги и переброску войск к румынской границе в 1877–1878 гг., на свой страх удачно пустив тогда в ход «американскую» систему эксплоатации паровозов и отправку груженых поездов «пачками». Витте не переставал чувствовать себя барином, соприкасаясь по работе с целой армией подрядчиков, поставщиков, клиентов-грузоотправителей, банкиров и денежных тузов и воротил железнодорожного мира в масштабе всего богатейшего тогдашнего «юго-западного края» с Киевом в центре. Вместе с «славянофильской» идеей взятия Константинополя и туманной симпатией к «общине», от которых он уже эмпирически отделывался во второй половине 90-х годов, Витте благополучно пронес через свое «независимое» положение крупного буржуазного дельца, нутряную, еще сословную, преданность монархизму, немедленно давшую обильные свежие ростки, как только он попал в министерское положение и в личную близость к Александру III. Но еще и раньше, в Киеве, он отдавал дань своему династическому инстинкту служилого дворянина в жалком дворце полуопальной, полупомешанной великой княгини (Александры Петровны), зачастую не видя ее и все же просиживая за картами целыми вечерами с ее фаворитом-попом (лишь бы во дворце) и изредка видал там ее сыновей (Николаевичей).

Зато «железнодорожные короли» для него были «пройдохами», и он «лучше пошел бы по миру», чем низкопоклонничать перед Блиохом так, как Выпшеградский: «и не потому, что он был еврей, а потому, что вся сила этих господ заключалась в кармане». Эта присказка о евреях встречается у Витте (в воспоминаниях) не раз в виде оговорки, что де в «самом» еврействе он не усматривает ничего «дурного»: оговорки, характерной для привычного ему круга мыслей его класса. Российский дворянин был все же ему ближе и больше по душе, чем российский же буржуа, особенно, новой формации 90-х годов. В интимной беседе на вершине своей карьеры (в 1903 г.) он как-то жаловался Куропаткину, «что ему вечно приходится возиться с кучей г... (золота) кругом все запачканные руки; в каждом деле, которое он проводит, он чувствует подозрительное к нему отношение: не хочет ли что сцапать». Он противополагает: с одной стороны, «мы, русские дворяне», «которым бог дал по самому рождению нашему особые привилегии», и, с другой — «русские буржуа, которые не имеют того хорошего, того благородного, что встречается во многих русских дворянах, но зато в избытке имеют все то нехорошее, что дают излишества жизни, обесценение ценности чужого труда, а иногда и чужого сердца». Эти вторые, по мнению Витте, сравнительно с первыми, «в особенности» не заслуживают «покровительства монарха». И как российский же дворянин, Витте без внутренней ломки и труда, даже со вкусом, входит в роль «верного» и «прямого», несколько грубоватого на слова, «слуги своего государя» при Александре III, в обществе не чужаков, а и впрямь себе подобных.147

Когда понадобилось, у него оказались налицо в высшей мере все данные овладеть всеми средствами той «служебной эквилибристики», которая в сочетании с громадным практическим чутьем, лишенным и признаков какой-либо «теории», делала его непобедимым на бюрократической сцене.148 Когда он в 1893/94 г. открыл свою рискованную нашумевшую таможенную войну с Германией и одержал победу — это было практическое чутье, за которым стояла, однако же, прямая поддержка Александра III. Когда он заказывал кому-то свою знаменитую записку «о самодержавии и земстве», где собрав) все аргументы в пользу конституции, высказался за самодержавие, — это была «эквилибристика», чтобы свалить министра внутренних дел Горемыкина, вылезшего с ублюдочным проектом фальсифицированного земства для западных губерний, и посадить на его место своего — Сипягина. Когда он в частном разговоре (с упоминавшимся выше Половцовым), заявлял: «я враг по принципу, с детства мною усвоенному, враг всякого конституционализма, парламентаризма, всякого дарования политических прав народу» — ему, действительно, можно поверить.149 Ему можно поверить даже тогда, когда он, после своей отставки (август 1903 г.), — если правду рассказал в своих воспоминаниях известный Лопухин, б. директор департамента полиции, содействовавший разоблачению Азефа, — намекал Лопухину на желательность физического изъятия Николая с тем, чтобы посадить на трон послушного ему Михаила.150

А в 1905 г. он не связал себя ни с одной из буржуазно-либеральных политических партий, а весь свой авторитет, опыт и способности потратил уже на широком «политическом» поприще на то, чтобы спасти, что еще было можно, для романовского самодержавия. Притворно укрываясь за Петра Дурново, на деле он руководил подавлением вооруженного восстания в Москве и других городах, посылал карательные экспедиции по всей стране и кончил тем, что заключил большой заем на иностранном рынке для «подавления революции», с необыкновенной настойчивостью проведенный и преподнесенный им самодержавию до созыва первой Государственной Думы.151 А когда все это было кончено, и его опять отвели в резерв — оказалось достаточно одного слова того же Николая, чтобы он сел на свое «беспартийное» кресло в Государственном Совете и отказался от естественной мысли уйти в деловой банковско-промышленный мир, который принял бы его, разумеется, на любых условиях и в любой роли.152 Регулировать этот мир на службе самодержавию, в стиле «государственно-монополистического капитализма»153 — это было одно. Оторваться от самодержавия и перейти целиком в этот мир — это было другое. А все свое контрреволюционное дело в 1905–1906 гг. Витте проделал, на этот раз уже одинаково «сочетая» в нем «интересы помещика и буржуа», в качестве «слуги царизма», как бы ни старался он тогда «прикрывать» эту свою «роль».154

Таков был истинный руководитель империалистической политики царизма в роковой для нее момент военной оккупации Маньчжурии и ликвидации чудовищной (для того времени) всеобщей войны с Китаем.


141 Ленин, Соч., т. I, стр. 186, прим. — Разрядка моя, — Б. Р.

142 Ленин, Соч., т. V, стр. 356.

143 Ленин, Соч., т. XV, стр. 304.

144 А. В. Богданович. Три последних самодержца, стр. 102 и 160.

145 Витте. Воспоминания, т. III (охватывающий период от детства до смерти Александра III).

146 По предложению министра путей сообщения гр. Бобринского, Витте в шесть месяцев прошел, не задерживаясь и для проформы, ряд мелких должностей, вместо экзамена на инженера, получая по 200 руб. в месяц.

147 Борьба классов. Л., 1924, стр. 340. — Дневник Куропаткина. Кр. архив, т. 2, стр. 26.

148 Безобразов жаловался Николаю 31 января 1901 г.: «никакая борьба с Витте, создавшим себе доминирующее положение в среде своих коллег на почве служебной эквилибристики, невозможна» (Б. А. Романов. Концессия на р. Ялу. Русское прошлое, Пгр. 1923, № 1, стр. 103).

149 Кр. архив, т. 3, стр. 139. — Ср. почти стенографический отчет Бюлова о беседах с Витте в июле 1904 г., поразительных по своей откровенности со стороны Витте. Витте высказался здесь против резкого перехода в России от «ретроградного» образа правления к «чрезмерным либеральным уступкам»: «теперь можно было бы парализовать недовольство в России, если бы проявить больше терпимости по отношению к нерусским народностям и иноверцам, менее грубо третировать учащуюся молодежь, предоставить некоторую свободу печати и во внутреннем управлении заменить далеко идущую бюрократическую опеку хотя бы скромным самоуправлением. Если же под влиянием террористических актов верховная власть придет к мысли дать России конституцию, — это был бы конец России. Россия не вынесет конституции в европейском смысле слова. Конституция с гарантиями, парламентом и всеобщими выборами повела бы к анархии и взорвала бы Россию» (Die Grosse Politik, т. 19, ч. 1, № 6043).

150 А. А. Лопухин. Отрывки из воспоминаний. ГИЗ, 1923, стр. 73.

151 «Заем для окончательного подавления революционного движения» — так назвал русский заем 1906 г. Бюлов, см.: Кр. архив, т. 41–42, стр. 26. — Документы, относящиеся к заключению этого займа: Кр. архив, тт. 10 и 44; также в сб. «Русские финансы и европейская биржа в 1904–1906 гг.», изд. Центрархива, М., 1926, 269–321. — Ср.: Витте. Воспоминания, т. II, стр. 175 сл. и 272.

152 Витте. Воспоминания, т. II, стр. 306–307.

153 Ленин, Соч., т. XXI, стр. 186.

154 Ленинский сборник, т. XXVI, стр. 93.

<< Назад   Вперёд>>