XXV
Исследования о побегах из Балашовского уезда и о старообрядцах, которых в Балашовском уезде и в самом Балашове было очень много. — Бумаги по этому делу. — Разбор их и краткий доклад, извлеченный из них. — Приглашение к министру и разговор с ним. — Кофторадзев, секретарь его, канцелярия и чиновники. — Назначение меня проводником при переселении крестьян и дворовых из софиевского имения в херсонское. — Отъезд из Петербурга, прощанье и награды.

Из Гусевки мы выехали в Балашов, где все власти были подняты на ноги: земской судья, исправник, два становых пристава, почтмейстер, у которого хранились перехваченные письма, а также был вызван окружной начальник казенных крестьян. Начались личные объяснения и разные переписки, которые велись уже не мною одним, но и писарями из разных присутственных мест. Я только под диктовку полковника писал личные его замечания и донесения для Петербурга. При словесных объяснениях я в приемной комнате сидел за особым столом и делал памятные наброски, для того чтобы при писании личных замечаний полковника напоминать ему о том, что он мог из важных сообщений пропустить. Обо всем слышанном мною при личных расспросах полковником разных должностных лиц я здесь говорить не буду, может быть, коснусь только слегка вывода из них, так как их была такая масса, что мало-мальски подробное изложение потребовало бы пространного объяснения и увеличило бы эту статью чуть ли не вдвое. Вообще, думаю, что некоторые не могли быть интересны для читателей, а других секретных я не могу коснуться, вследствие моего обещания хранить их в тайне.
Повторяю, что Кофторадзев нашел нужным распорядиться, чтобы я при разборе бумаг и описании их следовал порядку изложения, сделанного мною при описании софиевского имения. Глядя на груду бумаг, лежащих предо мною в беспорядке, я не без робости приступил к приведению их хотя бы в какую-нибудь систему. Среди этих бумаг были показания старообрядцев, сыновей бежавшего вожака, расспросы и сообщения голов, бурмистров и старост. Потом следовало производство в Балашове: донесения тамошнего начальства и разные протоколы, сообщения вышесказанных лиц и другого удельного начальства, личные допросы старообрядцев и их ответы и перехваченные письма старообрядцев из-за Дуная, ответы к ним родственников и т.д. Потом шли бумаги следственного дознания полковника, произведенного им в Кишиневе, в коих замечательно то, что мельница на Дунае, служащая притоном беглым старообрядцам, была уничтожена, мельник посажен в острог, и, кажется, было сообщено нашему посланнику в Константинополе с просьбою выдать нескольких старообрядцев, виновных в разных истинных или возведенных на них неблаговидных поступках. Одним словом, путь, по которому следовали беглецы, был открыт, кроме мельницы и другие притоны уничтожены и содержатели их устранены или скорее заключены в тюрьму, откуда, вероятно, последовали на поселение. Потом следовала справка Саратовского губернского присутствия с объяснением: какие старообрядцы и за что были судимы, а также и наказания их, сколько было поймано беглых и возвращено на места жительства или сослано на поселение. Это было особое дело, хорошо переписанное, аккуратно сшитое и подписанное в некоторых местах вице-губернатором и другими советниками губернского правления, лицами, к которым относилось дело о старообрядцах.
Над разборкою этих бумаг и приведением их в порядок и некоторую систему я провел, трудясь, часов по 14 в сутки, месяца полтора. Когда я ходил к Кофторадзеву за объяснениями, как какое дело подшить и какими своими замечаниями снабдить из памяти, а также он, давая объяснения, почти всегда присовокуплял, что это делается для просмотра министра. Мне дали писарька с хорошим почерком; он переписывал черновые нужные бумаги и мои замечания, а также и записки полковника, написанные, как сказал выше, неразборчивым почерком. Когда все бумаги были собраны, обозначены числами и занумерованы по страницам, я пошел с ними к Кофторадзеву. В то время у него был секретарь, и он приказал ему просмотреть их и сделать опись, сшить и принести к нему, прибавив, обращаясь к секретарю:
— Что ваши чиновники, петербургские баричи, не могли сделать, то сделал простой провинциал. — Тут же секретарю было сказано: — Как вам известно, предположение министра переселить из софиевского имения Волконских в их херсонские имения до 500 душ и намеченный способ их переселения. Передайте это Кабештову, не сделает ли он каких-либо замечаний, а главное, не укажет ли какого-нибудь надежного проводника из тамошних служащих. Пусть Кабештов ходит в сельскохозяйственную канцелярию, у него хороший почерк, и вместе с тем ознакомится с течением дел у нас, так как до окончательного просмотра министром пройдет, вероятно, недели две-три.
Эта канцелярия была личная канцелярия министра; в ней был стол с четырьмя письмоводителями и столоначальником для управления имениями Волконских; как я сказал выше, Л.A. Перовский был безотчетным управляющим. В этом же столе были сосредоточены дела по управлению его имений и имений его братьев — Василия и Бориса Алексеевичей Перовских63; в этой же комнате стоял как бы частный стол для уделов. Мне указали место за столом, из коего вытекали все распоряжения и предписания управляющим. Я охотно переписывал эти предписания; несколько из них написаны были управляющему софийским имением. Сначала писаря косились на меня, вероятно потому, что секретарь передал нелестное мнение о них Кофторадзева, но потом я с некоторыми сошелся.
Писаря почти все были на местах в 9 или много в 9 с половиной часов; немного позже приходил секретарь. Кофторадзев приходил в разное время, после докладов министру дел, касающихся имений, так как все предписания управляющим, составленные в канцелярии по большей части Кофторадзевым, подписывались Л.А. Перовским. Кофторадзев просиживал в канцелярии почти всегда не менее трех, а иногда и по четыре часа. Писаря, собравшись раньше секретаря, проводили время в разговорах о новостях Петербурга и в пересудах о начальстве, но более всего, в каком трактире готовят лучшую солянку и где лучшая рябиновка. Лишь только секретарь приходил в канцелярию и скидал шубу и галоши, как все уже сидели по местам и лениво строчили, скрипя очинёнными гусиными перьями, а после появления Кофторадзева пишущая машина была в полном ходу.
Приезжали управляющие из разных имений, которыми заведовал Л.А. Перовский; представлялись все сначала Кофторадзеву, потом шли к графу. От них иногда требовались письменные доклады, проекты, предположения и т.п. По приходе от графа многие из них запирались подолгу в комнате у секретаря. Туда звался какой-нибудь смышленый писарь, а оттуда выходил с канвою какого-нибудь доклада и просил управляющего прийти к нему вечером, где доклад или проект и был написан. На другой день доклад отправлялся переписываться какому-нибудь постороннему писарю, а тогда поступал на просмотрение Кофторадзева и графа. Были, конечно, управляющие, не нуждающиеся в написании и переписке своих бумаг, но таких было очень мало. Конечно, управляющий благодарил письмоводителя и, по всей вероятности, и секретаря: и тогда, по пословице «Сухая ложка драла рот», которая, вероятно, была в ходу.
Секретарь передал мне предположение графа о переселении крестьян из саратовских имений в херсонские. При переселяемых должен быть проводник с парою лошадей и кучером как его помощником. Проводнику будут выданы деньги на расходы для продовольствия людей во время пути и на фураж лошадей. Примерно предположено расходовать в день по 25 копеек на взрослого, по 20 копеек на подростков до 15 лет, а на грудных и до 5 лет по 10 копеек; на каждую упряжную лошадь полагалось по 30 копеек. Проводнику будет выдана шнуровая книга, в которой он безусловно должен будет записывать все каждодневные расходы. Мотивы к переселению крестьян при таком способе были те, что при переселении крестьян, из нижегородского имения в херсонское, домохозяевам по расчету выдавались деньги на всю дорогу на руки. Но одни из домохозяев пропивали, другие припрятывали, и большая часть семейств шла Христовым именем, попросту нищенствовали. Это дошло до сведения Волконских, и они были глубоко возмущены подобным переселением, и действительно было чем возмущаться, так как
в имениях Волконских и в голодные года выдавалось продовольствие, а нищенство строго воспрещалось.
Так прошло недели три. По воскресным и праздничным дням я ходил к сестре, и мне накрывали в особой комнате стол и в 12 часов подавали превкусный завтрак.
Ее я не всегда видел.
Кофторадзева я видел в канцелярии каждый день; однажды позвал он меня в свой кабинет и сказал:
- Тебе передал секретарь предположения, при которых угодно министру переселять крестьян из саратовских имений Волконских в херсонские?
- Передал, ваше превосходительство.
- Понял ли ты их?
- Вполне понял.
- Что же, не можешь указать кого-нибудь из служащих в софиевских имениях годного в проводники, так как из здешних нет такого человека?
- Указать не могу, да едва ли там найдется такой вполне грамотный и надежный. Не угодно ли вашему превосходительству назначить меня проводником?
- Да ты так молод! — справишься ли с этим?
- Надеюсь, ваше превосходительство, что не хуже кого-либо другого.
- Хорошо. Я доложу министру при передаче всех бумаг и доклада полковника.
Еще прошло дней 10—12. Оказалось, что письмом к Пурлевскому спрашивали его о моей благонадежности. Вероятно, ответ получен благоприятный. Но тут же выяснилось, что я не исключен из списков служащих в Саратовской удельной конторе, куда попал при назначении меня для изучения геодезии, где против имени моего было помечено, что нахожусь в службе у светлейших Волконских; тут нет ничего удивительного, так как несколько управляющих имениями были причислены или к Департаменту министра внутренних дел, или к Департаменту уделов. Не пересчитывая других, для доказательства сказанного, укажу на одного — Герасима Ивановича Иванского, который, управляя балабановским имением княгини Волконской, был вместе с тем помощником управляющего Орловской удельной конторы, куда он ездил не более одного раза в год. Прежде он был инспектором Горы-горецкой земледельческой школы64 и только пред поступлением управляющим балабановским имением княгини Волконской причислен к уделам, откуда получал чины и жалованье.

По получении ответа с места моего служения Кофторадзев говорил мне:
- Тебя желает видеть министр, — остригись пониже и оденься почище, держись почтительно, но по возможности смелее, а то ты иногда некстати бываешь застенчивым и этим можешь повредить себе. Завтра в половине первого пойдешь к нему со мною.
В двенадцать с половиною часов мы были в квартире, занимаемой министром, а в час позваны в его кабинет.
При входе в кабинет я увидел человека среднего роста, скорее худощавого, с проницательным взглядом (как будто косоватого), устремленным на меня. У меня забегали мурашки по всему телу, но я не показал никакого смущения.
- Как твоя фамилия? — почти ласковым голосом спросил меня министр.
- Кабештов.
- Ты сводный брат Аграфены Яковлевны Кичигиной, она о тебе хлопочет? Чем ты занимаешься в софиевском имении?
- Зимою занимаюсь письмоводством в конторе и поверкою ведомостей, присылаемых господину Пурлевскому, и иногда служу проводником при обозах с проданным хлебом в Моршанск и Саратов, а летом заведую хозяйством в деревне Мокшанцевой.
- Это та самая деревня, ваше превосходительство, — сказал Кофторадзев, — где чуть не половина раскольников, беспоповцев поморской секты.
- Так как, — ответил министр, — я интересуюсь этим вопросом, скажи мне правду об этих людях.
- Кроме истинной правды ничего не смею говорить пред вашим превосходительством, это люди трезвые, трудолюбивые и исполняют работы наравне других.
- А живут они состоятельнее православных? как состояние их числится по подворным описям? — И, обращаясь к г. Кофторадзеву, спросил его: — Я, кажется, просил вас справиться об этом, не только по отношению к мокшанским старообрядцам, но и к другим, также и к удельным?
- Их имущество почти такое же, как и у православных.
- Не скажешь ли ты, отчего это происходит?
Я несколько замялся, но г. Кофторадзев, обращаясь ко мне, сказал, что нужно отвечать его высокопревосходительству смело правду.
- Что благосостояние старообрядцев, несмотря на их трудолюбие и трезвость, не выше православных, то это потому, что их обирают их уставщики. — Сказав это, я замялся, но взгляд г. Кофторадзева подсказал мне, что я должен говорить все мне известное,— а также с них берут много полицейские власти, окружные начальники и другие, а попав под суд, они расплачиваются с судебными властями взятками.

- Вот все мне так говорят. — И, обращаясь к г. Кофторадзеву, министр сказал: — Я давно не справлялся, как идут дела в комиссии по прекращению злоупотреблений в раскольничьем мире. Завтра пришлите мне председателя комиссии. — Затем, обращаясь ко мне, министр сказал: — В будущем году в августе месяце должен будет отправиться первый транспорт переселенцев из саратовских имений княгини Волконской в Херсонскую губернию. По представлению господина Кофторадзева и по рекомендации Пурлевского я назначаю тебя проводником первого транспорта переселенцев; тебе дана будет инструкция, господин Кофторадзев надеется, что ты оправдаешь наше назначение.
Тем кончилась моя аудиенция у министра. Мне выдали 25 рублей в подарок.
Сестра при прощании со мною дала мне 10 рублей — значит, я богач! Я поцеловал у ней руку, а она в первый и в последний раз поцеловала меня в лоб, сказав, что ей приятно слышать о мне хороший отзыв г. Кофторадзева: «Теперь почти окончательно решен вопрос об отпуске тебя на волю».

Через два дня мне, как будущему проводнику, была дана инструкция, написанная в том духе, как мне передавал секретарь, с прибавлением, чтобы я по возможности, проезжая губернские города Тамбов, Воронеж, Полтаву и Харьков, являлся бы с выданною мне книгою в губернские правления; через три-четыре дня делал бы дневки, приноравливая их к сказанным городам, и водил бы переселенцев в церкви.
При прощании с чиновниками они говорили мне, что я им кажусь странным человеком: «Мы слышали, что Кофторадзев предлагал вам остаться в Петербурге и будто бы министр не против этого. Как-де, вам, — говорили они, — хочется из Петербурга ехать в глушь, где, пожалуй, трудно встретить живого человека».
- Это верно, что там глушь, — отвечал я, — но я люблю природу, какой здесь нет, притом чувствую призвание к сельскому хозяйству, к тому же...
Но один из чиновников,;с которым я более сошелся, перебил меня:
- Верно, невестой обзавелся.
Я покраснел, и они засмеялись.
- Видите, угадал, — раненько немного - к тридцати годам народишь душ десять детей.

Но тут замечательно: почти все письмоводители были из деревень — удельные крестьяне разных губерний. Так Петербург втянул их в себя.
При выдаче инструкции мне сказано было, что в будущее лето я, вероятно, буду командирован в имения гг. Чихачевых, где должен буду установить конторскую отчетность по образцу отчетности у Волконских. Инструкцию я получил в конце января, а потому мне куплен был черный дубленый тулуп и теплые валяные сапоги.



63 Перовский Б.А. (1815—1881) — генерал-адъютант, государственный деятель
64 Горы-горецкая земледельческая школа была открыта в 1840 г. в Горыгорске — казенном имении Оршанского уезда Могилевской губернии. В 1848 г. преобразована в Горыгорский земледельческий институт, готовивший исследователей, агрономов с высшим теоретическим и практическим сельскохозяйственным образованием, впоследствии и лесничих. В 1863 г. институт был переведен в Петербург вместо упраздненного Лесного института.

<< Назад   Вперёд>>