Заключение
После того как выше был рассмотрен состав Боярской думы в его органическом единстве с историей Государева двора и военно-административная деятельность ее членов и их родичей, настало время подвести итоги исследованию.

Во второй половине XV—первой трети XVI в. в работе Боярской думы, или «бояр», как тогда говорили, принимали участие как думные чины, так и лица дворцовой администрации.

В Думу тогда входили всего два «чина» — бояре и окольничие. Правда, в 1517 г. И. Ю. Поджогин называется сыном боярским, «которой у государя в думе живет»1. Обычно на это свидетельство ссылаются, когда говорят о зарождении чина «думных дворян». Но известие о Шигоне стоит совершенно одиноко. Следующее сведение о таких «дворянах» (1553 г.) относится к А. Адашеву и Иг. Вешнякову, также царских фаворитах (вставка в Царственную книгу)2. Только к 1564 г. можно говорить о том, что чин думных дворян сформировался3. До этого речь шла о персональном участии великокняжеских фаворитов в думских делах.

По духовной Василия II около 1461/62 г., накануне смерти великого князя, в его Думу входили: князь Иван Юрьевич (Патрикеев), Иван Иванович (Кошкин) и Василий Иванович (Китай Новосильцев), Федор Васильевич (Басенок) и Федор Михайлович (Челядня)4. Сверх этих пяти человек в 60-х—первой половине 70-х годов XV в. в различных источниках среди бояр упоминаются кн. Василий Иванович Оболенский, кн. Дмитрий Иванович Ряполовский, кн. Иван Васильевич Стрига Оболенский, Григорий Васильевич Криворот, Владимир Григорьевич Ховрин, Иван Федорович Старков5.

В Думу, следовательно, тогда входили примерно 10—11 человек (пятеро из них были старомосковскими княжатами). Эта цифра не дает представления о единовременном составе Думы, ибо сохранившиеся источники плохо поддаются точной хронологизации.

Названные бояре в той или иной мере содействовали победе Василия Темного над Дмитрием Шемякой во время феодальной войны второй четверти XV в. Среди наиболее активных сторонников московского великого князя летописи называют князей Ряполовских, князей Василия Ивановича и Ивана Стригу Васильевича Оболенских, Ф. В. Басенка, И. В. Ощеру, М. Я. Русалку Морозова, Ю. Ф. Кутузова, Ф. Г. Товарка, М. Б. Плещеева. Видными деятелями последних лет правления Василия II были кн. И. Ю. Патрикеев и Ф. М. Челяднин.
Об окольничих в 60-х—первой половине XV в. у нас сведений нет.

Вероятно, в связи с Новгородскими походами и, во всяком случае, к 1475 г. состав Думы значительно обновился. Из старых бояр в ней оставались только И. Ю. Патрикеев, кн. И. В. Стрига, В. И. Китай, В. Г. Ховрин (последний только до 1478 г.). Некоторое время в Думе заседал П. Ф. Челяднин (возможно, около 1465—1474 гг. и, несомненно, в 1477—1478 гг.).

Наиболее ранний список бояр времен Ивана III помещен в записи, которой открывается Государев разряд, — о походе миром великого князя в Новгород в октябре 1475 г. В ней названы сопровождавшие Ивана III бояре: кн. Иван Юрьевич (Патрикеев), Федор Давыдович (Хромой), Василий Федорович Образец, Петр Федорович (Челяднин), кн. Иван Булгак, кн. Данила Щеня, Василий и Иван Борисовичи (Тучко Морозовы), Григорий Васильевич Морозов, кн. Александр Васильевич Оболенский, Василий Китай и окольничие: Андрей Михайлович (Плещеев) и Иван Васильевич Ощера6. Сведения о кн. И. Ю. Патрикееве, Федоре Давыдовиче, П. Ф. Челяднине и В. И. Китае подтверждаются актами, а о И. Б. Морозове — летописью (1475 г.). Данные о А. М. Плещееве и И. В. Ощере не противоречат другим источникам. Но вот кн. Иван Булгак в разрядах и других документах боярином не называется. Нет его и в Хронографическом списке бояр 1498 г. (февраль 1498 г.; правда, вскоре после составления списка Иван Булгак умер). Самое странное, что в разрядах, несмотря на многочисленные упоминания, вплоть до 1512 г.7 не называется боярином прославленный полководец Данила Щеня8. Нет его и в Хронографическом списке. После 1475 г. в разрядах нет упоминаний о боярстве кн. А. В. Оболенского, хотя в списке 1498 г. он помещен9. В. Ф. Образец назван боярином только в летописном рассказе о походе на Тверь в 1485 г10. Нет упоминаний о боярстве Г. В. Морозова. Не вполне ясен вопрос о боярстве В. Б. Тучко Морозова. Он и его брат Иван в пространных разрядах названы Бороздиными, но это ошибка.

Нехватка сохранившихся источников не позволяет окончательно решить вопрос о записи 1475 г. Но ее общий характер, сходный с аналогичными записями (1495 г. и др.), и наличие бесспорных бояр в ее тексте пока склоняют нас к признанию ее достоверной.

Итак, к 1475 г. в Думу вошли кн. А. В. Оболенский (умер в 1501 г.), кн. И. В. Булгак (умер в 1498 г.), кн. Д. В. Щеня (последний раз упомянут в 1515 г.), И. Б. и В. Б. Тучко Морозовы («поиманы» в 1485 г.), Ф. Д. Хромой (сошел со сцены в 80-е годы, во всяком случае до 1492 г.), Г. В. Морозов (до 1490 г.). Затем в 1476 г. боярином стал И. Ф. Товарков (до 1481 г. или даже до 1486 г.), а к 1479 г. — кн. Д. Д. Холмский (последний раз упомянут в 1493 г., но, может быть, жил еще в течение ряда лет) и Яков Захарьич (умер в 1510 г.).

Окольничими к 1475 г. стали А. М. Плещеев (до 1484 г.). и И. В. Ощера (до 1479 г.), к 1476 г., очевидно, Юрий Шестак (до 1489 г.). Новые пополнения в значительной степени являлись наградой за участие в присоединении Новгорода. Как можно заметить, в Думе 60—70-х годов XV в. незаметно еще преобладания титулованной знати.

В самом начале 80-х годов ряд бояр и окольничих попадает в опалу. В росписи 8 апреля 1483 г. (так называемая Поганая книга) перечислены послужильцы из распущенных дворов кн. И. Ю. Патрикеева, кн. С. И. Хрипуна Ряполовского, И. И. Салтыка Травина, И. Б. и В. Б. Тучко Морозовых, М. Я. Русалки Морозова, А. К. Шеремета и В. Ф. Образца. К ним надо добавить и послужильцев И. Д. Руна. С. Б. Веселовский считал, что опала произошла еще «перед 1481 г.», так как ее следы есть в духовной B. Б. Тучка, якобы умершего в 1481 г., а в духовной И. И. Салтыка (1483 г.) о ней нет и помину. Саму опалу Веселовский связывал с борьбой придворных партий, разгоревшейся во время стояния на Угре 1480 г11. Но В. Б. Тучко был жив, во всяком случае до 1485 г., когда он попал в опалу, а его завещание не имеет точной датировки (явлено оно в 1497 г.).

Как установил Г. В. Абрамович, «Поганая книга» сохранилась в двух разновидностях12. Первая представлена списком, хранившимся в делах Приказа тайных дел (датирована ошибочно издателями концом XVI в., на самом деле — конец XVII в.). Близок к нему список Бекетовской разрядной книги, приведенный Н. М. Карамзиным13. Первый список датирован 8 апреля 1483 г., второй даты не имеет. Вторая разновидность восходит к выписи, сделанной в 1647 г. в связи с делом о бесчестии помещиков Вотской пятины С. Кашкарова и С. Муравьева. В настоящее время она известна в 30 с лишним списках (второй половины XVII—XVIII в.)14. Датируется этот вариант 17 июля (июня) 1483 г. По Абрамовичу, 8 апреля был издан указ, относящийся к роспуску дворов новгородских бояр. Указ 17 июля относился к послужильцам братьев Тучковых и, возможно, А. Шеремета. В настоящее время, когда не завершено текстологическое исследование памятника, наблюдения Абрамовича не могут считаться еще достаточно обоснованными15.

Дума в 80-е—первую половину 90-х годов пополнилась боярами Юрием Захарьичем (боярин к 1483 г., последний раз упомянут в 1501 г.), кн. В. В. Шестуном (упомянут в 1485 г.), А. Ф. Челядниным (упомянут к 1499 г.), из окольничих — А. М. Плещеевым (к 1485 г., умер около 1491 г.). В начале 80-х годов боярином был А. Р. Хруль Остеев, а в 1482 г. — некий кн. Иван Васильевич (? Стрига)16. Возможно, боярином к 1485 г. был Н. Ф. Басенков (последний раз упомянут в 1490 г.).

Окольничими стали П. М. Плещеев (1487—1504 гг.), И. В. Чобот (около 1485—1490 гг., несомненно, в 1490 г. и до 1494 г.) и кн. И. И. 3венец Звенигородский (в 1490 г. до 1498 г.). Возможно, к 1491 г., но не позднее 1498 г. окольничим стал Данила Иванов (из рода Нетши). Судя по Государеву родословцу, окольничим был также И. И. Товарков. Число окольничих, таким образом, неуклонно возрастало. В 1491—1499 гг. их было каждый год примерно шесть человек.

Новые изменения в составе Думы обнаруживаются к концу 1495 г. и, возможно, связаны с торжественной поездкой Ивана III со своим двором в Новгород17. Уже в 1494 г. боярином стал кн. С. И. Молодой Ряполовский, а с конца 1495 г. кн. В. И. Патрикеев и кн. Семен Романович Ярославский (во всяком случае, до 1504 г.). В 1498 г. из одиннадцати бояр пятеро происходили из семей князей Ряполовских и Патрикеевых. Родичем их (по женской линии) был и А. Ф. Челяднин. Бурный взлет влияния Патрикеевых и Ряполовских после успешно заключенного в 1494 г. мирного договора с Великим княжеством Литовским в конечном счете стал одной из причин, вызвавших впоследствии их падение.

К 1498 г. окольничими стали С. Б. Брюхо Морозов (примерно до 1508 г.), Т. М. Плещеев (вскоре после этого умер), И. А. Лобан Колычев (убит в 1502 г.), Г. Ф. Давыдов (к 1506 г. уже боярин), Г. А. Мамон (последний раз упомянут в 1509 г.)18 и И. В. Шадра (умер вскоре после 1509/10 г.). Спорен вопрос об окольничестве кн. Б. М. Турени. В целом же произошел очередной резкий скачок численности окольничих — до десяти—одиннадцати человек19. Его соблазнительно связать с венчанием на великое княжество Дмитрия-внука в 1498 г20. Как бы то ни было, он показывает тенденцию великокняжеской власти расширить круг ближайших советников, опереться на тех представителей старомосковской знати, которые вызывали особое доверие у Ивана III. Такая тенденция нашла отражение и в Судебнике 1497 г., где уже в заголовок внесены слова о том, «как судити бояром и окольничим». О суде окольничих упоминается и в статьях 1—7, 33, 69 этого памятника.

Чрезвычайно важен для выяснения состава Боярской думы в конце XV в. список «бояр» в Продолжении Хронографа редакции 1512 г. Составлен он был в 1498 г., под которым и помещен21. Список отличается достоверностью и точностью сведений. Под общим заголовком «А бояр у великого князя» в первой половине списка перечислены (очевидно, с учетом степени влиятельности): кн. И. Ю. Патрикеев, «Москву держал», его сын князь Василий, Яков Захарьич, кн. С. И. Ряполовский, кн. Д. А. Пенко, кн. А. В. Оболенский, кн. Семен Романович, кн. П. В. Нагой-Оболенский, Юрий Захарьич и А. Ф. Челяднин. Отсутствует только по неясной причине кн. Д. В. Щеня. Правда, первые известия о боярстве кн. Д. А. Пенко и кн. П. В. Нагого в других источниках датируются 1500 г., но никаких противопоказаний тому, что эти лица могли быть боярами к 1498 г., у нас нет (в других источниках за 1498—1499 гг. они не упомянуты).

Несколько более сложна картина со второй половиной Хронографического списка. В ней названы: С. Б. Брюхо Морозов, И. В. Чобот, Т. М. Плещеев, П. М. Плещеев, Г. А. Мамон, И. А. Колычев, П. Г. Заболоцкий, Г. Ф. Давыдов, Дмитрий Владимирович, кн. Б. М. Туреня, И. В. Шадра.

Несмотря на то что все эти лица помещены под общей шапкой «бояре», речь идет об окольничих. Во всяком случае, в 1498 г. таковыми были И. В. Чобот, П. М. Плещеев, П. Г. Заболоцкий. Первые сведения об окольничестве Г. А. Мамона в других источниках относятся к 1500 г., а Г. Ф. Давыдова — к 1501 г., но противопоказаний тому, что они были окольничими еще в 1498 г., а может быть, и ранее, нет (Г. Ф. Давыдов в 1496—1500 гг., а Г. А. Мамон в 1481—1499 гг. в источниках не упоминаются). Т. М. Плещеев и С. Б. Морозов называются окольничими в Государеве родословце. О Плещееве в других источниках после 1469 г. сведений нет, о Морозове сведения доходят до 1508 г., но они не ясны, умер он в монашестве в 1515 г. Об окольничестве И. В. Шадры первые сведения относятся к 1503 г., но не исключена и более ранняя датировка. Вместе с ним в Вязьме в 1498—1499 гг. находился и кн. Б. М. Туреня. Более поздних известий о Турене у нас нет. Так как в Государеве родословце о его думном чине сведения отсутствуют, то мы не склонны запись Хронографического списка считать безоговорочным свидетельством об окольничестве Турени (Оболенским быть в окольничих вроде бы «невместно»). Дмитрий Владимирович (Ховрин) в изучаемое время считался казначеем. В Государеве родословце об его окольничестве не упоминается. Возможно, он (как и Туреня) помещен в конце Хронографического списка, так как исполнял отдельные «боярские» поручения.

Из числа известных в 1498 г. окольничих отсутствует в Хронографическом списке только Данила Иванович (сведения о его окольничестве датируются февралем 1498—февралем 1500 г.).
В целом же Хронографический список 1498 г. является существенным источником, пополняющим наши представления о составе Думы в конце XV в.

После казни кн. С. И. Ряполовского и пострижения в монахи кн. И. Ю. и В. И. Патрикеевых (в январе 1499 г.) в состав Думы вошел боярин кн. В. Д. Холмский (к 1504 г., женился на дочери Ивана III в 1500 г.). Окольничими стали К. Г. Заболоцкий (к 1503 г., последний раз упоминается в разрядах в 1512 г.) и П. Ф. Давыдов (с 1501 г., последний раз упоминается в 1510 г.).

Ко времени вступления на престол Василия 111 (1505 г.) великокняжеская Дума состояла всего из пятерых бояр (кн. Д. В. Щеня, кн. П. В. Нагой, кн. В. Д. Холмский, кн. Семен Романович, вскоре умерший, и Яков Захарьич) и семерых окольничих (Г. Ф. и П. Ф. Давыдовы, Г. А. Мамон, И. В. Шадра, С. Б. Брюхо Морозов, П. Г. и К. Г. Заболоцкие). Происшедший сдвиг в составе Думы свидетельствовал о росте влияния молодого поколения старомосковских боярских родов. Это подтверждает сообщение летописей о том, что Василия III в 1497 г. поддерживали «дети боярские», а не титулованные представители знати. Брак с Соломонией Сабуровой, происходившей из старой служилой боярской фамилии, был как бы манифестом этой политической линии великого князя. С. Герберштейн, характеризуя деятельность Василия III, писал, что тот «докончил также то, что начал его отец, а именно отнял у всех князей и других властелинов все их города и укрепления. Во всяком случае даже родным своим братьям он не поручает крепостей, не доверяя и им... Исключение составляют юные сыновья бояр (речь идет, конечно о "детях боярских". — А. 3.), т. е. знатных лиц с более скромным достатком; таких лиц, придавленных своей бедностью, он обыкновенно ежегодно принимает к себе и содержит, назначив жалованье»22.

В 1505 г. двое из бояр так или иначе были еще связаны с теми слоями аристократии, которые в свое время ориентировались на политического противника Василия III Дмитрия-внука (кн. В. Д. Холмский происходил из среды тверских княжат, а кн. Д. В. Щеня — из Гедиминовичей, давших таких сторонников Дмитрия, как князья Патрикеевы).

Прошло всего несколько лет, и состав боярства расширился. Вместо В. Д. Холмского, «выбывшего» в 1508 г. в опале, боярами стали любимец великого князя Г. Ф. Давыдов из окольничих (1506—1521 гг.) и кн. М. И. Булгаков (с 1509 г., в 1514 г. он попал в плен). Впервые были включены в Боярскую думу ростовские князья. Боярином стал кн. А. В. Ростовский (1509—1521 гг.), а также кн. Д. В. Ростовский (упомянут как боярин в 1517 г., но, возможно, был им еще с 1508 г.). Нетитулованная часть боярства в Думе стала уменьшаться. Зато произошло резкое увеличение числа окольничих, причем за счет представителей родов, ранее становившихся прямо боярами. Княжата Северо-Восточной Руси потеснили старомосковских бояр. К 1509 г. их в Думе стало 13—14 человек. Из старых окольничих оставались И. В. Шадра, Г. А. Мамон, П. Ф. Давыдов, К. Г. Заболоцкий (вопрос о П. М. Плещееве не ясен). К ним добавились девять новых. Трое окольничих появляются в 1509 г. в первый и последний раз. Это кн. В. И. Ноздроватый, кн. В. В. Ромодановский и М. К. Беззубцев. Из дворецких окольничим стал кн. П. В. Великий-Шестунов (умер вскоре после 1516 г.). Этот же чин получили И. Г. Морозов (с 1527 г. — боярин), И. В. Хабар (с 1528 г. — боярин) и И. А. Жулебин (последний раз упомянут в 1520 г.). Званием окольничего были пожалованы отец супруги Василия III Ю. К. Сабуров (умер в 1511/12 г.) и А. В. Сабуров (упоминается до 1532 г.)23.

Включение некоторых княжат в число окольничих ставило их в менее привилегированное положение, чем то, в котором находились нетитулованные бояре.

К концу 1512—началу 1513 г. наблюдалась известная аристократизация состава Боярской думы, что объясняется изменением общего правительственного курса. Возможно, на этом сказалось приближение ко двору Вассиана Патрикеева (в 1510 г.). В разрядах в это время упоминаются новые бояре: кн. И. М. Репня Оболенский (в 1512 г., в 1513 г. в последний раз), кн. В. В. Шуйский (с 1512 г., умер в 1538 г.), кн. М. Д. Щенятев (с 1513 по 1531 г.), кн. Б. И. Горбатый (с 1513 по 1537 г.), С. И. Воронцов (с 1511 или 1514 по 1521 г.). Окольничими в эти годы стали: И. Г. Мамон (около 1510—1514 гг.), кн. К. Ф. Ушатый (1512—1517 гг.), П. Я. Захарьин (1512—1525 гг.), М. В. Тучков (1512—1532 гг.), В. Я. Захарьин (1516—1525 гг.) Темп роста численности окольничих в Думе снизился.

В 1521 г. в Боярскую думу входило шестеро бояр: кн. В. В. Шуйский, кн. Б. И. Горбатый, кн. М. Д. Щенятев, кн. А. В. Ростовский, С. И. Воронцов, Г. Ф. Давыдов. Окольничими тогда были: И. Г. Морозов, А. В. Сабуров, М. В. Тучков, П. Я. Захарьин, В. Я. Захарьин, И. В. Хабар — всего шесть человек. Численность окольничих резко сократилась. Княжат среди них не было, зато среди бояр большинство происходило из княжеских родов, причем только суздальскими и ростовскими княжатами было четверо из шести бояр24.

Накануне смерти Василия III, в 1533 г., Дума представляла уже иную картину. Те тенденции, которые только намечались в начале 20-х годов, теперь уже стали отчетливыми. Бояр стало 11, из них пять ростовских и суздальских княжат (кн. В. В. Шуйский, кн. И. В. Шуйский, кн. М. В. Горбатый, кн. Б. И. Горбатый, кн. А. А. Ростовский). Впервые в состав Думы перешел один из «служилых» северских князей — кн. Д. Ф. Бельский (1528 г.). В Думе было пять представителей старомосковского боярства (В. Г. Морозов, И. Г. Морозов, М. В. Тучков, М. Ю. Захарьин и М. С. Воронцов). Число окольничих, продолжая сокращаться, дошло до двух (Я. Г. Морозов — с 1531 г., И. В. Ляцкий — с 1536 г.)25. Процесс аристократизации Боярской думы обозначился совершенно недвусмысленно.

В годы правления Елены Глинской состав Боярской думы существенно не изменился. Уже к январю 1534 г. боярином стал всесильный временщик кн. Иван Федорович Телепнев-Оболенский, в июне того же года среди бояр упоминаются князья Иван Данилович Пенков и Иван Федорович Бельский26, а в ноябре — кн. Никита Васильевич Оболенский (упоминается до 1537 г. включительно).

Вскоре Дума пополнилась князьями А. Д. Ростовским (лето 1536 г.) и М. И. Кубенским (сентябрь 1537 г.). Поскольку ко времени смерти Елены Глинской умерли двое Горбатых (Борис — после января 1537 г., Михаил — в 1534/35 г.), а также М. С. Воронцов и А. А. Ростовский (около 1538 г.), то к 1538 г. число бояр не превышало двенадцати (один из них находился в темнице); при этом шестеро получили свои звания уже после смерти Василия III. Окольничими в эти годы стали И. С. Морозов (с 1534 г.) и Д. Д. Иванов (в 1536 г.).

Динамика изменения численного состава Думы за 1501 — 1538 гг. представлена в таблице.




История включения княжат Северо-Восточной и Юго-Западной Руси в состав Боярской думы — одна из ярких страниц борьбы великокняжеской власти с пережитками феодальной децентрализации. Процесс трансформации титулованной аристократии из полусамостоятельных властителей в великокняжеских советников в изучаемый период не был завершен, но обозначился он явственно. Постепенно складывалось сословие феодальной аристократии — одно из свидетельств становления в России сословной монархии27.

Кроме великокняжеской, в конце XV—начале XVI в. существовала тверская дума. Тверь находилась тогда на положении удела наследника престола. Тверское боярство сохранило свои позиции и при московских «удельных» князьях в Твери. Так, в разрядах 1495/96 г. среди свиты великого князя во время поездки Ивана III в Новгород упоминаются «из Тверские земли с великим князем бояре» кн. И. А. Дорогобужский, кн. М. Ф. Телятевский (Микулинский) с сыном Иваном и кн. Вл. А. Микулинский28. Во время аналогичной поездки конца 1509 г. кн. Василия III упоминаются «боярин тверской, в Володимере наместник» кн. М. Ф. Микулинский-Телятевский, а также «тверской боярин» П. И. Житов29. Житов и по родословцам был вместе с братом Иваном «в боярях во Твери и на Москве»30. По родословцам, там же были боярами Иван, Петр и Василий Борисовы, а также Григорий и Иван Никитичи и Федор Григорьевич (Бороздины)31. О боярстве многих тверичей сообщает и Шереметевский список32. Тверским окольничим был, очевидно, А. С. Сакмышев33. После 1501 г. остатки самостоятельности Твери были ликвидированы, но тверская дума оставалась. Титул «тверской боярин» постепенно терял реальное содержание. Только некоторые из тверских бояр и окольничих попали значительно позднее в великокняжескую Думу.

Кроме тверской, во всяком случае в 1485—1500 гг., существовала особая дума у супруги Ивана III Софьи Палеолог. В нее, в частности, входили бояре Ю. М. и Д. М. Траханиоты.

Состав боярства в удельных думах восстанавливается с трудом и не полностью, но общая картина ясна34.

В Дмитрове у кн. Юрия Васильевича (1462—1472 гг.) боярами были кн. И. И. Оболенский, В. Ф. Сабуров и И. В. Ощера (около 1471 г.). У князя Юрия Ивановича (1504—1533 гг.) в думу входили кн. Д. Д. Хромой (1506—1518 гг.), Д. Ф. Вельяминов (1517/18 г.), В. И. Шадрин (1521 г.) и, возможно, кн. К. Ф. Ушатый и П. М. Плещеев (1504—1510 гг.).

На Угличе в думу кн. Андрея Васильевича Большого (1462—1491 гг.) входили бояре: кн. В. Н. Оболенский, К. Г. Поливанов (около 1474—1491 гг.), К. А. Беззубцев, Д. Д. Морозов (70—80-е годы XV в.), а также кн. Василий Иванович (около 1462 г.). При дворе кн. Дмитрия Ивановича Жилки (около 1504—1521 гг.) боярами были кн. В. И. Барбашин-Суздальский (1507 г.) и кн. A. Ф. Хованский (1521 г.).

В Волоколамском уделе кн. Бориса Васильевича (1462— 1494 гг.) и его сына Федора (1494—1513 гг.) известны бояре: кн. П. Н. Оболенский (около 1477—1495 гг.), кн. А. Ф. Голенин (около 1477—1482 гг.), Данила Иванович (около 1477 г.), кн. B. И. Хованский (1487 г.), его сын Федор и внук Андрей (около 1511 г.).

На Вологде у кн. Андрея Васильевича Меньшого (1462—1481 гг.) боярами служили некоторые из князей Шаховских и Ф. И. Мячков.

В Ростовском уделе княгини Марии Ярославны (1462— 1485 гг.) известны бояре С. Ф. Пешек Сабуров (1477 г.) и Д. Р. Квашнин (около 1478—1483 гг.).

В Белозерско-Верейском уделе кн. Михаила Андреевича (1432—1486 гг.) боярами были А. Г. Колычев, кн. Василий Андреевич (60—70-е годы XV в.), а также кн. В. В. Ромодановский (70—80-е годы XV в.), В. И. Пушечников (1472 г.) и В. Ф. Безнос Монастырев.

В старицкую думу кн. Андрея (1519—1537 гг.) входили кн. Ю. В. Лыков-Оболенский, а также некоторые из князей Оболенских-Пенинских, Хованских, кн. В. А. Чернятинский и кн. Ф. Д. Пронский (1524/25 г.).

Трудно представить из-за слабой сохранности материала состав думы калужского князя Семена Ивановича (1508—1518 гг.). Во всяком случае, в середине XVI в. по Калуге служили князья Оболенские (А. В. Кашин в 1508 г. служил князю Семену), по Бежецкому верху — Плещеевы (Ю. Т. Юрлов в 1508 г. был воеводой князя Семена), Ромодановские и др.

Итак, удельные думы были в своем роде миниатюрной копией московской. Так же как удельные князья находились в близком родстве с великими князьями, удельные бояре были родичами московских. Это обстоятельство, а также корпоративная замкнутость удельного боярства, его обособленность от рядового провинциального дворянства ослабляли социальную опору удельных правителей и способствовали сравнительно безболезненному падению удельной системы.
При ликвидации уделов бояре удельных дум не включались механически в состав великокняжеского боярства. Свои думные титулы они теряли, и только некоторые из них позднее входили в Думу московских государей (например, Данила Иванович, кн. В. В. Ромодановский), как правило, становясь не боярами, а окольничими.

Уничтожение удельных дум (так же как и всей удельной системы) свидетельствовало о постепенной ликвидации черт политической обособленности феодальной знати отдельных русских земель и слиянии ее в единое сословие. С трудом попадали в состав Государева двора (не говоря уже о Думе) потомки княжеских и боярских родов, испомещенные в Новгороде. Даже в середине XVI в. новгородские помещики не служили по дворовому списку.

Р. Г. Скрынников выдвинул гипотезу о существовании в XVI в. «семибоярщины», которая возникла во время предсмертной болезни Василия III (1533 г.) как «совет доверенных помощников великого князя»35. «Семибоярщиной» в науке принято называть боярское правительство в Москве, пришедшее к власти после свержения Василия Шуйского 17 июля 1610 г.36 Хронограф 1617 г. рассказывает, что тогда «прияшя власть седмь московскых боляр, но ничтоже им управльшем, точию два месяца власти насладишася». По словам составителя Хронографа, «седмочисленыя же боляре Московскиа державы и всю власть Русския земли предашя в руце Литовскых воевод»37. Таким образом, «семибоярщина» 1610 г. была не каким-то традиционным московским учреждением, а результатом блока определенных боярских группировок в конкретной ситуации.

Попытку перенести обстоятельства бурного «Смутного времени» на 30-е годы XVI в. следует признать несостоятельной. В самом деле, о какой «семибоярщине» можно говорить применительно к событиям 1533 г.? Перед смертью Василий III совещался о судьбах престола со многими видными деятелями из числа своих приближенных. 23 ноября в присутствии своего младшего брата кн. Андрея Ивановича Старицкого, бояр кн. В. В. Шуйского, М. Ю. Захарьина, М. С. Воронцова, казначея П. И. Головина, тверского дворецкого И. Ю. Шигоны Поджогина и дьяков было приступлено к составлению духовной грамоты великого князя. Тогда же Василий III «прибави к собе в думу» бояр кн. И. В. Шуйского, М. В. Тучкова, а также кн. М. Л. Глинского38. «Семибоярщину», по Скрынникову, возглавил кн. Андрей. В нее также входили князья В. В. и И. В. Шуйские, М. Л. Глинский, М. Ю. Захарьин, М. В. Тучков и М. С. Воронцов. Прежде всего заметим, что ни кн. М. Л. Глинский, ни тем более кн. Андрей Старицкий боярами не были. Значит, никакой «семибоярщины» не получается39. Во главе правительства при малолетнем наследнике престола в качестве опекунов поставлены были «сестричи» великого князя кн. Д. Ф. Бельский и кн. М. Л. Глинский («приказываю вам своих сестричичев, князя Дмитрия Феодоровича Белского з братиею и князя Михаила Лвовича Глинского. . .»)40. А как раз кн. Д. Ф. Бельского Скрынников не включает в состав «семибоярщины». Князя Андрея Старицкого, младшего из своих братьев, Василий III вообще не мог поставить во главе общерусского правительства, ибо тот был удельным князем. Как бы хорошо ни относился к Андрею великий князь, удельный дядя был потенциальной угрозой малолетнему наследнику.

Еще дважды, по Скрынникову, «маячит» на московском горизонте «семибоярщина». В 1549 г. Иван IV отправился в Казанский поход, оставив в Москве для управления столицей кн. Владимира Старицкого и шестерых бояр41. Грозный якобы «всерьез помышлял о восстановлении отцовских порядков и традиций»42. Летом 1553 г. во время похода царя на Коломну ведать Москвой оставлен был его брат Юрий43. «С этого момента, — пишет Скрынников, — и можно говорить об окончательном оформлении "семибоярщины"». Правда, Юрию подчинялось не шесть бояр (как ранее князю Владимиру), а семь, но «сам он в счет не шел, ибо был глухонемым от рождения»44.

Посмотрим же источники. В 1547 г., отправляясь в поход, Грозный оставил в Москве кн. Владимира и четырех бояр45. Во время похода 1533 г. у кн. Юрия на Москве были оставлены семь бояр (кн. М. И. Булгаков, кн. Ф. И. Шуйский, кн. Ф. А. Булгаков, Г. Ю. Захарьин, И. Д. Шеин, И. П. Федоров, В. Ю. Траханиот). В 1555 г. на Москве оставлено пять бояр (кн. И. М. Шуйский, Г. Ю. Захарьин, И. И. Хабаров, кн. Ф. И. Шуйский, В. Ю. Траханиот), в 1556 г. — семь (кн. И. М. Шуйский, кн. Ф. И. Шуйский, кн. Ю. М. Булгаков, В. Ю. Траханиот, кн. И. М. Троекуров, кн. Ф. А. Булгаков, кн. А. Б. Горбатый), в 1557 г. — шесть (кн. И. М. Шуйский, кн. А. Б. Горбатый, кн. И. М. Троекуров, кн. Ф. А. Булгаков, кн. И. В. Горенский, В. Ю. Траханиот), в 1559 г. — семь (кн. И. М. Шуйский, кн. А. Б. Горбатый, кн. Ф. А. Булгаков, кн. Д. И. Курлятев, В. Ю. Траханиот, кн. И. М. Троекуров, В. М. Юрьев), в 1565 г. — без кн. Юрия семь (И. П. Федоров, И. В. Шереметев, Н. Р. Юрьев, Я. А. Салтыков, В. Ю. Траханиот, В. Д. Данилов, Ф. И. Сукин), в 1567 г. — двое бояр (кн. И. Д. Бельский и Н. Р. Юрьев, а в другом варианте — И. В. Шереметев и В. Ю. Траханиот), в 1572 г. — двое воевод (кн. Ю. И. Токмаков и кн. Т. И. Долгоруков)46.

Со времени утверждения опричнины до 1610 г. нет никаких известий об управлении Москвой боярской коллегией. С 1549 по 1565 г. сохранилось семь известий, из них в одном случае упоминалось пять бояр, в двух — шесть, в четырех — семь. Говорить на этом основании о существовании какой-то «семибоярщины» как особой боярской коллегии невозможно. Не мнимая «семибоярщина», а Ближняя дума, включавшая в 50-е годы наиболее преданных Ивану IV лиц, была учреждением, на которое опиралась Избранная рада в ходе осуществления своих реформ.
Когда речь заходит о политической истории России конца XV—первой трети XVI в., редко говорят о конкретных исторических деятелях из состава Боярской думы. «Бояре» часто представляются безликой массой, сидящих в Думе «брады уставя». Изучение конкретных биографий лиц из великокняжеского окружения полностью перечеркивает картину, нарисованную Григорием Котошихиным.

Крупнейшим успехом во внешней политике и в ходе объединения русских земель вокруг Москвы, подготовленным всем ходом социально-экономического развития страны, содействовала и плеяда виднейших деятелей, входивших в изучаемое время в состав Боярской думы и Государева дворца. Среди них были талантливейшие полководцы, наследники «удалого воеводы» Ф. В. Басенка, одного из организаторов побед Василия Темного над Дмитрием Шемякой. Это в первую очередь кн. Д. Д. Холмский, с именем которого связаны успешные Новгородские походы 70-х годов, противостояние Ахмату на Угре в 1480 г. и взятие Казани в 1487 г. В плеяду выдающихся полководцев входил кн. Д. В. Щеня, один из главных полководцев в войнах с Великим княжеством Литовским конца XV—XVI в., организатор победы на Ведроши 1500 г. и взятия Смоленска 1514 г. Блестящую победу под Опочкой одержал талантливый военачальник И. В. Ляцкий.

Из состава членов Боярской думы и Дворца вышли крупные администраторы-наместники в важнейших городах (В. В. и И. В. Шуйские, Ростовские, Горбатые и др.). Многие из них не брезговали никакими средствами и для личного обогащения (как, например, кн. И. В. Стрига — «у кого село добро, ин отнял»). А. М. Салтыков, Н. И. Карпов и М. Ю. Захарьин много сделали для создания первоклассной артиллерии — «наряда», прославившегося уже под Смоленском в 1514 г. Как администраторы были хорошо известны Яков и Юрий Захарьичи и «один из главных советников» Василия III — тверской дворецкий М. Ю. Захарьин. В это время в России было много блистательных дипломатов, таких, как Федор Иванович Карпов (ведавший отношениями с восточными странами), казначей Юрий Дмитриевич Грек, «главный советник» Василия III до 1522 г., Дмитрий Владимирович (Ховрин) и др. Появляются при дворе и фавориты. Тверскому дворецкому И. Ю. Шигоне Поджогину великий князь Василий III поручал наиболее деликатные дела (расследование вопроса об измене Шемячича, дело о пострижении Соломонии Сабуровой и др.). Время рождало и авантюристов, жаждущих власти во что бы то ни стало. Такой была и одна из наиболее ярких личностей начала XVI в. — кн. М. Л. Глинский, возглавивший восстание литовско-русской знати в 1508 г., и кн. И. Ф. Телепнев-Оболенский. Если первый выдал свою племянницу замуж за Василия III, то второй стал любовником его вдовы. Впрочем, судьба у них оказалась сходной — обоих настигла гибель.

Время настоятельно требовало крупных деятелей, способных справиться со сложными и большими политическими задачами, и такие деятели в России появились.

Порядок назначения на думные, равно как и на другие высшие судебно-административные и военные должности, определялся положением феодала на сословно-иерархической лестнице. Его традиции восходили к начальным этапам создания Русского государства. Он зависел от знатности «рода» (т. е. происхождения) и от «службы» данного лица и его предков великому князю. В литературе этот порядок называется местничеством.

О местничестве писалось очень много. Капитальные работы А. И. Маркевича в свое время как бы подвели итоги изучению этой проблемы. В первой из них автор подробнейшим образом характеризовал все известные ему источники и литературу о местничестве, а во второй дал очерк истории местничества в Московском государстве XV—XVII вв47. Вслед за С. М. Соловьевым автор выводил местничество из системы родовых междукняжеских отношений Древней Руси. Наиболее четкую картину местничества нарисовал В. О. Ключевский, также опиравшийся на общее представление государственной школы о борьбе родового начала и государственного в Московской Руси. Согласно его взглядам, «в Москве элементы местничества успели сложиться в целую систему. . . к княжению Ивана III и его сына Василия». Именно в эту эпоху происходил наплыв в Москву родовитых потомков великих и удельных князей. «Все эти князья Одоевские, Воротынские, Мстиславские, Микулинские, Ярославские и другие, — писал В. О. Ключевский, — ... занимали первые места и в думе». Мало того. «Важнее всего, — писал он в другом месте, — то, что решительное большинство в этом новом составе боярства принадлежало титулованным княжеским фамилиям». Войдя в состав Боярской думы, потомки удельных князей превратили ее в оплот «политических притязаний. . . служилой и землевладельческой московской аристократии», складывавшейся «из удельных элементов». Существо этих притязаний сводилось к требованию того, чтобы в управлении государством правительство руководствовалось местническим порядком назначения на должность. Именно «местничество сообщало боярству характер правящего класса или сословной аристократии». Благодаря местничеству служилая знать защищалась «от произвола сверху, со стороны государя». В конечном же счете «местничество было вредно и государству, и самому боярству, которое так им дорожило»48.

Построение Ключевского в модифицированном виде держится и до настоящего времени. Ряд критических соображений в адрес творца этой схемы высказал С. О. Шмидт, считающий, что «местничество было в руках центральной власти средством ослабления феодальной власти». В целом же причины сложения местничества Шмидт представляет себе следующим образом: «Примерно со второй половины XV в. при дворе московского великого князя прочно уже оседают в качестве служилых людей княжата, заметно потеснившие исконное московское нетитулованное боярство... Сложные иерархические отношения пришлых княжат между собой и с нетитулованными боярами определялись местническими обычаями». В конце концов и Шмидт делает справедливое заключение, что «история местничества по существу еще ждет исследователя»49.

Это изучение необходимо начать с пересмотра источниковой базы, на которой держатся принятые в литературе представления о местничестве.

Основной вывод Ключевского о включении в Думу в конце XV—начале XVI в. массы княжат, выходцев из новоприсоединенных земель, был основан, как об этом уже говорилось, на дефектном Шереметевском списке боярских чинов.

Первоначально состав Думы был не широким, а узким. В 1505 г. в нее входили всего пятеро бояр и семеро окольничих. Из 12 думных людей только трое было княжат. В 1533 г. в Думе было 11 бояр, двое окольничих, причем шестеро бояр происходили из княжат. Аристократизм Боярской думы, как мы видим, нарастает к 1533 г., а не уменьшается.

Отсутствие «служилых княжат» в Думе имеет самое прямое отношение к местничеству. С Воротынскими и другими служилыми княжатами бояре не могли местничать уже потому, что они по отношению к думным людям составляли более высокую прослойку феодальной аристократии50.

В тот период, когда, согласно схеме Ключевского, местнические отношения должны были устанавливаться и развиваться (т. е. в XV—первой трети XVI в.), его следы в источниках совершенно незначительны. Тогда же, когда оно должно было бы ограничиваться, о нем сохранилось множество известий (с середины XVI в.).

Так, для XIV в. достоверных данных о существовании местничества у нас нет. Так называемые местнические грамоты кн. Дмитрия Константиновича Нижегородского являются, скорее всего, фальшивкой XVIII в51. Случай местничества Акинфа с Родионом Нестеровичем 1332 г. также относится к легендам (генеалогического характера), занесенным в летопись при составлении свода 1539 г.52

От времени княжения Ивана III до нас дошло всего несколько известий, так или иначе связанных с проблемой местничества. В Устюжском летописном своде говорится, что воеводы под Казанью в 1469 г. «нелюбье держат промеж собя, друг под другом ити не хочет». Даже Маркевич, тщательно собиравший все сведения о ранней истории местничества, писал, что о достоверности этого известия «судить трудно»53.

Второе сведение также совсем глухое. В местническом деле 1609 г. кн. Б. М. Лыкова и кн. Д. М. Пожарского содержится ссылка первого из спорщиков на то, что по разрядам 1493 г. кн. И. В. Лыко был «выше» кн. Б. М. Турени54. Речь, конечно, идет об интерпретации (позднейшей) ранних разрядных записей, а не о местничестве в XV в.

Наконец, во время похода 1500 г. Юрий Захарьич писал Ивану III, что ему «не мочно» быть в сторожевом полку: «То мне стеречи князя Данила». На это он получил суровую отповедь от великого князя, что «ино тебе стеречь не князя Данила, стеречи тебе меня и моего дела. . . не сором тебе быть в сторожевом полку». Здесь в строгом смысле слова местнического дела нет. Речь не шла о том, кому быть «под» кем из воевод. Юрий просто жаловался на несправедливость, играя каламбуром: в сторожевом полку он может только стеречь кн. Данилу, а не воевать. Юрий Захарьич даже не говорит о том, что ему «не вместно» быть под Щеней.

Словом, этот случай в полном смысле местничеством назвать нельзя. Поэтому прав Маркевич, считающий, что отказ Юрия «не имеет даже местнического характера»55.

Четвертый случай — грамота Ивана III (около 1490 г.) Ивану Судимонту, который был наместником на Костроме вместе с Яковом Захарьичем. Оказывается, Яков бил челом великому князю, что обоим наместникам «на Костроме сытым быти не с чего». Поэтому Иван III пожаловал Якова городом Владимиром, а Судимонту придал вторую половину Костромы56. И здесь местнического дела нет, не говоря уже о том, что сама грамота сохранилась в списке конца XVII в. и имеет весьма странный характер (о Иване Судимонте нам вообще ничего не известно).

От времени правления Ивана III до нас дошли два документа местнического характера. Помещены они в составе местнического дела 1504 г. П. М. Плещеева с П. Г. Заболоцким. Один из них — суд Ивана III по делу В. Ф. Сабурова и Г. В. Заболоцкого (60-е—первая половина 70-х годов XV в.)57. Суть дела сводилась к жалобе Сабурова на Заболоцкого, который на пиру у великого князя «не дал... места выше себя сести». Сабуров ссылался на то, что его отец Федор «сидел выше Григорьева отца Василья за многое бояр». Это показание было проверено боярским «обыском», в результате чего Иван III «оправил» Сабурова и «обинил» Заболоцкого.

В 1504 г. П. М. Плещеев жаловался на П. Г. Заболоцкого в связи с тем, что тот отказался с ним ехать в посольство в Литву, а «я, — писал Плещеев, — Лобана местом более». На основании грамоты В. Ф. Сабурова (а М. Б. Плещеев был «больше» Ивана Сабурова) спор был решен в пользу Плещеева. Документ 1504 г. был настолько важен, что его подлинник хранился в Государственном архиве («правая грамота Петра Плещеева на Лобана на Заболотцкого»)58. Местничество в обоих грамотах рисуется еще неразвитым. Определялось оно не родовитостью, а службой.

В Типографской летописи и разрядных книгах помещены две «памяти» местнического характера59. Одна — «Память Генадья Бутурлина да Михаила Борисовича: князь Юрьи Патрекеевич приехал, а заехал бояр Констянтина Шею» и др. Эта «Память» повторяет список бояр первой духовной Василия Дмитриевича 1406 г. и не имеет иных источников60. Составлена она в 30—50-х годах XV в. Другая — память Петра Константиновича. В ней рассказывается, что жена кн. Юрия Патрикеевича «сидела выше» жены тысяцкого Василия Михайловича (Морозова), под которою сидела жена Ивана Морозова, и т. д.61 Этот документ связан с именем П. К. Добрынского, т. е. относится к 30—40-м годам XV в. В поздних списках родословных книг встречается очень испорченное челобитье Геннадия Бутурлина Федору Давыдовичу (нач.: «Господину Федору Давыдовичю Генадей, господине, Бутурлин челом бьет на великом жалованьи, что, господине, жалуешь, печалуешься о своем брате о молодшем, о Ондрее Бутурлине»)62. В челобитье есть ссылка на память Геннадия Бутурлина и Петра Константиновича («То память Петрова Константиновича да и наша»). Содержание челобитной сводится к установлению местнических отношений между Бутурлиными, Колычевыми, Заболоцкими, Морозовыми и Сабуровыми. Геннадий — инок Троице-Сергиева монастыря. Типографская летопись также связана с Троицким монастырем63. Возможно, первая память Геннадия связана с его деятельностью, но о втором документе ничего определенного сказать нельзя.

В упоминавшейся уже правой местнической грамоте 70-х годов XV в. есть ссылка Василия Федоровича Сабурова на Геннадия Бутурлина: «отец мой, господине, Федор Сабуров (т. е. Сабур. — А. 3.) сидел выше Григорьева отца (Заболоцкого. — А. 3.) Василья за многое бояр, а ведома, господине, бояром старым — Генадью Бутурлину да Михаилу Борисовичю Плещееву»64. Эта ссылка странным образом повторяет имена авторов памяти, составленной по духовной Василия I. Геннадий был дядей Михаила Федоровича Сабурова65.

Четвертый документ местнического типа — «Места боярские при великом князе». Нач.: «Приехал к великому князю князь Юрьи Патрикиевич, Наримантов внук, а князю Ивану Булгаку да князю Данилу Щеняти дед. И в ту пору бояре у великого князя сидели: Борис Данилович (Плещеев. — А. 3.). А под Борисом сидел Никита Иванович Воронцов» и т. д.66 Судя по упоминанию последних двух лиц, «Места» составлены не ранее конца XV в. К этому тексту примыкает «Память»: «которой боярин которого был больше и выше сидел. Федор Сабур больше был Никиты Ивановича Воронцова» и т. д.67 В тексте мы находим еще одного Сабурова (Данилу Ивановича).

Наконец, последний документ также связан с именем Федора Сабурова68 («Память Федора Ивановича. Сабура Федор сидел выше Никиты Воронцова»)69.

Изучать все эти документы можно только в тесной связи с судьбой родословных и разрядных книг, в которых они помещаются. Пока это не сделано, наблюдения Веселовского могут считаться только предварительными. Все приведенные «памяти» являются записями местнических отношений по воспоминаниям, если не плодом генеалогических размышлений. Кроме первой из них, не видно, чтобы они опирались на какие-либо письменные документы. Примечательно, что споры идут между старомосковскими боярами. Княжата в них (за исключением Юрия Патрикеева, который считается выше их всех) совершенно не участвуют. Этого для нас пока достаточно.

Следы существования местничества в других княжествах (кроме Московского) крайне незначительны. Одно из местнических дел XVI в. (1581/82 г.) упоминает «правую грамоту. . . на Ивана Ивановича Измайлова, дана Федору Григорьевичю Вердеревскому»70. Рязанские бояре И. И. Измайлов и Ф. Г. Вердеревский упоминаются в документах конца XV в71.

От времени Василия III сведений о местничестве сохранилось также очень немного. В разрядных книгах есть запись о том, что в 1506/07 г. первым воеводой передового полка был С. И. Воронцов, а сторожевого — Ю. К. Сабуров. В связи с этим в пространной редакции разрядных книг под тем же годом сообщается, что «Юрьи бил челом государю на боярина на Семена Воронцова, что Семен кабы ево почеснея, и государь Юрья Сабурова пожаловал, учинил их с Семеном месникоми по счету»72. Это сведение по своему типу очень напоминает поздние записи о местничестве. Во всяком случае, оно относится к старомосковскому боярству.

В рукописи конца XVII в. (в родословных делах) сохранилась «невместная» грамота, данная якобы в 1509 г. окольничему Матвею Яковлевичу Бестужеву на Андрея Петровича Нагого73. Никакого окольничего Бестужева в это время не существовало. Грамота входит в круг бестужевских подделок74.

В местническом деле окольничих М. М. и М. Г. Салтыковых с И. В. Сицким (конец XVI в.) упоминается о том, что, когда в конце 1512 г. Василий III пошел к Смоленску, в дворовых воеводах у него были дворецкий В. А. Челяднин и оружничий А. Салтыков. «И он, Андрей Салтыков, — говорится в этом деле, — бил челом государю в отечестве на большова Васильина брата на Ивана Андреевича Челяднина». Василий III якобы учинил А. Салтыкова и В. А. Челяднина «месниками». Однако проверка, проведенная в приказном ведомстве, подтвердила только существование осеннего разряда 1512 г75. Записей о местническом деле не было обнаружено. Вероятнее всего, его и вовсе не существовало. А. Салтыков не мог быть могущественному В. А. Челяднину никаким «месником».

Под 7027 г. в пространной редакции разрядных книг есть сообщение о том, что в этом году «суд был окольничему Ондрею Микитичю Бутурлину о местех с Ондреем Микулиным сыном Ярова Заболоцким на Волоку на Ламском. И по суду государь окольничева Ондрея Микитича Бутурлина оправил, а Ондрея Микулина сына Ярова обвинил, и правую грамоту пожаловал, на нево дал; да в той же грамоте введено, что учинили Микиту Ивановича Бутурлина господином Семену Ивановичю Воронцову»76. Сведение, опять возбуждающее по крайней мере настороженность. Дело в том, что ни И. Н. Бутурлин, ни его братья никогда не были окольничими, хотя разрядная книга пространной редакции щедро именует Бутурлиных думными людьми. Так, Иван и Федор Бутурлины называются боярами под 1512/13 г77. А. Н. Бутурлин часто именуется окольничим78. Н. И. Бутурлин не мог местничать с С. И. Воронцовым, ибо он упоминался в 1453 г., т. е. намного раньше Воронцова. Запись датируется осенью 1518 г., когда Василий III был на Волоке79.

В пространной редакции разрядных книг под 1521 г. сказано, что на Костроме были наместниками: на большой половине — кн. М. И. Воротынский, а на меньшой — кн. И. В. Глинский. Между ними произошел спор, в результате которого Глинского поставили в «меньших» у Воротынского80. Здесь явно какая-то путаница.

И. В. Глинский в разрядах упоминается всего один раз, причем на двадцать лет позже описываемого случая: в 1543 г. он как раз и был наместником и воеводой Костромы. В том же году впервые упоминается в разрядах и М. И. Воротынский81. Так что местнический (условно говоря) спор между ними может быть отнесен примерно к 1543 г., а не к 1521 г.

В Софийской II летописи рассказывается о походе 1530 г. русских ратей кн. И. Ф. Бельского (судовой) и кн. М. Л. Глинского (конной). Поход окончился неудачей, поскольку, как пишет летописец, «воеводы межь себя Белской с Глинским спор учинили о местех, которому ехати в город наперед». Маркевич считает этот случай местничеством82, хотя совершенно ясно, что речь идет не о споре о служебном положении, а о том, кто должен первым войти в побежденный город.

По разрядным книгам, в большом полку судовой рати находились кн. И. Ф. Бельский и кн. М. В. Горбатый, в передовом полку — кн. Федор Лопата Телепнев-Оболенский и кн. Семен Федорович Сицкий, в правой руке — Федор Кутузов и кн. Ф. М. Курбский, в левой руке — Иван и Андрей Никитичи Бутурлины. И вот в разрядных книгах пространной редакции мы встречаем целый комплекс сведений о местнических спорах в Казанском походе, в которых принимают участие почти все названные лица83. Иногда в записях даже Казанский поход как бы утрачивается и появляются три похода — 7029, 7034 и 7038 гг., в которых названные воеводы местничали84. В первом (1521 г.) походе (мнимом) был якобы местнический спор М. В. Горбатого и И. Н. Бутурлина и А. Бутурлина с М. Курбским; во втором, также мнимом (1526 г.), — три (М. Горбатого с Ф. Оболенским и И. Бутурлиным, М. Курбского с Ф. Оболенским и И. Бутурлиным, А. Бутурлина с М. Курбским); в третьем (1530 г.) тоже было три случая, причем первые два совпадают полностью, а третий частично с местническими делами 1526 г. (М. Горбатого с Ф. Оболенским и И. Бутурлиным, М. Курбского с Ф. Оболенским и И. Бутурлиным и, наконец, А. Бутурлина с М. Курбским, Ф. Оболенским и С. Сицким). Во всех случаях решение было «служба без мест», причем как служба минется, «и князь великий ему с ними счет даст»85.

Итак, с мнимыми Казанскими походами 1521 и 1526 гг. не следует считаться еще и потому, что местнические дела, упомянутые под этими годами, просто дублируют местничества 1530 г., но и последний случай совершенно фантастичен. Речь идет даже не о том, что в походе 1530 г. участвовал не Михаил (который, кстати сказать, и боярином-то не был), а Федор Курбский. Во всех трех местнических делах назойливо проводится мысль о равенстве в местническом смысле Бутурлиных со всеми крупнейшими княжескими фамилиями, что резко противоречит положению вещей в первой трети XVI в. Самих местнических документов в разрядной книге не помещено, а изложение весьма стандартное, в духе поздних местнических решений86. Совершенно невозможно, чтобы все главные воеводы между собой одновременно в одном походе «переместничались», это противоречит практике 20—30-х годов XVI в. Ничего подобного из достоверных источников нам не известно87.

Для времени правления Елены Глинской местническими случаями мы не располагаем вовсе. Маркевич приводит известие одного местнического дела конца XVI в. (до 1582 г.), в котором говорится, что кн. В. В. Шуйский «был месник» И. Ф. Бельскому88. Но это не что иное, как позднейшая интерпретация служебного положения обоих бояр, а не реальное указание на местнический спор между ними. В местническом деле 1579 г. кн. И. П. Шуйский писал, что «Хабар был местник Ивану Морозову»89. И это сведение имеет такой же смысл, как и предшествующее.

В январе 1535 г. архимандрит Феодосий писал новгородскому архиепископу Макарию: «молим, владыко, еже утолити мятеж местной между старiишими градцкыми, наместником и дворецкым, и указ учинити о том... к кому наперед приходити». Маркевич видит в этих словах глухое указание на местнические споры новгородского наместника М. С. Воронцова с И. Н. Бутурлиным90.

Действительно, в апреле 1536 г. упоминаются в разрядах наместник М. С. Воронцов и дворецкий И. Н. Бутурлин91. При этом П. П. Свиньиным изданы отрывки из разрядной книги Годуновых или Сабуровых за 1360/61 г.—1691/92 гг92. В них встречается ряд известий местнического характера, часть их относится к Бутурлиным. Так, о И. Г. Закале Бутурлине специально оговаривалось, что он «во всем своем роду большой, в братстве». Помешено здесь «Челобитье на Никиту на Бородина Дмитрия Бутурлина» (нач.: «7027 году ходили воеводы»). После рассказа о походе «из Новгорода» 7043 г. челобитчик сообщает: «Иван, дядя мой, был на твоем государеве жалованье. . . Новгородском. И присылал к тебе, к государю, бити челом на боярина и на воеводу на Михаила на Воронцова, что дяде моему Михаиле (?) быти не вместна меншим. И ты, государь, пожаловал, прислал свою царскую грамоту к Ивану, к дяде, невместную, а рек еси государь, пожаловать щет (в издании: «цев») дати им, как они с твоего государева жалованья снидет. И Ивана, дяди моево, на твоем государеве жалованье, на дворечестве в Нове-городе нестала. . .»93 Маркевич связывает этот случай с грамотой Феодосия, которую он датирует январем 1535 г.94 Однако в других списках пространной редакции разрядных книг этот случай изложен под 1518/19 г. перед местничеством А. Бутурлина95. Не является ли это сведение «затейкой» Бутурлиных, выполненной по материалам разрядных книг? Рассказ же Феодосия не дает достаточных оснований для интерпретации его в местническом смысле.

Обилие в поздних текстах разрядных книг «местнических дел» (сомнительных по содержанию), которые относятся к Бутурлиным, позволяет поставить вопрос: не имели ли Бутурлины отношение к их составлению? Вопрос нуждается в специальном обследовании. Сейчас же можно сказать только, что до нас дошла разрядная книга окольничего Федора Васильевича Бутурлина, его сына стольника Ивана и внука стольника Ивана Ивановича (ГИМ. Собр. Уварова. № 593). Списана была книга с книги Квашниных, где «много и затеек написано». Это не единственный экземпляр бутурлинских разрядных книг (см.: ЛОИИ СССР. Собр. Воронцова. № 650, 651). В рукописи, содержащей выдержки из разрядных книг (БАН. 32.5.1), есть даже царская грамота от марта 1633 г., выданная Ф. В. Бутурлину96. Бутурлины — видные деятели Боярской думы и московских приказов XVII в. Сам Федор Васильевич возглавлял Приказ городового дела в 1641/42—1643/44 гг., Новую четь в 1643/44—1645/46 гг., а в 1652/53 г. — Московский судный приказ. Его сын — глава целого ряда приказов в 1668/69—1679/80 гг97.

Итак, во второй половине XV—первой трети XVI в. местничество имело скромные размеры. Для более раннего периода у нас сохранились отрывочные данные, главным образом содержащие предания о местах, которые занимали во время приемов ближайшие к великому князю бояре. Этот порядок описывает и Герберштейн98.

Межродовое местничество при назначении на военно-служилые должности имело место у старомосковских бояр, происхождение которых не давало оснований для предпочтения одного рода перед другим. «Состязаться» в знатности неродовитые бояре с княжатами не могли. Поэтому первоначально местничество носило служилый, а не родословный характер. Только со времен боярского правления, когда служилые князья вошли в Думу, они сравнялись с верхушкой старомосковской аристократии и также включились в систему местнических отношений.

Состав боярских фамилий, примерная численность бояр в Думе, порядок получения думных чинов, определявшиеся старомосковскими традициями, — все это в какой-то мере ограничивало волю великого князя при назначении тех или иных лиц в число боярских советников. И все же в его распоряжении было много средств обойти эти препоны, добиться создания Думы из числа наиболее преданных ему лиц. Великий князь не мог сделать боярином племянника ранее его дяди. Но он мог назначить в Думу представителя того из боярских родов, кто казался ему по личным качествам более подходящим для этой цели. Он мог задержать или ускорить назначения боярами тех, кто по родовому принципу, так сказать, стоял на очереди для получения боярского чина.

К концу изучаемого периода все более становилась несостоятельной сама основа, на которой строилась вся система формирования Думы, — родовой принцип назначения ее членов. Дело было даже не столько в том, что при разрастании ветвей в боярских родах, выделении из них все новых и новых семей становилось невозможным строгое следование старому порядку назначения. Прежде всего этот принцип как таковой не устраивал московских государей, власть которых все усиливалась. При наследовании великокняжеского престола подобный принцип был похоронен еще в годы феодальной войны второй четверти XV в.

При назначении в Думу родовой принцип старшинства был отброшен сначала в рамках Государева дворца и Казны, где уже давно великие князья предпочитали сохранять те или иные ведомства в распоряжении отдельных семей, не руководствуясь никакими родовыми счетами. Затем этот семейный принцип, основанный на личной преданности тех или иных лиц государю и их навыках в практической деятельности, начал завоевывать себе место при назначении и на думные должности (см. судьбу Морозовых, Захарьиных и др.). При резком увеличении численности лиц, связанных единством происхождения, выдержать родовой принцип назначений в Думу было невозможно, да и практически просто вредно («дядья» подчас оказывались связанными с уделами, и их назначение в государеву Думу было чревато опасностями). Дети же великокняжеских бояр с раннего возраста находились при дворе и становились вернейшими исполнителями великокняжеских предначертаний. Впрочем, этот процесс торжества «семейного принципа» назначения в Думу в изучаемое время еще не был завершен.

Одним из средств упрочения влияния великих князей на феодальную аристократию было вступление в отношения родства или свойства с ее наиболее видными представителями. Уже в XIV в. родственниками великих князей стали ростовские князья и Протасьевичи (свояком великого князя был сын тысяцкого Василия Васильевича Микула). Князь Юрий Патрикеевич был женат на дочери Василия I. В 1506 г. за казанского царевича Кудайкула (Петра) была выдана замуж одна из дочерей Ивана III, мужем другой стал еще в 1500 г. кн. В. Д. Холмский. Василий III первым браком был женат на дочери Ю. К. Сабурова, а ее сестру в 1506 г. выдали замуж за кн. В. С. Стародубского. Вторично Василий III женился в 1526 г. на дочери В. Л. Глинского, а свояченицу великого князя Марию в 1527 г. выдали замуж за кн. И. Д. Пенкова. Прошло несколько лет, и супругой кн. Ф. М. Мстиславского в 1530 г. стала одна из дочерей царевича Петра, а в 1538 г. ее сестру выдали замуж за престарелого кн. В. В. Шуйского. Позднее кн. И. Д. Бельский женился на внучке того же царевича.

Практически почти все крупнейшие княжеские фамилии Русского государства (разве что кроме Оболенских, тесно связанных с уделами) оказались в родственных связях с великокняжеским семейством.

Было и еще одно средство добиться покорности потомков когда-то независимых княжат — государева опала во всех ее проявлениях, начиная от простой немилости (удаление от двора, неназначение на придворные и военно-административные должности) и кончая заточением или даже казнью (что случалось редко).

Так, в 1463 г. «очи выняли» выдающемуся полководцу боярину Федору Басенку. В 1478 г. опала постигла боярина князя И. В. Стригу Оболенского. В начале 80-х годов были распущены дворы И. Б. и В. Б. Тучко Морозовых и других бояр. В 1485 г. оба брата Морозовых были «поиманы». В 1497 г. состоялась казнь В. Е. Гусева и других сторонников княжича Василия. Через два года казнили влиятельнейшего боярина кн. С. И. Ряполовского, а князей И. Ю. и В. И. Патрикеевых постригли в монахи. В 1508 г. был «поиман» свояк великого князя кн. В. Д. Холмский, а в 1514 г. — кн. М. Л. Глинский (вторично угодил в заточение он уже в 1534 г.). В 1525 г. казнен И. Н. Берсень Беклемишев. Затем опала постигла М. А. Плещеева и ряд других видных деятелей, прощенных только в 1530 г. В начале 30-х годов в заточение брошены кн. И. М. и А. М. Шуйские, а в 1538 г. — временщик кн. И. Ф. Телепнев-Оболенский.

Великокняжеская власть придавала большое значение крестоцеловальным записям «в верности престолу», которые должны были давать внушавшие опасения те или иные представители влиятельной части феодальной знати. Так, в 1474 г. подобную запись дал кн. Д. Д. Холмский, в 1522 г. — кн. В. В. Шуйский, в 1524 г. — князья И. Ф. и Д. Ф. Бельские, в 1527 г. — кн. М. Л. Глинский, в 1528 г. — князья И. М. и А. М. Шуйские, в 1530 г. — М. А. Плещеев.

Боярская дума во второй половине XV—первой трети XVI в. наряду с великокняжеской властью являлась высшим государственным органом, осуществлявшим законодательные, судебные и военно-административные функции. Уже в заголовке основного законодательного кодекса того времени — Судебника 1497 г. говорилось, что его «уложил князь великий. . . с детми своими и с бояры о суде, как судити бояром и околничим»99 Итак, бояре, несомненно, участвовали в составлении первого законодательного свода единого Русского государства. Л. В. Черепнин предположил, что среди них были князья И. Ю. и В. И. Патрикеевы100. Все решающие мероприятия проводились только после совещания великого князя с Думой. Так, в частности, было в 1523 г., когда встал вопрос о разводе Василия III с Соломонией («начаша думати со своими бояры»)101. В 1525 г. на соборе, осудившем Максима Грека, присутствовали многие бояре («многим же бояром»)102. Боярин М. Ю. Захарьин и дьяки участвовали в соборных заседаниях по делу Вассиана Патрикеева 1531 г103. Так было и во время предсмертной болезни великого князя 1533 г., когда решался вопрос о составе правительства при малолетнем Иване Васильевиче («нача князь великы думати с бояры. . . нача же князь велики думати с теми же бояры»)104.

Велико было значение бояр в судебной практике Русского государства. Бояре были судьями «низшей инстанции». Они же входили в состав судей высшей инстанции, выносивших окончательное решение по спорному делу. Участвовали они и в решении военных дел. Так, в 1522 г. Василий III отправился в поход в Коломну, приговорив «с своею братьею и з бояры»105.

Для изучаемого периода не известно ни одного заседания Думы, на котором бы присутствовали бояре в полном составе.

Для понимания практической деятельности и самого типа заседаний Боярской думы очень важен единственный сохранившийся «боярский приговор» 1520 г. Он был принят по одному из второстепенных дел (о краже ржи у какого-то корельского попа), но почему-то сохранился в Государственном архиве. Его вынесли «бояре», среди которых названы: кн. В. В. Шуйский, кн. М. Д. Щенятев, кн. Б. И. Горбатый, С. И. Воронцов, И. Г. Морозов, А. В. Сабуров, И. В. Хабар, М. Ю. Захарьин, И. И. Третьяков, а также дьяки106.

Боярами в это время были шесть человек — четверо названы в начале списка, а также кн. А. В. Ростовский, находившийся в 1520 г. на наместничестве в Новгороде, и старейший боярин Г. Ф. Давыдов, которому обычно в те годы докладывались подобные дела. Следующие трое «бояр» (Морозов, Сабуров, Хабар) на самом деле были окольничими. В 1520 г. известно семь окольничих. Отсутствующие в Приговоре Петр и Василий Яковлевичи занимались в то же время разбором аналогичных дел. Не упомянуты в Приговоре И. А. Жулебин и М. В. Тучков. Зато «боярином» назван М. Ю. Захарьин, на самом деле тверской дворецкий (очевидно, «с боярским судом»): в 1520 г. «большого дворецкого» как будто не было и М. Ю. Захарьин (наряду с другими лицами) мог исполнять его обязанности. Наконец, в «бояре» попал И. И. Третьяков, который в 1520 г., возможно, был печатником.

Итак, на заседаниях Боярской думы присутствовали не все бояре и «боярами» (участниками заседания) назывались не только бояре, но также окольничие, члены дворцовой администрации.

Обычно все дела решали так называемые боярские комиссии, которые возглавлялись только боярином (или двумя), а состояли также из лиц дворцового ведомства (дворецких, казначеев) и дьяков, а иногда и просто тех, которым на время их миссии (например, посольской) «сказывалось» боярство (хотя они им и не обладали)107. Поэтому за формулой «князь великий приговорил з бояры» (например, о пожаловании Абдул-Летифа в 1508 г.)108 скрывалось не заседание Василия III со всей Думой в целом, а решение, принятое великим князем с близкими ему лицами, только в какой-то части состоявшими из бояр. Так, решение судьбы Пскова было принято в январе 1510 г. Василием III в Новгороде по приговору великого князя с боярами («приговарил з бояры»), но половина личного состава Думы в это время находилась в Москве109.

В 1517 г. ответы имперскому послу даны были, после того как Василий III «приговорил с бояры»110. Боярские комиссии вели переговоры с иностранными представителями, судили различные дела, присутствовали на их докладе великому князю, а иногда были высшей судебной инстанцией. На великокняжеском суде и на докладе великому князю или его детям обычно присутствовали один-два боярина вместе с другими администраторами111.

Первые сведения о «боярах введенных» в источниках появляются тогда же, когда и о детях боярских, т. е. в начале 30-х годов XV в.112 В литературе считалось, что введенным боярином назывался боярин, введенный в состав Думы (В. И. Сергеевич и др.)113, или боярин, получивший дворцовую должность (В. О. Ключевский и др.)114. Вторая из них ближе к истине. Введенный боярин — боярин, которому доверено исполнение какой-либо должности (например, наместника, судьи и др.) или поручения. Эти-то введенные бояре и осуществляли на практике реальную политическую линию правительства.

С начала 90-х годов XV в. до смерти Ивана III доклад по судным делам только в редчайших случаях принимал сам великий князь115. Как правило, докладывались спорные случаи его сыну Василию Ивановичу, внуку Дмитрию, дворецкому П. В. Шестунову, казначею Дмитрию Владимировичу, Ю. К. Сабурову (в 1505/06 г.), кн. Д. А. Пенкову (наместнику на Белоозере), а также виднейшим боярам: кн. Д. В. Щене, Юрию Захарьичу, Якову Захарьичу, кн. Александру Владимировичу Ростовскому и кн. Ивану Юрьевичу Патрикееву116. Бояре при этом выступали как наместники117 или как доверенные лица великого князя.

Бояре занимали важнейшие должности в центральном и местном аппарате. Правда, дворцовые ведомства, непосредственно связанные с великим князем и его личными нуждами, как правило, не входили в компетенцию бояр. Туда назначались лица, менее знатные, но, во всяком случае, особенно преданные великому князю. Иногда функции дворецких (прежде всего в поземельных делах великого князя) исполняли бояре или окольничие. При назначении на военные должности, конечно, учитывались воинские способности княжат и бояр. При распределении этих постов великий князь руководствовался их положением на служебно-иерархической лестнице. Боярам поручались наиболее важные командные должности. Во главе полков во время наиболее крупных походов находилось по два военачальника (иногда и больше). В таком случае назначались один из представителей княжеских фамилий, а второй из числа нетитулованной (старомосковской) знати. Та же система применялась и при назначении на наиболее крупные наместничества.

Велика была роль Боярской думы и в ведении внешнеполитических дел. Бояре присутствовали на аудиенциях, дававшихся великим князем иностранным миссиям в Москве118. Они во время переговоров произносили «речи» от имени московского государя119. Бояре и окольничие отправлялись в наиболее важные посольства120. В тех случаях, когда во главе посольства ставился не думный человек, ему звание «боярина» как бы «придавалось» на время исполнения его миссии121.

Боярам вместе с другими администраторами (особенно дьяками и лицами дворцовых ведомств) поручалось ведение переговоров о заключении мира122. Переговоры с литовскими представителями неоднократно вели Яков Захарьич и Григорий Федорович Давыдов123. Иногда с виднейшими боярами (Яковом Захарьичем, кн. И. Ю. Патрикеевым, кн. В. Д. Холмским) обменивались посланиями литовские паны рады. Решения по важнейшим вопросам внешней политики принимались в результате «приговора» бояр и воли великого князя124. Боярам докладывались поземельные дела княжат125. В случае, когда Боярская дума выносила то или иное решение, в документах писалось, что «бояре приговорили», а когда к определенному решению не пришли, писалось «бояре поговорили»126.

Исследователей уже давно ставило в тупик кажущееся противоречие между совершенно определенными сведениями источников о том, что великий князь выносил свои приговоры после совета с боярами, и рассказом И. Н. Берсеня Беклемишева о том, что Василий III «запершыся сам третей у постели всякие дела делает»127. Поэтому Н. И. Шатагин, например, считал, что Василий III «сводит на нет... роль боярской думы». С другой стороны, Г. Б. Гальперин исходит из тезиса о том, что «показания опальных бояр, выступивших против централизованного государства, не могут являться объективным источником для научного исследования»128. Этот тезис неверен уже потому, что тенденциозными являются и свидетельства защитников централизации. Следовательно, показания Берсеня (кстати говоря, никогда не бывшего боярином) нуждаются в проверке по существу. А эта проверка показывает, что крамольный сын боярский был прав.

Характеризуя деятельность Боярской думы, надо иметь в виду две стороны. Во-первых, не все ее члены играли в ней равную роль. Так, крупнейшей фигурой в конце правления Василия III был М. Ю. Захарьин, а в годы регентства Елены Глинской — кн. И. Ф. Телепнев-Оболенский. Во-вторых, не всегда важнейшие дела поручались членам Боярской думы. Дворецкий, казначей, да и просто фавориты великого князя (вроде Шигоны Поджогина и некоторых дьяков), решали часто больше, чем те или иные бояре. Четкой регламентации деятельности лиц и учреждений в это время не существовало. Но в целом именно бояре занимали важнейшие посты в центральном и местном аппарате. Великий князь не мог еще существенно нарушить традицию, в частности назначить в Думу лиц, хоть сколько-нибудь не связанных с думными родами, но московский государь мог привлекать далеко не всех бояр, для текущей правительственной деятельности.

Только в годы малолетства Ивана Грозного, когда воля самого монарха практически сводилась к нулю, Боярская дума стала приобретать более широкие полномочия. Но история Думы этого периода — предмет особого исследования.



1 Сб. РИО. Т. 53. С. 40.
2 ПСРЛ. Т. 13. С. 523.
3 См. подробнее: Лихачев Н. П. Думное дворянство в Боярской думе XVI столетия // Сб. Археологического ин-та. СПб., 1898. Кн. 6. С. 10.
4 ДДГ. № 61. С. 198
5 Князь И. А. Звенигородский, боярин последних лет правления Василия Темного, при Иване III в Боярскую думу вряд ли входил (с апреля 1463 г. он князь-наместник во Пскове).
6 РК. С. 17; Р. С. 19—20; ИЛ. С. 92.
7 РК. С. 49.
8 В делах о сношениях с Империей есть единственное упоминание о боярстве Данилы Щени.
9 Шмидт. С. 272—273.
10 ПСРЛ. Т. 15. Стб. 500.
11 РИБ. Т. 22. Стб. 27, 29—30; Самоквасов Д. Я. Архивный материал. М., 1905. Т. 1. С. 225; АСЭИ. Т. I. № 501, 612; Веселовский. С. 157, 158.
12 Абрамович Г. В. Поганая писцовая книга // ВИД. Л., 1978. Вып. IX. С. 173—194.
13 РИБ. Т. 22. С. 18—31 (см.: ЦГАДА. Ф. 27 (Приказ тайных дел). 1500, № 4); Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1842. Кн. 2, т. 6. Примеч. 201
14 В том числе: ГБЛ. Ф. 205 (Собр. ОИДР). № 183. Л. 314—318, 329—330; Ф. 310 (Собр. Ундольского). № 812. Л. 209 об.—211 об.; Ф. 178 (Музейное собр.). № 734. Л. 191—193 об.; № 8973. Л. 226 об.—227 об., 228—229; Ф. 304. II (Собр. Троице-Серг. Лавры, доп.), № 18. Л. 110—113; № 15. Л. 26—33 об.; ЦГАДА. Ф. 181 (Рукописный отдел библиотеки МГАМИД). № 84. Л. 426—428; № 83. Л. 63—71; № 461. Л. 194 об.—199 об.; Ф. 197 (Собр. Малиновского). № 32; Ф. 196 (Собр. Мазурина). № 477, 822, 876; ГИМ. Собр. Уварова. № 1337 (6). Л. 627—630; Собр. Вахромеева. № 136. Л. 15—19; Музейское. № 2918. Л. 380—382; № 3257. Л. 483 об.—487; ГИМ. Отдел письменных источников. Ф. 342 (Барятинские). Д. 265; БАН. 34.5.15. Л. 68—75 об.; ГПБ. Погод. № 1623. Л. 85 об.—87 об.; P. IV. № 275; ЛОИИ СССР. Собр. Археографической комиссии. № 29. Л. 48 и след.; Ф. 13 (Колл. Русского археологического о-ва). Он. 1. Д. 147; Колл. 174 (Колл, актов до 1613 г.). Оп. 1. Д. 14; Собр. Лихачева. № 146. Л. 321—322. См. также: Прозоровский Д. Опись древних рукописей, хранящихся в Музее Русского археологии, о-ва. СПб., 1879. № 146, 147.
15 В связи с незавершенностью исследования «Поганой книги» возникает вопрос, насколько можно говорить об опале и роспуске дворов Тучковых, И. Ю. Патрикеева и других бояр в 1483 г. Возможно, испомещение их послужильцев не было связано с роспуском. Во всяком случае, следов опалы в 1483 г. цвета московской знати обнаружить не удается: и И. Ю. Патрикеев, и Тучковы, и Русалка, и другие лица продолжали находиться при дворе и пользоваться расположением великокняжеской власти. Не является ли сведение о «роспуске» позднейшей (XVII в.) интерпретацией материалов писцовой книги Вотской пятины 1500 г.? Вопрос пока остается открытым.
16 РК. С. 19.
17 Там же. С. 25—26
18 Возможно, Г. А. Мамон был окольничим еще до 1491 г. (об этом см. выше).
19 К этому времени были еще живы окольничие И. В. Чобот, П. М. Плещеев, П. Г. Заболоцкий и Данила Иванов (сошел со сцены вскоре после 1500 г.).
20 О возвышении Дмитрия-внука с августа 1497 г. до конца 1498 г. см.: Каштанов. История. С. 88—95.
21 Шмидт. С. 272—273. В список помещены князья И. Ю. и В. И. Патрикеевы и С. И. Ряполовский, опала которых относится к январю 1499 г. Нет в списке по неясной причине боярина кн. И. В. Булгака, умершего в апреле 1498 г. Об А. Ф. Челяднине сказано, что он «на Новегороде»: Челяднин наместничал в Новгороде, во всяком случае с февраля 1498 по февраль 1500 г. Следовательно, список датируется временем не позднее января 1499 г. Помещен он в Хронографе после рассказа о коронации Дмитрия в феврале 1498 г. и казни Владимира Гусева, но до записи о посажении Дмитрия Ивановичи «на великое княжение» (февраль 1498 г.). Поэтому, скорее всего, он составлен был в связи с февральскими коронационными торжествами 1498 г.
22 Герберштейн. С. 20.
23 Далее в биографии А. В. Сабурова перерыв до 1531 г., когда он появляется уже как боярин.
24 Позднее, в 1529/30 г., боярином некоторое время был кн. Ю. Д. Пронский.
25 До Я. Г. Морозова в 1529—1530 гг. окольничим был его брат Василий.
26 В августе 1534 г. в связи с бегством брата Семена в Литву И. Ф. Бельский попал в темницу.
27 О сословной монархии в России в конце XV—первой половине XVI в. см.: Гальперин Г. Б. Форма правления Русского централизованного государства XV—XVI вв. Л„ 1964. С. 3—28
28 РК. С. 26. В родословцах говорится о М. Ф. Телятевском, что он был «во Твери и на Москве в боярях» (Род. кн. Ч. 1. С. 64).
29 РК. С. 44; Р. С. 112.
30 Род. кн. Ч. 2. С. 146.
31 Там же. С. 141, 143.
32 В том числе о кн. И. А. Дорогобужском, кн. Вл. А., Вас. А., М. Ф. Микулинских, кн. С. Д. Холмском, В. Б., Г. Н., И. Б., И. Н., П. Б. и Ф. Г. Бороздиных, П. И. Житове.
33 Р. С. 69 (1501 г.).
34 Подробнее см.: Зимин А. А. Дмитровский удел и удельный двор во второй половине XV—первой трети XVI в. // ВИД. Л., 1973. Вып. V. С. 182—195; Он же. Удельные князья и их дворы во второй половине XV и первой половине XVI в. // История и генеалогия. М., 1977. С. 161—188.
35 Скрынников Р. Г. Московская семибоярщина // Вопр. истории. 1973. № 2. С. 209—213; ср.: Он же. Начало опричнины. Л., 1966. С. 109, 114; Он же. Иван Грозный. М., 1975. С. 5—11 и др.
36 Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв. М., 1937. С. 346—348.
37 РИБ. Т. 13. Стб. 1309.
38 ПСРЛ. Т. 4, ч. 1, вып. 3. С. 556—557. Гипотеза А. Е. Преснякова и И. И. Смирнова о том, что в духовной Василия III был перечислен состав регентского совета, нам представляется недостаточно убедительной (Пресняков А. Е. Завещание Василия III // Сб. статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пб., 1922. С. 71—80; Смирнов И. И. Очерки политической истории Русского государства 30—50-х годов XVI в. М.; Л., 1958. С. 26; Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 225—227; Он же. Россия на пороге нового времени. М., 1972. С. 394—395).
39 Всего к моменту смерти Василия III в Думу входили 11 бояр. Кроме перечисленных пяти, еще В. Г. и И. Г. Морозовы, князья Б. И. и М. В. Горбатые и кн. Д. Ф. Бельский. Все они также принимали участие в предсмертных совещаниях Василия III. Князь А. А. Ростовский находился в Смоленске.
40 ПСРЛ. Т. 4, ч. 1, вып. 3. С. 558.
41 РК. С. 124.
42 Скрынников Р. Г. Московская семибоярщина. С. 213.
43 РК. С. 141.
44 Скрынников Р. Г. Московская семибоярщина. С. 213.
45 РК. С. 115. Василий III не раз оставлял в столице бояр со своим родичем царевичем Петром (Там же. С. 53, 54, 69).
46 Там же. С. 141, 152, 159, 163, 182, 222—223, 226, 245.
47 Маркевич А. И. О местничестве. Киев, 1879. Ч. 1; Он же. История местничества в Московском государстве в XV—XVII вв. Одесса, 1888.
48 Ключевский В. О. Сочинения. М., 1957. Т. 2. С. 140, 153—156; Он же. Боярская дума древней Руси. Пг., 1919. С. 239—240.
49 Шмидт С. О. Становление российского самодержавства. М., 1973. С. 262—307.
50 Так, И. М. Воротынский в 1519 и 1521 гг. получал меньшие посты, чем кн. М. Д. Щенятев (РК. С. 61, 66, 67), но по рангу был выше его.
51 АСЭИ. Т. III. № 307, 308.
52 Насонов А. И. История русского летописания XI—начала XVIII в. М., 1969. С. 355, 356.
53 [ПСРЛ. Т. 37. С. 91]; Маркевич А. И. История местничества. С. 244.
54 Русский исторический сборник. М., 1838. Т. 2. С. 273, 278. Этот разряд есть в достоверных разрядных книгах, но никакого местнического дела там нет (РК. С. 22).
55 РК. С. 30; Маркевич А. И. История местничества. С. 246.
56 АСЭИ. Т. 3. С. 248.
57 Р. С. 81—86. Датируется по упоминанию дьяка Алексея Полуектова, который фигурирует в источниках 60-х—первой половины 70-х годов XV в. (Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 420—421; Зимин А. А. Дьяческий аппарат в России второй половины XV—первой трети XVI в. // Ист. зап. М., 1971. Кн. 87. С. 261—262).
58 ГАР. С. 77 (ящик 178), 393. В грамоте есть неясность. В мае—сентябре 1503 г. в Литву с Плещеевым был послан К. Г. Заболоцкий, а не Петр Лобан (возможно, он поехал вместо брата) (Сб. РИО. Т. 35. С. 412—439). Дело происходило в 1504 г., т. е. после возвращения из посольства. Иван III предписывал послам: чтобы «розни бы меж вас ни в чем не было» (Там же. С. 428).
59 ПСРЛ. Т. 24. С. 232; РК. С. 17; ср. также: Веселовский. С. 22
60 Веселовский. С. 23. В Типографской летописи после памятей идут списки бояр.
61 РК. С. 17.
62 ЦГАДА. Ф. 196 (Собр. Мазурина). № 240. Л. 115; ср.: ЛОИИ. Собр. Археографической комиссии. № 249. Л. 198 об.; ГБЛ. Румянц. № 252. Л. 386—386 об. Опубликовано: Коркунов М. Памятники XV в. СПб., 1857. С. 18—19; Веселовский. С. 23—24.
63 Род. кн. Ч. 1. С. 338; Насонов А. Н. Материалы и исследования по истории русского летописания // Проблемы источниковедения. М., 1958. Сб. VI. С. 249—252.
64 Р. С. 85—86.
65 АСЭИ. Т. III. № 230.
66 ЛОИИ. Собр. Лихачева. № 495. Л. 115-а; ЦГАДА. Ф. 135 (Государственное Древлехранилище). № 184. Л. 253; ср.: ЛОИИ. Собр. Археографической комиссии. № 249. Л. 198. Издано: Коркунов М. Указ. соч. С. 20 (начала до слов «сидели» — нет); Веселовский. С. 24 (по рукописи ЦГАДА. Собр. Мазурина. № 240. Л. 35).
67 Веселовский. С. 25.
68 Описка. Надо: Сабур.
69 Коркунов М. Указ. соч. С. 21; Веселовский. С. 25 (тоже по рукописи из Собр. Мазурина. № 240).
70 Лихачев. С. 97—98
71 АСЭИ. Т. 3 № 348 (1491/92 г.), 349 (1497/98 г.), 350 (1499/1500 г.), 358 (1486/87 г.); ср. № 342, 357, 366.
72 РК. С. 37; Р. С. 97.
73 Акты Юшкова. № 76.
74 Подробнее см.: Зимин А. А. К изучению фальсификации актовых материалов в Русском государстве XVI—XVII вв. // Тр. МГИАИ. М., 1963. Т. 17. С. 408—409.
75 Русский исторический сборник. М., 1842. Т. 5. С. 214, 215, 217, 224, 257, 258, 260, 261, 265, 266, 285, 286; РК. С. 49.
76 Р. С. 167.
77 Там же. С. 127, 131. Ср. Ф. Н. Бутурлина под 1515/16 г. с боярским титулом (Там же. С. 151), но там же без упоминаний о боярстве (Там же. С. 155, 169, 171).
78 Там же. С. 148, 149, 163 и др.; Зимин. Состав Боярской думы. С. 50—51.
79 ПСРЛ. Т. 8. С. 265.
80 Князь Иван Глинский «посылал бити челом государю, что ему меньши князь Михаила быть невмесно. И бояре все ему о том лаели и велели быть ему у князь Михаила в меньших и поставили князь Ивана Глинского меньши» (Р. С. 179—180).
81 РК. С. 105, 106.
82 ПСРЛ. Т. 6. С. 265; РК. С. 74—75; Маркевич А. И. История местничества. С. 253.
83 А. И. Маркевич еще ссылается на «какие-то местничества» 1526 г., но это и есть разбираемые ниже случаи (ср.: Изв. Археология, о-ва. СПб., 1859. Т. 1, вып. 4. С. 229).
84 См., например: ГБЛ. Ф. 29 (Собр. Беляева). № 7 (1585. Беляевский I список). Л. 98 об.—99, 106—106 об., 117 об.—118 об.; БАН. № 34.8.36. Л. 105, 111—112, 122, 122 об.—123; № 34.3.2. Л. 86 (7034 г.), 99 (7038 г.); Р. С. 197 (7034 г.), 214 (7038 г.).
85 Р. С. 213—214. Заметим, что М. Ф. Карамыш Курбский умер задолго до 1530 г.
86 См. запись о местническом деле 1539 г. кн. М. Курбского с кн. П. Репниным (РК. С. 96—97).
87 Маркевич ссылается еще на родословец по списку ГБЛ. Ф. 256 (Собр. Румянцева). № 252, в котором якобы «есть споры по местничеству бояр времени в. кн. B. И-ча» (Маркевич А. И. История местничества. С. 254). Но он текста памятника не видел, а справка, сделанная для него И. Линниченко, после проверки оказалась недоразумением.
88 Русский исторический сборник. Т. 2. С. 55; Маркевич А. И. История местничества. C. 254.
89 Русский исторический сборник. Т. 2. С. 17
90 ДАИ. Т. 1. № 30. С. 31; Маркевич А. И. История местничества. С. 258.
91 РК. С. 90.
92 Свиньин П. П. О службах и походах боярских // Отечественные записки. 1826. Ч. 28. № 80. Декабрь; 1830. Ч. 44. № 126. Октябрь—декабрь
93 Там же. 1826. Ч. 28. С. 405, 412—415.
94 Маркевич И. А. О местничестве. Ч. 1. С. 133
95 «Тово же году сидели намесники на Великом Новегороде: боярин князь Борис Иванович Горбатой да Михайло Семенович Воронцов, дворецкой ноугородцкой боярин Иван Микитич Бутурлин. И боярин Иван Бутурлин з боярином с Михаилом Варанцовым не писался, а то ему было невместно, и грамоты от государя приходили опричонна к Ивану, а к Михаилу Воронцову писали з боярином со князь Борисом Горбатым» (Р. С. 165; ср.: ЛОИИ СССР. Собр. рукописных книг. № 93. Л. 95; ср.: ЛОИИ. Собр. Лихачева. № 146. Л. 76 об.).
96 Буганов В. И. Разрядные книги последней четверти XV—начала XVII в. М., 1962. С. 34, 40—42.
97 Богоявленский С. К. Приказные судьи XVII в. М.; Л., 1946. С. 239.
98 За великокняжеским братом сидели «старейшие князья и советники, причем соблюдались их чины и степени, милости которой каждый пользовался у государя» (Герберштейн. С. 204).
99 Судебники XV—XVI вв. М.; Л., 1952. С. 19.
100 Черепнин. Архивы. Ч. 2. С. 306 и след.
101 ПЛ. Вып. 1. С. 103.
102 Судные списки Максима Грека и Исака Собаки. М., 1971. С. 90.
103 Казакова Н. А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.; Л., 1960. С. 285.
104 ПСРЛ. Т. 4, ч. 1, вып. 3. С. 556—557; Т. 13. С. 412.
105 РК. С. 68; Р. С. 182.
106 Лихачев. С. 176—178.
107 Так, переговоры 26 апреля 1517 г. с С. Герберштейном вели следующие «бояре»: боярин Григорий Федорович, казначей Юрий Малый, Шигона Поджогин и дьяк Меньшой Путятин (ПДС. Т. 1. Стб. 211). В 1523/24 г. розыск производили «бояре» М. Ю. Захарьин и Шигона Поджогин (Зимин А. А. Из истории центрального и местного управления в первой половине XVI в. // Ист. архив. 1960. № 3. С. 148).
108 Сб. РИО. Т. 95. С. 42.
109 Масленникова. С. 189; РК. С. 44.
110 ПДС. Т. 1. Стб. 201—202.
111 Около 1499—1502 гг. на докладе княжичу Василию Ивановичу присутствовали «бояре» Яков Захарьич и казначей Дмитрий Владимирович (АСЭИ. Т. 1. № 628). Обоих мы встречаем и в 1498 г. на суде Дмитрия Ивановича, внука Ивана III, вместе с окольничим Данилой Ивановичем (Там же. Т. 2. № 416).
112 В договорных грамотах 1432/33 г. (ДДГ. № 27. С. 70) и 1434 г. (Там же. № 34. С. 88), в жалованных грамотах 1432—1445 гг. в формуле «сужу яз, князь велики, или мой боярин въведены» (АСЭИ. Т. 1. № 76), 1441 г. (Там же. Т. 3. № 70), 1456 г. (Там же. Т. 2. № 169), 1456—1462 гг. (Там же. Т. 3. № 49, 101, 179) и др. В. И. Сергеевич допускает на основании грамоты Василия II Ивану Шае, что бояре введенные могли быть уже в начале XIV в. (Сергеевич В. И. Русские юридические древности. СПб., 1890. Т. 1. С. 360).
113 Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 1. С. 362, 363; Юшков С. В. История государства и права СССР. М., 1947. Ч. 1. С. 186.
114 Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. С. 122; Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. 6-е изд. СПб.; Киев. 1909. С. 161.
115 См. около 1499—1502 гг. дело, касающееся придворного Архангельского собора (АСЭИ. Т. 3. № 50).
116 Там же. Т. I. № 604 (1496 г.), 607, 607-а (около 1496—1498 гг.), 628 (около 1499—1502 гг.), 642 (около 1502—1504 гг.), 651 (1504 г.); Т. 2. № 285—290 (около 1492 г.), 333 (1493 г.), 422 (1500 г.), 428 (1504 г.), 493 (около 1497/98 г.); Т. 3. № 48 (1506 г.), 208 (около 1495—1497 гг.), 251 (1501 г.), 276 (1499/1500 г.); АФЗХ. Ч. 1. № 117 (1498 г.), 157 (1499 г.).
117 См. ст. 63. Судебника 1550 г.: «А суд боярской: которому наместнику дано с судом з боарьским, и ему давати полные и докладные».
118 ПДС. Т. 1. Стб. 26 и др.
119 Там же. Стб. 28, 30—31, 33 и др.; Сб. РИО. Т. 35. С. 4, 50—51 и др.
120 Сб. РИО. Т. 35. С. 138, 164, 413 и др.
121 Там же. Т. 41. С. 161 и др.
122 Там же. Т. 35. С. 381—382 и др.
123 Там же. С. 68—69, 313—314, 325—327, 350 и др.
124 ПДС. Т. 1. Стб. 201—202, 223, 239. Подробно вопрос о роли Боярской думы в посольских делах России конца XV—XVI в. изучен В. И. Саввой (Савва В. И. О Посольском приказе в XVI в. Харьков, 1917. Вып. 1. С. 1—56).
125 АГР. Т. 1. № 50 (1538/39 г.): «стати на Москве перед бояры у доклада».
126 Сб. РИО. Т. 35. С. 598, 633 и др.; Т. 59. С. 34—35 и др.; Савва В. И. Указ. соч. Вып. 1. С. 21; Веселовский С. Б. Две заметки о Боярской думе // Сб. статей, посвященных С. Ф. Платонову. СПб., 1911. С. 299 и след.
127 ААЭ. Т. 1. № 172. С. 142.
128 Шатагин Н. И. Русское государство в первой половине XVI в. Свердловск, 1941. С. 50; Гальперин Г. Б. Указ. соч. С. 48.

<< Назад   Вперёд>>