Письма священника с похода 1877—1878 гг.

С военно-временными госпиталями я не имел возможности познакомиться поближе несмотря на то, что некоторые из них находились от места расположения нашего лазарета не так далеко, как полевое военно-медицинское управление; но рассказы наших офицеров и солдат, имевших несчастие побывать и более или менее продолжительно полежать в них, передавали о них самые прискорбные факты. Может быть, все те вопиющие непорядки, о которых рассказывали нам очевидцы, и не всегда зависели от лиц, непосредственно заведовавших этими учреждениями; но то несомненно, что наше полевое военно-медицинское управление, с первых же несчастных сражений под Плевной видевшее пред своими глазами всю неурядицу Систовских госпиталей, ничего не делало к улучшению их ужасного положения, ничего не предпринимало даже по этой части и на будущее время; а потому, когда наступила самая страшная третья Плевна, наша военно-медицинская администрация опять застигнута была ею как будто врасплох, и ее нисколько не приготовленные учреждения оказались такими же, как были и после второй Плевны... Говорят, «что никто не ожидал такого несчастного исхода, таких огромных потерь, а потому-де и не приготовились»; но это извинение никого не извиняет, а тем более, медицинское ведомство. Вторая Плевна очень наглядно показала, чего может стоить всякий открытый штурм сильно укрепленных позиций Османа — ни для кого не было тайной, что в течение почти полутора месяцев между второю и третьею Плевной к Осману подходили весьма значительные подкрепления, что армия его простиралась уже до 60 тыс. наилучшего войска, что во все это время он день и ночь работал, окапывался и успел возвести против линии нашего наступления несколько неприступных редутов и отлично блиндированных траншей, что при таких, всем известных условиях новый, решительный штурм будет отчаянный, что потери с обеих сторон должны быть громадные — все это ясно было как Божий день; что же сделано было со стороны нашей медицинской администрации? Какие предприняты меры приготовления, приспособления, соответствующие ожидаемому грозному событию? Невообразимый, невыразимый ужас положения несчастных раненых на всех пунктах нашего несчастного наступления служил слишком выразительным и вразумительным ответом на эти вопросы... Но проходит еще почти полтора месяца, на всех пунктах операционных линий нашей действующей армии совершенное затишье; ждут прихода подкреплений. Можно бы, кажется, за эти полтора-то месяца осмотреться, подумать, сообразить и хоть что-нибудь сделать, устроить, улучшить... Ничего не бывало... Грянул страшный бой гвардии под Дубняком, раненых снова целые тысячи и снова бедствие, снова те же ужасные картины: госпитали переполнены, врачей не хватает, перевязочных средств недостаточно и проч., и проч. Но и это событие, точно также как и третья Плевна, не было нежданным; оно было задумано не вдруг и подготовлено заблаговременно; поэтому и для медицинского ведомства оно не было сюрпризом; достаточно того, что к нему готовились... Затем проходит еще полтора месяца, наступает четвертая и последняя Плевна — раненых относительно не так много; однако, гораздо более тысячи человек — и опять та же старая песня: наш подвижной лазарет переполнен до невозможности, вместо штатных 83-х человек в нем скопляется вдруг около тысячи, врачей мало, перевязочных средств еще менее, лубков нет, шин, гипсу, марли, вощанки, дренажей — да почти ничего необходимого нет; кормить раненых нечем, помещать негде, положить не на чем, прикрыть нечем... Проходит день, два, три — помощи никакой, ниоткуда... Красный Крест работал два дня на перевязочном пункте, но в наш лазарет явиться еще не мог, не разорваться же ему... А где наш окружный врач? Какие приняты им меры к облегчению страшной участи наших раненых? Да никаких... На третий день приехал от него оператор Н—ов, и только на четвертый день явился он сам... Вы, пожалуй, можете подумать, что отрядный врач, как врач, сейчас же бросился помогать нашим врачам, которые в это время буквально выбивались из сил? Ничуть не бывало, он явился к нам как начальник, как инспектор, обошел лазаретные шатры и некоторые (не все) болгарские землянки, осмотрел лежащих в них страдальцев, нашел, что все у нас обстоит благополучно и затем... затем — уехал себе также важно как и приехал, пробыв в нашем лазарете не более двух часов. Вечером того же дня прибыл к нам летучий отряд Красного Креста. Какая поразительная разница между посещением отрядного врача и прибытием Красного Креста! Первый приезжал как начальник, последний как друг: один пожаловал с пустыми руками; другой притащил с собой четыре огромные телеги горой набитые всяким добром: и чего, чего тут не было? Съестные припасы, вино, спирт, коньяк, чай, сахар, консервы, даже лакомства для раненых офицеров, затем — полушубки, одеяла, теплые фуфайки, вязаные кальсоны, чулки, шапки, в огромном количестве белье, приспособленное к различного рода ранениям верхних и нижних конечностей, особого рода вязанные капоры для раненых в голову; далее сапоги, валенки, тонкие, мягкие, фланелевые портянки, табаку румынского для папирос, махорки для трубок, чубуки, трубки, спички, деревянные ложки; наконец — аптечные материалы: отличный гипс в бочонках, карболка, хлороформ, хинин, шины, лубки, дренажи, принадлежности для листеровской повязки, клеенки, вощинка, марля, разнообразнейшие бинты, хирургические инструменты великолепные, заграничные... да всего и не пересчитать! Но что всего важнее: Красный Крест привез с собой свое христиански сострадающее, братское сердце, полное самого теплого участия к горькой судьбине наших страдальцев; его доктор и студент сейчас же бросились помогать нашим врачам, а уполномоченный князь Накошидзе обошел все до единой палатки и землянки, где только помещались раненые и больные, всех утешил ласковым, братским словом, всех обрадовал обещанием немедленной помощи, везде все самолично осмотрел, узнал, записал; затем все сообразил, рассортировал и начал помогать; да как? В буквальном смысле по писанию: «рука дающего не оскудевает»... И посмотрели бы вы на наш лазарет всего только чрез один день по приезде к нам Красного Креста — какая поразительная перемена и внешняя, и внутренняя, и физическая, и моральная: настоящее воскрешение мертвых! Войдешь в палатку-землянку, дух не нарадуется: бедные страдальцы лежат на свежих мешках-матрацах, все в чистом белье, покрыты отличными байковыми одеялами, а раненые в ноги прикрыты еще полушубками, все накормлены, напоены чаем, все выпили по стаканчику хорошей водки, курящие задымили папиросы, трубочки, грамотные читают книжки, везде приятный говор, на лицах оживление, удовольствие. А благодарность? Никакими словами во веки веков никто не сумеет выразить этой глубокой, сердечносвятой благодарности нашего доброго, хорошего русского солдата: умеет он воевать, умеет страдать, но едва ли кто другой умеет так благодарить за оказанную помощь! Повторяю, на другой же день по приезде к нам Красного Креста лазарет наш совершенно переродился, просиял...

— На свет Божий мы теперь народились, батюшка,— повторяли наши страдальцы успокоенные, обласканные, всем насущно-необходимым снабженные.

— Таперича и в Расею ехать не страшно; с эдаким полушубком, небось, не замерзнешь,— говорит раненый в ногу.

— Эка благодать, эта самая шапочка! — с восторгом говорит раненый в голову, нахлобучивая на уши черную баранью шапку...

— А вот, батюшка, посмотрите какие мне дали валяночки расчудесные! — с невыразимым наслаждением в глазах хвалится солдатик, подымая из-под одеяла свою целую ногу.

— А с раненою-то ногой как ты будешь? — спрашиваю я.

— И ее, батюшка, обернули мне мяконькою финелевою портяночкой; так-то мягко, славно, как будто и ныть перестала...

И радость их исполнилась... И радости их не было конца! Нужно отдать полную справедливость и высокую честь почтенным деятелям Красного Креста; раздавая свою щедрую помощь, они везде предлагали ее от высочайшего имени государыни императрицы; а это имело громадный, широчайший смысл. Тысячи страдальцев разошлись теперь по всем концам России, и повсюду пронесут они это дорогое Имя «яко добро...». Сколько раз я был счастливым очевидцем самых святых, благоговейных слез благодарности и молитвы за это дорогое Имя!

— Посмотрите-ка, батюшка, какой мне кисетик прислала наша матушка-царица! С табачком и с трубочкой...

— А мне вот с чайком, сахарком и с ложечкой...
И не могут они вдоволь нарадоваться, налюбоваться на свои «царицыны подарочки»! Как они дороги для них!

— Коли ежели Господь оставит меня в живых, я внуку-правнуку закажу беречь этот кисетик, как ладонку под образа повешу... Молиться за нее буду до самой смерти и детям закажу!

— А добрый же человек и эвтот самый князь (Накошидзе), привез-таки...

— А ты как думал? Небось не чета нашему становому али старшине... С такими, брат, царица-то и не пошлет...

— Только прозвище у него мудреное... Из каких он, батюшка?

— Из Грузии, с Кавказа,— отвечаю я.

— Ишь ты! А все же добреющий человек!..

IX. Перевозка раненых

Итак, благодаря Красному Кресту наши раненые оживились, ободрились, повеселели; но держать их в лазарете более продолжительное время не было возможности; нужно было немедленно отправлять их в ближайшие военно-временные госпитали для дальнейшего эвакуирования в Россию. По счастью, для перевозки наших страдальцев прибывали к нам одни вольнонаемные транспорты; телеги этих транспортов, устроенные на низких колесах и в большинстве случаев на деревянных осях, покрытые черным непромокаемым брезентом, служили действительно лучшим перевозочным средством в сравнении с нашими громоздкими линейками или неуклюжими интендантскими повозками. Главное достоинство этих простых деревенских телег заключалось в том, что они не так тряски, а это первейшее условие при перевозке раненых. При том же, возницами при них были бедные погонцы-малороссы, среди всех собственных своих невзгод и лишений сохранившие в себе самое теплое участие и сострадание к таким же несчастливцам-раненым; это далеко не то, что интендантские обозные солдаты... Таким образом, мы имели великое удовольствие видеть, что раненые отправлены из нашего лазарета относительно удобнее и покойнее, нежели в интендантских повозках... Ужасны эти повозки; тряскость их грубая, производящая не толчки, а настоящие удары, лучше всего говорит о совершенной их непригодности для такого дела как перевозка больных и, в особенности, раненых. Подвозить артиллерийские снаряды или ротные котлы было бы очень удобно в этих крепких посудинах, но перевозить раненых, и еще на большое пространство, немыслимо, душу всю вытрясет... Никогда не забудем мы первого казенного транспорта, встреченного нами 8 октября 1877 г. между деревнями Путыней и Альтернацы в Румынии. Чуть не за версту мы услыхали пронзительный визг несмазанных осей, сливавшийся с каким-то особенным гулом, стоявшим в воздухе. Этот гул производили глухие стоны 400 страдальцев, перевозимых из Зимницы во Фратешты, или, по меткому выражению наших солдат, из пекла — в ад... Что мы увидали, что мы узнали, поравнявшись с этим злополучным транспортом! Вышел он из Зимницы 6 октября во время дождя, весь день ехал до Альтернаци под дождем в непокрытых ничем повозках, целую ночь под сильнейшим проливным дождем простоял в Альтернаци безо всякого пристанища, без пищи, без крова... В течение семи месяцев с объявления войны наше медицинское управление не успело еще сообразить и подумать о необходимости устройства здесь питательного пункта; а деревня Альтернаци первая станция от Зимницы. Наконец благодетельный Красный Крест, не дождавшись никаких «вчинаний» со стороны полевого военно-медицинского ведомства, решился открыть здесь свой питательный пункт на 200 человек. На беду, в ту самую ночь, когда прибыли сюда врачи и студенты Красного Креста и ничего еще не успели устроить, прибыл и означенный злополучный транспорт. Ночь тюрьмы черней, дождь как из ведра, фонарей при транспорте не полагается, костры развести нельзя при сильном ветре и под проливным дождем — раненые стонут, вопят, трясутся и стучат зубами от холода; в непроницаемой тьме ночи слышится ужасный, душу раздирающий концерт муки, страшной боли, невыносимых страданий. Война давала этот концерт, а смерть дирижировала...

— Что тут было, что тут было! — с ужасом говорили нам измученные труженики Красного Креста.

Целый день 7-го числа употреблен был на просушку мокрого платья, на перевязку ран, на кормление.

— Были, конечно, и умершие? — спросили мы.

Врачи не ответили нам на этот грустный вопрос, а только махнули рукой и указали на кладбище, где ярко желтели на солнце еще свеженькие кучки глины, насыпанные на свежих могилках. Не больно, не горько, а как-то невыразимо досадно стало на душе: за что погибли здесь эти невинные жертвы? За что в этих чужих могилах полегли своими костьми наши родные, наши знаменитые герои Шипки и Плевны? Не пуля турецкая свела их в могилу, не вьюга балканская смела их с земли... Нет, свое же родное русское бессердечье вырвало у матери сына, у жены мужа, у сирот-детей отца...

Хороши были и железнодорожные вагоны, будто бы «приспособленные» для перевозки больных и раненых; в чем именно заключалось это приспособление, про то ведают одни только их приспособители. Но изо всех военно-санитарных поездов, встреченных нами на огромном пространстве между Вислой и Дунаем, ни в одном мы не заметили хотя каких-нибудь особенных приспособлений: те же самые товарные вагоны, в которых незадолго пред тем возили быков, баранов и свиней, та же в них нечистота, грязь, недостаток воздуха и даже в многих отсутствие всякой подстилки, но что всего неудобнее, так это то, что подобные вагоны не имеют между собой никакого прямого сообщения, так что случилось у раненого во время переезда сильное кровотечение, обморок или другой какой-нибудь острый пароксизм, он мог умереть безо всякой медицинской помощи, потому что врач не имел возможности явиться вовремя за неимением прямого сообщения между вагонами.
Наряду с этими «якобы приспособленными» вагонами мы не раз встречали санитарные поезда, устроенные высочайшими особами императорской фамилии, а также разными городами и обществами. Разница между теми и другими хотя и понятная, но все-таки поразительная! Напрасно многие, к сожалению даже высокоавторитетные лица (Пирогов), ставят в укоризну, в особенности Обществу Красного Креста, излишнюю будто бы роскошь, допущенную в его санитарных поездах. Никогда не должно забывать того, что для больных и раненых время перевозки их, хотя бы и по железным дорогам, это самое тяжелое, трудное и многомучительное время; поэтому нельзя не желать, чтобы перевозка больных и раненых была обставлена насколько возможно лучшими удобствами, и Общество Красного Креста, равно и другие общества и лица «частной помощи», своими санитарными поездами только указали ту настоящую норму, которую следовало бы иметь в виду при устройстве и всех так называемых «приспособленных» поездов. Огромность издержек никого не должна была смущать, и та же «частная помощь» не отказалась бы помочь казне в таком великом и важном деле, имеющем за собой широкий общественный и даже государственный интерес. Всякий больной и раненый, пользуясь хорошею постелью, отличным уходом, питательною и в достаточном количестве пищей во время самых длительных переездов от Фратешт или Ясс до Харькова или Саратова только отдыхает, укрепляется, приготавливается к поправке и выздоровлению, тогда как без этих условий, при обстановке «якобы приспособленных» поездов, он еще более расстраивается, истощается, теряет последние свои силы и нередко возвращается на родину только для того, чтоб умереть дома...

По части транспортирования больных и раненых нельзя не обратить внимания на следущие, хотя и случайные, но тем не менее весьма прискорбные явления: 1) во время переездов вольнонаемных транспортов с больными и ранеными, как эти последние, так и врачи их сопровождающие находились в полной зависимости от произвола и благоусмотрения интендантских начальников отделений и эшелонов этих транспортов; а это самое нередко служило поводом к очень серьезным столкновениям и неприятностям. Примером, и конечно не единственным, может служить официально заявленное столкновения между старшим ординатором нашего лазарета М—ским и помощником начальника четырнадцатого отделения третьего эшелона вольнонаемного транспорта штабротмистром Н—ским. Транспорт с 238 ранеными (в том числе три тяжело раненых офицера) 4 декабря 1877 г. отправлен был из-под Плевны в Богот и чуть было не замерз на переезде, благодаря самовольным остановкам капризного кавалериста; 2) в декабре 1877 г. из корпусного штаба дали знать, что по распоряжению полевого военно-медицинского управления открыт в ближайшей к нашему лазарету деревне Гривице военно-временный госпиталь № 71, на основании этого уведомления отправлен был туда транспорт с 68 больными; так как расстояние до Гривицы было небольшое, всего 15—17 верст, то отправили больных в своих лазаретных линейках, взяв фуража для лошадей на одну ночь. Прибыли в Гривицу, но госпиталя в ней никакого не оказалось...
Заканчивая настоящие мои «заметки», я нахожу уместным повторить только слова Писания: «Чтый да разумеет, и имеяй уши слышати, да слышит!».

<< Назад