События Октября 1917 в воспоминаниях белых с комментариями красных
---
Итак, политическое положение перед Октябрем сложилось следующим образом: коалиционное временное правительство не поддерживалось ни справа, ни слева. Правым, т.-е. жаждущей реставрации буржуазии, оно было ненавистно, и они с нетерпением ожидали его падения, хотя бы от руки большевиков, чтобы, освободившись от всякого «демократического» этикета, раздавить железным кулаком большевистскую опасность. Левые, т. е. широкие рабочие и солдатские массы, во главе с партией большевиков, готовились к его свержению для того, чтобы осуществить лозунг «вся власть Советам», т.е. дать мир стране, завершить буржуазно-демократическую революцию и открыть дорогу социалистической. А мелкобуржуазная демократия раскололась; незначительная ее часть (левые эсеры) пошла с пролетариатом, основная же ее масса частью прямо присоединилась к буржуазии, чтобы вступить в вооруженную борьбу с восставшим пролетариатом, частью же оказалась представленной разнообразными, друг с другом враждовавшими и друг друга нейтрализовавшими интеллигентскими группировками, утратившими политическую действенность вследствие отрыва от своей социальной базы и потери влияния на массы.
Таким образом временное правительство превратилось в пустой символ, в знак некогда бывшей силы, потерявший свое обаяние, подобно тому, как теряют ценность бумажные деньги, когда в казначействе нет золота. Падение его, однако, произошло далеко не так гладко, как за 8 месяцев до того — падение самодержавия. Рабочее и солдатское восстание с целью свержения временного правительства заставило выступить на его защиту, на-ряду с разнообразными политическими группировками мелкой буржуазии, также и более активные правые группы. Таким образом Керенскому удалось собрать кое-какие военные силы для того, чтобы оспаривать победу у петроградского Военно-Революционного Комитета, вооруженные силы которого были, в сущности, также весьма невелики, а главное — неорганизованы и нестойки. Интересен и весьма характерен состав активных защитников временного правительства во время восстания (см. ст. Синегуба, Керенского, Станкевича). Из всего петроградского гарнизона с правительством в Зимнем
дворце, где оно собралось в последний день своего существования, остались только юнкера и деклассированные, выбитые из своей социальной колеи элементы армии в роде женского батальона и отряда инвалидов. А вне Петрограда Керенский по иронии судьбы наиболее активного своего защитника и исполнителя своей воли, как "верховного главнокомандующего", нашел в лице того самого монархиста Краснова, который за два месяца до того шел на Питер с целью низвержения и ареста Керенского.
На-ряду с Красновым, в числе вождей и организаторов вооруженных сил, двинутых защитниками врем, правительства для подавления Октябрьского восстания, мы встречаем далеко не единичных представителей разнообразных социалистических группировок: «энес» Станкевич командует одним из отрядов, защищающих Зимний дворец, меньшевик Войтинский пытается организовать карательный отряд на Северном фронте, эсер Гоц участвует в организации юнкерского восстания в Петрограде.
Фактическое описание Октябрьского переворота и низвержения временного правительства мы находим в ряде статей сборника: Краснова, Керенского, Синегуба, Коренева, Станкевича, Милюкова (2-я статья), Деникина,—которые, впрочем, дают либо описание разных событий, либо разные точки зрения. Однако, как ни отличаются все эти авторы друг от друга как по своей политической физиономии, так и по своей роли в событиях, все они указывают на одну общую причину поражения Керенского и успеха восстания: это так называемое "разложение армии" и упадок военной дисциплины, т.-е., точнее,—глубокое отвращение солдатской массы к войне и ее ненависть к временному правительству и Керенскому, как к носителю идеи войны, а не мира. Крестьянское "пушечное мясо" отказывалось исполнять свое историческое предназначение, и даже казаки в отряде Краснова оказались не только против Керенского, но и против своего собственного офицерства.
Весьма поучительно проследить, с какой точностью классовая окраска той или иной части армии определяет ее отношение к временному правительству и к восстанию 25 октября. Военные училища, заполненные в большинстве случаев буржуазными сынками, либо представителями деклассированной интеллигенции, в общем более или менее охотно выступают за Керенского. Выступила за него, между прочим, и военная школа, в которой состоял Синегуб. Но солдаты нестроевой команды (т.-е. простые солдаты- крестьяне) отказались выступить, и их представитель заявил на общем собрании школы:
Так как на этом собрании решается вопрос о братоубийстве, о борьбе за капитал против свободы рабочего трудящегося народа, против нашего защитника В. И. Ленина и, значит, образованного им настоящинского народного правительства, то мы, члены комитета нестроевой команды, решили вас, господ, оставить одних. Нам с вами не по дороге..
И на тов. Сидоров а... не смотрите. Он—враг пролетариата, так как продался буржуазии (стр. 135)
Явились в Зимний дворец на защиту временного правительства, между прочим, школы прапорщиков из Ораниенбаума и Петергофа. Но во дворце они устроили общее собрание и затем... ушли. На их собрании, — докладывал Синегубу юнкер Мацлевский,—
такая картина стыда, что я убежал оттуда. Друг друга не слушают, кричат, свистят. Не юнкера, не завтрашние офицеры, а стадо глупого баранья: тупые, глупые, грубые. Уже по их виду вы догадаетесь, что все это—от сохи, полуграмотное невежественное зверье (стр. 143).
«От сохи»,— это решает все дело: и если это "полуграмотное зверье" удостаивается чести "быть принятым в школу прапорщиков, то оно платит за добро черной неблагодарностью и изменой.
Классовая вражда крестьянско-солдатской части армии к правительству Керенского, как к защитнику интересов буржуазии, была решающим фактором поражения Керенского в борьбе его против власти Советов. И наиболее ярким показателей отношения солдатских масс к борьбе Керенского с большевиками является тот факт, что из всей многомиллионной армии Керенскому удалось двинуть против восставшего Петрограда всего лишь несколько казачьих сотен.
Таким образом солдатская часть армии в подавляющем большинстве оказалась настроенной либо против временного правительства и Керенского, либо, в лучшем случае для последних, объявляла "нейтралитет" в борьбе между Керенским и большевиками. Но и право-настроенные генералитет, офицерство, юнкера—также не могли оказать ему действительной поддержки. Основной причиной, парализовавшей их контр-революционную волю, была опять-таки классовая вражда солдатских "низов" к офицерским "верхам",— вражда мужика к барину, обострившаяся в армии за 8 месяцев Февральской революции до крайней степени благодаря тому, что взявший винтовку барин стоял за войну, а мужик—за мир, барин—за "порядок", а мужик—за землю барин—за "дисциплину", а мужик—за "свободу". Когда в Гатчине Краснову понадобились аэропланы, то оказалось, что
"офицеры авиационной школы все были с нами, но боялись своих солдат и могли только дать два аэроплана, которые полетели в Петроград разбрасывать мои приказы" (стр. 62.)
Это—один пример из множества. Против офицера стоял солдат и связывал ему руки. Но и внутри самого офицерства было неблагополучно. В 1917 г. оно уже не было той классово-однородной массой дворян и дворянских сынков, как кадровое офицерство 1914 г. В нем уже значительный процент составляли офицеры из "нижних чинов", а также из "простонародья" и "от сохи", прошедшие через краткосрочные курсы или "школы прапорщиков". По своему классовому настроению они не только не могли составить надежную опору контр-революции, но иногда прямо переходили на сторону революционных масс.
Однако, и в контр-революционное офицерство проникло разложение. То обстоятельство,что застрельщиком борьбы с большевиками выступил "социалист", "полубольшевик", "едва ли не еврей" Керенский, не могло не внести глубокой смуты и распада в среду правых элементов армии. В результате среди них появилась целая амплитуда настроений, враждебных Керенскому. Собранные здесь белогвардейские авторы дают достаточно яркие иллюстрации этого развала, деморализации и внутреннего паралича контр-революционной военщины к моменту Октябрьского восстания. Часть из этих правых элементов с злорадством ожидала, когда один сорт "мерзавцев"—большевики—сорвет голову второму— временному правительству, чтобы потом выступить и сокрушить первых:
Их стратегический план состоял в том, чтобы сначала не препятствовать успеху вооруженного восстания большевиков, а затем, после падения ненавистного временного правительства, быстро подавить большевистский "бунт". Таким образом должны были быть достигнуты, наконец, цели, поставленные корнидовскому восстанию (Керенский, стр. 169).
Другая часть правых, в том числе — можно с уверенностью утверждать — большинство офицерства — предпочитала пассивно выжидать событий. Третьи враждой к Керенскому старались прикрыть свое шкурничество и своекорыстие.
В этом отношении чрезвычайно характерны картины крайнего разложения офицерства, приводимые в статье Синегуба. В то время, как "дураки" из числа офицеров и юнкеров, вроде самого Синегуба, в ночь на 26 октября защищали в Зимнем дворце временное правительство, более "умные" попросту шли в офицерские собрания (клубы), где и отсиживались. В один из таких клубов удалось пробраться после сдачи дворца и Синегубу. Вот что он там увидел:
«Первое, что бросилось в глаза и удивило его, был большой стол, накрытый белой скатертью. На нем стояли цветы, бутылки, лежали груды свертков и раскрытая коробка с шоколадными конфетами. На полу, на диванчиках, на стульях и на походных кроватях спали офицеры" (стр. 160)
Утром он узнал
«тайну убежища для г.г. офицеров и дам. Еще за несколько дней до выступления большевиков офицеры главного штаба и главного управления генерального штаба потихоньку обдумали мероприятия на случай такого выступления. И вот это убежище сказалось одним из таких мероприятий» (стр. 160-161).
Впрочем, из числа доблестных защитников Зимнего дворца иные умудрились найти себе аналогичное убежище в самом дворце. Измученный голодом Синегуб
«отправился разыскивать столовую. Толстый, важный лакей отворил дверь. Он шагнул в яркий ослепительный свет и остановился. Клубы табачного дыма, запах винного перегара ударили в нос, запершило в горле, а от пьяного разгула каких-то офицеров, из которых некоторые почти сползли со стульев, у него закружилась голова, затошнило. Он не выдержал картины и, несмотря на голод и жажду, выскочил из комнаты.
«Пир во время чумы... позор, это офицеры...»» (стр. 146)
А перед Октябрем доблестное офицерство тоже выказало себя с лучшей стороны. В день 25 октября Синегуб, ожидая выступления многочисленного офицерства, стал рассказывать своему приятелю Шумакову,
"что когда девятнадцатого числа он ездил с докладом в главный штаб то перед Зимним и перед штабом стояли вереницы офицеров в очереди за получением револьверов.
Шумаков рассмеялся и начал шутить:
— Ну и наивен же ты! Да ведь револьверы эти господа петербургские офицеры сейчас же по получении продавали. Да еще умудрялись по нескольку раз их получать, а потом бегали и справлялись, где это есть большевики, не купят ли они эту защиту временного правительства" (стр. 134).
Там, где до такого разложения дело не дошло, офицерство в массе обнаруживало пассивность, а иногда даже было не прочь перейти на сторону новой власти. В то время, как Керенский подходил с казаками к Петрограду, в самом Петрограде, по словам Краснова,
все военное начальство находится в состоянии растерянности и лавирует так, чтобы сохранить свое положение при всяком правительстве.
"Я это видел и в Гатчине,— продолжает Краснов.— В Гатчине находилась школа прапорщиков. Почти батальон молодых людей отнюдь не большевистского настроения. Но начальство ее выступить с нами отказалось" (стр. 62).
А когда в Гатчине Краснову удалось разоружить только что прибывшую из Петрограда для борьбы с ним роту Измайловского полка, то в ее составе оказались и офицеры (стр. 59).
Однако часть офицерства все же оказала поддержку временному правительству. Больше того. Как правильно замечает Деникин,
единственными элементами, к которым можно было обратиться за помощью для спасения государственности, по иронии судьбы оказались все те же «корниловские мятежники» — офицеры, юнкера, ударники, текинцы, все тот же 3-й конный корпус (стр. 240).
Но глубокая вражда к «социалистам», к временному правительству и его главе отняли у этих людей активность и порыв. Все это были люди, "уже лишенные сердца, ясного стимула борьбы и вождя" (Деникин, стр. 240),
Таков был прежде всего сам "командующий армией" в несколько сот сабель, двигавшейся на Петроград,— генерал Краснов. Посреди собравшегося в Гатчине
"цвета революционной демократии — монархическая фигура генерала Краснова, который всеми своими чувствами и побуждениями глубоко чужд и враждебен всему политическому комплоту, окружающему его и ожидающему от его военных действий спасения —своего положения, интересов своих партий, демократического принципа, "завоеваний революции" и т. д." (Деникин, стр. 239.)
Таково же, было и все офицерство двигавшегося на Петроград отряда:
Особенно мучительно переживало это трагическое недоумение офицерство отряда; оно с ненавистью относилось к «керенщине» и если в сознательном или безотчетном понимании необходимости борьбы против большевиков стремилось все же на Петроград, то не умело передать солдатам порыва, воодушевления, ни даже просто вразумительной цели движения. За родину и спасение государственности? Это было слишком абстрактно, недоступно солдатскому пониманию. За временное правительство и Керенского? Это вызывало злобное чувство, крики «долой» и требование выдать Керенского большевикам (там же, стр. 277).
Мы видим, что и без того ослабленная указанными обстоятельствами энергия контр-революционного офицерства еще более ослаблялась и парализовалась сопротивлением солдатской массы всякой идее о поддержке временного правительства и Керенского.
Наконец, огромное влияние на отношение армии к Октябрьскому перевороту оказало законодательство Советской власти. Изданные немедленно вслед за переворотом декреты о мире и о земле сыграли в этом отношении роль революционизирующих факторов неизмеримого значения.
Правда, кроме «корниловских мятежников», около Керенского собралась еще группа представителей революционной и сомнительно-революционной демократии. Но и эти люди оказались «разделившимися на ся» и лишь увеличивали общий сумбур, но не спасали положения: Керенский был настроен против Чернова, Чернов — против Гоца, Гоц — против Савинкова, Савинков подготовлял заговор с Красновым и убеждал последнего арестовать Керенского.
При таких условиях было бы подлинным чудом, если бы Керенскому удалось отвоевать Петроград у большевиков. Тем не менее участникам похода Керенского и прежде всего ему самому его неудача казалась результатом цепи несчастных случайностей: не случись того или иного обстоятельства, и Керенский, несомненно, победил бы. Однако самое обилие этих случайностей, неизбежно неблагоприятных для Керенского, свидетельствует о лежащей в их основе закономерности. Любопытно поэтому проследить, как эти случайности вели и привели к поражению Керенского.
Для Керенского самыми Катастрофическими из этих случайностей явились "измена" главкосева (главнокомандующего северного фронта) генерала Черемисова —с одной стороны и вялость и нерешительность действий ставки — с другой. В действительности и то и другое было лишь яркими проявлениями отмеченного выше разложения военщины.
В ночь на 26 октября, когда еще не стихли залпы вокруг Зимнего дворца, Краснов прибыл в Псков с целью выступить на помощь временному правительству. За распоряжениями он обратился к своему прямому начальнику— главкосеву Черемисову. Последний был на заседании местного совета, и Краснову с трудом удалось вызвать его оттуда.
Глаза (Черемисова) смотрели тускло и избегали глядеть на меня. Он зевал не то нервною зевотою, не то искусственною, чтобы показать мне, насколько все то, о чем я говорю ему, пустяки. .Временное Правительство в опасности,—говорил я, а мы присягали Временному Правительству, и наш долг...
Черемисов посмотрел на меня.
— Временного Правительства нет,— устало, но настойчиво, как будто убеждая меня, сказал он...— Я вам приказываю выгружать ваши эшелоны и оставаться в Острове. Этого вам достаточно. Все равно вы ничего не можете сделать (стр. 50).
Черемисов же отменил приказ главковерха (т.-е. Керенского) и ставки о продвижении эшелонов к Петрограду для подавления восстания.
Конечно, случайность, что царский генерал главкосев учел обстановку и решил соблюдать в отношении восставших благожелательный нейтралитет. Ну, а если бы было не так, если бы по тем или иным мотивам он решился бы со всей энергией выступить против большевиков и послал против них эшелоны,— не сложилась ли бы история иначе, не одержал ли бы победы Керенский? С приблизительной уверенностью можно судить об этом по тому, что случилось с главкозапом Балуевым. Западный фронт был значительно менее "разложившимся"; иными словами, "большевизация" его солдат была гораздо слабее, чем на Северном фронте; сам Балуев был решительным врагом большевиков и с негодованием отверг предложение "изменника" Черемисова об объединении с последним. Однако здесь против Керенского оказалась другая "случайность",— классовая ненависть солдат к контр-революционному офицерству: еще прежде чем Балуев успел послать эшелоны на восставший Петроград, он оказался арестованным караулом большевистски-настроенного 37-го полка. Правда, вслед затем он был освобожден по приказу ставки, но время все же было упущено. Но если бы Балуев и не был арестован, то все же его помощь Керенскому была бы весьма проблематична: в ночь с 25 на 26 октября на категорически поставленный ставкой вопрос: "Имеете ли вы в вашем распоряжении войсковые части, которые безусловно поддержали бы временное правительство?" Балуев вынужден был ответить:
Ни за одну часть [поручиться] не могу, большинство же частей безусловно не поддержит, даже за <те> части, которые находятся около меня, и те годны разве только для того, чтобы остановить погромы и беспорядки, но для поддержки временного правительства навряд ли они пригодны (стр. 402).
Все же с разных частей фронта удалось отправить на Петроград кое-какие эшелоны по приказу Керенского, подтвержденному ставкой. Достойно упоминания, что в деле организации и отправления этих эшелонов вместе с Духониным сотрудничал меньшевистско-эсеровский общеармейский комитет. Однако такие эшелоны ждали в пути новые случайности: железнодорожники получили от соблюдавшего нейтралитет Викжеля приказ — не производить никаких перевозок войск, исключая оперативных (для фронта). А там, где такой приказ не был получен, классовое чувство говорило железнодорожникам, что с Красновым, хотя бы и в сопровождении Керенского, может итти только подлинная контр-революция (на языке Краснова это означает, что железнодорожники боялись помогать Керенскому, так как было «неизвестно, чья возьмет»). В результате, когда самому Керенскому вместе с Красновым понадобилось выезжать из Острова, то долго не было вагона, и чтобы его добыть, пришлось произвести военную демонстрацию. После этого, как сообщает Краснов,
«вагон явился как из-под земли, и комендант станции объяснял свою медлительность тем, что он хотел подать «для господина верховного главнокомандующего салон-вагон» и стеснялся дать этот потрепанный микст.
Мы сели в вагон, я отдал приказание двигать эшелоны. Паровозы свистят, маневрируют. По путям ходят солдаты островского гарнизона, число их увеличивается, а мы все стоим, нас никуда не прицепляют и никуда не двигают.
Я вышел и пригрозил расправой. Полная угодливость в словах и никакого исполнения.
Командир енисейской сотни, есаул Коршунов, начальник моего конвоя, служил когда-то помощником машиниста. Он взялся провести нас, стал на паровоз с двумя казаками, и дело пошло.
Все было ясно. Добровольно никто не хотел исполнять приказание Керенского, так как неизвестно, чья возьмет» (стр. 57).
Когда движущимся на Петроград эшелонам удавалось тем или иным путем сломить сопротивление железнодорожников, они опять-таки оказывались лишь перед новыми «случайностями». Одною из таковых было самое имя «верховного главнокомандующего»; когда эшелоны узнавали, на какое дело их посылают, то, по словам Краснова, даже казаки заявляли: «пойдем с кем угодно, но не с Керенским» (стр. 68).
Наконец, там, где удавалось преодолеть все препятствия и сохранить в секрете от солдат цели похода, приходила последняя случайность, которая уже оказывалась безусловно роковой: это — бесчисленные агитаторы, разосланные победившим в Петрограде Военно-революционным комитетом по направлению к фронту: им-то уж легко и просто удавалось раскрыть солдатам и казакам глаза на истинный смысл восстания и на истинные цели его усмирителей; в результате — неминуемо наступавшее «разложение» противобольшевистских войск и их отказ от «братоубийственной войны». Жертвой такого «разложения» своего собственного отряда пал в конце концов и сам Керенский, и 1 ноября ему пришлось спасаться бегством от мести той самой «армии» в несколько сот сабель, с которой он так отважно взял за несколько дней до того Гатчину и Царское Село.
Поражением Керенского под Петроградом еще не была решена борьба между силами Октября и Временным Правительством. Решающий голос в борьбе принадлежал, конечно, всей стране, а в первую голову — Москве и фронту.
Ходу Октябрьского восстания в Москве посвящена вторая половина статьи Милюкова «Низвержение Временного Правительства». И здесь мы наблюдаем те же факторы распада в антибольшевистском лагере, которые обусловили поражение Керенского и которые дали тот же результат и здесь. Борьбой против большевиков руководил здесь командующий округом, полковник Рябцов, но фактически организующим началом этой борьбы и здесь явилась «революционная демократия» в лице «комитета общественной безопасности», руководимого городским головой эсером Рудневым. Размагниченность, вялость и безволие мелкобуржуазной интеллигенции, разделенной на множество групп с различными, частью противоречивыми устремлениями, сказались и в деятельности этого комитета с первых же его шагов. Чрезвычайно характерна позиция меньшевиков, которые, вступив в комитет безопасности, вошли также и в Военно-революционный комитет, однако же, не с целью борьбы за власть, а с целью «мирной ликвидации гражданской войны». Так как боевая, «военно-техническая» задача В.-рев. комитета мало гармонировала с такой целью, то они вскоре вышли из его состава. В дальнейшем они вышли также и из комитета безопасности и «таким образом остались вне обеих борющихся организаций» (Милюков, стр., 263), подтвердив и здесь свою характеристику, как партии принципиальной политической импотенции (в тех случаях, когда они не оказывались в рядах прямых пособников контр-революции).
Не только среди мелкобуржуазных партий, но и среди "военной молодежи... юнкеров, прапорщиков, студентов, мобилизованных интеллигентов" (Милюков, стр. 260) не было единства настроения: и даже «вначале эта молодежь с ужасом смотрела на перспективу участвовать в гражданской войне». Правда, «иначе» и, очевидно, значительно тверже
«была настроена группа правого офицерства, с самого начала примкнувшая к защитникам Москвы. Но этим правым демократически настроенная молодежь не доверяла и побаивалась их влияния на себя» (стр. 260 настоящего сборника).
Но кроме таких правых, которые примкнули к защитникам Временного Правительства, были еще более правые, которые радовались его падению и открыто говорили:
«Лишь бы большевики свергли власть Временного Правительства, а там уже справиться с ними будет легко» (стр 261).
Эти правые носились с мыслью о диктатуре и готовы были признать в. качестве диктатора даже... Прокоповича. С другой стороны, в левом крыле «революционной демократии» зрела мысль об ином выходе из тупика, а именно, об образовании «чисто социалистического правительства». Однако «для большинства юнкеров и офицеров, наиболее активных участников борьбы», такая мысль «делала бесцельной самую борьбу» (стр. 262).
Все эти внутренние противоречия, —замечает Милюков,—...с самого начала сказались в том, что вместо единства руководства и немедленного приступа к решительным действиям, защитникам государственности пришлось тратить дорогое время на ведение переговоров и на придумывание компромиссов между различными течениями, объединившимися для совместной борьбы (стр. 262).
Чисто классовый характер борьбы быстро выявился даже для самих защитников интересов «всего народа» против посягательств «кучки заговорщиков»; и для них стало ясно, что они защищают противонародное дело, дело эксплоататорских классов:
«.... Кучка защитников Москвы и России чем дальше, тем больше чувствовала себя изолированной и от остальной России, и от других (каких именно? С. А.) общественных элементов. Слова «юнкер», «офицер», «студент» сделались бранными словами, и геройский порыв людей, носивших эти звания, бледнел перед пассивным отношением или даже явной враждебностью к ним населения, на защиту которого они выступили и жертвовали жизнью»... «С удивлением и беспокойством эта армия (противобольшевистская С. А.) замечала, что она изолирована не только топографически, но и социально; что, защищая порядок и законную власть, сна в то же время, путем исключения и против своей воли, оказывается представительницей определенных классов (каких именно? С. А.). Имя «юнкер» начало с ненавистью произноситься демократическим населением Москвы и противополагаться народу» (стр. 367—368. Разрядка везде наша. С. А.).
Единству воли большевиков, опиравшихся на рабочие и солдатские массы, не могла долго противостоять размагниченная воля интеллигентов, — непризнанных защитников интересов «всего народа», потерявших веру в правоту собственного дела; и 3 ноября «происходило печальное зрелище разоружения «белой гвардии» (стр. 270).
Состояния действующей армии («фронта») мы уже касались, когда говорили о борьбе Керенского с Советами под Петроградом. Разложение армии и успех выдвинутого большевиками классового лозунга земли и мира, классовая вражда между солдатской массой и офицерством и обусловленная ею связанность води у этого последнего, ненависть правых элементов к лозунгам «революционной демократии» и к их носителям—Врем. Правительству и его защитникам, распад мелкобуржуазной интеллигенции, составлявшей верхушку солдатских организаций, на целый ряд борющихся между собою групп, одним крылом примыкавших к правым, а другим — к большевикам,— все эти факторы обусловили слабость, разрозненность, а частью и полный паралич элементов, взявших на себя борьбу с большевиками.
Эти противоречия, парализовавшие волю к действию, сквозят положительно в каждом документе, напечатанном в статье «Ставка 25—26 октября». Но их олицетворением явилась сама ставка и ее руководитель Духонин.
Просматривая телеграфные переговоры ставки в дни крушения Временного Правительства, мы находим в них, вместо боевых приказов о движении той или иной воинской части к мятежной столице, одни лишь бесконечные попытки взаимного «осведомления» или «выяснения положения». Пока Керенский находился при отряде Краснова, кое какие эшелоны при его непрерывном давлении, хотя и с постоянными перебоями, все же подвигались вперед. Но после бегства Керенского 1 ноября Духонин на следующий же день, вместо того чтобы взять на себя инициативу и организацию подавления восстания, останавливает движение эшелонов на Петроград; последние могикане падающего режима Савинков и Вендзягольский предпринимают энергичные попытки воздействия на ставку, о которых элегически повествует Милюков. Попытки эти, однако, оказываются столь же бесплодными, как попытки оживить труп, и 5 ноября, через два дня после сдачи белогвардейских защитников Москвы, Духонин издает новый приказ, в подтверждение старого, о приостановке движения карательных отрядов.
«Демократия», однако, далеко не сразу примирилась с положением, безнадежность которого признали военные специалисты. Прежде чем перейти к систематической организации контрреволюционных сил в более прочно защищенных от большевиков местностях, «Демократия» делает ряд попыток повернуть назад «колесо истории», сбросить «захватчиков» и «узурпаторов» и тем или иным способом восстановить свою власть. Об этих попытках повествуют статьи Ан—ского, Демьянова и Станкевича.
Статья Ан—ского «После переворота 25 октября 1917г.» посвящена попыткам «демократии» восстановить свою власть посредством «соглашений» с большевиками, инициатором которого явился знаменитый Викжель (исполнит. комитет Всеросс. союза железнодорожников). Статья эта дорисовывает несколькими дополнительными штрихами картину политического банкротства мелкобуржуазной демократии, ярко обнаружившегося перед лицом Октябрьского переворота.
Несмотря на свою лютую ненависть к творцам этого последнего, «демократия» их единой воле и дерзкому порыву противопоставила лишь разноголосицу и жалкое, хотя и суматошливое топтание на месте.
«Необходимо создать новый предпарламент из представителей всех социалистических направлений и органов городского самоуправления. Представители последнего должны составлять по крайней мере одну треть всего предпарламента» (стр.299),—
такова была инструкция, данная петроградской городской думой своим представителям, избранным на совещание с большевиками: вместо мертворожденного, только что обанкротившегося и разогнанного большевиками «Совета Республики», воплощения бессилия и бесплодия «революционной демократии», создать новый такой же совет, только с усиленным представительством «несоветской демократии»,— «лучше выдумать не могли» потерявшие связь с массами «революционные» борцы против большевизма.
Нельзя сказать, правда, что они ничему не научились. Удар обухом по голове отучил их, по крайней мере, от «коалиции», передвинув их, таким образом, несколько «влево»: теперь уже, на совещании с большевиками, «все были того мнения, что состав нового правительства «должен быть однородно-социалистический»» (стр. 305). Однако в это новое однородно-социалистическое правительство, по мысли его изобретателей, не должны были входить со стороны большевиков ни Ленин, ни Троцкий, а по мысли наиболее остроумных эсеров, оно должно было быть составлено не из «профессиональных политиков», а из «людей деловых, специалистов» (стр. 301).
Нельзя ли отвертеться от неумолимо выдвинутых жизнью политических задач? нельзя ли «смазать», отодвинуть их, поручив их попечению не «политиков», а «деловых людей»?
И если нельзя совсем отделаться от большевиков, удалив их с политической арены, то нельзя ли хоть обезличить их?
Может ли быть более красочное и убедительное свидетельство политического банкротства «однородно-социалистических» партий перед лицом Октябрьской революции, чем эта их «программа», на которую они хотели уговорить большевиков? Объективно программа эта сводилась к тому, чтобы передать власть из рук победившей партии большевиков в руки тех партий, которые еще вчера сотрудничали с контр-революционной буржуазией и которые завтра готовились сотрудничать с белогвардейскими правительствами в гражданской войне. Объективно, следовательно, выдвинутая «революционной демократией» программа была программой контр-революции. Еще раньше, однако, чем затихли разговоры о ней на межпартийном совещании, историческая судьба этой программы была решена поражением казаков Керенского—Краснова под Пулковым, после чего революционной демократии оставалось утешаться лишь жалобами на обман и вероломство большевиков.
Еще об одной—и весьма своеобразной—попытке восстановления власти Врем. Правительства повествует А. Демьянов в своих «Записках о подпольном Временном Правительстве». То была попытка низвержения большевиков, если можно так выразиться, методом кукиша в кармане. В ней, как солнце — в капле воды, отразилась дряблость, никчемность и безволие истинных сынов мелкобуржуазной интеллигенции, утративших последние следы связи с массами и заменивших ее связью с... саботирующим чиновничеством. Убожество этих претендентов на власть, задумавших соперничать с Советами, ясно даже для автора — временного председателя «подпольного Временного Правительства»:
Для меня было ясно, что все лица из состава подпольного Временного Правительства были люди честные, одушевленные самыми лучшими намерениями... и, по-своему, умные... Эгоистических стремлений никто между ними не преследовал. Но все же эти «призванные» ничего не сделали, и не потому, что им это не удалось, а потому, что в этом отношении они оказались неспособными. Почему?! Только потому, что это были все люди, удел которых был критиковать и писать свои критики, а не действовать. Действенных между ними не оказалось. Они... были людьми не волевыми, и, как последствие всего этого, были очень скоро побеждены, ибо борьба была неравная (стр. 212).
«Подпольное Временное Правительство» образовалось из оставленных после Октябрьского переворота на свободе товарищей министров, к которым вскоре присоединились выпущенные из тюрьмы министры, — в первую голову — «министры-социалисты», так как «министры-капиталисты» были выпущены значительно позже. Заседания этого «подпольного В. П.» происходили «ежедневно с 1 часа дня до 4 часов» (стр. 314) на квартире у Демьянова, при чем «приходило в первое время не менее 15 человек» (там же). Чем же занималось это «правительство» на ежедневных трехчасовых заседаниях в те дни, когда падали и сокрушались устои старого мира и закладывались первые камни молодой Советской республики? Оно разрешало следующие вопросы первостепенной государственной важности:
Во-первых,
«признает ли себя совещание товарищей министров — малым советом министров, или советом, в котором заседают товарищи министров, в качестве управляющих министерствами за отсутствием министров?» (стр. 316).
К этим строкам автор делает следующее меланхолическое примечание:
Вообще бесполезных разговоров в совете было множество и тогда, когда в совете стали участвовать сами министры (там же).
Во-вторых, через автора статьи «правительство» завязало
сношения с первоприсутствующим сенатором первого департамента правительствующего сената Врасским по вопросу о формальном непризнании сенатом большевистской власти, как таковой (стр. 321).
Сношения эти имели блестящий успех:
С сенатом дело прошло гладко. Единственно чего сенаторы боялись, это—выхода при обсуждении вопроса из рамок законности и перехода в политическую демонстрацию. Обошлись без демонстрации, а большевикам показали свое место (там же).
Рушится старый мир, и вскоре самый сенат, временно позабытый в суматохе «захватчиками», разделит участь скипетра, короны и прочих атрибутов царской власти. Но покамест он отважно потрясает картонным мечом и, хотя и опасаясь выйти из рамок законности, все же находит способ показать большевикам свое место путем непризнания большевистской власти, «как таковой»!
На уровне этих вопросов, так сказать, принципиального порядка стояли и практические. Вот один из них: допустимо ли, с точки зрения истинной демократии, выдать жалованье саботирующим чиновникам неделей раньше сакраментального 20-го числа? Страсти разгорелись, «спорили бесконечно» (стр. 328), «председатель совета министров» Прокопович пригрозил даже отставкой—«кабинетный вопрос!» В конце концов сошлись на мудром компромиссе:
чтобы из казначейства деньги на жалованье чиновникам были выписаны немедленно и переданы в министерство, но чтобы самая выдача жалованья была произведена в установленный законом срок (стр. 329).
Как видим, в первый месяц после Октябрьского переворота большевистский террор был столь свиреп, что члены низвергнутого Временного Правительства сохраняли в своих руках право распоряжения средствами государственного казначейства и даже право эмиссии! Однако законопослушность благонамеренных зайцев революционной демократии охраняла государственный сундук от их собственных покушений не хуже, чем это могла бы сделать винтовка красногвардейца; это, однако, не помешало им употреблять государственные деньги на организацию чиновничьего саботажа.
С тем же государственным разумом был разрешен и второй аналогичный вопрос. «Комитету спасения родины и революции» потребовалось «300—400 тыс. руб. на издание противобольшевистской агитационной литературы. В распоряжении «подпольного Врем. Правительства», были сотни миллионов государственного казначейства. Тем не менее «Комитету спасения» было отказано на том основании, что «мы не имеем права тратить народные деньги на партийную борьбу» (стр. 329).
Большевики могли бы спокойно предоставить догнивать этому, притворявшемуся живым, трупу, если бы это не противоречило требованиям... общественной санитарии.
Просмотров: 16583
Источник: Октябрьская революция. М.-Л.: Государственное издательство, 1926
statehistory.ru в ЖЖ:
