И. Л. Тихонов. Отблеск «Варяжского семинара» в годы застоя
Летняя археологическая практика, тогда обязательная для всех студентов факультета, была пройдена в Полоцке, под руководством замечательного триумвирата: Г. С. Лебедева, Вал. А. Булкина и Вас. А. Булкина, имевших непосредственное отношение к «Варяжскому семинару». Да и Полоцк с Рогволодом и Рогнедой, неплохое место для варяжской тематики. На берегу летописной речки Полоты было хорошо распевать песню «Эй варяги, эй бродяги...» из появившегося тогда кинофильма про первых киевских князей. Там же в исполнении старожилов экспедиции — студентов старших курсов — впервые мы услышали песенный фольклор «Варяжского семинара». Потом была Нимфейская экспедиция, и к началу следующего учебного года созрело твердое решение — переходить на кафедру археологии. Декан В. А. Ежов, он же и заведующий кафедрой истории КПСС, мрачно спросил, хорошо ли я подумал, но заявление подписал. На кафедре археологии потом говорили, что подобного случая не помнят, обратные были, а чтобы с привилегированной кафедры да на «малую»... Зато однокурсники-археологи подтрунивали: дескать «из грязи да в князи».
Первой серьезной книгой по археологии, мною прочитанной, стала только что тогда вышедшая монография трех университетских авторов Булкина, Дубова, Лебедева «Археологические памятники Древней Руси ІХ-ХІ вв.», а первой темой курсовой работы на новой кафедре стала проблема хронологии скандинавских фибул на территории Древней Руси. Авторы ГИМовского сборника «Очерки по истории русской деревни» и М. В. Фехнер в «Ярославском Поволжье» почему-то датировали их лет на пятьдесят позже, чем эти же типы датировались Я. Петерсеном в самой Скандинавии. Использовав предложенный М. Б. Щукиным метод «узких датировок», на основе анализа других категорий материала, встречающихся в комплексах с фибулами, я попытался дать для них более ранние даты. Но почему была выбрана именно эта область? Об этом, собственно, и пойдет дальше речь.
Среди яркого, сильного и разнообразного штатного состава кафедры тех времен (А. Д. Столяр, Т. Д. Белановская, А. В. Давыдова, Г. С. Лебедев, В. А. Булкин, И. В. Дубов) большой популярностью у студентов пользовался доцент Л. С. Клейн, но мне довелось прослушать только его курс по «Основам археологии», поскольку в середине учебного года нашего второго курса он был арестован и исчез с кафедры. Студенты шепотом рассказывали об этом друг другу в коридорах истфака, естественно, что никаких официальных сообщений об этом не было, и все делали вид, что ничего и не произошло. Чем-то это напоминало зловещей памяти 1937 г. Говорить об этом вслух было нельзя. Время было зловещее: наши войска вторглись в Афганистан, и разрядка была сорвана. Сахарова сослали в Горький, а в Ленинграде шли аресты чересчур либеральных профессоров. Современные студенты, выросшие уже в другое время и не заставшие реалий советской действительности, зачастую не понимают атмосферы того времени. Я в этом имел возможность неоднократно убедиться позднее, когда сам стал читать лекции по истории археологии. Двойственность сознания, когда на комсомольских собраниях говорилось одно, а потом за кружкой пива совсем другое, накладывала определенный отпечаток.
Что мы тогда знали о «Варяжской дискуссии 1965 г.»? Да очень немногое. Суть дела сводилась к тому, что группа ленинградских археологов-славистов, активные члены которой были нашими преподавателями (Г. С. Лебедев, В. А. Булкин, И. В. Дубов) или работали в ЛОИА (В. А. Назаренко, В. П. Петренко, Е. Н. Носов, Е. А. Рябинин и др.), развивая традиции М. И. Артамонова, И. И. Ляпушкина и других ленинградских археологов, противостояла необоснованным и спекулятивным построениям по удревлению истории славян и преуменьшению роли норманнов в процессе образования Древнерусского государства. Эти построения в первую очередь ассоциировались с именами известных московских археологов директора Института археологии АН СССР академика Б. А. Рыбакова и профессора МГУ Д. А. Авдусина. Первый в силу своего положения вообще был официальным главой советской археологии, второй — автором широко известного учебника, по которому основы археологии изучали во всех вузах. Поэтому их точка зрения воспринималась как часть официальной советской доктрины, выдержанной в «правильном» идеологическом духе.
Что-то в этом противостоянии было и от старой, идущей еще из XIX в., розни между московскими и питерскими археологами, хотя к работам других московских авторов, например археологов В. В. Седова, В. Л. Янина или филолога Г. А. Хабургаева, отношение было иным. Да ведь и труды Рыбакова и Авдусина наши преподаватели, критикуя их, рекомендовали читать (не то что на кафедре истории КПСС!).
Такой отход от научного официоза воспринимался и как своего рода «научное диссидентство», фронда, а это не могло не привлекать молодых людей, политическое диссидентство которых ограничивалось чтением Гумилева и Бродского, распеванием песен Галича да анекдотами про Брежнева. По существу оно было и не политическим вовсе, а скорее культурным, вызванным заскорузлостью набившей оскомину еще в школьные годы официальной советской культуры с песнями про БАМ и комсомол, а молодежь хотела слушать рок. Некоторая оппозиционность (само слово-то почти политическое обвинение в те времена!), но не выходящая за рамки дозволенного (И. В. Дубов, например, был секретарем сначала комсомольской, а потом и партийной организации университета, а Г. С. Лебедев — членом партбюро факультета), вполне устраивала нас и создавала некий ореол вокруг участников «Варяжского семинара». Разница в возрасте с некоторыми из них достигала почти пятнадцати и более лет, и по существу мы представляли уже следующее поколение, которое училось у них и стремилось в чем-то подражать.
Но еще более важным было стремление к научной честности и объективности, которое интуитивно угадывалось в работах и лекциях ленинградских славистов. (Под честностью я понимаю важное для археолога умение строить теорию на основе фактов, а не подгонять их под априорные построения, поскольку не сомневаюсь, что Б. А. Рыбаков был искренне убежден, что корни славянской культуры можно найти в середине II тысячелетия до н.э.) Не аксиомы, а убедительные доказательства, что самой ранней достоверной славянской культурой является Корчак (хотя сейчас мы знаем и более ранние памятники), а норманны играли весьма заметную роль на ранних этапах Руси, что отражено и в летописях и в археологических памятниках, были вложены в головы студентов-археологов вне зависимости от их специализации. И это было важным не само по себе, а тем, что подобные принципы беспристрастного анализа переносились и на другие проблемы.
И конечно, песни, созданные участниками семинара во время касплянской разведки 1966 г. «По звездам млечного пути...», «Пусть не спорят потомки...», «Мы по речке, по Каспле идем...», распевались на каждой студенческой вечеринке. Слова из третьей песни «И в покинутом Клейном краю» приобретали особый смысл, а весь ее колорит я в полной мере ощутил сам, оказавшись в 1981 г. на берегах Каспли в Смоленской области. Для археологов, по крайней мере нашего курса, эта песня приобрела особое значение своего рода визитной карточки кафедры, получив в нашей среде название «Кафедральная». А вся деятельность «Варяжского семинара» приобрела почти сакральное значение в ореоле и строгой науки, и исторической романтики.
И еще одна незримая нить связала меня с «Варяжским семинаром» уже после окончания университета. Так уж получилось непредсказуемой волей судьбы, что в 1988 г. в результате многоступенчатого обмена я поселился в большой коммунальной квартире на углу улиц Восстания и Жуковского, в тех самых комнатах, где в 1960-1970-е гг. жил В. А. Назаренко. Здесь часто в то время собирались участники семинара, многих из них хорошо помнили соседи. А от бывшего хозяина кроме его многочисленных рассказов мне достался большой и очень удобный раскопный нож. Я всегда беру его с собой в экспедицию.
Не здесь давать науковедческий и историографический анализ деятельности семинара. Приведу только один, но, на мой взгляд, показательный момент. В школьных учебниках по истории СССР, по которым училось наше поколение, не было никакого упоминания о самом имени Рюрика, а варяги если и упоминались, то в связи с «путем в греки», и мы не могли понять, что за странные названия были у крейсеров времен Русско-японской войны — «Рюрик», «Варяг». «Врагу не сдается наш гордый "Варяг"...». В современных учебниках вроде все это есть, но вот откуда взялись варяги, из легенды или из реального прошлого, и какую роль они сыграли в отечественной истории — это лишь постепенно входит в национальное сознание. Странно подумать, но еще недавно предполагать скандинавское происхождение варягов было так же запретно, как читать Троцкого. Лишь теперь можно их спокойно и непредвзято изучать. И в том, что это стало возможно намного раньше, чем ушел в прошлое тоталитарный режим, есть немалая заслуга Славяно-варяжского семинара.
<< Назад Вперёд>>
