V
У Зернихаузина, как я сказал выше, были крепостные люди, взятые за женой. Один из них, известный под именем Левушки, был поваром. Сын его Николай, который был послан два года назад на Пасху с транспортом овса, не довезенным до Саратова, и возвращенный оттуда, как было описано выше, был наказан варварским образом висячим на крестьянине. А между тем этот Николай был где-то обучен фельдшером, а также и цирульническому мастерству, заведовал аптекою, собираемою Зернихаузиным из разных трав, настоек и перегнанными через куб водами. Он, Николай, вместе был и личный камердинер Зернихаузина. Будучи красив лицом и строен, скоро забывал наказание, по-прежнему одевался франтом.
Выпала для Николая какая-то более несчастная неделя: Зернихаузин, будучи не в ладах с супругою, зол был более обыкновенного, бил его каждый день по нескольку раз и раза два в неделю отсылал на конюшню для наказания розгами. Вероятно, отцу его Левушке стало невтерпеж жалко сына, и когда Зернихаузин один раз пошел во второй этаж, где были две комнаты, занятые аптекою, незаметным образом пробрался туда же и Левушка с сапожным ножом под фартуком.
Зернихаузин в то время был на балконе второго этажа. Левушка напал на него, предполагая отточенным ножом, как он говорил после, хватить его в толстое брюхо. Зернихаузин вовремя успел рукою ухватить нож, и началась борьба. Руки с ножом поднялись выше голов; кровь из руки Зернихаузина лилась на его лицо и платье. Левушка, видя, что не достигает цели зарезать, решился спихнуть его со второго этажа на землю, но Зернихаузину, обладающему большою силою, к тому же посчастливилось задеть ногою за балясину перил.
Во все время борьбы маленькая собачка Зернихаузина отчаянно лаяла и кусала Левушку за голые икры, так как на ногах у него были опорки.
Как отчаянный лай собаки, так и борьба и крик на балконе при свете дня всполошили весь дом. Балкон, где происходила борьба, был против училища, и чуть ли не первый учитель выбежал из училища, закричав: «Караул, барина режет на балконе Левушка!»
Несколько человек вбежали на балкон, связали Левушку, его отвели в контору, на шею надели тяжелую колодку, а на ноги и руки кандалы и посадили на конюшне в каменный почти глухой с большим замком станок, где когда-то стоял дорогой, выписанный из-за границы жеребец.
Приезжали соседи-помещики с соболезнованиями и поздравлениями по случаю избавления Зернихаузина от явной опасности; но, полагаю, скорее из любопытства, так как г. Зернихаузин не пользовался ничьим сочувствием. Он благодарил за поздравления, но о событии хранил глубокое молчание.
Предупредительный и усердный исправник приехал даже с двумя полицейскими, чтобы арестовать Левушку и посадить в острог.
Зернихаузин поблагодарил исправника, но отделался от него также молчанием о подробностях опасности, грозившей ему. Все удивлялись этому; заключение Левушки продолжалось около трех недель. Все предполагали, что Зернихаузин, леча порезанную руку, придумывает какую-либо особую ему кару; думали, что он без суда накажет его до полусмерти и потом сошлет в Сибирь.
Но вышло иначе, странное и непонятное явление. Зернихаузин велел вымыть все белье, облитое кровью во время борьбы с Левушкой, запечатать его в особый ящик и написать на нем: «Положить меня в гроб в этом белье».
Левушка, конечно, был наказан больно, но сравнительно не так жестоко, как сын его, возвратившийся из посылки с транспортом овса, не довезенного до Саратова. После наказания Левушки Зернихаузин отпустил его на оброк.
Года через два Левушка опять служил у него поваром. Сын его Николай вскоре был женат на хорошенькой дворовой девушке и поселен на квартире вне дома, исполняя по-прежнему свои обязанности личного камердинера и аптекаря, а обязанности горничной исполняла жена его.
Жена же управляющего начала жить более в Саратове и приезжала весною всего месяца на два, а иногда и на три.
Тогда я ничего не соображал, но после, вспоминая эти события, думаю, что во всех их играла ревность управляющего к жене и красавцу камердинеру Николаю. После женитьбы Николая и отъезда жены управляющего почти для постоянного жительства в Саратове ему улыбнулась лучшая жизнь: побои уменьшились, хотя все-таки доставалось, стали перепадать подарки, и он часто командировался в дальние поездки с выгодными поручениями. По словам служащих, некоторым улучшениям жизни Николай обязан молодой миловидной жене своей Наташе, простенькой, даже глуповатой. За нею усердно приволокнулся Зернихаузин, и говорили, что она волею или неволею отдалась ему. Да и не могло быть иначе. Конечно, эти незначительные события я описываю не по собственным убеждениям, для которых я был молод, а по разговорам, слышанным мною в то время и после, они уже возобновились в моей памяти, а более для того, чтобы охарактеризовать жизнь тогдашних управляющих и дворни.
К тому же времени относится другое событие.
В этом имении когда-то был большой конский завод, основанный, как сказано выше, в 20-х годах братом княгини Волконской, С.Г. Волконским (декабристом). Для него было выстроено громадное здание, частию каменное, частию деревянное с манежем, теплыми конюшнями и другими постройками. К описываемому мною времени завод сократился, полагаю, чуть ли не уменьшился вдвое. Хотя я помню, что когда мне было около 15 лет и я занимался в конторе, то и тогда еще висело на стене в рамке за стеклом распоряжение вроде следующего: «Никакой другой крови, кроме саксонской, в заводе не допускать ни под каким видом. Лучших лошадей каждогодно отправлять в Петербург».
Подписано распоряжение было так: «Князь Сергей Волконский».
<< Назад Вперёд>>
