Вологда, Кирилло-Белозерский монастырь и Василий II (к истории династической войны московских Рюриковичей)
Вологда трижды упоминается в летописных известиях в связи с событиями междуусобья в княжеском доме московских Рюриковичей. Впервые она фигурирует зимой 1435 г., в записи о ходе первого этапа военного противостояния великого князя Василия II и его двоюродного брата, удельного князя Василия Юрьевича Косого. Затем в сентябре 1446 г. Тогда захвативший великокняжеский стол Дмитрий Юрьевич Шемяка (второй сын князя Юрия Дмитриевича и младший брат Василия Косого) жалует именно Вологду в качестве удела Василию II и отпускает его туда с семьей, выпустив из заключения в Угличе. В третий раз Вологда называется в качестве одного из возможных объектов нападения Шемяки (речь идет о военных действиях в 1450-1452 гг.). В приведенных случаях Кирилло-Белозерский монастырь упомянут только осенью 1446 г. Эти тексты давно известны исследователям, они рассмотрены, в частности, в книге А. А. Зимина, специально посвященной династической войне1. Здесь, в анализе летописных источников можно добавить совсем немного новых деталей.
Ситуация меняется при систематическом сопоставлении летописной информации с данными актов. К сожалению, мы не располагаем материалами собственно вологодских обителей за указанное время. Единственным исключением является жалованная грамота Василия II от 4 марта 1448 г. Дионисиеву Глушицкому монастырю, но она, собственно, к Вологде не имела прямого отношения (за великокняжеским наместником на Вологде или же бохтюжским волостелем оставался суд над монастырскими крестьянами только по делам о душегубстве и участие в сместном суде2). Выручает богатейший владельческий архив Кирилло-Белозерского монастыря, сохранивший серию жалованных и указных грамот 1440-х - 1470-х гг. на его дворы на Вологде, а также на свободный проезд монастырских торговых экспедиций.
Нельзя сказать, что эти документы остались совершенно невостребованными историками. В свое время П. П. Смирнов увидел в одной из кирилловских грамот едва ли не первую фиксацию социальных и экономических требований городского тяглого населения, известную по событиям и текстам середины XVI-XVII вв3. Речь идет о ликвидации финансового иммунитета городских владений (дворов и слобод) церковных корпораций во всех или в большинстве его проявлений.
Тема взаимоотношений князей (из разных политических лагерей) с тяглыми горожанами заняла заметное место в общем нарративе о династической войне, в фундаментальной монографии Л. В. Черепнина, и в упомянутой книге А. А. Зимина4. Наблюдения и оценки авторов различны (о чем будет ниже сказано), сейчас же подчеркнем, что кирилловские акты в данной связи ими не рассматривались. К двум сюжетам, названным в заголовке статьи, следует добавить третий. А именно вопрос о характере «совместного» владения Вологдой Великим Новгородом и московским правителем, но в ипостаси великого князя Владимирского. Совокупность летописных известий и документальных сведений за первую половину - середину XV в. позволяет заново обратиться к этой дискуссионной проблеме.
Сначала о событиях 1435-1436 гг. 6 января 1435 г. кн. Василий Косой, потерпев поражение от войск Василия II, бежал с поля боя с частью сил, ускользнув от посланных в погоню за ним великокняжеских отрядов. Укрылся он на территории Тверского великого княжества, в Кашине. Там, получив поддержку от тверского великого князя, он вновь собрал своих сторонников и вассалов. Великокняжеские воеводы, не имея сведений о нем, расположились в Вологде, «перенимая вести» о его возможных передвижениях. Нападение галичского князя стало для них полной неожиданностью: он захватил в плен московских военачальников, ограбил их и всех воинников из двора Василия II, разграблению подверглось и население Вологды. Затем он разбил отряды кн. Дмитрия Заозерского (из ярославских Рюриковичей), захватил в плен княжескую семью (самому князю удалось бежать) и занял Устюг, не встретив сопротивления. Тем неожиданней оказался для Василия Косого заговор устюжан: восстание началось утром на Пасху (17 апреля), горожане перебили большинство его ратников, освободили московских воевод и бояр, но самому удельному князю с небольшим отрядом удалось перебежать по льду Сухоны, несмотря на начавшийся ледоход. Весной соперники заключили мир, причем Василий II передал двоюродному брату в его удел Дмитров с волостями. Впрочем, поздней осенью Василий Косой возобновил военные действия: 1 января 1436 г. он осадил и после многодневной осады взял Устюг, жестоко расправившись как с представителями московского князя, так и с горожанами, притом из разных социальных групп. Следующим объектом нападения, возможно, первоначально намечалась Вологда, но соперник Василия II внезапно изменил маршрут передвижения войск, направившись к Москве. 14 мая 1436 г. в пределах ростовских земель состоялось решительное сражение, в котором победа осталась за московским правителем: Василий Косой был взят в плен и через неделю ослеплен на Москве5.
С этими летописными фактами следует сопоставить ретроспективные сведения грамоты московского великого князя игумену Кирилло-Белозерского монастыря Кассиану. В издании она датирована годами начала настоятельства Кассиана и смерти Василия II, т. е. 1448-1462 гг. Мы уточним позднее вероятное время ее выдачи. Сейчас же важнее определить объект пожалования и суть предшествующего документа, действие которого в чем-то отменял, а где-то ограничивал новый акт. Речь идет о дворе обители на Вологде. Здесь необходимо небольшое отступление. В жалованной грамоте вологодского удельного князя Андрея Меньшого Васильевича (он был младшим сыном Василия II и по завещанию отца ему предназначалась в удел Вологда и ряд соседних территорий) от 19 декабря 1471 г. говорится о двух дворах монастыря. Один из них монастырские власти должны были еще приобрести на посаде - «черной, тяглой, где им будет пригоже». Причем кн. Андрей уточнял, что пожалование на право покупки такого двора было дано монастырским властям Василием II. Второй обозначен в грамоте как «двор в городе, в Кремле» (если не ошибаемся, это первое упоминание вологодского Кремля). В грамоте от 6 декабря 1471 г. последний назван как «двор манастырской на Вологде внутру города», а в февральском пожаловании 1467 г. (именно тогда Андрей и получил свой удел) - как «двор в городе на Вологде». В грамоте 1467 г. подчеркнуто, что двор монастырские власти «купили... по отца моего, великого князя, жалованной грамоте». Именно об этой собственности обители на Вологде идет речь и в пожаловании Василия II игумену Кассиану - монастырский двор назван «городцким». Иными словами, в документах и отца, и сына речь шла о дворе монастыря в укрепленной части Вологды6.
О чем же сообщает грамота Василия II Кассиану? Оказывается, что предшествующий акт был выдан не монастырским властям, а «горожаном вологжаном и сотьцким», причем именно «на их двор на манастырской», точнее на тех, «хто у них в том дворе... живут людей». Они, в соответствии с распоряжением великого князя, должны быти «тянути» к горожанам «в всякие проторы, и в розметы, и в все пошлины»7. Скорее всего, речь шла о совокупности разных местных платежей как традиционных, так и экстраординарных, собираемых городской общиной по определенным процедурам, а также пошлинах, связанных с местной же торговлей и ремесленным производством (вряд ли приведенная формула покрывала собой все налоговые платежи, включая великокняжескую дань, ям, подводы и т. п.). Несомненно, что еще раньше обитель получила от Василия II грамоту с пожалованием права на приобретение двора на Вологде (о чем говорит акт кн. Андрея 1467 г.), а после покупки - документ, определявший иммунитетный статус монастырского двора (и финансовый, и судебно-административный). В противном случае, выдача особой грамоты горожанам Вологды по поводу двора Кирилло-Белозерской обители не имеет логической причины. Очевидна политическая мотивация: включая монастырский двор в общее тягло с вологжанами, Василий II демонстрировал явную заинтересованность в поддержке горожан Вологды как целостной группы. К сказанному добавим еще один мотив: зимой 1435 г. новгородские послы заключили в Москве очередной договор с великим князем (Василий II вернул себе великокняжеский стол где-то в середине июля 1434 г.), одним из условий которого были взаимные обязательства сторон выслать комиссии из бояр для размежевания территорий в «сместных» владениях. В трактовке новгородского летописца это звучало как «отступитися князю великому новгородчкой отцины Бежичкаго Верха, и на Ламьском волоке, и на Вологде, а новгородчкымъ бояром отступитися князьщинъ, где ни есть»8. Не забудем, что при уходе из Новгорода ранней осенью 1434 г. Василий Косой пограбил новгородские владения на Мете, в Бежецком Верхе и Заволочье9. Таким образом, в первые месяцы 1435 г. и Новгород, и московский великий князь были заинтересованы в урегулировании своих отношений, в том числе в связи с действиями галичского удельного князя. Причем Василий II в преддверии предстоявшего размежевания нуждался в упрочении своих позиций на севере и прежде всего на Вологде. Вряд ли мы ошибемся, если предположим, что особую актуальность эта задача приобрела после пленения московских воевод и разграбления Вологды Василием Косым.
Итак, пожалование Кирилловой обители права на покупку двора «в городе» на Вологде (оно несомненно было реализовано), выдачу властям монастыря акта, определявшего иммунитетный статус этого двора, Василий II произвел, скорее всего, в последние месяцы 1434 г., но вряд ли позднее января 1435 г. Адресованную вологжанам (несомненно, в ответ на их челобитье) грамоту о включении монастырских «людей» в городское тягло при разверстке и уплате местных сборов, пошлин, мы относим к лету-осени 1435 г., краткому периоду мирных отношений двоюродных братьев (военные действия начались не ранее середины ноября-декабря). Окончательное поражение Василия Косого в мае 1436 г. резко изменило ситуацию в этом плане: московскому великому князю теперь не было нужды искать компромисс с Великим Новгородом (новгородские бояре, посланные на Волок, Вологду, в Бежецкий Верх так и не дождались бояр Василия II10), равно как не было тогда особого повода обращаться за поддержкой к городской общине северного города. При всем том подчеркнем, что введенные грамотой 1435 г. (по нашей датировке) порядки были отменены примерно через 15 лет (см. ниже). Иными словами, ориентация на определенное удовлетворение социальных и материальных интересов городских общин (по крайней мере в ключевых городах в тех или других регионах и княжествах) не была сугубо коньюктурной мерой, она являлась частью внутриполитических действий сравнительно длительного пользования.
Следующий эпизод, когда Вологда и Кирилло-Белозерский монастырь вновь оказались на авансцене событий династической войны, относится к ранней осени 1446 г. В начале сентября великий князь Дмитрий Юрьевич в сопровождении членов собора русской православной церкви (в летописях без упоминаний имен фигурируют епископы, архимандриты, игумены и священники «сь всее земли») отправился в Углич, где с февраля, после ослепления, находился в заключении Василий II с женой (в мае туда же были доставлены его старшие сыновья, Иван и Юрий). Во время публичных церемоний (их содержание и характер несколько разнятся в различных летописях), завершившихся торжественным пиром, Дмитрий Шемяка пожаловал двоюродному брату в удел Вологду, и отпустил его с семьей 15 сентября11. Сам факт передачи Вологды весьма показателен - она жалуется «со всем» (т. е. со всеми пошлинами и волостями) без всяких оговорок о «сместном» владении ею с Великим Новгородом. Известно, что новгородские послы заключили с Дмитрием Шемякой как с новым великим князем договор в Москве «на всихъ старинахъ». Однако, на этот раз, в отличие от 1435-1436 гг., новгородская летопись умалчивает о каких-либо дополнительных договоренностях о размежевании территорий в «сместных» владениях12. Иными словами, в 1446 г. Вологда была для московских великих князей (в данном случае для Шемяки) собственной вотчиной, которой они имеют право свободно распоряжаться.
Летописи дружно говорят о приезде Василия II с семьей на Вологду, подчеркивая краткость его пребывания там. Но вряд ли оно было слишком недолгим. Во-первых, в тех же летописных текстах сообщается о массовом отъезде на Вологду к Василию II бояр и детей боярских после того, как пожалование ему города и его приезд туда стали известными. На все это потребно время. Во-вторых, посол от тверского великого князя Бориса Александровича, князь Федор Юрьевич Шуйский, хорошо знакомый Василию II13, приехал к нему из Кашина именно в Вологду. Переданное им предложение оказалось весьма важным: вологодского удельного князя, в недалеком прошлом московского великого князя, приглашали с семьей в Тверь для заключения союза против правившего в Москве кн. Дмитрия Юрьевича. Такая версия содержится в тексте заключительной части сложного по составу и тверского по происхождению сочинения — «Похвальном слове» инока Фомы14. Московские летописные своды этот факт излагают иначе. В Ермолинской летописи Василий II на тверской границе сам предлагает Борису Александровичу в ультимативной форме совместные действия против Шемяки, угрожая в противном случае войной против тверичей. Трудно вообразить более далекую от реальной ситуации картину. Великокняжеский московский свод намного взвешеннее описывает последовательность действий: Василий II отправляется с Вологды в Кирилло-Белозерский монастырь, а затем, «сослався» с тверским правителем, направляется с Белоозера в Тверь. О чей-либо инициативе речи нет. Но примем во внимание оговорку московского летописца в известии о втором гонце Василия II к своим сторонникам в Великом княжестве Литовском. Он вез информацию о том, что «уже князь великы пошелъ с Вологды к Белуозеру, оттоля и ко Твери»15. Иными словами, Василий II знал о предложении Бориса Александровича уже в Вологде и там он принял решение принять его. Это означало возобновление династической войны. Посещение же Кирилловой обители и приезд на Белоозеро были продиктованы схожими по главной цели будущих действий, но ситуативно разными причинами.
В последнем случае были значимы военно-политические соображения. Точно неизвестно местонахождение удельного князя Михаила Андреевича (Белоозеро было наиболее обширной частью его удельного княжества), но немаловажной была позиция его белозерских вассалов, прежде всего местных Рюриковичей. Другие мотивы, скорее всего, руководили Василием II в поездке в Кирилло-Белозерский монастырь. Несомненно, что пожалование Вологды закреплялось договором «брата старейшего», великого князя Дмитрия Юрьевича с «братом молодшим», новоиспеченным вологодским удельным князем Василием Васильевичем. Стороны взаимно «целовали крест» в присутствии членов церковного собора. Не суть важно, имели ли место особенные публичные процедуры, сопровождавшиеся составлением и обменом сторонами специфических («проклятых») грамот, как об этом сообщает Ермолинская летопись и сокращенные своды конца XV в.16 В любом варианте возобновление военных действий было со стороны Насилия II греховным нарушением сакрального действа (целования креста). Это и побудило его обратиться за благословением к наиболее авторитетной в регионе монашеской корпорации. Сообщения только что названных трех летописей о том, что произошло в монастыре, разнятся лишь в деталях: игумен Трифон «с братьею» взяли грех Василия II «па свои главы» и благословили его отправиться в поход «съ Богомъ и своею правдою на свою отчину на Москву, на великое княжение»17. Биография Трифона подтверждает достоверность рассказа. Едва ли не вскоре по возвращении Василия Темного в столицу в феврале 1447 г., он становится архимандритом придворного Спасского монастыря в Кремле. Документально известно, что он был духовником великого князя не позднее мая 1461 - марта 1462 г., при составлении завещания Трифон назван духовным отцом завещателя и в основном тексте документа, и в «приписной душевной грамоте»18. Через полтора месяца после смерти Василия II он был хиротонисан в архиепископа Ростовского и Ярославского. Полагаем, что Трифон стал духовным отцом Василия Темного уже во время краткого его пребывания в обители. Ситуация предусматривала исповедь и покаяние великого князя, отпуск грехов и акт причастия. Не исключено, что новый духовник сопровождал своего духовного сына и в походе на Москву.
С описываемыми событиями конца сентября - начала октября 1446 г. связаны, на наш взгляд, два документа. Первый официальный - жалованная тарханно-проезжая и несудимая грамота, выданная великим князем Василием II игумену Трифону. Документ впечатляет своей щедростью. Адресат грамоты, масштаб пожалований и изъятий почти необъятны. Чернецы и «бельцы» обители, «монастырские люди и наймиты» получили право торговых операций, провоза товаров «лете в судне или в лодье, а зиме на возех» беспошлинно (за единственным исключением - церковных пошлин19) в любом городе, в любой волости «в всей моей вотчине, в великом княженьи» с полной неподсудностью наместникам, волостелям, их тиунам (за вычетом только дел о душегубстве) и с привилегией отвечать по искам к этим монастырским старцам и приказным людям исключительно на суде великого князя. Формула «на монастырь купити что или продати» открывала широкие возможности для торговых операций обители как по объему, так и по номенклатуре товаров20. Уникальность пожалования несомненно проистекала из исключительности обстоятельств при выдаче грамоты - она была составлена, по нашему мнению, в немногие дни пребывания Василия Темного в Кирилловой обители, когда он, получив отпущение грехов и благословение, отправился «съ своею правдою» в поход «за своей вотчиной, великим княжением». К сожалению, акт сохранился только в списке XVI в., а потому и нет возможности сравнить его внешние признаки с подлинниками монастырского архива. Впрочем, дополнительным аргументом в пользу предлагаемой датировки служит некоторая неясность самого формуляра документа, в нем не указаны маршруты торговых экспедиций монастыря, возможные пункты проезда и торговли. В грамоте нет ни одного административно-географического обозначения. Очевидно, что при составлении текста не было возможности опереться на какой-либо аналогичный документ. Но тогдашний монастырский архив не имел тарханно-проезжих грамот московских великих князей по очень простой причине: ранее московские правители таких пожалований обители и не представляли. В то же время документ исполнен вполне профессионально и, как мы убедимся, в окружении Василия II в момент его поездки в Кириллов монастырь был вполне подготовленный в данном отношении человек. О нем и еще об одной грамоте, написанной, скорее всего, в те же немногие дни пребывания Василия Темного в обители, пойдёт речь ниже.
Второй акт также дошел до нас в более поздней копии. Это частный текст, а именно данная великокняжеского дьяка Ивана Поповки игумену Трифону на 11 деревень «в Дмитрове в Чепринском селе... и с хлебом». Грамота лапидарна, но ряд важных деталей в ней можно обнаружить. Оказывается, ранее эти поселения вкладчик дал «зятю своему Данилу Башмаку», свидетелями вклада указаны Григорий Васильевич и Иван Микулинич Москотиньев, писцом - чернец Иннокентий21. Все названные лица известны, причем двое из них явно местного происхождения. Иннокентий был писцом еще одной грамоты, по которой его брат, Григорий Юрьев сын Чашников, дал в Кирилло-Белозерский монастырь село близ Вологды22. И. М. Москотиньев где-то в 1450-е - 1470-е гг. продал Д. В. Блину Монастыреву свою белозерскую деревню23. Первый послух, Григорий Васильевич, может быть отождествлен или с Г. В. Криворотом Сорокоумовым-Глебовым, или с Г. В. Заболоцким. В литературе мнения разошлись, мы полагаем, что свидетелем был Г. В. Криворот. По ранним редакциям родословных именно он был до своей смерти дворецким у Василия II, по сообщению Ермолинской летописи он в качестве великокняжеского воеводы участвовал в бою на Листани в 1442/43 г. и был ранен в челюсть (отсюда его прозвище). Наконец, его младшие родные братья, Иван Ощера и Дмитрий Бобр, участвовали в вооруженном выступлении вассалов Василия Темного против Шемяки, начавшемся не позднее второй половины мая 1446 г. Естественно полагать, что дворецкий сопровождал своего государя в заключение в Углич, затем на удел в Вологду, а позднее в поездке в Кирилло-Белозерский монастырь.
князь Дмитрий Юрьевич Шемяка
То же следует сказать и о дьяке Иване Поповке. Ошибочно думать, что именуя себя «дьяком великого князя», он подразумевал здесь Дмитрия Шемяку, а не Василия II. Это никак не вписывается в ситуацию нового этапа династической войны. Тем более, что упомянутый в данной его зять, Данила Башмак (из младшей ветви рода Вельяминовых-Протасьевичей), был первым гонцом от Василия II к своим сторонникам в Литву с информацией, что он получил Вологду в удел и направляется туда. Тот же московский свод конца XV в. удержал важную деталь: арестованного в Троице-Сергиевом монастыре великого князя поместили в Москве во дворе кн. Дмитрия Юрьевича в Кремле (там его и ослепили), сам же Шемяка «стоалъ на дворе Поповкине». Скорее всего, Иван Поповка находился при Василии II в момент ареста в Троице-Сергиевом монастыре, затем двор дьяка конфисковали, а он сам, как и Г. В. Криворот Глебов, был при великом князе п в Угличе, и в Вологде, и в Кирилловой обители. Там и написал Иннокентий по его приказу данную где-то в конце сентября - начале октября 1446 г., нам же ее текст открыл имена двух лиц из ближайшего окружения Василия Темного в тяжелейший период его политической жизни. Добавим два наблюдения. Прежде всего, дьяк оформлял свой вклад по памяти, не имея при себе владельческих документов. Вот почему не названа ни одна деревня. И еще - данная так и не была реализована. По крайней мере до середины XVI в. село Чепринское и его деревни среди вотчин Кириллова монастыря не фигурируют24.
О чем же говорят рассмотренные документы? В истории обители они фиксируют ускорившееся ее превращение из местного, «удельного» по расположению вотчин монастыря, пользовавшегося заботами удельных князей (кн. Андрея Дмитриевича, кн. Михаила Андреевича) в церковную корпорацию с общерусской известностью. Старцам почему-то не достались в 1446-1447 гг. деревни дьяка Ивана Поповки в Дмитрове, но вскоре они получили вкладом от Анны, вдовы боярина Ф. А. Старка Серкизова, большое село Куралгинское в том же уезде и примерно в те же, 1450-е гг., купили у И. С. Морозова двор в московском Кремле25. Монастырь к 1435 г. имел двор на Вологде (см. выше), в начале 1430-х гг. тверской великий князь Борис Александрович предоставил властям обители право беспошлинного проезда по территории княжества и беспошлинной торговли, последствия этих привилегий и приобретений были несомненно ограниченными26. На этом фоне аналогичная грамота Василия II, датируемая нами осенью 1446 г., придавала монастырю принципиально иной статус. Беспрецедентность пожалования подчеркивает то исключительное политическое и духовно-нравственное значение, которое бывший великий князь, а теперь претендент на великокняжеский стол, его окружение придавали осуществленным Трифоном таинствам покаяния и причастия Василия Темного, процедурам по снятию с него грехов (в нарушении крестоцелования) и благословения на борьбу с кн. Дмитрием Шемякой. Дело не ограничилось синхронными и более поздними материальными и иммунитетными пожалованиями. Явно по инициативе верховной светской власти, при «вдовствующей» митрополичьей кафедре русской церкви (Иона будет избран и поставлен в митрополиты 15 декабря 1448 г.), где-то во второй половине 1447 - начале 1448 г. произошла канонизация Кирилла Белозерского. В тексте докончания Василия II с можайским удельным князем Иваном Андреевичем (оно было заключено между 31 марта и 6 апреля 1448 г.) в качестве «свидетелей» фигурируют, помимо Господа Бога и Богородицы, святые (главным образом из российского пантеона), в числе которых назван и преподобный Кирилл Белозерский. Где-то между маем 1461 и мартом 1462 г. по повелению великого князя и благословению митрополита Феодосия известнейший агиограф Пахомий Серб был направлен в Кирилло-Белозерский монастырь для составления жития его основателя27. Полагаем, что во всем этом далеко не последнюю роль сыграла позиция Трифона и монастырских старцев в дни приезда в обитель Василия Темного осенью 1446 г.
В событиях последнего этапа династической войны (1449-1452 IT.) Вологда фигурирует в летописях московского и устюжского происхождения. В первый раз в описании зимней кампании 1449-1450 г.: в начале похода на Галич Василию II становится известным о движении кн. Дмитрия Юрьевича на Вологду. Великокняжеская рать изменяет свой маршрут и вторично делает это после новой информации о действиях Шемяки: он вернулся в свою удельную столицу и готовится к решающему сражению. Оно произошло под стенами Галича и, как известно, завершилось полной победой московских войск 27 января 1450 г. Бежавший с поля боя галичский князь уже 2 апреля оказывается в Великом Новгороде, где и заключает договор с властями республики28. Письменное соглашение навряд ли прямо предусматривало антимосковский военный союз обеих сторон, скорее устные договоренности позволяли Шемякс использовать северные территории Новгорода и их материальные возможности для продолжения вооруженной борьбы с Василием Темным. Конкретный материал об этом содержат устюжские летописи. Не позднее первой половины - середины июня 1450 г. кн. Дмитрий прибывает в новгородское Подвинье и в том же месяце совершает речной поход в насадах вверх по течению Северной Двины. 29 июня он без боя занимает Устюг и, видимо, вскоре «воюет» Вологду, а затем возвращается в Устюг29. Именно этот город, важный в военном, торговом и ремесленном отношениях, центр коммуникаций (прежде всего речных) он, скорее всего, намеревался превратить в столицу своего будущего княжества, территорию которого ему еще только предстояло завоевать за счет земель, принадлежавших по факту московским великим князьям, ярославским и ростовским владетельным князьям - Рюриковичам. Если, конечно, согласиться с тем, что такие планы у Шемяки были, что он отказался от борьбы за великокняжеский стол. Затея не удалась ни в 1450 г., ни в два последующих года: его походы напоминали разбойничьи набеги за добычей и не приводили к реальному контролю над территорией и управлению населением. Но вот что сейчас важно, почему именно Вологда стала первым объектом наступательных действий Шемяки? Конечно, возможная добыча (а точнее, ее размеры) была стимулом, но существеннее то, что здесь сошлись интересы политической элиты Новгорода и кн. Дмитрия. Помогая ему (конечно, скрытно), новгородские бояре хотели по минимуму восстановить свою «отцину» и «сместные» права на Вологде. Причем делая это руками князя, распоряжавшегося ею четырьмя годами ранее, в ипостаси московского великого князя, как исключительно собственной вотчиной, и пожаловавшего Вологду в удел Василию Темному. Впрочем, нападение почти наверняка ограничилось грабежом и разорением вологодских волостей, в том числе и ближайшей сельской округи. Нет прямых и даже косвенных указаний на взятие города.
В устюжском летописании это последнее упоминание Вологды в хронологических рамках династической войны, ее нет в годовых статьях 1451 и 1452 гг. Неожиданное указание на нее содержит великокняжеское летописание. При набеге ордынской «скорой рати» царевича Мазовши летом 1451 г., Василий II, «осадив Москву» (в городе оставались его мать, великая княгиня Софья, митрополит Иона и второй по старшинству его сын, кн. Юрий) и отправив жену с младшими сыновьями в Углич, сам же великий князь с наследником Иваном выбрал в качестве укрытия Вологду. Из столицы Василий Темный выехал с сыном 30 июня и к моменту ухода ордынцев (в ночь на 3 июля) он уже был на левом берегу Волги30. Выразителен выбор Вологды как надежного убежища. Это показательно по крайней мере в двух отношениях. Прежде всего, московский великий князь уверенно распоряжался городом и его населением - возможное его пребывание там со своим двором и вооруженной (надо думать - значительной) охраной сулило городской общине финансовые и материальные затраты, сложности с размещением и т. п. Не менее важно, что в Москве знали об отсутствии реальной угрозы нового скорого нападения Шемяки на Вологду. Ни то, ни другое не сказалось на выборе Василием II местом укрытия своей бывшей и недолгой удельной столицы.
В описании великокняжескими сводами масштабной кампании московских ратей против кн. Дмитрия Юрьевича зимой-весной 1452 г. на севере Вологда отсутствует. Собственно военная история династической усобицы московских Рюриковичей практически завершилась в 1452 г.31 Известий о Кирилло-Белозерском монастыре за эти годы ни общерусские летописи, ни местные не содержат.
Документальные тексты Кирилловой обители восполняют в немалой мере указанный пробел. До нашего времени дошли две грамоты Василия II и пожалование кн. Андрея Меньшого 1467 г., явно основанное на аналогичном акте его отца. Два сюжета нашли отражение в этих текстах. Первый - проблема регулирования торговых связей с Подвиньем. Второй - статус двора монастыря в изменившихся условиях.
Василий II
Указная грамота великого князя адресована его наместникам и воеводам в Вологде, имена которых не названы, и «анонимному» же наместнику и воеводе в Устюге. Речь идет о режиме запрета торговых операций речным путем: «...не велел пускати людей вологодских с Вологды къ Устюгу и къ Двине с товаром того деля, что коли не тихо в земле». Карантин распространялся и на торговую экспедицию обители. В ответ на челобитье игумена Кассиана (получил игуменство в апреле 1448 г.), Василий II предоставил монастырским властям исключительную привилегию: «...лодьи... их монастырьской ежелет всегды велел ходите с Вологды на Двину и на Устюг со всяким товаром и с рожью, будет тишина или не тишина, или коли булгачно в земли, а манастырьская лодья Кирилова манастыря со всяким товаром и с рожью на Устюг и на Двину идет...». Далее в грамоте дважды говорилось об отпуске лодьи монастыря «доброволно... не издержав ничемъ» (это относилось и к нанятым монастырем кормнику, а также осначам). Применительно к Устюгу статья формулировалась еще жестче: «...мой наместник, великого князя, тое лодьи кириловские не издержит ни часу, ни воеводы мои...» В конце текста вновь подчеркивалась неприменимость общего правила к торговым поездкам монастыря. Для него запрет мог вводиться только в том случае, когда вологодские и устюжские наместники получат по этому поводу специальную грамоту («на имя»)32.
Грамота в издании датируется между 11 апреля 1448 - 27 марта 1462 г. (дата смерти великого князя). Интервал сразу может быть сужен до 1449-1452 гг.: заметных военных действий не было в 1448 г. (в 1447 они не касались Вологодчины), равно как после 1452 г. Учтем, что речь должна идти о двух последних весенних месяцах и начале лета, когда вскрывались северные реки и завершался ледоход. Скорее всего, надо исключить 1449 г. - известия о движении Шемяки к Вологде датируются его концом. Из трех оставшихся годовых дат более вероятен 1451 г. Запрет мог быть введен гом на вологодские земли, а соответственно привилегия Кирилловой обители последовала где-то весной 1451 г. Обратим внимание на две особенности.
Акт (а это подлинник) хранился в монастырском архиве, хотя по логике он должен был отложиться в местном делопроизводстве Вологды и Устюга. Это объяснимо конкретными условиями (сами монастырские старцы должны были предъявлять документ местной власти в ситуации военно-политической неустойчивости), а также непроговоренными в тексте интересами московских властей. Торговая экспедиция авторитетной и почитаемой в регионе обители по занятой врагом Василия II территории могла собрать ценную информацию, а, быть может, выступить при случае в роли «агента московского влияния». Обратим в данной связи на уникальное обозначение монастыря: московский правитель жаловал игумена Кассиана с братьею «Пречистые деля Богоматери и великого чюдотворца Кирила»33. Нам неизвестны другие официальные документы 1450-х - 1470-х гг. с подобным определением адресата пожалования, фактически с признанием верховной светской властью особенной святости Кирилла («великий чюдотворец»). Хотя на тот момент письменная фиксация его чудотворений неизвестна. Такая формула в грамоте с исключительной привилегией в пользу Кирилловой обители опять возвращает нас к недолгому пребыванию в монастыре осенью 1446 г. Василия Темного, к вопросу о времени и инициаторе канонизации Кирилла Белозерского (см. выше).
Грамота Василия II на имя Кассиана изменила отношения монастырского двора и тяглой общины Вологды. Теперь в отличие от прежнего порядка (он был установлен, по нашему мнению в 1435 г. - см. выше), населявшие этот двор монастырские люди не должны были «тянуть... ни в которые проторы, ни в розметы, и ни в которые пошлины» к горожаном и сотским. Взамен обитель обязывалась уплачивать на Рождество Христово «по полуполтине по ходячей». Далее следовала статья с запретом постоя на дворе34. Пожалование несомненно соответствовало интересам монастырских властей, но важно и другое: грамота зафиксировала изменение формы соучастия монастырских людей в местных платежах и сборах, но отнюдь не их отмену. Иными словами, великий князь постарался соблюсти определенный баланс интересов тяглых горожан Вологды и обители. Это обстоятельство позволяет датировать акт 1448-1452 гг., причем предпочтительнее, на наш взгляд, первые два-три года настоятельства Кассиана.
Легко заметить, что грамота была посвящена важному, но тем не менее одному вопросу во взаимоотношениях населения монастырского двора на Вологде с центральными и местными властями, с тяглой общиной города. Иных грамот Василия II на данный объект в нашем распоряжении нет. Пробел восполняет уже упоминавшееся пожалование 1467 г. кн. Андрея Васильевича, прямо ссылающееся на грамоты отца. Акт рисует вполне традиционный привилегированный статус городского владения монастыря: практически полный финансовый иммунитет (как в отношении налогов и повинностей в пользу центральных и местных власти, так и в отношении торговых и проезжих пошлин, как и ранее за одним исключением - церковных пошлин), обычная неподсудность наместникам за вычетом трех уголовных преступлений высшей квалификации (душегубства, разбоя и татьбы с поличным), с судом великого князя или «введенного боярина» по искам к монастырскому приказчику или судье и с традиционными нормами сместного суда монастырского судьи и наместника. Вместе с тем в тексте присутствует важная статья, защищающая интересы тяглых горожан, целостность их общины: монастырским властям запрещалось принимать «в тот двор... к собе» тяглых вологжан, они должны были «сажать» в него «жыти своих людей белозерьцев»35. В принципе, не сохранившееся пожалование Василия II вполне вписывается в хронологические рамки династической войны, прежде всего ее заключительного этапа (к примеру, 1450 или 1452 г.). И в этом плане оно может быть использовано для оценки политики московский властей в отношении городов.
Итак, рассмотренные тексты дают право, как представляется, на следующие выводы. Первый относится к проблеме «сместных» прав Великого Новгорода на Вологду и сельскую округу города. Не будем сейчас касаться проникновения вотчин (причем порой и крупных) членов московской великокняжеской семьи, приближенных к ней бояр на территории, исторически «тянувшие» к Вологде. Для конца XIV - начала XV в. это факт, зафиксированный документально. Фактом же является историческая принадлежность Вологды Новгороду и постепенное складывание в XIV в. форм сместного владения городом князем, занимавшим Владимирский великокняжеский стол, и новгородскими властями. В период династической войны московских Рюриковичей попытки реставрации ногородцами таких порядков в первой половине 1430-х гг. остались, скорее всего, безрезультатными. Вологдой (особенно после 1436 г.) распоряжалось то лицо, которое в данный момент было Московским великим князем. С точки зрения полноты его прав показательно, что и Шемяка, и Василий II (в 1462 г.) дважды передавали город («со всеми волостями и пошлинами») в удел, хотя обычно Вологда входила в состав великокняжеского домена. Показательна в этом плане жалованная тарханно-проезжая грамота Новгорода Троице-Сергиеву монастырю (по упомянутым в ней лицам В. Л. Янин датировал акт февралем-августом 1450 г.). Первые адресаты в тексте - посадники двинские и холмогорские, вологодские же названы последними (хотя но маршруту перемещения из обители на Двину Вологда должна фигурировать первой); в перечне привилигированных социальных страт указаны сословные группы только двинского населения (бояре, жи- тьи люди, купцы), вологжан здесь нет вообще. По тонкому замечанию М. С. Черкасовой приведенный в тексте состав троицкой экспедиции (11 лодей), слишком велик и может быть объяснен намерениями новгородских властей присоединить к одной троицкой десять лодей своих купцов или их агентов36. Но если это так, то тем самым новгородские правящие круги признали беспомощность, неэффективность своих представителей в Вологде в реализации владельческих «сместных» прав Великого Новгорода. Если только они действительно там находились, а не были мифической «реальностью» традиционных текстов договорных и жалованных грамот.
Кирилло-Белозерский монастырь
Второй вывод очевиден, а потому он и короче. Именно в годы династической войны завершилось превращение Кирилло-Белозерского монастыря из скромной обители в удельном княжестве в датском Белозерье в авторитетную церковную корпорацию с общерусской известностью. Этот процесс вполне различим в годы ожесточенного соперничества Василия II и кн. Василия Юрьевича в 1435-1436 гг. Но точкой невозврата стал приезд Василия Темного в обитель осенью 1446 г. в преддверии нового тура борьбы за Москву с Шемякой. Затем последовали канонизация Кирилла Белозерского, блестящая карьера тогдашнего игумена обители Трифона, значительный рост привилегий и владений монастыря на Вологодчине. Конечно, регулярное и притом масштабное втягивание региона в смертельную схватку за верховную власть московских Рюриковичей само по себе, объективно вовлекало казалось бы удалившееся от мира монашеское сообщество в светские политические катаклизмы. И вот что важно подчеркнуть - именно наличие у обители двора в Вологде, вотчин в вологодских волостях (большинство из них поступили в монастырь где-то в 1448-1452 гг.37) едва ли не предопределило высокую меру вовлеченности монастырских властей в конфликты и споры династической войны.
Последнее наблюдение характеризует политику московских великих князей в отношении городских общин. Конечно, было бы верным рассмотреть данный сюжет в логической связи с позицией (пусть и меняющейся) горожан и городов Северо-Восточной Руси по отношению к князьям-соперникам в ходе династической войны. Но такой возможности у нас нет. Прежде всего, использованные нами материалы локально ограничены - речь шла о Вологде, а отчасти (особенно для 1450-1452 гг.) об Устюге. Но существеннее другое соображение. Судить о позиции городов мы можем только по летописным известиям, по текстам, лишь отразившим те или иные действия и реакции горожан в конкретных ситуациях, причем прямые или подразумеваемые оценки таких выступлений в этих текстах формулировались отнюдь не представителями посадских людей. Это большая и очень сложная проблема, в литературе есть весьма различные суждения по этому поводу (укажем прежде всего на работы Л. В. Черепнина и А. А. Зимина38), но она требует нового и системного анализа всей совокупности нарративов (не только летописей) и документальных материалов. В рамках нашей статьи, повторимся, выводы могут относиться лишь к горожанам Вологды и Устюга. Их близость по целому ряду социальных, географических и владельческо-политических (рискнем сказать - геополитических) характеристик для нас несомненна. И в отношении именно этих горожан наши оценки таковы. Горожане в тех или иных социальных и политических коллизиях выступают в летописных и актовых текстах целостной корпорацией городских тяглецов. Несогласия и разномыслие в их среде имели место (в Устюге летом 1450 г. по вопросу о присяге Шемяке), но они все же были временными отступлениями от общей позиции по главным для них социально-экономическим требованиям. Именно последние предопределили формы участия городов в династической войне: они весьма редко приобретали политический характер, ни на одном ее повороте города не были решающей военной или политической силой ни в региональном масштабе, ни тем более в общерусском. При всем том великокняжеская власть достаточно последовательно и на протяжении длительного времени старалась проводить взвешенную городовую политику, соблюдая баланс материальных и иных интересов горожан и церковных иммунистов в финансово-налоговой сфере, в административно-управленческих вопросах. Именно это определило в конечном счете поддержку горожанами названных городов московских великих князей.
1 Зимин Л. А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М., 1991. С. 72-73, 116-117, 139-143 и др. В остро полемической и интереснейшей монографии Я. С. Лурье допущены огорчительные фактические ошибки относительно интересующих нас событий: Шемяка «ссылает» Василия II и Вологду, а на следующей странице он же жалует ему все ту же Вологду «в удел», но почему-то и 1447 г. (Лурье Я. С. Две истории Руси XV века. СПб.; Париж, 1994. С. 90, 91).
2 АСЭИ. Т. III., М., 1964. № 253. С. 274-275.
3 Смирнов П. П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII века. Т. 1. М.; Л., 1947. С. 84-85 (автору грамота Василия II на имя игумена Кассиана была известна по копии XX в. из собрания акад. С. Б. Веселовского.
4 Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV веках. М., 1960. С. 747, 764-766, 779-784, 791-793 и др.; Зимин А.А. Витязь...С.72-75, 108-109, 122, 200-203
5 ПСРЛ. Т. 23. М., 2004. С. 148-149; Т. 24. М., 2000. С. 183; Т. 25. М., 2004.
С. 252; Зимин А. А. Витязь... С. 69-77.
6 АСЭИ. Т.II. М., 1958. № 103. С. 63; № 180. С. ИЗ; № 195. С. 126; № 200. С. 130. О пожалованиях князьями-суверенами права на покупку «в вотчину» земель разного правового статуса, а также на их обмен, см.: Назаров В. Д. Из истории вотчины Северо-Восточной Руси в XV в.: «Грамоты ослобожоные» (в печати). О местоположении укрепленного города на Вологде в XV-XVI вв., см.: Кукушкин И. П. Вологодское городище // Вологда. Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда, 1997. С. 38-45 (благодарю М. С. Черкасову, любезно указавшую мне данное исследование).
7 АСЭИ. Т. II. № 103. С. 63.
8 ПСРЛ. Т. 3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000. С. 418. Как доказал В. Л. Янин, напечатанный в классическом издании текст договора, датированный там 1435 г., относится к лету 1424 г.: Янин В. Л. Новгородские акты X1I-XV вв. Хронологический комментарий. М„ 1991. С. 173-177 (ср. ГВНП. М.; Л., 1949. № 19. С. 34-36).
9 ПСРЛ. Т. III. С. 417. Скорее всего недостоверно известие Псковской третьей летописи о целовании креста кн. Василию Косому заволочанами - оно помещено среди известий, датируемых летом 1435 г. (!) и после явно ошибочного сообщения о заключении мира Василием II с Василием Косым и его братьями также летом 1435 г. (ПЛ. Вып. 2, М., 1955. С. 131). Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный не были в союзе со старшим братом.
10 ПСРЛ. Т. 3. С. 418. Новгородский летописец специально подчеркнул, что «князь великой своих бояръ не посла, ни отцины новгородчкои нигде же новгородцом не отведе, ни исправы не учини».
11 ПСРЛ. Т. 23. С. 153-154; Т. 25.С. 267-268; Т. 26. М„ 2006. С 204-205; Т. 27. М.;Л., 1962. С. 273, 347.
12 ПСРЛ. Т. 16. М., 2000. СПб. 179-180, 189-190.
13 Кн. Ф. Ю. Шуйский со старшим его братом Василием по воле хана Улуг- Мухаммеда стали правителями реставрированного Нижегородско-Суздальского княжества в июне или июле 1445 г. Вскоре кн. В. Ю. Шуйский умер, а кн. Федор оставался главой княжества до конца февраля или начала марта 1446 г., когда свергнувший Василия II новый московский великий князь Дмитрий Юрьевич окончательно ликвидировал самостоятельность Нижегородско-Суздальского княжества. Тогда-то кн. Федор Юрьевич и поступил на службу к тверскому великому князю. До 1445 г. он, скорее всего, был служилым князем московского великого князя с индивидуальным статусом (подробнее см.: Назаров В. Д. Докончание князей Шуйских c. кн. Дмитрием Шемякой и судьба Нижегородско-Суздальского княжества в середине XV в. // Архив русской истории. М., 2002. Вып. 7).
14 Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV века. М., 1982. С. 316 (в момент посольства кн. Ф. Ю. Шуйский был кашинским наместником).
15 ПСРЛ. Т. 23. С. 153-154; Т. 25. С. 268; Т. 26. С. 205-206.
16 Там же. Т. 23. С. 153; Т. 27. С. 273, 347.
17 Там же. Цитата приведена по тексту Сокращенного свода 1493 г. (ПСРЛ. Т. 27. С. 273).
18 ДДГ. № 61а, 616. С 198, 199. Архив Спасского монастыря за середину XV в. не сохранился, поэтому упоминание Трифона спасским архимандритом под 1453 г. случайно и никак не соотносится с реальным началом его настоятельства в кремлевской обители.
19 Как известно, соборные храмы в ряде городов получали в качестве рут какую-то часть тех или других торговых пошлин.
20 АСЭИ. Т. И. № 96. С. 57-58.
21 Там же. № 89. С. 53-54.
22 Там же. № 100. С. 61.
23 Там же. № 328. С. 309. Правда, позднее на судебном процессе представленный экземпляр купчей не был признан юридически чистым, но не по причине нетождества продавца документа с реальным лицом (Там же. № 333. С. 315-319).
24 Веселовский С. Б. Исследования но истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 325; АСЭИ. Т. II. С. 598 (И. Л. Голубцов отождествил в именном указателе Григория Васильевича опубликованной данной с Г. В. Заболоцким; Г. В. Сорокоумова-Глебова он упомянул в связи с другим актом - Там же. № 385а. С. 386); Зимин А. А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV - первой трети XVI в. М., 1988. С. 214-215, 224-226 (в последнем случае автор связал данную с Г. В. Заболоцким, но датировал ее почему-то 1435-1437 гг.); Он же. Витязь... С. 167; ПСРЛ. Т. 23. С. 151; Т. 25. С. 267, 268. Конечно, нельзя полностью исключить, что в Углич Иван 11оповка был послан Шемякой надзирать над Василием Темным. Но думать, что он оставался верным кн. Дмитрию и в Вологде, и особенно в Кириллове монастыре при написании грамоты никак не приходится.
25 АСЭИ. Т. II. № 135а. С. 90-91; № 150. С. 87.
26 Там же. № 53. С. 36.
27 ДДГ N 51. С. 151, 153, 155; Преподобные Кирилл, Феранонт и Мартиниан Белозерские. СПб., 1993. С. 54, 162); Клосс Б. М. Избранные труды. Т. П. Очерки по истории русской агиографии XIV-XVI веков. М., 2001. С. 159-160.
28 ПСРЛ. Т. 16. Стб. 192 (в Летописи Авраамки ошибочен год статьи - верно 6958 г.); Т. 25. С. 270-271; Т. 26. С. 209.
29 ПСРЛ. Т. 37. Л., 1982. С. 45, 88-89; Зимин А. А. Витязь... С. 142-144.
30 ПСРЛ. Т. 25. С.271-272; Т. 26. С. 210-211.
31 Там же. Т. 25. С. 272-273; Т. 26. С. 212; Зимин А. А. Витязь... С. 148-152.
32 АСЭИ. Т. II. № 102. С. 62-63.
33 Там же. № 102. С. 62.
34 Там же. 103. С. 63-64.
35 Там же. № 180. С. 113-114.
36 ГВНП. № 95. С. 150-151; Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 2003. С. 366-367, 373-374; Черкасова М. С. Новгород и Вологда в XIV-XV вв. // Сословия, институты и государственная власть в России. Средние века и раннее Новое время. Сб. статей памяти акад. Л. В. Че-репнина. М, 2010. С. 436-439. Никак не можем согласиться с другой оценкой исследовательницы, увидевшей в 1450 г. и близкие к нему годы «обострение новгородско-московского соперничества за Двину», в ходе которого Василий II опирался на Кирилло-Белозерский монастырь, а Новгород - на Троице-Сергиев (Черкасова М. С. Новгород и Вологда в XIV-XV вв. С. 438). У московского великого князя в 1450 г. действительно случилось «обострение соперничества», но не с Новгородом, а с кн. Дмитрием Шемякой, и притом дважды (в январе и летом). Разглядеть «опору» завоевательным или же оборонительным планам сторон пусть и в авторитетных монастырях в отношении региона, удаленного от обителей на многие сотни и тысячу с лишним верст, никак нельзя даже с оптическими приборами любого разрешения. Неужели Мартиниан, недавний настоятель Ферапонтова монастыря и московской властью поставленный игуменом в Троице-Сергиеву обитель не позднее осени 1447 г., сменил свою политическую ориентацию, свои принципы монашеской жизни всего за два года?
37 Мы не касались специально сюжета о вотчинах монастыря на Вологодчине. В 1448-1452 гг. (по нашей датировке) его власти получили вклады от Василия II и его матери (поселения, пустоши и угодья в Сезьме, на Сяме, Маслене и в Янгосаре), крупное село в окологородье Вологды от местного знатного лица и т. п. Эти сведения находятся как в синхронных актах, так и в более поздних грамотах, по преимуществу кн. Андрея Васильевича с отсылками на тексты отца и матери. См.: АСЭИ. Т.П. № 98-100. С. 59-61; № 175, 177. С 111, 112; № 191-200,202,205, 206. С. 122-131,133, 134 и т. д.
38 Черепнин Л. В. К вопросу о роли городов в процессе образования Русского централизованного государства// Города феодальной России. М., 1966. С. 113-116 и др.; Зимин А. А. Витязь... С. 198-202 и др.
Просмотров: 12218
Источник: Назаров В.Д. Вологда, Кирилло-Белозерский монастырь и Василий II к истории династической войны московских Рюриковичей)// Paleobureaucratica. Сборник статей к 90-летию Н.Ф. Демидовой. М.: Древлехранилище, 2012. С.225-245
statehistory.ru в ЖЖ:
