Спор о варягах

Современный этап изучения «варяжской проблемы» в России открывается выходом в свет книги И. П. Шаскольского «Норманнская теория в современной буржуазной науке» (Л., 1965) и состоявшейся 22 декабря 1965 г. дискуссией по этой книге на истфаке Ленинградского университета. Основные выводы и перспективы, определившиеся в этой дискуссии, излагались в статье Л. С. Клейна, Г. С. Лебедева, В. А. Назаренко, опубликованной в сборнике «Исторические связи Скандинавии и России ІХ-ХХ вв.», также под редакцией И. П. Шаскольского (1970). Одновременно программная статья В. Т. Пашуто появилась в «Скандинавском сборнике» (XV, 1970), который с этого времени стал основным изданием, а «скандинавские конференции» (1971-1997) — основной ареной обсуждения хода исследования проблемы.
Варяжский вопрос — начальный, а потому ключевой вопрос российской истории, следовательно, отечественного самосознания. Археология — средство объективации этого самосознания, основанного на историческом знании. Поэтому вполне закономерно, что основной оппонент И. П. Шаскольского и основатель «Проблемного семинара кафедры археологии», который открывался именно как «Варяжский семинар», Л. С. Клейн свой собственный путь в археологии «из-под крыла» своих университетских учителей М. И. Артамонова и великого фольклориста В. Я. Проппа начал именно с «варяжского вопроса». Проблема, остававшаяся для Артамонова «полем боя» с 1939 г. до последних дней (доклад в ЛОИА 1969 г.), требовала решения, и молодой аспирант кафедры археологии, где М. И. остался заведующим после своего достопамятного конфликта с ленинградскими партийными властями из-за Шемякинской выставки в Эрмитаже, начал свою преподавательскую практику (как в свое время в 1909 г. учитель Артамонова А. А. Спицын) со спецкурса «Варяжский вопрос и археология» (1963/64 учебный год).

Проблемный семинар по «варяжскому вопросу» начал действовать с 1964 г. В первом составе — В. П. Петренко, Ю. Ю. Пиотровский, В. А. Булкин, В. А. Назаренко, А. А. Пескова и другие, «славистами» стали не все, но все осваивали «пурификационный подход», принципы интеллектуальной честности, последовательной процедуры исследования, в норме — формирующей не только парадигму научных изысканий, но весь жизненный путь.
Показательна судьба одного из первых участников семинара Валерия Петренко (1943-1991). Он пришел с начальной выучкой, полученной у рижских археологов, и фантасмагорической по тем временам мечтою — исследовать самый ранний в Восточной Европе норманнский могильник, Гробини в Курземе. Курсовые и дипломную работы писал по добытой в «спецхране» БАН немецкой монографии Биргера Нермана (1941 год издания). Со скамьи семинара в 1966 г. он отправился в «Касплянскую разведку» пути из варяг в греки (откуда принес свой «гимн оголтелого норманизма», экспедиционную песню для всех последующих субгенераций — «Мы по речке, по Каспле идем...»). Затем к собственному исследованию Варяжской улицы и сопок Старой Ладоги, пограничного Ивангорода. Четверть века неутомимых работ в конце концов привели его к курганам Гробини, и вместе с латвийскими археологами он открывает там сенсационно ранние скандинавские памятники с готландской стрелой Ѵ-ѴІ вв., одним из древнейших изображений корабля (начальная «русь»). Свой последний полевой сезон он провел на раскопках шведской экспедиции в Бирке, центральном памятнике «эпохи викингов». Однако и главное дело его жизни не оборвалось с этой жизнью — посмертную публикацию основных материалов исследования Гробини взяли на себя и выполнили его латвийские и шведские друзья и коллеги (Petrenko, Urtans 1995).

Автор этих строк еще на первом курсе, под неформальным руководством Л. С. Клейна и официальным — профессора В. В. Мавродина, декана факультета, написал «факультативную» курсовую работу «О причинах участия варягов в образовании Древнерусского государства» (1962). Лишь тридцать лет спустя можно было дать себе отчет в гражданском мужестве декана — научного руководителя: в 1960 г. за аналогичную работу о норманнах Андрей Амальрик был изгнан с истфака Московского университета. Ленинградский невольный его последователь, в общем, тоже покинул студенческую скамью, но по другим причинам: «недород» военного поколения возмещали призывом студентов в Вооруженные Силы СССР. Присоединиться к семинару удалось лишь в конце 1965 г., после возвращения из армии, чтобы сразу выйти на трибуну «Норманнской дискуссии». Л. С. Клейн писал мне о ней в последних «преддембельных» письмах, книги по археологии, которые он посылал на площадку Ракетных войск, дополняли «марксистско-ленинское самообразование», а первым учебным заданием по семинару стало проштудировать непереведенную «Secret diplomatic History» Маркса, которую выдали по специальному разрешению в Публичной библиотеке. Махровый норманизм Маркса стал нашим «секретным оружием», и оно весьма пригодилось, когда Л. С. Клейн развернул блистательный арсенал научных аргументов норманизма на истфаке ЛГУ 22 декабря 1965 г. (Джаксон, Плимак 1988).

М. И. Артамонов и В. В. Мавродин курировали и вели эту «Норманнскую дискуссию», а потому она не завершилась показательным разгромом новых, советских «норманистов». Наоборот, семинар Л. С. Клейна получил санкцию на продолжение своей работы. Стратегия исследования «Норманнских древностей Киевской Руси», предложенная на дискуссии, вскоре была опубликована, а следующие двадцать пять лет ушли на ее реализацию, и «Славя-новаряжский семинар» Л. С. Клейн с начала 1970-х передал в полное ведение своих учеников. В составе его к тому времени работали, кроме названных, Е. Н. Носов, И. В. Дубов, Е. А. Рябинин, К. М. Плоткин, «младшая дружина», составившая ядро ленинградской школы археологов-славистов, обучавшаяся и у старшего поколения этой школы, М. И. Артамонова, И. И. Ляпушкина, П. Н. Третьякова, Г. Ф. Корзухиной, а параллельно вызревал «славяно-готский семинар» учеников М. А. Тихановой — Д. А. Мачинского и М. Б. Щукина.

Примечания Л. С. Клейна (2005)

Воспоминания одного из главных участников семинара очень ценны для восстановления событий 1965 г., но тут заметны некоторые противоречия с той картиной, которая обрисована мною. Как мне кажется, Г. С. Лебедеву была свойственна идеализация крупных ученых, что видно в его «Истории отечественной археологии», где и моя роль выпячена непомерно. Он несколько преувеличивает свою непосредственную преемственность от М. И. Артамонова, а того — от А. А. Спицына, желая сконструировать задним числом красивые линии развития истории науки. Михаил Илларионович не был учеником Спицына, его научными руководителями были Н. П. Сычев и позже А. А. Миллер. По типу и интересам он был ближе скорее к М. И. Ростовцеву. Непосредственно варяжским вопросом Артамонов не занимался (это верно отмечено в статье Г. С. «Артамонов и варяжский вопрос»), хотя он и работал над смежными проблемами, но главное — он заражал нас стремлением к научной объективности, искренности в науке и твердости в отстаивании своих позиций.
Что касается нашей дискуссии и «кураторства» М. И. Артамонова и В. В. Мавродина,то Мавродин как декан, конечно, был заинтересован в том, чтобы на факультете все было спокойно и скандал был улажен. И вообще он был человеком доброжелательным и либеральным. Но неоднократно битый, уцелевший участник «ленинградского дела» (ограничилось высылкой из Ленинграда надолго), он был чрезвычайно осторожен, придерживался официально одобренных позиций (по вопросу о варягах — умеренно антинорманистской позиции) и не был настроен рисковать ради нас своим положением.

Его реакция на нашу просьбу о минимальной помощи описана в этом томе в предварительных замечаниях к моему выступлению на дискуссии. Артамонов, назначенный Мавродиным, председательствовать на дискуссии, был тоже изрядно потрепан в противостоянии партийной бюрократии, но сохранил больше твердости и решительности. Ему, однако, не пришлось выступать в нашу защиту. Заключительное слово председателя сводилось к одной фразе: «Ну, мне и подытоживать нечего: всем все ясно».
Уточнению подлежит и вопрос о наших первых интересах. Я начал свое продвижение в науке не с варяжского вопроса. Мои курсовые работы были посвящены катакомбной культуре бронзового века (и ей же многие мои позднейшие работы вплоть до кандидатской диссертации). Кстати, и вторую курсовую работу Глебу Лебедеву я дал по катакомбной культуре, рассматривая первую, варяжскую (1962 г.), как упражнение первокурсника. Дипломную работу я писал по скифам (и эта тема долго была для меня сквозной). Моя первая печатная работа (1955 г.) была о происхождении славян. Работа об «участии варягов в образовании Древнерусского государства» была для декана Мавродина в общем не так уж страшна: он ведь и сам писал в книге 1945 г. о таком участии — для него весь вопрос был в мере участия.
Но для меня к тому времени варяжский вопрос вышел на первый план. В аспирантуре (1957-1960 гг.) я, увлекшись шедшими тогда дискуссиями в Ленинграде, забросил тему диссертации и сделал к 1960 г. рукопись книги «Спор о варягах», с 1960 г. я стал бесплатно преподавать в Университете, в 1962 г. усилиями М. И. Артамонова был зачислен ассистентом в штат кафедры археологии и вскоре стал читать спецкурс по варягам, а с 1964 г. организовал Проблемный семинар. Проблемным он назывался потому, что в нем ставились острые проблемы нашей науки, а студенты получали задачи не типа упражнений, а исследовательского характера. Такой была варяжская проблема.

<< Назад   Вперёд>>