На крейсере «Новик»

В то время, как броненосцы, после неудачного боя 28 июля, повернули в Артур, нами был замечен сигнал на крейсере I ранга «Аскольд», гласивший: «Следовать за мной». Принадлежа к крейсерскому отряду, мы тотчас же вступили в кильватер «Аскольду», совершенно не зная его намерений. Обойдя кругом нашей эскадры, «Аскольд» дал полный ход и бросился по направлению к японским миноносцам, которые в громадном количестве начинали стягиваться к месту боя, как хищные птицы, почуявшие падаль. При нашем приближении миноносцы кинулись врассыпную, но на их место спешили японские крейсера. Насколько мне помнится, справа от нас находился один крейсер I ранга, а слева 5 или 6 крейсеров разных типов, — вот между ними «Аскольд» и выбрал дорогу.

Солнце садилось, темнота наступала довольно быстро, что, конечно, способствовало прорыву, но силы были слишком неравные, чтобы можно было надеяться на благополучный исход.

Крейсера «Диана» и «Паллада» пытались следовать за нами, но обладая гораздо меньшим ходом, очень быстро отстали. Удачный залп «Аскольда» заставил отойти находившийся справа крейсер I ранга, который тогда же прекратил преследование, остальные же крейсера гнались за нами до полного наступления темноты, все время осыпая наш путь снарядами. Обычное счастье продолжало нам сопутствовать: ни один снаряд не нанес нам серьезных повреждений, хотя расстояние до неприятеля было чрезвычайно мало. Осколками разорвавшегося снаряда убило двух матросов и ранило доктора, который из любопытства вышел на мостик полюбоваться на это редкое состязание в скорости, продолжавшееся около часа.

С облегчением стали мы, наконец, замечать, что японские крейсера не в состоянии следовать за нами, и что расстояние, хотя и медленно, но увеличивается, а затем наступившая темнота окончательно скрыла нас от погони.

Прорыв этот был, так сказать, лебединого песней «Новика».

Надо сказать, что сложные современные котлы требуют очень внимательного ухода, постоянной тщательной чистки, а кроме того, имеют определенный срок службы, сравнительно очень небольшой, по окончании которого необходимо менять в котлах трубки, а их считают тысячами. На крейсере «Новик» котлы к началу войны уже кончали свой срок службы и требовали существенного ремонта, между тем за 7 месяцев в Артуре нам с трудом изредка удавалось отвоевать какие-нибудь сутки для самых неотложных исправлений. Почти все время «Новик» держали под парами или в полной готовности их развести. Конечно, это являлось необходимым в силу обстоятельств, но тем не менее котлы с каждым днем разрушались все более и более.

Последний прорыв, когда пришлось дать самый полный ход, чтобы вырваться из неприятельского круга, окончательно надорвал котлы, и с этого момента начинается медленная агония «Новика», для которого ход был — все.

Скрылись мы в темноте от неприятеля совершенно своевременно, так как пришлось остановить машины для прекращения течи в холодильниках.

«Аскольд» в это время скрылся из виду, предоставив нам действовать самостоятельно, хотя мы и просили его сигналом подождать. Офицеры «Аскольда» утверждают, что они этого сигнала не видели.

Чтобы продолжать путь к Владивостоку, нам необходимо было зайти куда-нибудь принять уголь.

Эта необходимость многих приводила в недоумение, и мне часто задавали вопрос, как могло случиться, что на «Новике» оказалось мало угля, когда он только что вышел из Артура; кто-то обвинял даже командира в непредусмотрительности, а между тем объясняется это очень просто.

В Артуре, перед выходом в море, был погружен полный запас угля, что составляет 500 тонн; запаса этого хватает с небольшим на одни сутки полного хода; с момента выхода из Артура прошло более 15 часов, из которых половину надо считать на долю полного хода. Отсюда нетрудно вывести, что угля у нас оставалось недостаточно, чтобы идти во Владивосток. Для среднего (экономического) хода, при котором расход угля в 10–12 раз меньше, его бы, может быть, и хватило, но мы должны были рассчитывать встретить неприятеля, в каковом случае понадобилось бы снова давать большой ход.

Итак, необходимо было принять уголь; командир решил зайти к ближайшим соседям — немцам, у которых мы могли встретить радушный прием. Подошли мы к Киао-Чао к вечеру и по исполнении необходимых формальностей приступили к погрузке; грузили уголь всю ночь, но все-таки полного запаса принять не успели, так как нам надо было до восхода солнца выбраться в открытое море.

На рассвете мы были уже далеко от Киао-Чао, направляясь кругом Японии во Владивосток, так как Корейский пролив был занят японскими судами, переговоры которых по беспроволочному телеграфу мы долго принимали на свой аппарат.

Переход этот был самым неприятным воспоминанием за всю войну: десять дней неизвестности и ожидания, десять дней полной готовности и днем и ночью вступить в бой при сознании, что угля может не хватить до наших берегов и что придется, может быть, остаться в беспомощном положении среди океана или выбрасываться на японский берег.

Странной может показаться эта неизвестность. Казалось бы, на военном корабле должно быть точно известно, сколько может быть израсходованного угля, сколько его осталось и какое расстояние можно пройти с имеемым запасом. Все это так, но после 6–7 месяцев постоянного напряжения механизмов и котлов все данные настолько изменились, что определить свое положение точно стало совершенно невозможным. Для примера скажу, что при произведенных испытаниях крейсера «Новик», в начале его службы, было определено, что при среднем экономическом ходе расходуется около 30 тонн угля в сутки; при таком расчете, идя 10-узловым ходом, угля должно было за глаза хватить до Владивостока. Можно себе представить наше неприятное изумление когда в первые сутки было истрачено 50 тонн, на вторые — 55, на третьи — 58; при таком расходе мы должны были оказаться без угля, подходя к северным японским берегам.

Я не берусь точно объяснить причину такого явления, но по отзывам нашего механика понял, что расход угля увеличился в зависимости от увеличения расхода пара, что, в свою очередь, произошло от изношенности механизмов и котлов. Исправить это в море было немыслимо, и вот мы 10 дней находились под дамокловым мечом: дойдем или не дойдем? Приняты были все меры, чтобы уменьшить расход угля: прекратили действия всяких вспомогательных механизмов, вентиляторов, динамо-машин и т. п., жгли в топках мусор, смешивая его с масляного краской, паклю с маслом, различные деревянные части, одним словом, изобретали всевозможные способы довести крейсер до русских берегов. Кто-то предложил даже высадить десант на остров Чезо-Мицмай и нарубить дров. Вначале явилась злость на изменившую нам фортуну, потом ее сменила полная апатия — все валялись по разным углам, терпеливо ожидая своей участи, вся работа ложилась только на механиков.

Для сокращения пути держались возможно ближе к берегам Японии; прошли в виду Токио, ожидая, что нас заметят и вышлют погоню, встречались с коммерческими пароходами, но останавливать их, дабы отнять уголь, под самым берегом Японии было бы безрассудно. Это было возможно, пройдя Сангарский пролив, но там мы уже ни одного парохода не встретили.

Забыл я упомянуть про нашу встречу в океане с крейсером «Диана», который шел с миноносцем, пробираясь из Артура.

Увидав в море два дыма, мы приготовились к бою, но затем, узнав свой миноносец, пошли к нему навстречу. Командир наш приказал передать на «Диану», что мы идем во Владивосток, и предложить идти совместно, но на это предложение ответа мы не дождались — «Диана» вместе с миноносцем скрылись на юг.

Не могу не вспомнить по этому поводу статьи в одной из южных газет некоего господина Парфенова, который обвинял командира «Новика» за то, что тот «посмел» идти во Владивосток на таком слабом крейсере, а не укрылся, подобно некоторым судам, в одном из иностранных портов для того, чтобы разоружиться. Мы имели полную возможность остаться в Киао-Чао, под защитой немцев, но подобный исход не только командиру, но и никому из нас даже в голову не приходил, потому что мы считали позорным прятаться от врага, как цыплята под крылышко матери, даже больше, считали подобный поступок нисколько не лучше сдачи, так как в большинстве случаев сдаются врагу при очевидной невозможности бороться; тут же то же признание своего бессилия, та же сдача, только не лицом к лицу с неприятелем в открытом море, а в спокойном и тихом порту нейтральной державы.

Адмирала Небогатова будут судить за сдачу эскадры, а, по-моему, первыми надо судить тех, кто позорно бежал от сражения и спрятался где-то на Маниле.

Мы все искренне возмущались, как повернулся язык у господина Парфенова обвинять командира «Новика» за то, что он не пошел на такой компромисс, а решил честно выполнить приказание государя императора — идти во Владивосток.

Дойти нам не было суждено. Судьба, покровительствовавшая «Новику» в течение семи месяцев, по-видимому, отвернулась, но совесть у командира и экипажа чиста: было сделано все возможное.

На подходе к Курильским островам выяснилось, что угля может хватить только до поста Корсаковского (на юге Сахалина), где придется пополнить запас.

Утром мы должны были проходить мимо японского маяка на одном из Курильских острововПроходить мимо него при дневном освещении было очень рискованно, так как маяк соединен телеграфом со всей Японией; ожидать же в море наступления темноты не было возможности все из-за того же угля. Поневоле надо было выбирать первое; маяк был покрыт густым туманом, но когда мы подошли к нему ближе — туман сразу рассеялся и мы очутились на виду, как на ладони. Понятно, с маяка сообщили о нашем проходе куда следует, и за нами была выслана погоня.

В Корсаковске немедленно приступили к погрузке угля; приготовленного, конечно, не было; приходилось подвозить его на пристань в телегах, нагружать на баржи, а затем снова перегружать уже на судно; я был послан руководить погрузкой на берегу. Не могу описать достаточно ярко то радостное чувство, которое охватило меня при съезде на берег; после 10-дненного томительного перехода очутиться на берегу, на своем, русском, берегу с сознанием, что большая часть задачи уже выполнена, с надеждой, что через несколько часов мы будем на пути к Владивостоку уже без опасения быть запертыми, все это наполнило меня каким-то детским восторгом. Роскошная природа южного Сахалина еще больше способствовала этому настроению; команда, видимо, испытывала те же ощущения, потому что все энергично и весело принялись за грязную работу погрузки угля.

Работа близилась к концу, оставалось дослать только две баржи, как вдруг доложили мне, что с крейсера по семафору получено приказание немедленно прекратить работы и возвращаться на судно, так как аппарат беспроволочного телеграфа принимает японские депеши; сразу точно что-то оборвалось внутри, мелькнуло сознание чего-то безвыходного, и настроение, надо сознаться, круто переменилось из радостного в высшей степени угнетенное. Очень не хотелось покинута этот уютный и веселый на вид уголок, чтобы пускаться в такое сомнительное предприятие, как бой с неизвестным пока противником. Если слышны японские телеграммы, то ясно, что неприятель не один, тогда ему не с кем было бы разговаривать, а сколько и кто именно? Все японские крейсера даже в одиночку сильнее «Новика», а тут еще полного хода дать нельзя, так как в двух котлах лопнули трубки. Залив Бенива, в глубине которого расположен Корсаковск, имеет вид мешка: из него очень трудно благополучно выскочить. Несомненно, близилась развязка.

Пока такие невеселые думы бродили в голове, команда уселась на барказ и через несколько минут мы были уже на крейсере, который тотчас же снялся с якоря и пошел навстречу дымку, показавшемуся на горизонте.

Тяжелое ощущение решительной минуты, видимо, подействовало на всех: не слышно было обычных шуток, все сосредоточенно делали последние приготовления к бою и напряженно всматривались в приближавшегося неприятеля, стараясь определить, какого противника нам придется иметь. В скором времени удалось уже настолько рассмотреть его, чтобы определить тип; оказался один из крейсеров «Нийтака» или «Цусима», на котором по 6 орудий в 6 дюймов и 10 по 75-мм, тогда как у нас было всего 6 орудий по 4,7 дюйма, что составляло довольно невыгодное для нас соотношение, в особенности при сознании, что в Лаперузовом проливе стоит еще один крейсер, если не больше. Дали возможно больший ход и быстро стали сближаться: уже хорошо стал виден весь крейсер, видны были простым глазом надстройки, в бинокль можно было рассмотреть людей; японский крейсер повернул и пошел на пересечку — блеснул огонек, на который мы разом ответили всем бортом, — завязался бой.

(Согласно вахтенному журналу события развивались так:

Погрузка угля продолжалась с 9 ч 30 мин до 15 ч 15 мин. после чего крейсер снялся с якоря и двинулся навстречу неприятелю со скоростью 20–22 уз. Огонь был открыт в 17 ч 10 мин с 40 каб., после уменьшения дистанции до 35 каб. противники легли на параллельные курсы.

В 17 ч 20 мин была получена пробоина в рулевом отделении.

В 17 ч 30 мин — одним снарядом снесен кормовой мостик, другим — командирская и штурманская рубки, вызван пожар ящика с картами (потушен за 5 мин).

Через 5 мин снаряд попал в рулевое отделение, корма села на 2,5–3 фута (75–90 см). Пробоина в сухарном отделении.

В 17 ч 40 мин вода затопила офицерские каюты, дошла до кормового Патронного погреба. Получена новая подводная пробоина.

В 17 ч 50 мин «Новик» взял курс на Корсаковск. К этому времени корма села уже на 6 фут. (1,8 м).

17 ч 55 мин — пробоина у ватерлинии у каюты старшего офицера. Неприятельский крейсер остановился.

Через 15 мин руль крейсера окончательно перестал действовать, я еще через 5 мин обе стороны прекратили огонь.

В ходе боя крейсер получил 3 подводных пробоины (принято 250 т воды), 1 — чуть выше ватерлинии и около десятка надводных попаданий. Разбит мачтовый прожектор, железный и № 1 вельботы, а также шестерка. Убито 2, смертельно ранено 2, ранено 11 матросов и лейтенант А. П. Штер.)

В начале, как всегда, были перелеты; затем а снаряды стали ложиться ближе и наконец раздался первый тревожный крик: «Пробоина в каюте старшего офицера!». Назначенные люди с инструментами бросились заделывать, насколько возможно, повреждение, но в это время уже неслись возгласы: «Пробоина в жилой палубе! Пробоина в кают-компании!». Людей разделили в разные места, орудия между тем продолжали действовать безостановочно, и снаряды наши ложились достаточно правильно. Уже нами было получено несколько пробоин, но не в жизненных частях, жертв еще не было, когда из машины передали неприятное известие, что еще в двух котлах лопнули трубки, ход сразу уменьшился; невольно в груди закипала бессильная злоба, подкатывалась клубком к горлу и разражалась грубыми ругательствами. Против кого была эта злоба, отчета я себе не отдавал, но старался излить ее на противника. Небольшого калибра снаряд упал на корму, убил комендора ютового орудия, разорвал его почти пополам и тяжело ранил двух человек из прислуги. «Началось! — пронеслось в голове. — Сейчас будет моя очередь. А между тем язык по привычке продолжал отдавать необходимые приказания. Комендор орудия противоположного борта сам прибежал заменить убитого и, расставив ноги над его трупом, хладнокровно посылал один снаряд за другим, стараясь отомстить за смерть товарища.

За спиной у меня раздался страшный взрыв; в ту же секунду я почувствовал удар в голову и сильнейшую боль в боку, дыхание захватило и первое впечатление было, что у меня вырвало кусок бока, так что я начал осматриваться, куда удобнее будет падать; через несколько времени дыхание возвратилось и только тогда я заметил, что ранен в голову, а бок только контужен; кругом меня лежали убитые и стонали раненые; барабанщик рядом, держась за голову, плачевным голосом доложил: «Ваше высокоблагородие, у Вас мозги вылезли». Это меня заставило даже рассмеяться: вряд ли бы я мог стоять, если бы у меня мозги полезли; на всякий случай пощупал рукой; попал, действительно, во что-то теплое и мягкое, должно быть, сгусток крови, но так как особенной боли не чувствовал, то перетянул голову платком и начал подбирать раненых. Этот снаряд сразу выхватил десять человек.

В это время сообщили, что получена серьезная пробоина в рулевом отделении; крейсер сильно сел на корму и накренился; механик прислал сказать, что еще два котла выведено; итого уже шесть котлов были приведены в бездействие, ход уменьшился больше чем на половину. Становилось ясным, что уйти не удастся, а тут еще из рулевого отделения передали, что вода быстро прибывает и рулевая машина не может действовать. Без руля же крейсер не только что сражаться, но и ходить не может.

На корме почти все снесло, кормового мостика точно не существовало, его окончательно разметало. Только орудия, по счастью, не были тронуты и продолжали по-прежнему поддерживать быстрый огонь; из кормовой прислуги остались целыми всего два или три человека, так что заменять приходилось первыми попавшимися под руку.

К удивлению нашему, заметили, что неприятель, вместо того, чтобы еще упорнее поддерживать бой, видя наше не совсем исправное состояние, начал быстро уходить в море и прекратил огонь; послали ему вдогонку еще несколько снарядов и, управляясь одними машинами, повернули обратно в Корсаковск, чтобы осмотреться.

(По японским данным КР «Цусима» (командир капитан 2 ранга Сенто Такео) во время преследования получил подводную пробоину и сильно накренился. В людях потерь не было.

В вахтенном журнале «Новика» имеется следующая запись, заверенная А. П. Штером: «Нашими снарядами неприятель был сильно поврежден; попадания были в мостик, в борт и особенно в корму. На правый борт имелся крен» (РГАВМФ. Ф.870. Оп. 1. Д 30670. Л. 114).

Вода быстро наполняла кормовые отсеки и появилась уже в кают-компании. Мы настолько не были уверены, что дойдем с нашими повреждениями до Корсаковска, что держались возможно ближе к берегу, чтобы легче было спасать команду.

В Корсаковске стали на якорь, осмотрели повреждения и пришли к заключению, что спасти крейсер нет никакой возможности. Пробоины были настолько велики и многочисленны, что за ночь их не только что зачинить не поспеешь, но даже воду из отсеков не удастся откачать, тем более, что в Корсаковске нет для этого никаких средств, а свои или затоплены, или повреждены.

Напомню, что в Артуре одну пробоину, полученную нами 27 января, чинили в доке, при спешной работе мастеровыми, десять дней. В таком виде вступать в бой не было возможности, уйти также, тем более, что в проходе сторожили японцы со свежими силами. Свет их прожекторов мы видели всю ночь. Оставался один исход: затопить крейсер, вернее, носовую часть, так как кормовая была почти под водой.

Погрузили крейсер на дно, на мелком месте, потому что мы находились в нашем, русском, порту и думали, потребовав средства из Владивостока, поднять его впоследствии и исправить. Не могли же мы предполагать, что по Портсмутскому договору южная часть Сахалина, вместе с «Новиком», будет передана японцам!

К утру команда была свезена на берег, а от крейсера видны были только трубы и верхние надстройки.

Жаль было видеть «Новик» в таком беспомощном положении, но что делать: потерял «Новик» свой ход в непрестанной работе — укатали Сивку крутые горки.

<< Назад   Вперёд>>