В феврале, в ожидании приезда адмирала Макарова, флот почти ничего не предпринимал, кроме редких разведок в обе стороны от Артура, но дальше 40–50 миль не удаляясь: все откладывалось до приезда нового начальника эскадры. Вот, говорили, приедет барин, барин нас рассудит. И приехал барин в двадцатых числах февраля и действительно некоторых рассудил. Так, например, командира порта он немедленно сменил и отправил из Порт-Артура, надо полагать, за неспособность. Это не помешало, однако, адмиралу Греве быть назначенным командиром порта во Владивосток. Во время мятежа морских команд, командир Владивостокского порта не нашел ничего лучшего, как сбежать со своим штабом на крейсер «Алмаз», совершенно отказавшись принять какие-либо меры для подавления беспорядков, предоставив это дело, как он выразился, на полное усмотрение коменданта крепости. Его фальшивое положение по усмирении бунта заставило его спешно уехать в Петербург, где он тотчас же был назначен командиром Петербургского порта. Да, пока продолжается такое кумовство, если не сказать больше, флоту нечего надеяться на возрождение.
С приездом адмирала Макарова в Артуре все оживилось. Будучи убежденным сторонником безбронных судов, адмирал Макаров обратил главным образом свое внимание на легкие крейсера «Аскольд» и «Новик»; на последнем он даже поднимал свой флаг и выходил в море посмотреть на японскую эскадру, которая в это время крейсировала в виду Артура. По его приказанию произвели попытку атаковать японские миноносцы, но подошедшая эскадра заставила нас немедленно отойти. Тут, видимо, родилось у адмирала сомнение относительно правильности своей теории; побывал он после того в море на «Аскольде», а затем переехал на «Петропавловск», да так и решил, что на броненосце куда спокойнее и вернее: хорошо построенный броненосец трудно вывести из строя, тогда как достаточно одного снаряда, чтобы лишить возможности двигаться такой крейсер, как «Новик», а начальник эскадры, не в силу личных побуждений, а по своему положению, должен возможно меньше подвергать свою жизнь опасности.
Первым делом адмирала Макарова было начать обучение флота эволюциям. К стыду нашему, надо сознаться, что об этом командиры не имели ни малейшего представления. Зато приятно было смотреть, как маневрируют японцы в виду Артура: во всех движениях чистота, ни одного промаха, ни одной ошибки. От наших же перестроений адмирал Макаров пришел в полное отчаяние. После первого же перестроения по сигналу все корабли потеряли свои места, потеряли равнение и расстояние, а два броненосца просто ничего не поняли и начали таранить друг друга; хорошо еще, что благополучно отделались сравнительно легкими повреждениями. Опять-таки винить самих командиров не приходится: трудно требовать от людей знаний, которых им никогда не давали. Умение владеть кораблем в эскадре при сложных перестроениях не может быть приобретено только теоретически: необходима постоянная практика, а ее-то почти и не было. Адмирал Макаров попробовал, да, кажется, и закаялся: видимо, боялся перетопить броненосцы своими средствами. Положим, он и не имел времени продолжать обучение командиров: трагическая смерть его прекратила всякие благие начинания.
На другой же день по приезде адмирала Макарова японцы в первый раз устроили бомбардировку по городу и рейду с броненосцев. Этот вид войны гораздо хуже всякого боя: приходится стоять на швартовах в гавани и ждать, не упадет ли на голову 12-дюймовый снаряд, а ведь он весит 24 пуда. На броненосцах в это время было гораздо спокойнее: стоит только спуститься в нижнюю палубу и сидеть за броней; ну, а на наших легких крейсерах и миноносцах, где борт не толще мизинца, бомбардировки были очень неприятным развлечением.
Японские броненосцы держались от Артура на таком расстоянии, что батареям нечего было и думать отвечать. Пришлось изобрести способ перекидной стрельбы, чтобы наши броненосцы могли отвечать из гавани. Стрельба эта, конечно, очень неверная, но все-таки легче на душе, когда имеешь возможность ответить неприятелю, а не молча стоять под расстрелом. Разделили море кругом Артура на участки, у каждой башни поставили планшет, а на береговых возвышениях — сигнальщиков с телефонами и стали отвечать, перекидывая через горы 10– и 12-дюймовые снаряды, — это заставляло японцев менять места и мешало верности их стрельбы. За все время с нашей стороны было одно только попадание, именно в крейсер «Касугу», но и этого было достаточно, чтобы надолго прекратить бомбардировки.
Конец февраля и весь март флот хотя и не предпринимал серьезных операций, но подготовка постепенная к этому была все-таки видна: выходили довольно часто на разведки, постепенно удаляясь все дальше и дальше от Артура, задерживали встречные пароходы, — одним словом, не хотели еще признавать за японцами полного господства над морем.
Помню, как-то во время одной из разведок к островам Миаотао заметили мы небольшой японский пароходик, старавшийся улизнуть между островами; погнались; заметив, что мы его быстро настигаем, пароход пересадил часть людей на китайскую джонку, которая под парусами бросилась в другую сторону, а сам взял курс на берег, видимо, собираясь выброситься. Шедший с нами миноносец поймал джонку, а несколько выстрелов с «Новика» заставили остановиться пароход; спустили шлюпку, на которой я подъехал к нему, осмотрел, нашел в трюме несколько человек японцев, а на палубе старую заржавевшую мину и по приказанию командира отправил всех японцев на «Новик» в первую очередь, а затем переправил четырех китайцев, которые служили командой. На мостике стоял благообразный китаец, видимо, капитан этого парохода и надменно смотрел на все наши действия; на мое предложение сесть в шлюпку он молча сошел с мостика и с достоинством уселся на кормовом сидении. Каково же было наше изумление, когда боцман «Новика», подозревая в этих китайцах шпионов, стал ощупывать им головы и с торжеством стащил с мнимого капитана китайскую шапочку с париком и косой — перед нами предстал японец, отлично загримированный.
Пароход пробовали взять на буксир, но «Новик» дает сразу такой большой ход, что старенький пароход не выдержал: ему вырвало кнехт с мачтой и частью форштевня. Пришлось его бросить и потопить несколькими выстрелами; японцев же привезли в Артур и сдали под надзор. Через несколько дней, также во время разведки, встретили норвежский пароход» и получили приказание от начальника эскадры осмотреть его. Высадился я на этот пароход и занялся его осмотром. В это время командир «Новика» решил, что гораздо удобнее будет привести пароход в Артур и там осматривать; передал он мне это приказание сигналом, поднял шлюпку и ушел, а я остался в самом беспомощном положении: у капитана не оказалось карты входа в порт Артур. Приблизительно я знал, в какую сторону идти, но и этих местах никогда не бывал и в то же время хорошо помнил, что где-то поблизости поставлено наше минное заграждение, а кроме того, по всем направлениям были видны камни. Чтобы не возбуждать сомнения в капитане, я дал передний ход и пустился в путь, стараясь придерживаться струи, оставленной после себя «Новиком», которую долго видно после его прохода; забыл только, что в этом месте сильное течение и что струю нажимает все ближе и ближе к берегу; в одном месте прошли так близко от камней, что даже капитан вышел из своего удрученного состояния и спросил, хорошо ли это. Пришлось уверить его, что так необходимо, что иначе мы попадем на собственные мины. На мое несчастье при этом присутствовала жена капитана, видимо, очень нервная женщина; как услыхала она про мины, заплакала в три ручья и давай меня умолять не водить их по минам в Артуре, а отпустить на свободу; ухватилась за меня и заливается; досадно и смешно, да и жалко, тем более, что пароход, по моему убеждению, был чист от всяких подозрений.
Как я умудрился благополучно дойти до Артура, сам не понимаю; поставил его на якорь, да поскорее тягу дал, чтобы избавиться от бесконечных слез супруги капитана. Утром на другой день пароход, конечно, был отпущен.
Постоянными, частыми выходами в море адмирал Макаров сильно беспокоил японцев, не позволяя им далеко уходить от Артура, а тем более возвращаться в Японию для пополнения запасов. Японцам пришлось устроить базу в группе островов Эллиот, куда им подвозили из Японии уголь и военные припасы. Адмирал Макаров все время, видимо, преследовал цель усыпить внимание японцев своими безобидными выходами из Артура и в один прекрасный день или прорваться всей эскадрой во Владивосток, или же неожиданно напасть на их базу. Привести свои намерения в исполнение, каковы бы они ни были, адмиралу Макарову не удалось: 31 марта разыгралась драма, оставившая самое тяжелое впечатление за нею войну, — погиб броненосец «Петропавловск».
Утром 31 марта крейсера, а затем и вся эскадра, вышли в море для поддержки наших миноносцев, которые, возвращаясь из ночной экспедиции, попали под огонь японских разведчиков. Странные случаи бывали во время ночных экспедиций миноносцев. Рассказывали, что один из командиров всю ночь проходил в компании с японскими миноносцами и только утром, когда выяснилась ошибка, японцы все на него напали, так что ему с трудом удалось унести ноги.
Японская эскадра не была еще в полном составе, вследствие чего адмирал Макаров решил сделать нападение; но не успели мы дойти на выстрел, как броненосцы японские соединились с крейсерами и заставили нас отойти под защиту батарей. С этого момента японцы начали маневрировать таким образом, чтобы заставить нашу эскадру следовать их движениям и постепенно заманивали на то место, где ими было поставлено минное заграждение.
Как адмиралу Макарову, который, если не ошибаюсь, в турецкую войну сам ставил мины против турок, как, говорю, ему в голову не приходило, что японцы могут сделать тоже самое в Артуре? По крайней мере, об этом, до случая с «Петропавловском», разговоров не было и никаких мер не принималось. Что в Артуре не заметили, как японские миноносцы ставили мины, — понятно: достаточно легкого тумана, чтобы прожекторы не исполняли своего назначения, потому что лучи их упираются в туман, как в стену. Впоследствии много раз приходилось слышать с береговых батарей в тихую туманную ночь, как по наружному рейду шныряют японские миноносцы, но трудно предпринять что-либо против них в тумане или темною ночью. К тому же мало его поймать в луч прожектора, надо его еще утопить, да и то он утонет, исполнив свое назначение. Остается только тралить ежедневно мины или ставить свои заграждения; и то и другое исполнялось в очень крупных размерах: мины тралили специально оборудованным караваном, минные транспорты расставляли заграждения; но все это делалось уже после гибели Макарова. Тут еще раз подтвердилась пословица: «Гром не грянет — мужик не перекрестится. Дошли до того в изобретательности по части всевозможных заграждений, что ставили для миноносцев чуть ли не мышеловки, например уже в конце осады попался японский минный катер, который запутался в разных обрывках сетей, веревок и т. п., расставленных между бочками на рейде.
Какое громадное количество мин было поставлено японцами, видно из того, что на двух узких фарватерах, протраленных для выхода эскадры, было уничтожено 400 мин. Можно себе представить, что делалось на тех местах, где тралить не было надобности.
Итак, адмирал Макаров, увлекшись эволюциями японцев, во главе нашей эскадры стал маневрировать на артурском рейде, В 9 ч 30 мин утра послышался негромкий взрыв, и «Петропавловск» накренился; вслед за тем раздались последовательно несколько оглушительных взрывов, и громадный броненосец, положительно разваливаясь на части, быстро погрузился носом; на поверхности воды показались винты, затем красная подводная часть, по палубе, как потоки лавы, побежали огненные языки — и «Петропавловск», захлебываясь и выбрасывая громадные столбы пара и воды, окончательно исчез под водой. Все это продолжалось не более 1 ½ минут, но никогда этот ничтожный промежуток времени не изгладится из моей памяти. До сих пор вся эта потрясающая картина ясно стоит перед моими глазами. Это было до такой степени ужасно, ужасно именно полною невозможностью спасти, остановить несчастие или предотвратить его, что все положительно потеряли в первый момент способность к какому бы то ни было активному действию. Помню, что после первого же взрыва я приказал спускать кормовые шлюпки, но ни я, ни команда в течение нескольких минут не в состоянии были привести приказание в исполнение — опускались руки.
Через несколько времени к месту катастрофы собрались шлюпки со всех судов, паровые катера, подошли миноносцы и спасали немногих, оставшихся на поверхности. В смерти адмирала Макарова еще не были уверены, а потому посылали справляться по всем судам, не спасли ли адмирала, но отовсюду получали неутешительные ответы; только через несколько часов пришлось окончательно бросить всякую надожду, так как все шлюпки вернулись, не найдя даже его трупа.
Через час, приблизительно, после взрыва «Петропавловска» броненосец «Победа» попал также на мину, но для него это обошлось сравнительно благополучно: несмотря на пробоину, он мог самостоятельно войти в гавань и тотчас же приступил к исправлению. Взрыв мины под «Петропавловском» потому произвел такое страшное разрушение, что пришелся, по всей вероятности, под крюйт-камерой (пороховой погреб), откуда взрыв передался котлам, которые на «Петропавловске» были старой системы, а стало быть подвержены взрыву.
Страшно подумать, сколько человеческих жизней, сколько талантливых, нужных флоту людей, собранных в штаб адмирала Макарова, погибло в несколько мгновений, а если подумать, что многие из них, находившиеся внизу в момент катастрофы, опустились живыми еще на дно вместе с броненосцем, если подумать, что им пришлось пережить и перечувствовать, сознавая себя заживо погребенными, поневоле почувствуешь ужас. Подобный случай произошел на крейсере I ранга «Россия» во время пожара, произведенного японским снарядом: несколько матросов, окруженных кольцом пламени в одном из отделений крейсера, сознавая безвыходность своего положения и чувствуя приближение смерти, собрались вместе и сами себе пели «Со святыми упокой». Каким образом погиб адмирал Макаров — точно не выяснено; говорят, что он был придавлен на мостике упавшего мачтой; во всяком случае смерть его не только для Артура, но и для всей России была незаменимою утратой; флот остался без начальника и был поэтому уже заранее обречен на гибель.
После взрыва на «Победе» по судам каким-то образом распространился слух, что на нашу эскадру сделали нападение японские подводные лодки. Началась невообразимая паника: броненосцы и крейсера открыли стрельбу по всем подозрительным пятнам на воде, по плавающим жестяным банкам и деревянным обрубкам, принимая их за перископы подводных лодок. Стрельба была не только беспорядочная, но и производилась комендорами, по-видимому, совершенно самостоятельно; близость своих же судов вовсе не принималась в расчет, стреляли на расстоянии 1 или 2 кабельтовых (кабельтов = 100 саженям), вследствие чего снаряды рвались и рикошетировали через наши головы. Командир «Новика», который совершенно не принимал участия в общем перепуге и категорически приказал не делать ни одного выстрела, дал задний ход, чтобы выйти из-под расстрела своих же броненосцев; в это время с береговой сигнальной станции сигналом передали, что под кормой «Новика» идет подводная лодка. Что они приняли за подводную лодку, не знаю; может быть, струя от наших винтов их смутила, но только как я ни напрягал зрение, никаких признаков подводных лодок не заметил. Настроенное подобным сигналом воображение команды разыгралось: один из комендоров, указывал мне на кусок плававшей пакли, уверял, что это самый перископ и есть. Насколько я помню, только броненосец «Полтава» последовал нашему примеру и отошел в море от толпившихся и старавшихся возможно скорее войти в гавань судов: пришлось назначить очередь и сигналом вызывать очередной корабль, так как двоим сразу войти в Артур невозможно. «Новик» вошел последним.
Присутствие подводных лодок 31 марта так и осталось под сомнением. Для большинства этот новый вид военного судна был совершенно незнаком, тем более его качества в боевом отношении. Что японцы должны были иметь подводные лодки, в этом не могло быть сомнения, так как мы одновременно с ними покупали их у американцев, но в деле их никто не видал, а потому каждый строил предположения по своему усмотрению. Воображали, например, что японцы могут на подводных лодках войти в гавань, выстрелить минами и благополучно уйти, что заставило поставить в гавани особый бон с сетью, изобретение мичмана Ульянова, которое должно было изловить лодку, как перепела при первом прикосновении.
На береговых сигнальных станциях неоднократно принимали какой-нибудь плавающий чурбан за перископ или дельфина за ныряющую подводную лодку и поднимали своими сообщениями переполох в Артуре. Помню, как я однажды был послан на паровом катере «Новика», вооруженном скорострельною пушкой, ловить подводную лодку, замеченную с батареи Белого Волка.
Инструкция была мне дана приблизительно следующая: нагнать подводную лодку, замотать ей перископ тряпкой, чтобы лишить возможности видеть, или сломать его молотком, а самое лучшее — захватить за этот перископ буксир и притащить лодку в гавань.
Прокомандовав больше года подводною лодкой во Владивостоке, я понял, насколько смешны и наивны были наши представления об этом, хотя еще не вполне совершенном, но все же страшном оружии.
После гибели адмирала Макарова в командование флотом вступил контр-адмирал Витгефт, который сам признавал свою неспособность в этом деле, а потому решил не предпринимать никаких активных действий флотом, а все усилия обратил на оборону крепости.
По этому поводу в Артуре распространилась острота, будто флот решил в эту войну соблюдать строжайший нейтралитет.
<< Назад
Вперёд>>
