У истоков организованной преступности
Здание полицейского архива. Екатерининский канал, 103. Фото. Начало XX в.
Что же касается императорского Петербурга первых пореформенных десятилетий, то оргпреступность переживала в нем не то что детский — скорее, младенческий период своего развития. Так сказать, делала первые неверные шаги.
Одним из признаков образования в России социальных групп, проникнутых криминальной психологией, собирательно именуемых «преступным миром», стал особый язык, уголовный жаргон. В XIX веке его называли «мазовецким», от слова «маз» — «приятель» (по-современному — «пацан» или «браток»; в конце XIX века этот термин был вытеснен словом «товарищ»), В те времена уголовный жаргон еще только складывался; в начале следующего столетия он развился в настоящий язык — «блатную музыку»; в советское время преобразовался в пресловутую «феню». При советской власти и в постсоветское десятилетие по мере распространения на все общество стереотипов поведения и норм жизни («понятий») преступного мира элементы «фени», «блатной музыки», «мазовецкого» жаргона внедрились в обиход и даже в литературный язык. Из уголовных жаргонизмов дореволюционного происхождения в него прочно вошли слова: баланда, барахло, бушлат, влопаться, волынить, грабли (руки), рыжее (золото), засыпаться, подфартило, стрельнуть, стрематься, стырить, хам, шестерка и многие другие. Уголовная речь стала заметным звуковым фоном в симфонии столичной жизни 1860-1870-х годов.
И в эти же годы обе столицы наши были взбудоражены толками и пересудами о судебных процессах над целыми преступными гильдиями, разветвленными и организованными. Одной из первых таких организаций газетчики дали броское название — в нем слышится что-то соблазнительное, что-то романтически-порочное: «Общество червонных валетов».
«Дело червонных валетов» больше относится к Москве, но некоторые его эпизоды и фигуранты связаны с Петербургом. Обвиняемых — 48 человек! Осуждены — 29. Следствие по делу тянулось семь лет и докатилось до Московского окружного суда лишь в феврале 1877 года. Среди эпизодов дела находим: образование контор типа «Рога и копыта», основатели которых получали залоги от принятых на работу служащих и с деньгами скрывались; хитро налаженное выманивание обманным путем денег и векселей для «верного дела» под обещания сказочных прибылей; спаивание «клиентов» с последующим отъемом денег; систематическое изготовление и использование подложных кредитных документов и т. д. и т. п.
Помимо количества обращало на себя внимание и то, что на скамье подсудимых православные соседствовали с мусульманами и евреями; рядом с мещанами и крестьянами сидели дворяне и офицеры. Двое обвиняемых — Николай Дмитриев-Мамонов и Всеволод Долгоруков — принадлежали к знаменитым аристократическим родам, были славны своими богатыми и влиятельными родственниками, имена которых использовали для своих темных дел. (Долгорукова обвинительное заключение именует: «Бывший князь, а ныне мещанин». Это означало, что он еще раньше за преступления был лишен титула и прав дворянства. Не исключено, что парадоксальная игра имен — князь Долгоруков, мещанин Долгоруков — навела Достоевского на мысль дать соответствующую фамилию герою романа «Подросток».)
Выделялась среди прочих фигурантов некая Башкирова, по документам иркутская мещанка, авантюристка высшей пробы. Она провела детские годы якобы в Ситхе, в Русской Америке, где дружила с индейцами, а после уступки Ситхи американцам жила в Николаевске-на-Амуре; оттуда бежала, скиталась в тайге; жила в прислугах у адмирала; сошлась с молодым флотским офицером; потом оказалась в Японии; на пути из Японии в Россию попала в шторм, чудом спаслась; оказалась под Владивостоком, где вступила в связь с другим офицером; потом отправилась зачем-то в Москву; по дороге в Иркутске мошеннически выманила крупную сумму денег у тамошнего губернатора, затем, где-то на Урале, завела роман с одним состоятельным немцем; через него познакомилась с московским богачом миллионщиком Славышенским, связанным с «Обществом червонных валетов». С ним Башкирова, бросив своего немца, оказалась в Москве, активно участвовала в темных делах шайки и в конце концов хладнокровно пристрелила своего пожилого возлюбленного, когда тот стал выказывать признаки скупости.
Дело это поразило общество размахом махинаций, совершаемых группой внешне вполне приличных людей в самом сердце страны. Обвинение стремилось доказать согласованный, совместно направляемый характер действий всей шайки. Защита опровергала факт существования преступного сообщества. И в общем справилась со своей задачей лучше, чем обвинение. Доказать, что в действиях подсудимых наличествовали единый замысел и общее руководство, не удалось.
Между тем как раз в те годы, когда только начиналось многолетнее следствие по «делу червонных валетов», в Петербурге была зарегистрирована серия преступлений и прошло несколько судебных процессов, содержание которых заставляет заподозрить существование единой преступной организации, возможно связанной с московской шайкой. На такую мысль наводит и сходство составов преступления, и появление одних и тех же лиц — то в качестве обвиняемых, то в качестве свидетелей. И еще. Многие из питерских преступников были связаны между собой (столичный колорит!) службой в его императорского величества лейб-гвардейских полках — Измайловском и гусарском.
В 1869 году в Петербурге рассматривалось дело отставного гвардии прапорщика Левицкого, дворянина Длужневского, дворянина Кочаровского, дворянина Садовского (все, между прочим, поляки; объединение по национальному признаку весьма типично для преступных сообществ) и дворянки Шебалиной. Они обвинялись в подделке ломбардных билетов. Производство было поставлено на поток. Возглавлял организацию Левицкий, ветеран Севастопольской обороны, храбрец, внушавший доверие своими наградами и своими увечьями: в Крымскую кампанию он потерял руку. Несмотря на геройское прошлое, отставной офицер не брезговал ростовщичеством. У своих клиентов он за бесценок приобретал вещи, пригодные для заклада (недорогие часы, табакерки и прочие безделушки), которые затем закладывал (сам или через сообщников) в государственную Ссудную казну, что на Казанской улице. За каждую вещь выдавался ломбардный билет. Такого рода ценные бумаги имели хождение, их можно было покупать и продавать. С Казанской билет тут же доставляли на Невский, в дом № 59, где по соседству с Левицким (его адрес: Невский пр., 63) проживали сообщники — Янушевич и Шебалина. Студент Академии художеств Янушевич подчищал и переправлял цифры номинала — скажем, с 20 рублей на 2 тысячи, после чего фальшивый билет сбывали. Любопытно: как раз в том квартале, где жили и творили темные дела Левицкий и Янушевич, квартальным надзирателем служил некто Миронович. Впоследствии, уволившись из полиции, он стал известным ростовщиком, содержал ссудную кассу — в доме № 57 по Невскому проспекту; там в августе 1883 года был обнаружен труп тринадцатилетней Сарры Беккер...
На суде Левицкого признали виновным, остальных оправдали (бедный Янушевич к тому времени умер в тюрьме от чахотки; адвокаты не преминули пролить слезу по поводу несчастной судьбы безвременно угасшего художника и его возлюбленной девицы Шебалиной).
И вот не прошло и года, как Левицкий был доставлен из тюрьмы и вновь предстал перед судом, на этот раз вместе с отставным гвардии корнетом Янковским и мелким чиновником Боровиковым. Теперь им инкриминировали подделку банковских билетов.
Доказать и тут удалось немногое: изготовление нескольких фальшивок на сравнительно небольшую сумму в 3 тысячи рублей. На этот раз суд оправдал Левицкого, а для Янковского ограничился наказанием в виде ссылки с лишением прав. Вскоре Левицкий вышел на свободу, отсидев по приговору 1869 года.
А спустя несколько месяцев после его освобождения в Выборге был задержан некий господин, назвавшийся Варфоломеевым. Взяли его при попытке сбыть с рук фальшивые купоны внутреннего с выигрышами займа. Финляндская полиция проявила бдительность; связались с петербургским сыскным отделением. Петербургские сыщики опознали в Варфоломееве дворянина Христинича, разыскиваемого по первому делу Левицкого за сбыт фальшивых серий и билетов Ссудной казны. Удалось перехватить его письмо, в котором он давал указания сообщникам спрятать какой-то чемодан. Чемодан обнаружили; открыв его, полицейские ахнули: он был доверху набит фальшивыми деньгами, купонами, ценными бумагами, оттисками и заготовками.
В 1869—1871 годах прошли и другие громкие судебные процессы, в ходе которых имя безрукого главаря периодически выплывало на поверхность. Тут и разбирательство о подлоге векселей Плещеевой, и процесс о фальшивом завещании Андреева, и дело о подделке государственных процентных бумаг. По последнему делу к суду было привлечено 17 человек: дворяне, чиновники, отставные офицеры, купцы, мещане, русские, поляки, евреи. Обвинялись они в том, что на подлинных процентных билетах переправляли цифры и потом разными способами сбывали (все та же знакомая метода!). Левицкий выступал на этом процессе свидетелем, но какова была его реальная роль в делах обвиняемых? Скорее всего — закулисного организатора. В его аферах оказались замешаны весьма известные в столице люди, к примеру журналисты-издатели с полукриминальными задатками Алексей Зарудный и Илья Арсеньев.
В общем, Левицкий вполне годится на роль петербургского профессора Мориарти. Этакий злой гений блистательного и преступного имперского города. Георгий в петлице, пустой рукав мундира, холодный и решительный взгляд... Образ из сентиментально-кровавых романов того времени.
Следы Левицкого и его товарищей в последующие годы теряются. Однако Петербург продолжали будоражить уголовные происшествия, как две капли воды похожие на деяния их преступного синдиката.
В 1874 году в окружном суде слушалось дело о подделке акций Тамбовско-Козловской железной дороги. Группа лиц — отец и сын Ярошевичи (снова «польский след»!), акушер Колосов, библиотекарь Медико-хирургической академии Никитин и другие — составили сообщество с целью производства и сбыта фальшивых ценных бумаг. Главой шайки был, по-видимому, Ярошевич-старший, прожженный авантюрист, организатор еще одного преступного сообщества, занимавшегося в 1860-х годах похищением денег и ценностей на Петербургском почтамте («дело письмоносцев», 1867 г.). Он был осужден, но бежал за границу, оттуда поддерживал связь с сыном. Производство фальшивых бумаг, а именно акций вышеназванной железнодорожной компании, было налажено в Брюсселе, откуда они ввозились в Россию. Особый колорит делу придавало участие в нем Колосова. Сей представитель самой гуманной профессии претендовал на роль агента-двойника, одновременно работающего и на преступников, и на секретную полицию. Более того, на суде Колосов утверждал, что ездил за границу, выполняя таинственное спецзадание — установить слежку за Карлом Марксом, а заодно выкрасть и вернуть в Россию известного революционера-террориста Сергея Нечаева. Акушер-разведчик стал виновником гибели преступного сообщества: между ним и Ярошевичем-младшим возник конфликт на почве ревности. Колосов соблазнил невесту Ярошевича, некую Ольгу Иванову, тоже замешанную в деле, но, насладившись ласками, оскорбил ее и бросил. Тогда Иванова и Ярошевич задумали отомстить: отравить Колосова раствором морфия. Попытка отравления не удалась, в дело вмешалась полиция, и вся шайка была раскрыта. Оба соперника — Колосов и Ярошевич-младший — были приговорены к ссылке в не столь отдаленные места Сибири.
А ровно через год в суде рассматривалась история гвардии поручика Лысенко и гвардии корнета Дестрема. Два этих молодых и блистательных гвардейца подделывали подписи поручителей на векселях и совершали другие подлоги — всего, как подсчитал прокурор, на несколько тысяч рублей. Они признали себя виновными и дали искренние показания, чем так расположили к себе присяжных, что те, несмотря даже на признание, вынесли оправдательный вердикт.
Любопытно отметить, что Лысенко и Дестрем по некоторым эпизодам были связаны с отставным гвардии капитаном и ростовщиком Седковым, дело о подложном завещании которого рассматривалось в суде несколько дней спустя. Лысенко (или Лысенков), выйдя в отставку в чине ротмистра, сделался нотариусом и уже в этом качестве оформлял некоторые сомнительные сделки своего товарища по гвардейской службе Седкова. Затем Седков умер и...
Дело о составлении подложного духовного завещания от имени умершего капитана гвардии Седкова рассматривалось судом в марте 1875 года. Обвинялись вдова Седкова и с ней группа соучастников, лиц разных чинОв, общественного положения и возраста: наш знакомец отставной лейб-гусарский ротмистр Лысенков, тридцати одного года; поручик Петлин, большой пройдоха и шантажист, двадцати восьми лет; отставной губернский секретарь Медведев, пятидесяти шести лет, бедняк, обремененный семейством, содержавшийся незадолго перед тем в долговом отделении; отставной подпоручик Киткин, двадцати трех лет, человек, в сущности, честный, но слабый и безденежный; отставной надворный советник Бороздин, сорока шести лет; писарь Тенис, тридцати одного года.
Славильщики-городовые. Картина Л. И. Соломаткина. 1867(?)
Кратко — суть дела. Отставной лейб-гвардии Измайловского полка капитан Седков успешно промышлял ростовщичеством, в чем ему помогала его супруга. Мужа она, впрочем, не любила, мечтала от него избавиться и рассчитывала хорошо пожить в свое удовольствие после его смерти. Смерть же Седкова неумолимо приближалась, он был болен чахоткой, и жена об этом знала. У Седкова не было завещания. По тогдашним российским законам наследство умершего без завещания распределялось между его прямыми наследниками, причем вдове было гарантировано получение четвертой части движимого имущества. Из родственников у Седкова был только брат, следовательно, из имущества мужа вдове досталась бы половина — не так уж и плохо. И вот Седков умер. Его вдова, то ли обуянная демоном жадности, то ли попросту не зная законов, не дождавшись, пока тело мужа остынет, решилась составить подложное завещание. В этом ей, как нотариус, оказал неоценимую помощь оказавшийся в нужный момент поблизости «друг дома» Лысенков. Прямо у смертного одра покойного ему пришла в голову мысль — обставить дело так, будто Седков оформил свою последнюю волю перед самой кончиной, уже будучи не в состоянии подписать его своей рукой. По закону для засвидетельствования такого завещания необходимо было участие нескольких свидетелей. Их и подобрали совместно Лысенков и Седкова. Все это были люди лично хорошо знакомые Седковой и Лысенкову, нуждающиеся в деньгах. Некоторые из них, например Киткин, Бороздин, были должны Седковой по векселям. Завещание было составлено, засвидетельствовано; участники подлога получили условленную мзду: векселя Киткина были выданы ему, Петлин и Киткин получили по 200 рублей, Медведев — 70 рублей, Тенис — 50 рублей, Бороздин — то ли 15, то ли 30 рублей. Более всех получил, естественно, Лысенков: участники процесса называли сумму в 10-12 тысяч рублей.
Дело, казалось, сладилось. Однако брат покойного, коллежский секретарь Алексей Седков, не мог поверить, что брат ни гроша не оставил ему. Он и заявил суду о подложности завещания. Началось расследование. Тогда поручик Петлин надумал шантажировать вдову, грозя раскрыть преступление и требуя от нее все больших сумм. Чуть позже к шантажу подключился и Бороздин. Запуганная и запутавшаяся в своих собственных сетях, Седкова вынуждена была оплачивать их возрастающие требования. В таком виде дело дошло до суда.
На следствии подозреваемые поначалу отрицали свою вину. Но вскоре после первого допроса к следователю явился с повинной Киткин и рассказал о том, как происходило дело. Вскоре после этого сознался Бороздин, а вслед за ним и другие участники подлога, в том числе и Лысенков (правда, он сознался только в том, что составил завещание уже после смерти Седкова; при этом он постарался свалить ответственность на Седкову, которая якобы уговорила его пойти на преступление). На суде признала свою вину и Седкова. В своем заключительном слове она сказала только: «Я виновата, судите меня».
Присяжные признали завещание подложным; Седкова, Тенис и Медведев были, по существу, оправданы; Лысенков и Петлин признаны виновными, но заслуживающими снисхождения; оба были сосланы в Архангельскую губернию; Киткин и Бороздин — виновными, но вынужденными крайностью; Бороздин отправился также в Архангельскую губернию; Киткину, ввиду явки с повинной, ссылка была заменена годичным заключением в крепости.
Прогулка заключенных в тюремном дворе. Фото. Конец XIX
Сказать, что в деле Седковой действовала устойчивая преступная группа, конечно же, нельзя. Тем не менее нечто похожее на попытку создать организованную шайку ради систематического получения незаконной прибыли просматривается в действиях Лысенкова. При этом уместно вспомнить о его гвардейском прошлом, задаться вопросом о возможных связях — прямых или опосредованных — с окружением Левицкого... Кстати, о связях. Помимо всего прочего, Лысенков приходился племянником богатейшему петербургскому предпринимателю и домовладельцу Погребову, занимавшему в те годы важную в коммерческом отношении должность городского головы. В общем, у Лысенкова были на руках все карты для попытки создания собственной криминальной сети. К тому, видно, все и шло.
Так что если бы нынешняя наша «братва» захотела поставить памятник отцам-основателям первых в Северной столице преступных сообществ, то образы отставных гвардейцев Левицкого и Лысенкова вполне бы подошли. Как Барклай и Кутузов.
<< Назад Вперёд>>
