Н. И. Никитин. Расширение территории как геополитический фактор российской государственности: концептуальные вопросы
В первой четверти XVI в. ничто, кажется, не предвещало бурного и грандиозного роста «Московской Руси». Едва оправившись от 250-летнего Ордынского ига, она оказалась на далекой периферии «цивилизованного мира» и, по сравнению с большинством других стран Восточной и Северной Европы, находилась в незавидном положении. Русское государство разместилось между Ледовитым океаном на севере, Швецией и Ливонским орденом на западе, Великим княжеством Литовским на юго-западе и возникшими на развалинах Золотой Орды татарскими ханствами на востоке, юго-востоке и юге. Геополитические интересы Руси и ее ближайших соседей были диаметрально противоположны, поэтому враждебное окружение являлось для нее практически постоянным внешнеполитическим фактором, и его усугубляло то обстоятельство, что по экономическому потенциалу, численности и плотности населения Русское государство XVI в. уступало как ведущим европейским странам, так и главным геополитическим соперникам из числа соседей.
Самая серьезная внешнеполитическая угроза для русских земель со времен Киевской Руси исходила из соседства со Степью. Оно постоянно ставило Россию перед проблемой борьбы за сохранение государственной независимости и опасностью физического уничтожения народа2. Однако, столетиями фактически прикрывая Европу от опустошительных набегов и нашествий степняков, Россия и с ее стороны встречала в основном лишь враждебное к себе отношение.
До XVIII в. Россия не только не входила в «клуб великих держав», но сама являлась объектом территориальных притязаний с их стороны и, по представлениям жителей Западной Европы, вообще не являлась европейской страной (последней в этом ряду на востоке считалась Польша).
Более того. В начале XVI в. «Московия» попала в разряд «открываемых» европейцами стран, а русские вместе с аборигенами малоизвестных регионов и континентов стали предметом небескорыстного этнографического изучения. Показательна позиция польского короля Сигизмунда III. В 1611-1612 гг. в переписке с римским папой и европейскими монархами он, убеждая «мировую общественность» в правомерности своих действий в «Московии», сравнивал их с походами испанцев в Африке и Америке, а русских называл дикарями, подобными африканским и индейским племенам, и врагами всего христианского мира3.
Широкое распространение в Речи Посполитой получили идеи, согласно которым раз «несколько сот испанцев победили несколько сот тысяч индейцев», то и «московитов» будет покорить несложно, ибо они «вряд ли храбрее индейцев». В этой связи планировалось создание на русской территории укрепленных польских поселений, и в качестве образца таковых брались португальские крепости в Северной Африке... Но опасность существованию Русского государства исходила в то время не только от ближних европейских соседей. В 1612 г. английский Государственный совет рассматривал предложение о захвате земель между Архангельском и Волгой или об установлении английского протектората над водным путем до Каспия. Выгоды от этого предприятия сопоставлялись с теми, что были получены вследствие открытия Колумбом Вест-Индии... В середине XVII в. после Вестфальского мира его творцы по-прежнему не признавали Россию равным себе партнером и относили ее к «варварским державам», которые им предстоит осваивать наряду с империей Моголов и Китаем4.
Становление России как великой и хорошо известной державы не прибавляло ей симпатий в Европе. Как признавался Людовик XV, «всё, что в состоянии ввергнуть эту империю в хаос и заставить ее вернуться во мрак, выгодно моим интересам...»5.
***
Серьезные проблемы для экономического и культурного развития молодого Русского государства создавало отсутствие у него выходов к морям, определявшим в XV-XVIII вв. основные направления европейской торговли. У государств, отрезавших Русь от морей, всегда была возможность устанавливать для нее экономическую блокаду, не пропускать через свою территорию к «московитам» нужных им специалистов (и недоброжелатели Руси этим пользовались)6, но главное, отрезанная от морей страна не имела столь развитых внешнеторговых связей и, соответственно, столь же высоких доходов от них, как большинство стран Европы. Эту ситуацию осложняло то обстоятельство, что основными статьями русского экспорта, помимо ценных мехов, являлись весьма «объемные» и сравнительно дешевые товары (лес, смола, поташ, лен, пенька, зерно, шерсть), торговля которыми приносила хороший доход лишь при их транспортировке морским путем (на больших судах), России из-за отсутствия выходов к морям по большей части недоступным, а иные пути вывоза этих товаров за рубеж до появления железных дорог могли поддерживать, по выражению Л.В. Милова, лишь «вялый режим торговли»7.
Крайне неблагоприятными, по сравнению с ведущими европейскими странами, были и природно-климатические условия на Руси: большая лесистость, заболоченность, отсутствие ценных полезных ископаемых, низкое плодородие почв, суровая и долгая зима, оставляющая на полевые работы всего 4-5 месяцев в году... Предельно короткий сельскозозяйственный цикл, рискованность земледелия вследствие неустойчивости климата (частых весенний заморозков и т. п.), низкая продуктивность животноводства из-за слабой кормовой базы - все это сужало возможности интенсивного развития сельскохозяйственного производства и предопределило на многие столетия крайне малый (по сравнению с другими странами) объем совокупного прибавочного продукта8.
Каким же образом страна, находившаяся в столь неблагоприятных климатических, экономических и внешнеполитических условиях, смогла сложиться в могучее государство, в империю, в «самую эффективную», по словам В.Д. Соловья, «государственную машину Северной Евразии»? «Рождение мощного государства в северных евразийских пустынях выглядело вызовом здравому смыслу и самой человеческой природе», - полагает исследователь9.
«Потрясает острота и драматизм ситуации, - обращается к истокам Российской империи А.А.Левандовский. - Русь загнана в «медвежий угол» - суглинки, болота, дремучие леса. Климат - ни с чем не сравнимый. Нет выхода к морям, природные богатства - скудны. И все это зажато между двумя жерновами - Литвой и Золотой Ордой... Когда оцениваешь эту ситуацию, то поражает не столько то, какой ценой за империю было заплачено.., а то, что обретение независимости и государственности вообще оказалось возможным!» А объяснение этому феномену дается следующее: «Не было ни чуда, ни подарка. За все надо было платить. Западноевропейские государства создавались за счет излишков - за счет роста городов, торговли, производства, тесных экономических связей. У нас же империя сложилась на такой бедности и экономической пустоте, что... остается поражаться, как это вообще получилось. Плата (или расплата) была совершенно особой: свобода... Выбор был лишь такой: либо несвобода и империя, либо свобода (уровня Новгородской республики) и потеря не только национальной, но и этнической самостоятельности, растворение в чуждой стихии»10.
Тот же вопрос детально исследовался Л.В. Миловым, и его выводы также однозначны: страна с низкой агрикультурой и с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта смогла превратиться в могучее государство лишь благодаря особым «компенсационным механизмам», важнейшим из которых было крепостное право. Лишь благодаря крепостничеству государство отчуждало ту малую долю производимого крестьянами совокупного прибавочного продукта, которую можно было направить на организацию жизни общества и самого государства, и прежде всего - на содержание боеспособной армии11.
Суровые природно-климатические условия нередко называются и в качестве первопричины территориальной экспансии России. Как заметил Л.В. Милов, на Руси «совокупный прибавочный продукт... увеличивается практически почти целиком за счет роста численности рабочих рук, то есть за счет прироста земледельческого населения и освоения новых пространств при экстенсивном характере земледелия». (Добавим, что это вообще свойство феодальной экономики.) «Отсюда - вызванный жестокой необходимостью постоянный процесс колонизации все новых и новых территорий, миграция населения на юг, восток и юго-восток страны... Полная драматизма политика русских государей по отношению к своим соседям отнюдь не была вызвана какой-то изначально свойственной России особой агрессивностью, а диктовалась неумолимыми тенденциями внутреннего развития, стремлением увеличить и площадь пашен, и людские ресурсы». Это была как раз та ситуация, когда интересы «верхов» и «низов» общества совпадали. По словам того же Л.В.Милова, «крайне экстенсивный характер земледельческого производства и объективная невозможность его интенсификации привели к тому, что основная историческая территория Русского государства не выдерживала увеличения плотности населения». И как следствие этого - «постоянная, существовавшая веками, необходимость оттока населения на новые территории в поисках более пригодных пашенных угодий, более благоприятных для земледелия климатических условий и т.д. Объективные условия плотной заселенности Европы открывали для русских лишь путь на Юг, Юго-Восток и Восток Евразийского континента, путь опасный, трудный, но единственно возможный»12.
Вряд ли, однако, основную причину территориального роста Русского государства можно свести к обстоятельствам природно-климатического характера. Тем же Л.В. Миловым отмечалось, что «далекий от оптимума совокупный прибавочный продукт - явление, свойственное в Восточной Европе не только русскому обществу В таких условиях находились и многие другие народы»13. Почему же лишь один из них - русский - в поисках выхода из порожденных средой обитания проблем смог многократно увеличить территорию своего государства, создав обширнейшую империю?
Действительно, ход мировой истории предполагает многовариантность путей ее развития в тот или иной отрезок времени в той или иной стране, но главное направление, вектор этого движения, как правило, определяется наиболее вероятными (наиболее благоприятными для развития основополагающих тенденций) путями. Вследствие особой, в чем-то уникальной раскладки политических сил, социальных, экономических и природных факторов на территории Восточной Европы и Северной Азии сложилось государство, которое затем превратилось в могучую и обширную империю. Почему же ее ядром стало Великое княжество Московское, а, скажем, не Великое княжество Литовское или не Казанское ханство, которые тоже проводили в XV-XVI вв. активную экспансионистскую политику?
Главная причина складывания именно Российской (а не «Литовской», «Польской» или «Казанской») империи, на наш взгляд, в том, что необходимость в широкомасштабной активной обороне у России была гораздо большей, чем у ее соседей-соперников, ибо Москва должна была практически одновременно держать три «фронта», три направления обороны, в то время как «Литва» и Казань - максимум два. Отсюда и большая степень «милитаризации» России. В то же время и возможность организации широкомасштабной активной обороны у Руси была большей, чем у ее ближайших соседей. Ослабление, а затем и свержение Ордынского ига дали ей несколько десятилетий экономического подъема, средства от которого были направлены главным образом на укрепление военной мощи. А объединение всех русских земель вокруг Москвы и сложившийся на Руси к середине XV в. политический строй позволяли в гораздо большей степени, чем в таких государствах, как Великое княжество Литовское и, позднее, Речь Посполитая, концентрировать силы и средства в одном кулаке.
Вынужденная милитаризация русской жизни и жесткая монархическая форма правления, утвердившаяся на Руси, вполне обоснованно требовали больших жертв со стороны личности ради общего дела - защиты от внешнего врага. Ускоренная централизация страны еще до создания в ней соответствующих экономических предпосылок также являлась средством национальной защиты и выживания в тяжелых условиях.
Из всех функций государства внешнеполитическая всегда была на Руси самой важной (а временами - определяющей), но и в других сферах жизни русского общества роль государства была чрезвычайно велика. Отсюда - тяжелые последствия как для внешнеполитического, так и для внутреннего положения страны тех периодов, когда происходило ослабление российской государственности14.
Характерно, что жесткие формы государственного правления далеко не всегда находили понимание среди русской знати, завидовавшей вольготной жизни своих соседей - польских и литовских магнатов, но обычно получали полную поддержку в простом народе. Как заметила С.В.Лурье, «даже в своих крайних антигосударственных проявлениях русские оставались по своей сути государственниками»15. Философ и публицист И.Л. Солоневич (на которого и ссылается С.В.Лурье) доминанту русского национального характера вообще определил как государственную и говорил о «глубочайшем государственном инстинкте», присущем русскому народу Имея в виду его приверженность самодержавной форме власти, Солоневич писал: «Я никак не собираюсь утверждать, что русский народ всегда действовал разумно... Но уже один факт, что евразийская империя создана нами, а не поляками, доказывает, что глупостей мы делали меньше их. Что наша доминанта оказалась и разумнее, и устойчивее, и, следовательно, успешнее»16.
Формы и способы правления в государствах, возникших на развалинах Золотой Орды, тоже не отличались мягкостью, но не стали столь же эффективными, как на Руси. Татарские государственные системы были слабее русской; ханства раздирались внутренними противоречиями и, в отличие от русских княжеств XV в. не смогли объединиться, несмотря на общность религии, этническое родство и близость интересов. По словам А.Г.Бахтина, «татарские ханства погубило отсутствие единства и преобладание узких меркантильных интересов у феодальной верхушки над государственными. Успехи России на востоке в немалой степени объясняются также переходом на ее сторону чувашей, горных марийцев, мордвы, башкир и части татар и тем, что борьба с татарскими ханствами отвечала интересам русского народа, стремившегося навсегда покончить с многовековыми грабительскими вторжениями иноплеменников»17
Немаловажно и такое обстоятельство: поскольку природно-климатические условия (в частности плодородие почв) в «Литве» и Казанском «царстве» были благоприятнее, чем на Руси, территориальная экспансия этих ее соперников не подкреплялась столь же сильными колонизационными потоками, как в Русском государстве, т.е. фактически не получала массовой поддержки населения. Кроме того, русские, благодаря своим связям с Западной Европой, имели перед татарами важные преимущества в использовании передовой военной техники.
Наконец, фактор из разряда геополитических, резко отличающий экспансионистские возможности русского государства от польско-литовского. На востоке - главной зоне территориального расширения России в XVI-XVII вв. - ее серьезными противниками были лишь осколки Золотой Орды. Разорвав их цепь, русские вплоть до Дальнего Востока не встречали столь сильного сопротивления своему продвижению, как ранее. У Великого княжества Литовского, чьим восточным соседом была Русь, такой возможности для экспансии на восток не имелось, хотя они многократно пытались раздвинуть свои границы «от моря до моря».
Эти (а возможно и еще какие-то) обстоятельства позволили именно России в исторически короткий срок превратиться в империю, которая к началу XX в. раскинулась на шестой части земной суши.
Небезынтересны в той же связи высказывания некоторых западных аналитиков. Например, известный политический деятель США Генри Киссинджер в 1989 г. в газете «Вашингтон пост» изложил довольно оригинальную (для американского политика такого ранга) точку зрения на российскую историю. «Для меня остается тайной, - признается он, - как на первый взгляд апатичные люди за каких-то четыре столетия от непроходимых равнин вокруг Москвы дошли до Эльбы на Западе и до Владивостока на Тихом океане, покрыв расстояние в шесть тысяч миль, как они достигли статуса сверхдержавы и на протяжении большей части нынешнего столетия приковывали к себе внимание всего мира. И тем не менее так было на протяжении всей истории. Необычайную отсталость России отмечали все наблюдатели лишь для того, чтобы их мнения были опровергнуты небывалыми успехами, достигнутыми за счет неожиданного сочетания энергии, дисциплины и героизма»18.
Но и для тех, кто готов разделить эти взгляды остается открытым вопрос: из какого же источника черпали энергию и героизм русские люди, раздвигая пределы своего Отечества на юг, восток и запад в течение четырех столетий?..
По представлению ряда исследователей, созданию империй непременно должна предшествовать более или менее четко сформулированная «имперская идея».
С.И.Каспэ, исходя из того, что «территориальная экспансия является обязательным условием генезиса империи» и наиболее заметным внешним признаком имперских систем, усматривает принципиальные различия между экспансией «неимперских» и «имперских» государств. По его мнению, первые прекращают экспансию «при утрате ею прямого экономического или политического смысла», в то время как «имперская логика превращает экспансию в самоценное и сверхценное предприятие, способное компенсировать любые возможные материальные издержки культурно-символическими достижениями. Возникновение естественных препятствий к расширению территории (природных - вторжение в неблагоприятную климатическую зону, либо антропогенных - столкновение с неуступающим по силе политическим конкурентом) ведет не к свертыванию интервенционистской активности, но к ее предельному наращиванию - поскольку любая преграда дискредитирует вселенские притязания государства»19.
И.Г.Яковенко утверждает, что «если базовый интегратор национального государства - нация, то базовый интегратор традиционной империи... - Идея. Она воплощается в ценностях Веры (идеологии) и особом социокультурном комплексе - имперском сознании... Полноценная средневековая империя принципиально безгранична. Ее идеология покоится на нерушимой вере в абсолютный, всеобщий характер верований и ценностей, земным отражением которых выступает империя. А потому любые границы временны, преодолимы в перспективе и передвигаются при каждом удобном случае... Идеология империи и ее метафизика «грезят» о всемирном владычестве. Так были устроены Византия, Халифат, Оттоманская и Российская империи, СССР». Вначале, на этапе «становления империи», по мнению И.Г.Яковенко, «идея всеобщей, божественной истины овладевает некоторым народом, находящимся на стадии «пассионарного» взлета. Он проникается ею и начинает раздвигать границы, расширяя территорию Царства Истины и одновременно своей власти. Это самая удобная в идеологическом отношении и героическая фаза имперского существования...»20.
По мнению другого исследователя - социолога С.В.Лурье, «московские цари считали себя преемниками византийской государственности» и потому стремились превратить свою страну «в расчищенное светлое пространство на земле», которое «было призвано расширять свои пределы и включать в границы Православного царства все новые и новые страны»21.
Подобные заключения в отношении России выглядят слишком умозрительными, чтобы всерьез принимать их. Допустим, к XVI в. Россия осознавала себя единственной в мире истинно-православной державой, но из этого осознания совсем не обязательно должна вытекать идея мирового господства, подчинения себе всех стран и народов с последующим их обращением в православие. Во всяком случае историки не обнаруживают, несмотря на тщательные поиски, не только широкого распространения (и тем более «овладения массами»), но и самого наличия экспансионистских идей на Руси до начала ее территориальной экспансии.
Пресловутая теория «Москва - Третий Рим», ставшая широко известной благодаря усилиям современных нам историков, философов и политиков, была сформулирована монахом Филофеем около 1510 г., но историки давно пришли к выводу, что она ни в момент своего возникновения, ни позднее не стала обоснованием внешней политики Российского государства. Как показывают последние (в том числе зарубежные) исследования, эта Теория имела хождение главным образом среди книжников, да и в их интерпретации отнюдь не выражала претензии на мировое господство России и носила не столько политический, сколько богословский характер22.
Слабое подобие экспансионистских идей можно обнаружить в русском обществе в более поздний период, когда гигантское расширение территории Русского государства уже состоялось. Например, в ряде так называемых Сибирских летописей, написанных в первой половине XVII в., главной целью похода Ермака (80-е гг. XVI в.) названо «очищение» сибирских земель от власти «окаянных бусурман». На Земском соборе 1653 г. как одна из причин войны с Польшей называлось притеснение ею на Украине православного населения. В «чине венчания» на царство Федора Алексеевича (1676 г.), составленном московским патриархом Иоакимом и Новоспасским архимандритом Игнатием (Римским-Корсаковым), Россия фигурирует как единственное в мире православное царство и зародыш Царства Божия на земле, призванного охватить со временем всю вселенную23.
Однако пока историками не приведено убедительных доказательств того, что производные от таких «установок» идеи приобрели, в конце концов, характер государственной доктрины, официальной идеологии, которая содержала бы четко сформулированные притязания на мировое господство, на завоевание и подчинение всех (или «только» сопредельных) стран и народов. В российской практике «идеологическое обеспечение» завоеваний давалось либо задним числом, с целью обоснования правомерности уже совершенного (как например осуждение Москвой «Лютеровой ереси» в разгар Ливонской войны), либо носило характер поиска поводов для развязывания военных действий (говорилось о нарушении прежних мирных договоренностей, об «обидах» приграничным жителям, послам, оскорблении личности самого государя и т. п.), но к подлинным причинам экспансии все это, как правило, имело слабое отношение.
Из числа идей, якобы взятых на вооружение творцами российской внешней политики, надо, несомненно, исключить и «политическую установку» на «собирание земель Золотой Орды». Такую «цель», равно как и стремление представить себя наследниками монгольских ханов, часто, но чисто умозрительно приписывали Москве так называемые евразийцы и многие наши западные коллеги24. Но настоящие причины военной экспансии России в каждом конкретном случае оказываются и прозрачнее, и глубже тех, что ей подчас без должных доказательств приписывают. Они были сугубо конкретны, а в XVI-XVII вв. и довольно скромны, ибо часто определялись (диктовались) элементарной борьбой за выживание. Как было удачно подмечено в одной из газетных статей на ставшую в последнее время модной «имперскую» тему, «имперская политика - не что иное, как державная политика, и, следовательно, понятие это не идеологическое, не социально-классовое, не формационное, а
историческое и геополитическое»25.
* * *
Первопричины территориальной экспансии Русского государства - в его геостратегическом положении, и его территориальное расширение происходило не в результате целенаправленной политики, а главным образом волею (сцепкой) обстоятельств, т.е. органично. Русь находилась на стыке Европы и Азии - этом «проходном дворе» человечества - и не имела естественных ограждающих рубежей. Подвижность границ, их зависимость от конкретно-исторических условий вынуждали держать оборону практически по всему периметру, на всех направлениях действий как реального, так и вполне вероятного противника, т.е. и на юге, и не западе, и на востоке. (Для сравнения: Британия из-за своего островного положения вообще была практически недосягаема для сухопутных армий противника; Италия защищена с севера горной системой Альп, а с остальных сторон - морем; у Франции была только одна открытая граница - на севере, с Германией, а у Германии - две, на западе и востоке.)
Издревле наша страна являлась «организмом», вынужденным всегда быть готовым к активной обороне, ибо самооборона без наступления была в тех условиях неэффективной. Поэтому вслед за «парированием» ударов извне Русь сама должна была «делать выпад» и так шаг за шагом продвигаться на восток, юг и запад. И хотя ни один из этих шагов нигде не обеспечивал ей безопасной границы надолго, без них было невозможно выживание Русского государства перед лицом непрекращающегося давления со всех сторон.
Таким образом, русская территориальная экспансия, по крайней мере до начала XIX в., носила преимущественно стратегический характер, определяясь потребностями военной безопасности и государственной стабильности.
Даже такой, казалось бы, сугубо экономический мотив, как установление контроля за главной транспортной артерией Восточной Европы, был тесно увязан с нуждами обороны, ибо Волга в своем среднем и особенно нижнем течении имела большое военно-стратегическое значение, предоставляя возможность либо объединять, либо, напротив, разделять силы противников Руси на восточных и юго-восточных рубежах. Позднее немаловажным стимулом экспансии явилась необходимость в новых землях для испомещения на них служилых людей (помещиков). Связь этой меры с задачами обороны страны также очевидна26.
М.Я. Геллер назвал политику России в XVI в. «оборонительным империализмом» и интерпретировал свое определение следующим образом. По мере расширения территории Московского государства «возникают новые угрозы, появляется новая опасность, ощущается необходимость продвижения границ дальше для обеспечения безопасности». «Внешняя опасность - государственной целостности, национальной независимости, религии - как важнейший инструмент объединения народа вокруг символа единства, опоры борьбы с врагом, была основой как внешней, так и внутренней политики Москвы»27. По мнению Геллера, принципиально важным этапом на пути к формированию Российской империи стало присоединение Казанского ханства: «Впервые Москва выходит далеко за этнографические и религиозные пределы Великороссии. И оказывается перед лицом необходимости идти все дальше и дальше, преследуя оборонительные цели»28.
Этот сюжет российской истории глубоко исследован А. Г. Бахтиным, убедительно доказавшим, что в XVI в. была вполне очевидной угроза антирусского союза практически всех осколков Золотой Орды и Турции. До определенного момента русское правительство пыталось решить вопрос о государственной безопасности на востоке через установление вассальной зависимости сопредельных территорий, а не их завоевание, но эти усилия не дали желаемого результата, и России ничего не оставалось, как поставить своей целью присоединение Поволжья и Приуралья военной силой. А. Г. Бахтин подчеркивает «оборонительный характер этого акта» и обращает внимание на то обстоятельство, что «в середине XVI в. Россия превратилась в сильное государство с формирующейся имперской идеологией», которое одновременно наступало и оборонялось. «Развитие имперского экспансионизма, - пишет Бахтин, - в России... шло параллельно с борьбой по отражению внешней агрессии, которая порой не выходила за рамки инцидентов на границах, а порой угрожала самому существованию российской государственности (татарские набеги 1521, 1541, 1571, 1572, 1591, 1592 гг.). Даже в XVII-XVIII вв., когда Россия превратилась в мощную империю, ее границы подвергались постоянным вторжениям, преимущественно крымских татар. В основном потенциал России с середины XVI в. был уже настолько значителен, что это позволило перейти от затянувшейся оборонительной войны к кардинальному решению вопроса - завоеванию Казанского, а затем и Астраханского ханства»29.
Много позднее объективная неизбежность экспансионистской политики с целью предотвращения угрозы извне (по принципу «лучший способ обороны - наступление») порой осознавался современниками как некий «рок», что находило отражение и в русской литературе о завоевании Средней Азии. («Нас гонит все какой-то рок, мы самой природой вынуждены захватывать все дальше и дальше, чего даже и не думали захватывать»30.) Такое развитие событий объяснимо и без ссылок на рок. Устранение военной угрозы путем присоединения новых территорий могло потерять смысл, когда на новых границах появлялись новые враги. А достижение естественных пределов (морей, высоких гор и т. п.), которые бы защитили страну от нападений извне на самых опасных, стратегически важных направлениях было невозможно, и преградой для территориальной экспансии России там обычно становилось лишь противодействие более сильного (или равного по силам) противника. Так что если следовать логике С.И. Каспэ (см. выше), то внешнюю политику России вплоть до конца XIX в. трудно признать имперской.
При выяснении причин территориального роста России нельзя обойти вниманием и сторонников теории «благоприятных обстоятельств», согласно которой Россия шла к новым границам, как только для этого подворачивался удобный, с точки зрения ее правителей, случай, а также мнение тех историков, которые указывают на личную заинтересованность честолюбивых представителей правящей элиты в завоеваниях, приносящим им славу, укрепление международного авторитета, награды и т. и.31 В ответ на столь легковесные теории А.В. Игнатьев на одной из международных конференций подчеркнул, что «имперская экспансия в России не диктовалась исключительно волей монархов», и в очередной раз обратил внимание на сложности «геополитического окружения» страны32. Отрицать роль субъективных факторов в истории, действительно, нельзя, однако трудно себе представить, чтобы лишь они определяли внешнюю (да и любую) политику какой-либо страны на протяжении многих столетий. История не знает таких примеров. А для выяснения главных причин территориальной экспансии России вполне достаточно тех объективных обстоятельств, о которых шла речь выше.
* * *
В условиях постоянной военной опасности являлось неизбежным отвлечение на нужды обороны страны большей части получаемого в стране совокупного прибавочного продукта, замедлявшее темпы ее социально-экономического развития, и высокий уровень ее милитаризации в целом. Российское государство с момента своего возникновения практически постоянно находилось в весьма сложной внешнеполитической ситуации, порой ставившей под сомнение само его существование, и не могло себе позволить такую «роскошь», как долгосрочные (на века) и четко сформулированные экспансионистские цели.
Римляне открыто претендовали на то, чтобы их государство стало единственным во вселенной, совпадающим по своим размерам со всем цивилизованным миром. Аналогичной была и китайская имперская традиция. Создатели кочевых империй верили в данное им Небом (Тэнгри) божественное предназначение покорить вообще весь мир33. В России отвлеченные идеи, подразумевающие экспансию ради экспансии, просто не могли прижиться. Приоритетные внешнеполитические задачи, стоявшие перед правящими кругами России, в каждый исторический период, в каждый конкретный промежуток времени были сугубо конкретными и разными, определяясь сцепкой вполне конкретных, наиболее актуальных в тот или иной момент обстоятельств.
Так, до 1517-1521 гг., когда еще действовал заключенный Иваном III дружественный договор с Крымским ханством, во внешней политике Москвы ведущим было западное и юго-западное направления («Литва»), С 1521 г. до начала Ливонской войны приоритетным для Русского государства являлось восточное и южное направления внешней политики. От Ливонской войны до Смуты Россия вынуждена была вернуться к решению внешнеполитических задач, стоявших перед ней еще в конце XV в., и прежде всего стремилась вернуть земли, захваченные Речью Посполитой. В 30-40-х гг. XVII в. западное направление внешней политики вновь сменяется на южное, что диктовалось необходимостью сосредоточить все силы для отражения татарских нападений. Снижение татарской активности на юге позволило в 50-е гг. XVII в. опять переориентироваться на запад, где одной из самых приоритетных задач стала борьба за Украину. Одновременно происходил мощный рывок на восток - в Сибири. Во второй половине XVII в. вплоть до Азовских походов Петра I внешняя политика России была главным образом ориентирована на юг и юго-запад. Принципиально геополитическая ситуация изменилась с началом Северной войны, когда Петр I угадал наиболее благоприятный момент для нового поворота внешнеполитической активности России на запад - в связи с неизбежным крахом авантюристической политики Карла XII.
«Таким образом, - делает вывод Г.А.Санин, - как минимум XV и XVI века были тем временем, когда во внешней политике России преобладало решение национальных задач, а во второй половине XVII века возникают лишь предпосылки к новому качеству, реализованные далеко не сразу Последовал еще целый период перерастания в имперскую политику...»34. (Напомню, что имперская внешняя политика проявляется прежде всего в экспансии, не связанной напрямую с обеспечением безопасности государства и отстаиванием каких-то жизненно важных для него позиций и интересов.)
В западной (а в последние два десятилетия и в отечественной) публицистике и историографии нередки мнения об «извечной», особой, какой-то «повышенной» агрессивности, присущей, якобы, именно русскому имперскому началу. Даже констатируя тот факт, что геостратегическое положение России было гораздо более уязвимым, чем у ее соседей (следствием чего и явилась милитаризации жизни страны и самодержавная форма правления ею) многие наши западные коллеги, тем не менее, дают имперской политике России весьма суровые характеристики. И если, например, американский профессор Теодор Тарновски считает возможным отметить, что «и расширялась-то Россия не имперским путем экспансии, а, скорее, выполняя задачи охраны своих рубежей»35, то его знаменитый соотечественник профессор Ричард Пайпс и немецкий историк швейцарского происхождения Андреас Каппелер, отражая гораздо более распространенное на Западе мнение, категорически не приемлют «оправданий» территориальной экспансии соображениями обороны или необходимости получить выход к морям и характеризуют цели российской внешней политики как «агрессивные» применительно уже к XVI в.
«То, что такие акции были основаны на необходимости обеспечить безопасность России, принадлежит к традиционному арсеналу оправданий колониальной экспансии», - пишет Каппелер36. А Пайпс, признавая, что «ни у одной европейской страны не было таких длинных и уязвимых границ», как у России, вместе с тем заявляет: «Поскольку новые завоевания всегда можно оправдать необходимостью оборонять старые, - классическое оправдание всякого империализма, - объяснения такого рода вполне можно отбросить; логическим завершением такой философии является завоевание всего земного шара... За высокими лозунгами «национальных задач» скрывалось на самом деле вполне тривиальное стремление к захвату чужих богатств для удовлетворения ненасытного аппетита России на землю и попутного упрочения позиций монархии внутри страны»37.
Элен Каррер д'Анкосс по существу признает в целом оборонительный характер тех войн, которые на протяжении столетий вела Россия. Как полагает французская исследовательница, «за единство формирующегося Русского государства» велись завоевательные войны с «государствами, угрожающими этой зарождавшейся России: Золотой Ордой на юге, Ливонией и Польско-Литовским государством (Речью Посполитой) на западе, а одержанные в ходе этих войн победы «разжали тиски, в которых находилось молодое Российское государство». По мнению Каррер д'Анкосс, «завоевательная имперская политика» России была оправданна «интересами безопасности государства», а «насущной необходимостью для всех русских царей, начиная с Ивана Грозного», было «решение вопроса уязвимости границ», так что завоевания Сибири, Восточной Украины и ханств Золотой Орды «отвечали самым насущным требованиям безопасности». Исследовательница отмечает также, что территориальное расширение России, осуществляясь преимущественно силовыми методами, происходило также путем «освоения безлюдных земель», а в «некоторых случаях, как с Украиной и Грузией, вхождение новых государств в Империю происходило с их согласия». И в то же время Каррер д'Анкосс называет Российскую империю однозначно «агрессивным государством» и к тому же «настоящей колониальной империей»38.
В ответ высказываются, разумеется, и иные суждения, и известный публицист, историк Ксения Мяло совсем не одинока в возмущении «мифом о том, что русские расселялись и формировали свое государство каким-то неслыханно демоническим образом, совершенно отличным от того, как происходило расселение и государствостроение других, современных русским народов»39. Когда известный чешский писатель Милан Кундера разразился в американской печати громкими заявлениями о вечной агрессивности русских и об их культурной никчемности, то неожиданный отпор ему дал не кто иной, как изгнанный из СССР поэт Иосиф Бродский. А один из читателей журнала «Наш современник» выразил свое возмущение такими словами: «Что интересно: если речь заходит о других народах, то вам подробно расскажут, откуда они пришли на ту или иную землю, и никто не скажет, что они захватили ее. Но коснись это русских, как они тут же превращаются в захватчиков, оккупантов»40.
Новосибирские историки Р.С. Васильевский и Д.Я. Резун также обратили внимание на эту особенность западной историографии: «Колонизационные процессы... в малых или больших масштабах были присущи всем европейским народам, они легли в основу образования почти любой нации, но вывод об «агрессивности» подобного исторического движения делается только для России41. Г.А.Санин объясняет столь односторонний подход к внешней политике России русофобией, характерной для западного мировоззрения и обусловленной «отчасти непониманием (цивилизационные отличия), а в еще большей мере страхом перед возможностями огромной и быстро растущей страны», и приводит мнение академика Д.С.Лихачева, полагавшего, что «ни одна страна в мире не окружена такими противоречивыми мифами о ее истории, как Россия...»42.
Эмоциональность в подходах к этому вопросу не должна, однако, служить препятствием к выявлению в имперской истории России как общего, так и сугубо специфического, в корне отличающего ее от других современных ей империй.
Сам факт значительного расширения территории государства никак не выделяет Россию из числа не только империй, но и вообще государственных образований эпохи феодализма - времени, когда Российская империя зарождалась и складывалась. Низкий уровень развития производительных сил и экстенсивный характер экономики в «традиционном обществе» не позволяет государству успешно развиваться, не расширяясь территориально, в том числе за счет соседей, и чем оно моложе, тем, как правило, большей военной активностью отличается. Такая закономерность прослеживается исследователями на примере как крупных, так и мелких государственных образований43.
Никогда не прекращалась на нашей планете и борьба за природные ресурсы. По замечанию А.Н. Сахарова, «раздел природы - это не изобретение нашей эры... Чем совершеннее становилось человеческое общество, тем полнее использовало оно природные ресурсы и овладевало преимуществами географо-климатической среды, тем яснее осознавало важность этих приобретений и защиты выгодных территорий, тем изощреннее вело за них борьбу, видело в этом средство к выживанию, а в дальнейшем к процветанию, ставя эту борьбу порой в центр своей деятельности... История человечества в части межэтнических отношений и в догосударственный, и в государственный периоды была в известной мере борьбой за передел природы, в какие бы цивилизованные формы это порой не облекалось»44.
Естественно, что «чужие» территории в борьбе за «место под солнцем» захватывала и Россия, однако попытки представить ее самым крупным в мировой истории «захватчиком» не выдерживают критики, ибо опровергаются простейшими арифметическими подсчетами, которые свидетельствуют, что Россия отнюдь не была «рекордсменом» по аннексиям, и если сравнивать размеры территорий, присоединенных к основному «государственному ядру» ее и других европейских государств, то даже за период до 1914 г. она в этом отношении уступала таким странам, как Великобритания, Испания, Португалия, Бельгия, Германия45. Да и великодержавные амбиции у русских никогда не были столь же велики, как, например, у англичан, которые в XVI в. заявляли, что Бог - англичанин, а в XIX в. считали, что «Англия должна быть первой среди наций и руководить человечеством...»46. Кроме того, в последнее время выясняется (в том числе благодаря работам наших западных коллег), что к концу XIX в., на пике могущества России, степень ее милитаризации не была столь высокой, как представлялось ранее. В частности, в российской армии тогда постоянно находилось только 4% мужчин в возрасте от 20 до 59 лет, тогда как во Франции - 9%, а в Великобритании и Австрии - 7%47.
Одним из безусловных признаков именно имперского качества следует признать включение в состав единого государства не просто «чужих» земель, а территорий разноэтничных, разноконфессиональных, разных по уровню социально-экономического и культурного развития, в том числе - имевших ранее собственную государственность. Россия этому признаку, несомненно, соответствовала, и он сближал ее с такими современными ей империями, как Османская (Турецкая) и Габсбургов (Австрийская). От более же развитых, рано вставших на путь капиталистического развития государств-империй Россию отличало не только отсутствие обширных заморских владений, но и мотивы колониальной экспансии: в них менее всего присутствовало свойственное капиталистическим странам в XVIII и особенно в XIX в. стремление захватывать новые рынки сбыта и источники дешевого сырья для промышленности метрополий. Не заметно в России и столь же четкого, как у ведущих европейских держав, деления империи на «метрополию» и «колонии». Вплоть до XIX в. колоний в европейском смысле у России вообще не было.
* * *
Причины трактовки внешней политики России как однозначно агрессивной и захватнической, видимо, не только в политической предвзятости или недостаточности знаний конкретно-исторического материала об обстоятельствах русской территориальной экспансии, но и в том, что историю Российской империи многие исследователи рассматривают сквозь призму хорошо им известных реалий европейской политики и видят аналогии там, где их, несмотря на внешнее сходство, по сути дела нет. Так, понятие «безопасность границ» в XVI, XVII и даже в XVIII вв. могло оказаться несопоставимым на Западе и в России. Западноевропейские страны не страдали столь длительное время, как Россия, от вражеских набегов, разорявших не только окраины, но и центральные районы государств и в течение столетий наводнявших невольничьи рынки «ближнего зарубежья» сотнями тысяч угнанных в рабство представителей «имперообразующего этноса».
Беспристрастной или хотя бы более взвешенной оценке российской внешней политики, вероятно, мешает и то обстоятельство, что события многовековой давности оцениваются многими нашими коллегами с современных морально-этических позиций, чем серьезно нарушается один из основополагающих принципов объективного исследования - принцип историзма. Отсюда и подход с одними и теми же мерками к русским завоеваниям XVI- XVII вв. и более позднего времени, и явное злоупотребление терминологией из современного политического лексикона с негативным оценочным подтекстом. В этой связи уместно вспомнить, что, например, относительно понимания термина «агрессия», широко употребляемого западными историками при характеристике действий средневековой России (его, впрочем, любят использовать и многие российские ученые - главным образом при оценках политики других государств), не могли придти к единому мнению ни Лига Наций, ни ООН. Одно это требует большой осмотрительности при переносе подобных понятий в глубь веков.
Об опасностях, подстерегающих исследователя при подходе к событиям прошлого с позиций современной этики и морали, предупреждали многие крупные историки - от Н.М. Карамзина, призывавшего «судить о героях истории по обычаям и нравам их времени», до нашего современника академика Ю.А. Полякова, заметившего, что «плох историк, не соблюдающий принципов историзма в оценке событий минувшего... Нельзя судить близких и далеких предков наших по нынешним меркам»48.
В выступлениях на «круглом столе», состоявшемся в ноябре 1989 г. в Звенигороде и посвященном проблеме формирования Российского многонационального государства, также звучали призывы учитывать в каждом конкретном случае реалии эпохи и, в частности, то, что при вхождении какого-либо народа в состав России «стороны действовали средствами, узаконенными в их среде, в их время и руководствуясь сложившимися в обществе моральными принципами...» (В.Л.Егоров), что «нельзя опрокидывать наши нынешние представления о независимости, суверенитете, равноправии народов на минувшие века и совсем иные исторические условия» (А.А. Преображенский)49.
С тех пор о необходимости учитывать в своих оценках и суждениях ментальность каждой эпохи, чтобы не подходить к событиям и людям прошлого с позиций нашего мышления, с нашими этическими критериями, не раз писали и историки, и литераторы, и журналисты. Эта мысль проходит красной нитью через всё исследование М.Я. Геллера об истории Российской империи50. Известный кавказовед В.О.Бобровников, приведя слова Проспера Мериме о недопустимости подхода к поступкам людей прошлого с современными мерками, заметил: «То, что в демократическом обществе кажется преступлением, в менее цивилизованном государстве сходит за похвальное проявление отваги»51. В ряде работ подчеркивалось, что и в Средние века, и в Новое время территориальные захваты не считались чем-то в принципе предосудительным, что завоеваниями других стран и народов тогда гордились как «Божьим благоволением» победителям, что войны даже обыденным сознанием в то время не расценивались как несчастье, как катастрофа, а часто были просто «образом жизни» множества людей52.
В отечественной литературе последнего времени представлены, конечно, и противоположные мнения.
Так, публицист Андрей Бриль высказывает свое категорическое несогласие с утверждениями о ненаучности и неприемлемости «нравственного подхода» к историческим событиям и считает, что именно такой подход «поможет нам разобраться со своим прошлым»53. С современных этических позиций пытался рассматривать некоторые аспекты имперской политики Екатерины II М.А.Рахматуллин54. И по мнению А.Б.Каменского, исторические события следует оценивать именно «с позиций морально-этических норм нашего времени», а необходимо это «для того, чтобы знать, кто есть кто и что есть что в нашей истории»55.
Если под последним понимать личность самого историка, проясняющуюся в ходе подобных оценок (его философские взгляды, политические и личностные пристрастия, симпатии и антипатии), то знать их, конечно же, бывает полезно, как и эволюцию его взглядов и их зависимость от объекта исторического исследования. Интересно, в частности, было бы понять, почему тот же А.Б. Каменский, призывая к оценкам действий атамана Ермака с позиций современной морали и этики, проявляет поразительную гибкость и снисходительность в оценках поведения Екатерины II. В книге, вышедшей через пять лет после своей первой (уже упомянутой) монографии, А.Б. Каменский пишет, что Екатерина II - «дочь своего времени», что укрепление статуса страны на международной арене «в условиях XVIII столетия... означало вести активную наступательную внешнюю политику, не менее агрессивную, чем у других европейских государей», что в эпоху Екатерины «о могуществе государства судили не по благосостоянию населения, а по победам на полях сражений и размерам территорий» и т. д.56
...История Средних веков и Нового времени не знает случаев, когда какое-либо государство отказывалось от экспансионистской политики по морально-этическим соображениям. Если государства в ту эпоху вели себя «смирно», то лишь потому, что у них не было сил захватывать «чужие» земли. Так что отсутствие имперского статуса даже с точки зрения современной морали и этики никак не должно быть предметом чьей-либо гордости и, соответственно, принадлежность к ряду имперских государств не должно служить поводом для осуждений.
1Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до
века. - М., 1996. С. 539; Водарский Я.Е. Население России за 400 лет (XVI - начало XX вв.). - М., 1973. С. 23; Каштанов С.М. К вопросу о численности русского войска и народонаселения в XVI в. // Реализм исторического мышления: Проблемы отечественной истории периода феодализма. Чтения, посвященные памяти А.Л.Станиславского. Тезисы докладов и сообщений. - М., 1991. С. 114-115.
22 История внешней политики России. Конец XV - XVII век. (От свержения Ордынского ига до Северной войны). - М., 1999. С. 41, 42, 407.
33 См.: Мыльников А. Близкие и далекие // «Родина», 2001, № 1-2. С. 73; Морозова Л.E. Два взгляда Сигизмунда III на Русское государство // Россия и мир 15 глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып. 2. - М., 2002. С. 133.
4История внешней политики России. Конец XV-XVII век. С. 9, 208. 16
5Цит. по: История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. III. - М., 1967.
С. 524.
6Соловьев С.М. Сочинения. Кн. III. - М., 1989. С. 483-484; Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV в. - начало XVII в. - М., 1955. С. 371.
7Милое Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. - М., 2001. С. 567.
8См.: История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. Крестьянство Европы в период развитого феодализма. - М., 1986. С. 251, 420-421; Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // ВИ, 1992, № 4-5.
С. 50-53.
9ЛГ, 2008, № 24. С. 4.
10Левандовский А. Сибирь из нас не «вытянешь...» // «Родина», 1995, № 2. С. 99.
11Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. С. 555-556.
12Его же. Природно-климатический фактор... С. 51; его же. Великорусский пахарь... С. 566.
13Его же. Природно-климатический фактор... С. 51.
14Степанов А. Россия перед Красным октябрем // «Россия-ΧΧΙ», 1993, № 11-12. С. 150; Боханов А. По плечу ли России европейский камзол... // «Родина», 1995, № 8. С. 21; Цимбаев Н.И. Выступление на «Круглом столе»... // «Вестник МГУ». Серия: «История», 1999, № 4. С. 107; История внешней политики России. Конец XV-XVII вв. С. 42, 407-408.
15Лурье С.В. Россия: община и государственность // Цивилизации и культуры. Научный альманах. Вып. 2: Россия и Восток. - М., 1995. С. 153.
16Солоневич И. Народная монархия (репринтное воспроизведение издания 1973 г.).-М., 1991, С. 169-170.
17Бахтин А.Г. Причины присоединения Поволжья и Приуралья к России // ВИ, 2001, №5. С. 68.
18Цит. по: Корионов В. Они цементировали крепость... // «Правда», 12.08.93.
19Каспэ С.И. Империи: генезис, структура, функции // ППИ, 1997, № 5. С. 40-41.
20Яковенко И.Г. От империи к национальному государству (Попытка концептуализации процесса) // ППИ, 1996, № 6. С. 119, 122-123.
21Лурье С.В. Россия: община и государственность. С. 147.
22См.: История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. II. - М., 1966. С. 138; Идеи Рима в Москве. XV-XVI вв. Источники по истории общественной мысли. Совместное российско-итальянское издание. - Рим, 1989-1993. «Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать», - выразился Филофей. Как замечает немецкий исследователь П. Ниче, «полностью ход мысли Филофея следующий. Первые два Рима подвергнуты наказанию за их измену православию. Теперь их место заняла Москва. Если же и Москва впадет в грехи, ей не последует четвертый Рим просто-напросто потому, что нигде в мире нет больше ни одного православного государства. Это означало бы конец света...» (Ниче П. Москва - третий Рим? // Спорные вопросы отечественной истории XI—XVIII веков. Тезисы докладов и сообщений Первых чтений, посвященных памяти А.А.Зимина. - М., 1990. С. 205).
23ПСРЛ. Т. 36. Сибирские летописи. Ч. 1. Группа Есиповской летописи. - М., 1987. С. 3, 50, 70, 82, 109 и др.; Богданов А.П. Русские историки последней четверти XVII века. От летописания к исследованию. Автореф. дис.... докт. ист. наук. - М„ 1994. С. 28; Кобзева Е.И. Самосознание русской правящей верхушки и официальная внешнеполитическая идеология в середине XVII в. // Менталитет и политическое развитие России. - М., 1996. С. 58.
24См.: Геллер М.Я. История Российской империи. В 2-х т. Т. 2. - М., 2001. С. 111-112; Пайпс Р. Россия при старом режиме (перев. англ. изд. 1981 г.). - М., 1993. С. 105-106; Каппелер А. Россия - многонациональная империя. Возникновение. История. Распад (пер. нем. изд. 1993 г.). - М., 2000. С. 22, 45, 152.
25Гущин В. Быть России имперской //ИГ, 23.07.93.
2626 См.: Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации... С. 258-259, 266-267, 294-296; Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 годов. Т. 1. - М., 1992. С. 114; Нестеров Ф. Связь времен. Опыт исторической публицистики. 3-е изд. - М., 1987. С. 15, 69; Степанов А. Россия перед Красным Октябрем // «Россия-XXI», 1993, № 11-12. С. 150; История России. XX век. - М., 1996. С. 16-17; История внешней политики России. Конец XV-XVII век. С. 131-132.
27Геллер МЯ. Указ. соч. Т. 1. С. 167-168.
28Там же. С. 197.
29Бахтин А.Г. Указ. соч. С. 66-68.
30См.: Лурье С.В. Русские в Средней Азии и англичане в Индии: доминанты имперского сознания и способы их реализации // Цивилизации и культуры. Научный альманах. Вып. 2. С. 264.
31См.: Геллер М.Я. Указ. соч. Т. 2. С. 111-112.
32См.: ОИ, 1995, № 2. С. 195-196.
33Лурье С.В. От древнего Рима до России XX века: преемственность имперских традиций // ОНиС, 1997, № 4. С. 123-124; Крадин Н.Н. Кочевые империи: генезис, расцвет, упадок // «Восток», 2001, № 5. С. 22.
34История внешней политики России. Конец XV-XVII век. С. 10
35См.: «Родина», 1996, № 1. С. 11.
36Каппелер А. Указ. соч. С. 144 (см. также С. 26, 81).
37Пайпс Р. Указ. соч. С. 155, 159-160.
38Каррер д'Анкосс Э. Евразийская империя: История Российской империи с 1552 г. до наших дней. - М., 2007. С. 10, 18, 39, 40, 56.
39Мяло К. Мы - народ // «Родина», 1993, № 2. С. 25.
40Бондаренко В. Взбунтовавшийся пасынок русской литературы // ЛР, 2003, № 44. С. 9; Киновский В. Куда русскому податься? // «Наш современник», 1990, № 8. С. 189.
41Васильевский Р., Резун Д. Воспитание историей. - Новосибирск, 1987. С. 60-61.
42История внешней политики России. Конец XV-XVII век. С. 9.
43См., например: Каспэ С.И. Указ. соч. С. 39, 41; Россия и Северный Кавказ: 400 лет войны? - М., 1998. С. 36.
44История внешней политики России. Конец XV-XVII век. С.14
45См.: «Аргументы и факты», 1990. № 51.
46См.: Лурье С.В. Российская и Британская империи: культурологический подход // ОНиС, 1996, № 4. С. 74; ее же. Русские в Средней Азии и англичане в Индии. С. 252.
47См.: Большакова О.В. Российская империя: Система управления (Современная зарубежная историография). Аналитический обзор. - М, 2003. С. 75.
48«Московские новости», 03.04.88.
49История и историки. - М., 1995. С. 17, 43, 46.
50См.: Геллер М.Я. Указ. соч. Т. 1. С. 51,109, 111, 162.
51Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, насилие: Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана. - М., 2002. С. 23.
52См.: Никитин Н. Предъявлять ли счет векам? // «Родина», 1990, № 5. С. 77; его же. Страсти вокруг Ермака, или Можно ли в наше время воспевать «завоевателей» и «покорителей» // «Москва», 1992, № 7-8. С. 110-115; Ушаков АЛ. И вот прошло сто двадцать лет // ЛР, 1992, № 32. С. 10; Семанов С. Наследие канцлера Горчакова // «Наш современник», 1993, № 11. С. 116; Анисимов Е.В. Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого в первой четверти XVIII века. - СПб., 1997. С. 14; Конюхов К.Р., Чураков Д.О., Воронин ИЛ. Между конъюнктурой и исторической истиной. Современный учебник российской истории // «Москва», 2000, № 3. С. 180; Артамонов В.А., Кочегаров К.А., Курукин И.В. Вторжение шведской армии на Гетманщину в 1708 г. - СПб., 2008. С. 80.
53ЛГ, 2009, № 12-13. С. 10.
54Рахматуллин Μ.А. Непоколебимая Екатерина // ОН, 1996, № 6. С. 25.
55Каменский А. «Под сению Екатерины...». Вторая половина XVIII века. - СПб., 1992. С. 156, 215.
56Его же. Жизнь и судьба императрицы Екатерины Великой. - М„ 1997. С. 202- 203, 268 и др.
<< Назад Вперёд>>
