Дорога к Февралю: политические риски в условиях большой войны
Тем не менее, и в этом случае ему сложно было отрицать факт наличия политического кризиса. Отчасти он был обусловлен «долгоиграющими» обстоятельствами: недостроенностью политической системы, противоречиями внутри нее, неготовностью законодателей в 1905-1906 гг. быть прямыми и последовательными.1 Едва ли эти черты конституционного режима имели роковой для страны характер. Такого рода конфликты свойственны любой политической системе. Авторы конституций чаще всего имеют в виду конъюнктурные задачи момента и таким образом фактически консервируют ситуацию кризиса, в условиях которого и писался «основной закон». Последующий политический процесс сглаживает углы, отчасти снимает противоречия, позволяет найти modus vivendi (что на определенном этапе имело место и в России), хотя, конечно, отнюдь не гармонизирует отношения между ведущими игроками.
У политического кризиса военных лет есть другие корни, пускай не такие глубокие, но, пожалуй, не менее важные. И так работавшая со скрипом законодательная машина Российской империи в период Первой мировой войны стала испытывать дополнительные трудности. Во многом стихийно стал складываться новый порядок законотворчества. При этом старый никто не отменял. Теперь Государственная дума не могла регулярно собираться. Правительство было вынуждено все чаще прибегать к чрезвычайно-указному праву, фактически подменяя собой депутатов. В июле-декабре 1914 г. в рамках этого права было принято 108 постановлений, в 1915 г. - 278, в 1916 г. - 254 и только в январе - феврале 1917 г. - 16. (Для сравнения: за все время существования Третьей Думы было издано только 6 постановлений в соответствии с 87 ст. Основных законов). Эти меры касались самых разных проблем жизни страны (повышения налогов, установления военной цензуры и др.).2 Иными словами, сфера компетенции Совета министров как будто бы неуклонно расширялась, однако в условиях военного времени и при наличии весьма влиятельной Ставки - рычагов влияния на положение вещей в стране у правительства становилось все меньше3.
В этом сказывалась сравнительно давняя тенденция, наметившаяся после 1911 г. После гибели П. А. Столыпина центр власти неуклонно смещался в сторону Царского Села. Совет министров играл все более техническую роль, не претендуя на самостоятельность. Показательно, что в августе 1915 г., спустя практически десять лет после образования «объединенного» правительства, А. В. Кривошеин в разговоре с будущим министром внутренних дел А. Д. Протопоповым заметил, что на месте главы «кабинета» он немедленно бы внес в Думу законопроект о «единстве Совета министров».4
Правительству по преимуществу оставалась «законодательная вермишель», на которую у депутатов времени не оставалось. Об этой специфике деятельности Совета министров красноречиво свидетельствуют его особые журналы, большая часть которых была посвящена сугубо частным вопросам5. Это явно контрастировало с положением вещей до 1911 г. Так, в 1909 г. подобных журналов было 3136, в 1910 г. - 2317, а в 1915 г. - 10838 в 1916 г. - 1452.9 Как раз для рассмотрения частных проблем в 1909 г. был создан т.н. «Малый совет», состоявший из товарищей руководителей ведомств. Однако в период Первой мировой войны он собирался сравнительно редко. В итоге основное бремя работы ложилось на министров, и высшая правительственная коллегия Российской империи была вынуждена собираться чаще, чем прежде10. В 1916 г, т. е. в период премьерства Б. В. Штюрмера, неформальная, в сущности важнейшая, часть заседаний Совета министров практически сошла на нет. Н. Н. Покровский впоследствии говорил, что высшая правительственная коллегия все более напоминала ему прежний Комитет министров, который «пропускал» малозначимые законопроекты, утверждал кредиты, а политические вопросы не обсуждал вовсе11. Характерно, что и Горемыкин, и Штюрмер были «бесстрастными» председателями, которые вели себя крайне пассивно на заседаниях Совета министров и в ход обсуждения тех или иных (преимущественно технических) вопросов вмешивались редко12.
Многие руководители ведомств назначались (или же сохраняли свои должности) без учета мнения премьера, а иногда даже вопреки ему. Горемыкину приходилось «терпеть» Н. А. Маклакова в кресле министра внутренних дел13. А. Н. Хвостов и В. Н. Шаховской стали министрами, несмотря на возражения все того же Горемыкина14. Б. В. Штюрмер настаивал на увольнении министра земледелия А. Н. Наумова и министра народного просвещения П. Н. Игнатьева, но император ему в этом отказал со словами: «Прошу в область моих распоряжений не вмешиваться».15 Новый премьер А. Ф. Трепов безуспешно добивался отставки А. Д. Протопопова и кн. В. Н. Шаховского.16 Естественно, министры не должны были придерживаться общего политического курса.
Принципы их отбора были весьма своеобразными. По словам П. Л. Барка, «встав на путь персональной политики, государь искал в своих новых сотрудниках простых исполнителей его повелений и к этой роли более всего подходили люди пассивные и не выдающиеся».17 Таким образом, правительство все более деполитизировалось, решая исключительно технические задачи.
Однако именно министры должны были поддерживать диалог с Думой. С каждым годом это становилось сложнее. К лету 1915 г. в Таврическом дворце произошла всем заметная перегруппировка сил. О формировании Прогрессивного блока хорошо известно, благодаря работам в отечественной и зарубежной историографии.18 В данном случае стоит подчеркнуть главное: в августе 1915 г. впервые в Думе сформировалось большинство, причем оппозиционное.
Менялся и Государственный совет, который по мысли законодателя 19051906 гг. должен был служить залогом стабильности политической системы. Теперь же большинство в Мариинском дворце, на которое всегда мог рассчитывать император, не было столь предсказуемым. Летом 1915 г. шло брожение даже в правой группе Государственного совета. Некоторые (в том числе В. М. Урусов, А. Н. Наумов, С. И. Зубчанинов) подумывали о том, чтобы выйти из ее состава.19 Многие члены «звездной палаты» присоединились к Прогрессивному блоку. По оценке депутата Думы Н. В. Жилина, 26 членов Государственного совета вошли в блок, 6 - были готовы их поддержать, а 34 - в тайне склонялись к этому решению.20 Осенью 1915 г. состоялись выборы в Государственной совет. Результаты кампании в корне изменили расстановку сил. Если до выборов преимущество было у противников Прогрессивного блока (99 против 89 голосов), то теперь большинство получили как раз его представители (100 против 90). При этом Государственный совет пополнился такими яркими фигурами как А. И. Гучков, кн. Е. Н. Трубецкой, П. П. Рябушинский.21 26 ноября последовало назначение в Государственный совет пяти новых членов консервативного направления: бывших губернаторов Н. П. Муратова, А. А. Римского-Корсакова, Н. П. Гарина, кн. Н. Д. Голицына и И. С. Крашенинникова. В свою очередь, некоторые назначенные члены, которых вполне обоснованно подозревали в симпатиях к Прогрессивному блоку, всячески открещивались от него. Так, согласно сообщениям «Биржевых ведомостей», кн. А. Д. Оболенский утверждал: «Нам нет надобности выходить из состава Прогрессивного блока, ибо мы в его состав никогда не входили».22 И все же Государственный совет нельзя было считать столь же «благонадежным», как раньше.
Трудно было положиться и на председателя «высокого собрания». У многих Государственный совет ассоциировался с его «спикером» -М. Г. Акимовым, который скончался вскоре после начала войны - 9 августа 1914 г. 15 июля 1915 г. председателем стал А. Н. Куломзин. Военный министр А. А. Поливанов оценивал это назначение как своего рода компромисс. Правительство боялось «раздразнить» правых, выдвинув «конституционалиста» И. Я. Голубева. Куломзин же, умело маневрировавший между противоположными флангами, должен был стать для всех членов высокого собрания более или менее приемлемой кандидатурой.23 Расчет не вполне оправдался. Правым новый председатель казался чересчур «левым» и настоящим оппозиционером24.
Верховная власть все делала для того, чтобы Государственный совет вернулся к предписанной ему роли охранителя закона и порядка. В начале ноября 1916 г. товарища председателя Государственного совета И. Я. Голубева вызвали в Царское Село, где императрица отчитала его за дерзкие речи в Мариинском дворце.25 К декабрю 1916 г. был намечен новый председатель Государственного совета - бывший министр юстиции, человек крайне правых убеждений И. Г. Щегловитов. Как раз тогда в беседе с А. Д. Протопоповым он жаловался на «полевение» своих «подопечных». По оценке Щегловитова, чтобы в Государственном совете вновь установилась гегемония правых, необходимо было назначить к присутствию 15 благонадежных лиц.26 В январе 1917 г. император, вняв совету нового председателя, сменил 17 назначенных к присутствию членов Государственного совета, что смутило даже членов правой группы27. В итоге положение вещей в высоком собрании действительно существенно изменилось. По сведениям Ю. А. Икскуля фон Гильдебандта, «в Государственном совете образовалось крепкое “зубровое большинство”, с храброй бестактностью идущее на конфликт с Государственной думой».28
И все равно на Мариинский дворец нельзя было в полной мере надеяться. Протопопов почти ежедневно совещался с Щегловитовым. Однако председатель далеко не всегда мог влиять на позицию Государственного совета. Даже правая группа выходила из повиновения. В январе 1917 г. ее председателем стал А. Ф. Трепов - кандидатура неприемлемая для Царского Села. Щегловитов пытался этому безуспешно помешать.29
Таким образом, в годы Первой мировой войны пришлось переосмысливать представления о высших государственных учреждениях России. Совет министров самостоятельно «законодательствовал», не обладая при этом политической волей и программой действий, в Думе впервые образовалось большинство, Государственный совет стал значительно более оппозиционным. Все чаще «отказывали» прежние алгоритмы принятия решений, которые и прежде работали далеко не всегда. При этом сохранялись и даже обострялись проблемы довоенных лет. Теперь еще в большей степени, чем раньше, сказывалась дисперсность российской «политической элиты». И думские фракции, и группы Государственного совета, и Совет министров не были однородными.
Так, в правительстве видное место занимали сторонники плотного взаимодействия с депутатским корпусом. Они «вели свою игру», неприемлемую для многих коллег. А. В. Кривошеин, С. Д. Сазонов, П. А. Харитонов и др. находились в тесной связи с представителями общественности, поддерживали контакты с оппозицией, иногда согласовывали с ней свои действия. У них постепенно складывалось убеждение, что состав кабинета должен соответствовать настроениям, господствовавшим в общественных кругах и в Государственной думе, в частности. Эта точка зрения не находила поддержки у многих министров, в том числе и у И. Л. Горемыкина. Сторонники компромисса с Думой настаивали на удалении своих оппонентов из правительства. В мае 1915 г. А. В. Кривошеин разработал несколько вариантов состава кабинета, который должен был включать и представителей общественности. Согласно одному из этих вариантов, Совет министров должен был возглавить П. А. Харитонов, согласно двум другим - сам А. В. Кривошеин.30
По сведениям П. Н. Милюкова, первоначальная инициатива образовать Прогрессивный блок исходила не от думских, а от чиновничьих кругов (как раз от А. В. Кривошеина, чьим «маклером» в Думе был П. Н. Крупенский). Неслучайно, что фамилия министра земледелия «всплыла» первой, когда депутаты подняли вопрос о составе будущего правительства «общественного доверия».31 Об особой роли Кривошеина при формировании Прогрессивного блока писал в своих воспоминаниях и бывший министр торговли и промышленности кн. В. Н. Шаховской.32
Первые шаги к становлению думского большинства предполагали и преображение Совета министров. В июне 1915 г. по инициативе С. Д. Сазонова П. Л. Барк, А. В. Кривошеин, С.В. Рухлов, П.А. Харитонов поставили вопрос о немедленном созыве Думы и изменении состава правительства. Они передали свое прошение Горемыкину, который, в свою очередь, должен был предоставить его императору. Причем сам Горемыкин в личном разговоре с царем поддержал инициативу своих коллег. В итоге были уволены военный министр В. А. Сухомлинов, министр юстиции И. Г. Щегловитов, министр внутренних дел Н. А. Маклаков и обер-прокурор Св. Синода В. К. Саблер.33
На заседании Совета министров в Ставке 13 июня 1915 г. обсуждались кандидатуры будущих руководителей ведомств. В качестве альтернативы И. Г. Щегловитову в должности министра юстиции рассматривались А. А. Хвостов и сенатор П. Н. Милютин. Причем за первого выступал сам Горемыкин, что существенно повышало его шансы. Замену обер-прокурору Синода Саблеру видели в А. Д. Самарине. Сразу же после этого совещания Горемыкин был принят императором, который одобрил кандидатуры и Самарина, и Хвостова.34 При этом инициаторы этих кадровых перемещений ожидали и скорой отставки самого премьера, полагая, что лучшим кандидатом на этот пост должен был стать Кривошеин. Одновременно многие министры доказывали необходимость компромисса с формировавшимся думским большинством - Прогрессивным блоком. Принципиальным же противником этого оставался как раз Горемыкин.
Спустя некоторое время, уже в августе 1915 г., на квартире государственного контролера П. А. Харитонова уже члены Прогрессивного блока провели частное совещание с некоторыми из министров, которые во многом приняли программу оппозиции, согласившись даже с идеей образования «правительства общественного доверия».35 В итоге по предложению А. В. Кривошеина кабинет принял резолюцию, которая гласила, что «намеченная Прогрессивным блоком программа не встречает серьезных возражений, но Совет министров, не будучи в своем нынешнем составе единодушным, не может брать на себя задачу ее осуществления». Горемыкин, вопреки всем ожиданиям, не стал возражать, но еще более, нежели прежде, настаивал на скорейшем роспуске Думы.36
Дума была распущена, состав правительства сменился, но политически монолитным оно не стало. Впрочем, и новые министры стремились к взаимодействию с депутатским корпусом. Ведь в годы войны деятельность Думы не сводилась к эффектным демонстрациям, разоблачительным выступлениям лидеров оппозиции и попыткам сформировать «правительство общественного доверия». Взаимоотношения депутатов и чиновников чаще всего касались рутинных вопросов законотворчества (даже учитывая то соображение, что полномочия Думы фактически сократились). Как и в довоенное время, министров, прежде всего, волновали бюджетные полномочия народных избранников, позволявшие депутатам в ряде случаев диктовать свою волю высшей бюрократии (конечно, в данном случае речь шла только об «обыкновенном бюджете», так как военные расходы утверждались особым порядком).
Даже в период продолжительного перерыва между сессиями с депутатами приходилось считаться в силу хотя бы бюджетных полномочий Думы. 15 октября 1915 г. октябрист И. И. Дмитрюков писал кн. А. Д. Оболенскому: «Думу созвать не хотят, снисходят только до созыва на 3 дня для приложения штемпеля к бюджету. Но И. Л. [Горемыкин] ошибется, он нас не заставит рассматривать бюджет “без рассмотрения”. А бюджет в этом году заслуживает самого серьезного внимания в доходной его части, ибо иначе нам грозит банкротство».37 Нижняя палата, все более чувствуя собственную силу, не желала в данном случае идти на уступки правительству. 18 октября 1915 г. председатель бюджетной комиссии М. М. Алексеенко полагал, что ускоренное рассмотрение государственной сметы - вопрос скорее политический, который едва ли будет решен фракциями в положительном смысле38. Депутаты постановили рассматривать бюджетные вопросы обычным порядком. Канцелярии Думы было вменено в обязанность составлять большие доклады и ставить их на рассмотрение в комиссии39. Министры, как и прежде, являлись на заседания бюджетной комиссии, которые все же случались нечасто.40 С 15 сентября по 30 ноября 1915 г. прошло только четыре ее заседания.41
Работа бюджетной комиссии активизировалась в декабре. Министры и тогда не забывали посещать ее заседания и давали депутатам пространные объяснения по всем вопросам, интересовавшим народных избранников, и тем самым демонстрировали свою готовность к сотрудничеству. 16 декабря в работе бюджетной комиссии принимал участие министр внутренних дел А. Н. Хвостов, который явился в Таврический дворец вместе со всеми своими товарищами. Показательно, что, подчеркивая свое положение депутата Думы, он вошел не через министерский павильон, подобно прочим министрам, а через главный вход. Сославшись на болезнь, Хвостов предоставил слово своим товарищам, ограничившись лишь отдельными репликами. Это заседание вызвало большой интерес среди депутатов. Громадная «тринадцатая» комната не вместила всех желавших участвовать в обсуждении сметы Министерства внутренних дел. В итоге заседание перенесли в Полуциркульный зал. На следующий день в бюджетной комиссии выступал министр путей сообщения А. Ф. Трепов.42
Думская сессия должна была открыться в самое ближайшее время, но пока никто не знал, как долго она продлится. На заседании Совета министров 11 января 1916 г. И. Л. Горемыкин поставил об этом вопрос. По его мнению, эту проблему следовало специально обсудить с руководителями Думы. Большинство министров высказалось резко против всяких переговоров с депутатским корпусом, считая, что само правительство должно было установить сроки работы представительного учреждения. Особенно категоричен был министр финансов П. Л. Барк. Согласно воспоминаниям А. Н. Наумова, в высказываниях сторонников ограничить думскую сессию месяцами, а то и днями - сквозило желание по возможности избежать депутатской критики. Правительство приняло решение оставить нижней палате месяц на обсуждение законодательных проблем: с 5 февраля по 5 марта.43
В итоге не Горемыкину пришлось решать этот вопрос. 18 января 1916 г. он был отправлен в отставку. Увольнение премьера некоторым представителям общественности показалось победой сил, рассчитывавших на сотрудничество с Думой.44 Действительно, на заседании Совета министров 22 января 1916 г., на котором уже председательствовал Б. В. Штюрмер, было принято решение в скором времени созвать Думу, при этом никак не ограничив длительность сессии.45
Правительство шло на уступки, рассчитывая на ответные шаги со стороны депутатов. В конце января 1916 г. министр внутренних дел А. Н. Хвостов проводил консультации с лидерами Прогрессивного блока о перспективах его взаимодействия с обновленным правительством. При этом Хвостов очень интересовался: будут ли депутаты на своих пленарных заседаниях ставить вопрос о Г. Е. Распутине. Тогда же министру внутренних дел не удалось договориться о присутствии членов Думы на рауте на квартире нового премьера - Б. В. Штюрмера. Однако последний все же встретился с М. В. Родзянко и переговорил с некоторыми влиятельными депутатами, в том числе и с И. В. Годневым.46
Дума заседала существенно меньше, чем в довоенные годы. Соответственно, круг значимых вопросов, обсуждавшихся в Таврическом дворце, был сравнительно невелик. Депутатам он казался явно недостаточным. П. А. Велихов писал брату 11 мая 1916 г.: «Готового законодательного материала нет, кроме закона об уравнении крестьян, который собственно только подтверждает закон 5 октября 1906 г., проведенный по 87 ст. “Приход” проваливают. Волостного земства не хочет Государственный совет. Городовое положение придется еще проталкивать в комиссии, и вряд ли успеем кончить»47.
Однако законодательство - не единственная сфера приложения усилий депутатов. Дума в лице своего председателя М. В. Родзянко пыталась добиться от императора кадровых изменений в правительстве. В письме Александре Федоровне от 25 июня 1916 г. Николай II отмечал, что Родзянко болтал всякую «чепуху»: предлагал заменить Штюрмера - Григоровичем, Трепова - Б. Д. Воскресенским, Шаховского - А. Д. Протопоповым.48 В сентябре 1916 г. последний все же стал министром внутренних дел.
Поразительно, что назначение впоследствии ненавистного Протопопова было встречено общественностью с энтузиазмом. Нового министра приветствовали все ведущие периодические издания - от «Речи» до «Нового Времени». На бирже даже повысился курс акций. В этом кадровом решении императора виделась обнадеживавшая готовность к диалогу с обществом.49 5-9 октября 1916 г. в Москве на квартире А. И. Коновалова проходили конспиративные совещания, которые оценивали назначение Протопопова как «колоссальную победу общественности, о которой несколько месяцев тому назад трудно было мечтать». По словам А. И. Коновалова, «капитулируя перед обществом, власть сделала колоссальный, неожиданный скачек... Для власти эта капитуляция почти равносильна акту 17 октября. После министра-октябриста не так уж страшен будет министр-кадет. Быть может, через несколько месяцев мы будем иметь министерство Милюкова и Шингарева. Все зависит от нас, все в наших руках». Столь же оптимистично был настроен и А. И. Гучков: «У Протопопова хорошее общественное и политическое прошлое. Оно - целая программа, которая обязывает».50 Пожалуй, единственное исключение составил Родзянко, который оценил Протопопова как ренегата.51 Однако бывший товарищ председателя Думы продолжал регулярно появляться в Таврическом дворце и консультироваться с депутатами (в том числе и с самим Родзянко)52. Впрочем, и некоторые депутаты посещали Протопопова, правда, всячески скрывая от коллег свои визиты к новому министру внутренних дел.53
Протопопов не порывал своих старых знакомств. О готовившейся речи В. М. Пуришкевича, направленной как раз против него, он узнал от П. Н. Крупенского54, с которым был знаком еще с учебы в кавалерийской школы. Уже после Февральской революции бывший министр внутренних дел рассказывал Чрезвычайной следственной комиссии: «Он бегал ко мне, и я к нему ездил. Он быстрый человек, всегда больше всех знает».55 Складывались и новые связи. Протопопов продолжил традиционный министерский курс, направленный на поддержку крайне правых. Они, как и прежде, получали субсидии от МВД. Так, по сведениям Протопопова, Н. Е. Маркову было выдано около 40 тыс. руб. только за время его министерства56.
Министры, вне зависимости от своих личных взглядов и предпочтений, с большим вниманием относились к контактам с депутатским корпусом. Это относилось и к главе правительства. Вскоре после своего назначения И. Л. Горемыкин искал встречи с Родзянко, а не наоборот. Аналогичным образом вел себя Б. В. Штюрмер. А. Ф. Трепов, став премьером, тоже торопился встретиться с председателем Думы, с которым имел весьма откровенный разговор.57 Очевидно желая понравиться депутатам, новый глава правительства сказал о своем отрицательном отношении к Протопопову и заявил о готовности требовать его отставки.58 К 19 ноября готовилась декларация нового премьер-министра. Характерно, что Трепов согласовал ее с председателем Думы. Тем не менее, во время выступления главы правительства представители крайне левых подняли шум, чтобы заглушить его речь.59 При этом декларацию критиковали не только те, кто решился на обструкцию. Ситуация могла бы окончательно выйти из-под контроля, если бы Трепов не запретил А. Д. Протопопову выступать в Думе в качестве министра внутренних дел.60
К этому моменту у нового премьера имелся весьма противоречивый опыт работы с депутатами. В начале ноября 1916 г., будучи еще только министром путей сообщения, он ездил в Думу с просьбой приостановить нападки на правительство, пока сменяются руководители ведомств. Очевидно, ему в этом вопросе удалось достичь договоренности с лидерами Прогрессивного блока.61 Примерно тогда же он был приглашен на заседание комиссии по военным и морским делам. В повестке дня был вопрос о Мурманской железной дороге, который в итоге так и не обсудили. Депутаты левых фракций (социал-демократы, трудовики и даже прогрессисты) фактически не дали говорить будущему премьер-министру. Кадеты, не принимавшие участие в этой демонстрации, тем не менее, вполне одобряли ее: «Мы показали ему этим, что на посту председателя Совета министров он для нас неприемлем». Это было вполне характерным для конца 1916 г. Тогда договоренности перемежались конфликтами, острота которых, казалось бы, исключала возможность для взаимодействия. Во время «парламентского штурма» в ноябре 1916 г. министры, не желая быть объектами беспощадной критики со стороны депутатов, на заседаниях Думы чаще всего отсутствовали. Депутат гр. В. А. Бобринский задавался вопросом: «Неужели же у них явится наглости, чтобы явится сюда». В. А. Маклаков на это отвечал: «Либо мы, либо они. Вместе наша жизнь невозможна».62
Трепов, видимо, полагал иначе и в дальнейшем призывал хотя бы к временному компромиссу с представительными учреждениями. В декабре 1916 г. он предложил императору распустить Думу 17 декабря и вновь ее собрать уже 19 января 1917 г., тем самым продемонстрировав готовность правительства к диалогу даже с самой оппозиционной частью российской общественности. Если же и в январе депутаты будут продолжать «осаду» действовавшей власти, то лишь в этом случае их следовало бы немедленно и уже окончательно распустить.63
От сотрудничества с депутатами в деле законотворчества министры не отказывались. Политический же диалог Думы и правительства был технически невозможен. А именно на нем все чаще настаивали народные избранники. В итоге ситуация становилась тупиковой.
Конец 1916 г. многим напоминал конец времен. «Мы накануне таких событий, которых еще не переживала мать Святая Русь, и нас ведут в такие дебри, из которых нет возврата.... Необходимо принять быстро некоторые меры, чтобы спасти положение», - писал М. В. Родзянко кн. А. Б. Куракину 26 декабря 1916 г.64 На следующий день, 27 декабря, В. А. Маклаков так определял характер и масштабы переживаемой катастрофы: «У нас все время говорят о назревающей или, вернее, уже совершенно созревшей революции, но внешних признаков ее пока нет. Это может казаться загадочным, а правым оптимистам внушает даже уверенность, что никакой революции и не будет. Но бесспорно то, что сейчас в умах и душах русского народа происходит самая ужасная революция, какая когда-либо имела место в истории. Это не революция, это - катастрофа: рушится целое вековое миросозерцание, вера народа в Царя, в правду Его власти, в ее идею как Божественного установления. И эту катастрофическую революцию в самых сокровенных глубинах душ творят не какие-нибудь злонамеренные революционеры, а сама обезумевшая, влекомая каким-то роком власть. Десятилетия напряженнейшей революционной работы не могли бы сделать того, что сделали последние месяцы, последние недели роковых ошибок власти». В итоге, по мнению Маклакова, правительство оказалось в абсолютном одиночестве, лишенное каких-либо «точек опоры», какой-либо социальной поддержки: «Сейчас это уже не мощная историческая сила, а подточенный мышами, внутри высохший, пустой ствол дуба, который держится только силой инерции, до первого страшного толчка. В 1905 г. вопрос шел только об упразднении самодержавия, но престиж династии все еще стоял прочно и довольно высоко. Сейчас рухнуло именно это - престиж, идея, вековое народное миросозерцание, столько же государственное, сколько и религиозное».65
Столь значимые «тектонические сдвиги», которые переживала России, требовали решимости от оппозиции. «Довольно терпения!.. Мы истощили свое терпение, - пересказывал слова кадетов французский посол М. Палеолог. - Впрочем, если мы не перейдем скоро к действиям, массы перестанут нас слушать».66 Однако в чем должны заключаться эти решительные действия -далеко не всем было понятно. Еще в конце декабря 1916 г. Маклаков отмечал, что Россия была единодушна лишь в одном: «в жгучей ненависти к правительству». При этом «в смысле способности к активной реализации этой ненависти, в смысле организации, достигнуто все еще слишком мало».67 Иными словами, депутаты не могли ясно обозначить, какие формы должно было принять будущее противостояние с исполнительной властью.
Министры, в большинстве своем, опасались Думы, но отнюдь не отказывались от взаимодействия с ней. Депутаты чаще всего не испытывали симпатий к руководителям ведомств, но были готовы к сотрудничеству с ними. Но, как и до 1914 г., речь могла идти лишь о договоренностях с отдельными министрами, а не с правительством, в целом. Оно отсутствовало как самостоятельный фактор политической жизни. Эта проблема усугубилась в годы войны, когда правительство было вынуждено «поделиться» своими полномочиями со Ставкой. Конечно, не было и программы, которую бы Совет министров представлял. Это входило в диссонанс с теми тенденциями, которые имели место в Думе и даже в Государственном совете. В годы войны представительные учреждения приобрели хоть и «терявшееся в очертаниях», но все же политическое лицо. Министры и депутаты говорили, в сущности, на разных языках. Руководители ведомств, чья сфера компетенции в условиях войны постоянно сужалась, ставили перед депутатами вполне конкретные, в сущности, технические вопросы законотворчества. Отвечая на них, народные избранники непременно выходили на политические сюжеты. Вместе с тем круг проблем, обсуждавшихся в Думе, был весьма ограничен, а, соответственно, немногие вопросы, выносившиеся на рассмотрение депутатов, весьма часто политизировались. В сложившихся обстоятельствах конфликт правительства и представительных учреждений был предрешен институционально. Стороны были готовы к диалогу, нередко добивались частных договоренностей, но при этом неизменно расходились врагами.
***
В 1905-1906 гг. политическая система России преобразилась почти до неузнаваемости. Однако слово «почти» в данном случае значит очень много. Новые институции надстраивались над старыми, во многом им противореча. Новые учреждения оказались «вмонтированными» в привычный бюрократический уклад. Это с неизбежностью порождало конфликты, а значит - и кризисы. Вся история взаимодействия Думы и правительства - это череда кризисов, в результате которых политическая система в той или иной степени менялась. Сама логика развития государственных учреждений подразумевала неминуемость политического столкновения, которое несомненно стало бы вехой в государственной жизни России. Ведь Совет министров, Дума, Государственный совет двигались в разных направлениях, с разной скоростью -как будто бы существовали в разных политических измерениях. При этом они встречались, договаривались, достигали необходимых компромиссов. В этом не было парадокса. Большинство участников политического процесса действовали на тот момент, по меньшей мере, в двух «регистрах»: политическом и деловом. Эти параллельные плоскости должны были рано или поздно сойтись, что обозначало смену политического режима. Однако сценарий ожидаемого кризиса не был предопределен. Он стал своего рода «импровизацией», которую события писали «на коленках» в условиях нараставших трудностей военного времени. Иными словами, революция стала возможной именно потому, что Россия вошла в войну, не приняв в расчет политические риски системы.
Автор статьи Соловьев К. А. - д.и.н., профессор факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ, главный научный сотрудник ИРИ РАН.
1 См.: Соловьев К. А. Законодательная и исполнительная власть в России: Механизмы взаимодействия (1906-1914). М., 2011. С. 40-54.
2 Государственная дума Российской империи, 1906-1917: Энциклопедия. М., 2009. С. 685-686.
3 Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы Первой мировой войны. Л., 1988. С. 203. См. также: Ганелин Р. Ш., Флоринский М. Ф. Российская государственность и Первая мировая война // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 7-37; Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис. М., 2014. С. 659-662.
4 РГАЛИ. Ф. 389. Оп. 1. Д. 45. Л. 12 об.
5 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1909-1917 гг. 1914 год. М., 2006. С. 658-684; Там же. 1915 год. М., 2008. С. 617-705; Там же. 1916 год. М., 2008. С. 626-748.
6 Там же. 1909 год. М., 2000. С. 547-592.
7 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1909-1917 гг. 1910 год. М., 2001. С. 461-486.
8 Там же. 1915 год. М., 2008. С. 617 - 705.
9 Там же. 1916 год. М., 2008. С. 626-748.
10 Падение царского режима: Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Т. 4. Л., 1925. С. 11.
11 Там же. Т. 5. М.; Л., 1926. С. 337-338.
12 Там же. Т. 6. М.; Л., 1926. С.156.
13 Там же. Т. 7. М.; Л., 1927. С.125.
14 Там же. Т. 3. М.; Л., 1925. С.317 - 318.
15 Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний, 1868 - 1917. Кн. 2. N.Y., 1955. С. 430.
16 Шаховской В. Н. “Sic transit Gloria mundi” (Так проходит слава мирская), 1893-1917. Париж, 1952. С. 192.
17 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. 1966. № 176. С. 93.
18 Черменский Е. Д. История СССР. Период империализма. М., 1965. С. 501, 503; Старцев В. И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917 гг. Л., 1977. С. 262-263; Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985.С. 252-253; Вишневски Э. Либеральная оппозиция в России накануне Первой мировой войны. М., 1994. С. 184-188; Власть и реформы. От самодержавия к советской России. СПб., 1996. С. 615-616; Гайда Ф. А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 - весна 1917 г.). М., 2003. С. 101-154; Он же. Власть и общественность в России: диалог о пути политического развития (19101917). М., 2016. С. 413-438.
19 ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1031. Л. 672.
20 Там же. Д. 1037. Л. 1918.
21 Милюков П.Н. Общественное мнение, парламенты и правительства союзников // Ежегодник газеты «Речь» на 1915 г. Пг., 1915. С. 286.
22 Он же. Воспоминания: В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 289.
23 Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника, 1907 - 1916. М., 1924. С. 168 - 169.
24 ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1052. Л. 405.
25 Там же. Д. 1059. Л. 954.
26 Падение царского режима... Т. 4. С. 56.
27 ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1068. Л. 25.
28 Представительные учреждения Российской империи в 1906-1917 гг.: Материалы перлюстрации Департамента полиции. М., 2014. С. 547.
29 Падение царского режима. Т. 4. С. 460.
30 Кризис самодержавия в России, 1895 - 1914. Л., 1984. С. 553-554.
31 Там же. С. 180.
32 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 113.
33 По сведениям Г. Шавельского, эти кадровые решения были приняты под давлением вел. кн. Николая Николаевича и кн. В. Н. Орлова (Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. М., 2010. С. 250).
34 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 134-135.
35 Клячко Л. М. Повести прошлого. Л., 1929. С. 53.
36 Поливанов А. А. Девять месяцев во главе Военного министерства (13 июня 1915 г. - 13 марта 1916 г.) // Вопросы истории. 1994. № 2. С. 129.
37 Представительные учреждения Российской империи в 1906-1917 гг. С. 450.
38 Там же. С. 451.
39 Там же. С. 451-452.
40 Там же. С. 452.
41 Там же. С. 455.
42 Поливанов А.А. Девять месяцев... // Вопросы истории. 1994. № 8. С. 139-140.
43 Наумов А.Н. Указ. соч. Кн. 2. С. 425.
44 Там же. С. 357-358.
45 Там же. С. 435.
46 Падение царского режима. Т. 6. М.; Л., 1926. С. 322-323.
47 Представительные учреждения Российской империи в 1906-1917 гг. С. 469.
48 Переписка Николая и Александры Романовых, 1916. Т. 4. С. 342.
49 Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. Paris, 1979. C. 56-57.
50 Там же. С. 58.
51 Падение царского режима. Т. 7. М.; Л., 1927. С.143-144.
52 Там же. С.145.
53 [Жевахов Н. Д.] Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н. Д. Жевахова. СПб., 2007. С. 238.
54 Падение царского режима... Т. 1. С. 122-123.
55 Там же. С. 123.
56 Там же. С. 124.
57 Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной думе. М., 2001. С. 156.
58 Савич Н. В. Воспоминания. СПб.; Дюссельдорф, 1993. С. 184.
59 Савич Н. В. Воспоминания. С. 165-166.
60 Там же. С. 166.
61 ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1059. Л. 958.
62 Глинка Я. В. Указ. соч. С. 155.
63 Переписка Николая и Александры Романовых, 1916-1917. Т. 5. С. 186-187.
64 Представительные учреждения Российской империи в 1906-1917 гг. С. 529-530.
65 Донесения Л. К. Куманина из Министерского павильона Государственной думы, декабрь 1911 - февраль 1917 гг. // Вопросы истории. 2000. № 3. С. 28.
66 Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 444.
67 Донесения Л.К. Куманина... // Вопросы истории. 2000. № 3. С. 30.
Просмотров: 983
Источник: Соловьев К. А. Дорога к Февралю: политические риски в условиях большой войны // Эпоха Революции и Гражданской войны в России. Проблемы истории и историографии. — СПб.: Издательство СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2019. — С. 122-137
statehistory.ru в ЖЖ:
