Татьянин день
 

Сердцами чистыми, как дети,

Восторг безумный испытав,

Все возвращались на рассвете,

«Татьяне» дань любви отдав…

 

 

В сердцах нет прежнего задора,

В людских речах так много вздора,

За всеми бродит грусти тень,

И… потускнел «Татьянин день»!..

 

Р. Меч






   На шестой день по окончании Святок по Москве, в буквальном смысле, прокатывался еще один праздник – студенты отмечали Татьянин день. Установленный в 1850 году, он поначалу был чисто корпоративным торжеством Московского университета, поскольку 12 января, в день святой Татьяны, был подписан императорский указ о создании этого славного учебного заведения. В XX веке «Татьяну» справляла уже вся студенческая молодежь Первопрестольной.

   Но начинался праздник, естественно, на Моховой. В университетской церкви «во имя св. Татьяны» служили молебен, затем в присутствии высокопоставленных гостей проходил торжественный акт. Обычно во время него с речью, специально написанной к этому дню, выступал ректор и происходило награждение студентов, показавших незаурядные успехи в учебе. «Актовый зал набит битком, – писала о празднике газета „Голос Москвы“ в 1910 году. – Тут и шитые камергерские мундиры, и косоворотки, и красные ленты через плечо, и красные рубашки, выглядывающие из-под засаленных тужурок, и девушки в простеньких нарядах».

   Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович до своей гибели от руки террориста каждый год приезжал на торжественное заседание вместе с супругой – великой княгиней Елизаветой Федоровной. В связи с этим у студентов возникло поверье: кому удастся получить цветок из букета, поднесенного от университета великой княгине, тому на экзаменах будет сопутствовать удача. После акта лестница обычно была запружена нерадивыми студентами, и великая княгиня, пройдя сквозь этот строй, выходила из университета без единого цветочка.

   Как только начальство покидало актовый зал, празднование «Татьяны» переходило непосредственно в руки молодежи. По свидетельству П. Иванова, автора книги «Студенты в Москве», это выглядело так:

   «Откуда-то сзади доносятся отдельные голоса:

   – Gaudeamus[12], Gaudeamus!

   Эти крики растут. Постепенно заполняют всю залу.

   – Gaudeamus! Gaudeamus!

   Музыка играет Gaudeamus.

   – Ура! Ура!

   Поднимается рев. Невообразимый шум. Своевольный дух вступает в свои права. Опьянение начинается.

   Gaudeamus играют раз, два, три…

   Далее дело переносится в трактиры, в пивные, в рестораны средней руки… Теперь все сводится к одному: подготовить почву для праздника своевольного духа. Нет денег, чтобы опьянить себя благородным шампанским. Пьяная водка и мутное пиво – два напитка Татьянина дня».



   Выпускники, достигшие «степеней известных» – юристы, врачи, профессура – собирались на совместные обеды в фешенебельных ресторанах. Адвокаты, например, традиционно предпочитали «Прагу». Но все же главным центром веселья в начале XX века был ресторан «Эрмитаж».

   «К 6-ти часам вечера толпы студентов с песнями направляются к „Эрмитажу“, – продолжал П. Иванов описание Татьяниного дня. – Замирает обычная жизнь улиц, и Москва обращается в царство студентов. Только одни синие фуражки видны повсюду. Быстрыми, волнующимися потоками студенты стремятся к „Эрмитажу“ – к центру. Идут группами, в одиночку, толпами, посредине улицы. Встречные смешиваются, группы примыкают к толпе.

   Толпа растет, расширяется. Впереди ее пляшут два студента, и между ними женщина машет платочком. Все трое выделывают отчаянные па. Сзади толпа распевает хаотическую песню.

   Но вот «Эрмитаж». До 5 час. здесь сравнительно спокойно. Говорят речи, обедают. К 5 час. «Эрмитаж» теряет свою обычную физиономию. Из залы выносятся растения, все, что есть дорогого, ценного, все, что только можно вынести. Фарфоровая посуда заменяется глиняной. Число студентов растет с каждой минутой. Сначала швейцары дают номерки от платья. Потом вешалок не хватает. В роскошную залу вваливается толпа в калошах, фуражках, пальто. Исчезают вино и закуска. Появляются водка и пиво. Поднимается невообразимая кутерьма. Все уже пьяны. Кто не пьян, хочет показать, что он пьян. Все безумствуют, опьяняют себя этим безумствованием. Распахиваются сюртуки, расстегиваются тужурки. Появляются субъекты в цветных рубахах. Воцаряется беспредельная свобода. Студенты составляют отдельные группы. В одном углу малороссы поют национальную песню. В другом – грузины пляшут лезгинку. Армяне тянут «Мравалжамиер»… В центре ораторы, взобравшись на стол, произносят речи – уже совсем пьяные речи. Хор студентов поет Gaudeamus… Шум страшный. То и дело раздается звон разбитой посуды. Весь пол и стены облиты пивом…

   За отдельным столом плачет пьяный лохматый студент…

   – Что с тобой, дружище?

   – Падает студенчество. Падает, – рыдает студент.

   Больше ничего он не может сказать.

   – На стол его! На стол! Пусть говорит речь! – кричат голоса.

   Студента втаскивают на стол.

   – Я, коллеги, – лепечет он, – студент. Да, я студент, – вдруг ревет он диким голосом. – Я… народ… я человек…

   Он скользит и чуть не падает.

   – Долой его! Долой! – Его стаскивают со стола.

   – Товарищи, – пищит новый оратор, маленький юркий студент, – мы никогда не забудем великих начал, которые дала нам великая, незабвенная Alma mater…

   – Браво! Брависсимо! Брависсимо! Качать его! Качать!

   Оратора начинают качать. Он поливает всех пивом из бутылки.

   – Господа, «Татьяну», – предлагает кто-то. Внезапно все замолкают. И затем сотни голосов подхватывают любимую песню:

   – Да здравствует Татьяна, Татьяна, Татьяна. Вся наша братия пьяна, вся пьяна, вся пьяна…

   В Татьянин славный день…

   – А кто виноват? Разве мы?

   Хор отвечает:

   – Нет! Татьяна!

   И снова сотни голосов подхватывают:

   – Да здравствует Татьяна!

   Один запевает:

 

– Нас Лев Толстой бранит, бранит

И пить нам не велит, не велит, не велит

И в пьянстве обличает!..

 

   – А кто виноват? Разве мы?

   – Нет! Татьяна!

   – Да здравствует Татьяна!

   Опять запевают:

 

– В кармане без изъяна, изъяна, изъяна

Не может быть Татьяна, Татьяна, Татьяна.

Все пустые кошельки,

Заложены часы…

 

   – А кто виноват?.. и т. д.

   В 9 часов Эрмитаж пустеет. Лихачи, «ваньки», толпы студентов пешком – все летит, стремительно несется к Тверской заставе – в «Яръ» и «Стрельну», где разыгрывается последний акт этой безумной феерии. Там в этот день не поют хоры, не пускают обычную публику, закрывают буфет и за стойкой наливают только пиво и водку прямо из бочонков.

   В «Яре» темп настроения повышается. Картина принимает фантастическую окраску. Бешенство овладевает всеми. Стон, гул, гром, нечеловеческие крики. Каждый хочет превзойти другого в безумии. Один едет на плечах товарища к стойке, выпивает рюмку водки и отъезжает в сторону. Другие лезут на декоративные растения. Третьи взбираются по столбам аквариума вверх. Кто-то купается в аквариуме.

   Опьянение достигло кульминационной точки…

   Вдруг раздаются бешеные звуки мазурки. Играет духовой оркестр. Музыканты дуют изо всех сил в инструменты, колотят молотками в литавры… Здание дрожит от вихря звуков. И все, кто есть в зале, бросаются танцевать мазурку. Несутся навстречу друг к другу в невообразимом бешенстве…

   И это продолжается до 3–4 часов ночи. Потом студенты едут и идут в город. Иногда устраивают факельное шествие со свечами до Тверской заставы. И опять песни. Оргия песен…»

   В книге «Москва и москвичи» В. А. Гиляровский отмечал, что вместе со студентами в «Эрмитаже» праздновали Татьянин день либеральные профессора, писатели, земцы, адвокаты. Они занимали отдельные кабинеты, но любили выходить в зал, чтобы пообщаться с «незнакомым племенем». В обычае подвыпившей молодежи было водружать любимых наставников на столы и требовать произнесения речей. В воспоминаниях писателя А. В. Амфитеатрова приводится одна из них, произнесенная профессором А. Н. Маклаковым:

   – Владимир Святой сказал: «Руси есть веселие пити». Грибоедов сказал: «Ну вот, великая беда, что выпьет лишнее мужчина?» Так почему же и нам, коллеги, не выпить в наш высокоторжественный день во славу своей науки и за осуществление своих идеалов? И мы выпьем! И если кого в результате постигнет необходимость опуститься на четвереньки и поползти, да не смущается сердце его! Лучше с чистым сердцем и возвышенным умом ползти на четвереньках по тропе к светлым зорям прогресса, чем на двух ногах шагать с доносом в охранку или со статьею в притон мракобесия[13].

   Призывы к свободе вызывали у слушателей такой восторг, что они подхватывали ораторов на руки и принимались качать. Побывав в руках студентов, профессор зачастую оказывался в разорванном костюме, а то и получал телесные повреждения.

   Упоминание Л. Н. Толстого в студенческом гимне связано с его статьей, опубликованной в 1889 году буквально накануне Татьяниного дня. В ней великий писатель призвал молодежь опомниться и не превращать праздник просвещения в подобие престольных праздников в глухих деревнях, где задавленные нуждой крестьяне от безысходности напиваются до скотского состояния. В 1910-е годы, поддерживая линию Толстого, Городская дума предлагала студентам в Татьянин день вместо пивных посетить антиалкогольный музей, располагавшийся возле Никитских Ворот.

   Характерную реакцию молодежи на призыв «яснополянского пророка» описал А. В. Амфитеатров:

   «Я очень живо помню первую Татьяну после знаменитого манифеста Л. Н. Толстого. В двух-трех частных кружках решено было справить „праздник интеллигенции“ послушно Толстому, „по сухому режиму“. Но, кажется, никогда еще „Эрмитаж“, „Яръ“ и „Стрельна“ не были так законченно пьяны, как именно в эту Татьяну.

   Помню только, что [когда] я вошел в «Эрмитаж», еще на лестнице меня остановил студент-медик необыкновенно мрачного вида. На ногах стоял твердо, но – глаза! глаза!

   – Ты кто?

   Называю себя.

   – Писатель? Журналист?

   – Писатель. Журналист.

   – Так поди же и скажи от меня своему Толстому…

   – Да он не мой.

   – Как… не… твой?!

   – Да так: не мой – и все тут.

   – Не твой… это… странно… Чей же?

   – Гм… Все равно! Поди и скажи своему Толстому, что Гаврилов пьян. И когда статью в газету писать будешь, тоже так и напиши, что Гаврилов пьян. Назло. И всегда на Татьяну пьян будет. Да![14]»

   Тот же мемуарист упоминал еще об одной традиции студенчества: под утро забираться на Триумфальные ворота и пить «растанную с праздником чашу» в компании с бронзовой фигурой-аллегорией Победы. По этому поводу извозчики говорили:

   – Во всей Москве только два кучера непьющих: один на Большом театре, другой на Трухмальных воротах. Да и то Трухмального, как ни крепко держится старик, а на Татьяну студенты непременно накачают[15].

   Многие из участников и очевидцев «Татьяны» отмечали, что в тот день полиция была более чем снисходительна к не вязавшим лыка студентам. Но если дело все же доходило до задержания буйствующих молодых людей, городовые, по распоряжению начальства, прежде должны были поздравить их с праздником и только после этого отправлять в кутузку.

   Кстати, в то время действовало строгое правило: студента, одетого по всей форме, стражи порядка должны были доставлять в участок только на извозчике «с поднятым верхом», но не вести по улице пешим порядком.

   Судя по описаниям «Татьяны», которые из года в год появлялись на страницах московских газет, со временем характер этого праздника значительно изменился. Так, в «Эрмитаже» студенческий разгул с речами и качаниями ораторов последний раз происходил в 1905 году. После революции этот ресторан студенты почему-то стали обходить стороной.

   В 1910 году Татьянин день вообще был отпразднован очень скромно. Студенты, посидев по пивным и ресторанчикам, без эксцессов разошлись по домам. Профессура собиралась в «Праге», где высказалась за то, чтобы «настоящим обедом было положено начало ежегодным профессорским трапезам в день праздника русского просвещения». «Видимо, – подвел итоги „Голос Москвы“, – прежнее шумное празднование Татьяниного дня отошло в область преданий».

   В том же духе высказалась о Татьянином дне в 1914 году газета «Московские ведомости»: «Празднование становится все более бесцветным – „ненавинченная молодежь“ (т. е. избавленная от влияния революционных агитаторов) потеряла вкус к демонстративным выступлениям». Максимум, на что оказались способны студенты, – это пробиться через наряд полиции, выставленный в дверях переполненного до отказа ресторана «Бар», и там немного побуйствовать. По свидетельству очевидца, следование традициям выглядело так:

   «Кто-то танцует на столе, подбрасывая ногами далеко в сторону тарелки, вилки и ножи. Кто-то, забравшись под стол, мощным движением плеча опрокидывает его…

   Четыре дюжие руки крепко держат какого-то «новичка», направляя на его голову струю пенистого пива. Кому-то льют за воротник прямо из бутылки дешевенькое бессарабское вино.

   И все это заглушается песней, слов которой разобрать нельзя, за совершенно невероятными, нечеловеческими криками какой-то компании, возлежащей на буфетном прилавке».

   Попытки же некоторых из студентов провозгласить тост за уволенных профессоров оканчивались безрезультатно. Призывы выразить поддержку политическим оппозиционерам тут же заглушались пением. Да и на товарищеских обедах профессуры, по наблюдениям корреспондента, либеральных речей было произнесено очень мало.

   Поскольку «Стрельна» была закрыта, а в «Яре» отменили обычную программу, основными центрами веселья стали городские рестораны. Кроме уже упомянутого «Бара», молодежь набилась в «Аполло». «Новинкой сезона 1914» стало участие в застольях и танцах «курсисток».

   Весьма показательно, что в тот год студенты «качали» не любимых наставников, призывавших к свободе, а попавших под руку на Тверской… полицейских. Едва какой-нибудь городовой произносил: «Потише!» или «Безобразничать не стоит господам студентам», как в ответ раздавался крик: «Качать!» Когда страж порядка снова оказывался на ногах, он слышал примирительные слова:

   – Татьяна, товарищ, ничего не поделаешь! Судя по всему, городовые относились снисходительно к студенческим шалостям, но и бдительности не теряли. Стоило полицейскому среди форменных шинелей заметить оборванца, как тут же раздавался грозный рык:

   – А ты здесь зачем?

   – Так со всеми праздную, – отвечал люмпен. – По случаю Матрены.

   – Я тебе дам, – следовал вердикт, – в карман норовишь!

   И «подозрительная личность» с позором изгонялась прочь.

   Вся Тверская от Охотного Ряда до Триумфальных ворот была запружена студентами. Везде звучали песни. Изловив человека с гитарой, студенты требовали: «Танго!», и прямо на тротуаре начинался импровизированный бал.

   Поздней ночью толпа студентов в несколько сот человек собралась у памятника Пушкину. Опять звучали песни, шла веселая игра в чехарду, в снежки.

   «Крики усиливаются, – подмечал новые детали репортер. – Но это кричат уже не студенты, а спасающиеся от их преследования милые, но погибшие созданья.

   Одну из несчастных девиц, несмотря на ее душераздирающий визг, студенты подхватывают на руки и начинают качать, но, не рассчитав своих сил, роняют на землю.

   Ругань, проклятья…

   – Чтоб вам подохнуть, окаянные!

   И это:

   – Хоть вы и господа студенты, а только увечить человека никак невозможно».

   Последний раз московские студенты отметили «Татьяну» более-менее традиционно – с шумной «оккупацией» «Стрельны» и купаниями в ее аквариуме для стерляди – в 1917 году.



<< Назад   Вперёд>>