Глава XXXI. Камранг

1 апреля. В 12 часов дня в бухту вошли и боевые суда; стали по диспозиции. Почти одновременно с эскадрой вошли четыре коммерческих парохода, оказавшихся немецкими угольщиками. У них на грот-мачте был поднят русский флаг, на фок-мачте — французский, на гафеле — германский.

Бухта Камранг очень велика. Узкий пролив ведет во вторую бухту — ковш, такую же обширную, как и первая. Там поместились транспорты. Кроме этих двух главных имеется множество мелких бухточек. В море два выхода, разделенные островком. Меньший из них загородили боном из железных ботов, во избежание прорыва миноносцев, во втором расположилась сторожевая цепь из миноносцев и катеров.

Похоже что-то на продолжительную стоянку. Нас окружают скалистые высокие (до 2,5 тысяч футов высоты) горы. Ближе, в глубь страны, берег отлогий, низменный. Горы поросли густым лесом, кустарником, кое-где на вершинах лежит снежок. Некоторые скаты покрыты красноватым песком, другие — белым. Вернувшиеся с берега после траления офицеры передали, что на берегу есть небольшая французская колония, почта, телеграф. Новости заключаются в том, что телеграмма об уходе нашей эскадры с Мадагаскара запоздала — была задержана в Носи-Бе на целых десять дней. Благодаря этому проход наш через Малаккский пролив совершился благополучно и неожиданно для всех. Нам также помогла масса выпущенных ложных телеграмм о нашем направлении и появлении у Батавии. Третья эскадра четыре дня тому назад, то есть 26-го, вышла из Джибути. Мы стоим на глубине 11 сажен.

Каждый день к 11 часам утра с моря задувает ветер; вместе с приливом в бухту идет порядочная зыбь. К вечеру наступает страшная сырость, пронизывающая до костей. Палуба мокра. Это очень нездорово, в особенности для тех, кто не может за недостатком места и жарой спать внизу. Крейсер «Дмитрий Донской», стоявший в дозоре милях в восьми от входа, с двух часов дня стал принимать по беспроволочному телеграфу чьи-то шифрованные депеши. В четыре часа дня с моря пришел из Сайгона небольшой немецкий пароход; приближаясь, держал сигнал: «Вижу неприятеля, имею почту». Командиры наши все на военном совете на броненосце «Князь Суворов». За неприятеля, как после оказалось, был принят наш крейсер «Донской».

Немецкие угольщики привезли с собой тридцать тысяч тонн кардиффского угля, пришли они из Диего-Суареца, а привел их оттуда наш лейтенант Крыжановский; вот чем объяснялось оставление его в Носи-Бе с какими-то неизвестными поручениями. Он-то и шел все время позади нас с огнями. Привезена пресная вода (в которой особенной нужды нет) и быки с Мадагаскара. Говорят, что французы выселили отсюда всех японцев. Не так давно в эту бухту приходил с двумя миноносцами японский вспомогательный крейсер «Америка-мэру» и под предлогом отыскания своего миноносца, пропавшего будто бы без вести, делал промер. Французы предложили свои услуги. Японцы отказались и, через два дня, придя в Сайгон, заявили, что миноносец найден.

Другой японский вспомогательный крейсер тоже был застигнут французским таможенным крейсером во время промера одной из соседних бухт. Прошел слух, что аргентинские суда уже куплены и идут сюда под командованием адмирала Беклемишева. Этому у нас, однако, никто не верит, зная нашу обычную тугость на подъем. Прозеваем мы и здесь, как уже прозевали покупку «Ниссина» и «Касуги»34. Идут споры о том, проглядели нас японцы или нет, и где они ищут нас теперь?

Сегодня один матрос «сыграл» с марса, упал на тент, был подброшен им на ростры, с ростр загремел на палубу. Думали, косточек не соберем. Ничего, отделался сотрясением мозга. Причина падения — беспечность: лез, держась одной рукой.

2 апреля. Дежурства в дозоре распределены так: «Олег», «Светлана», «Донской», «Аврора». Сегодня очередь «Авроры». В шесть часов утра «Аврора» вышла в море и крейсирует малым ходом на расстоянии 10 миль, то удаляясь, то приближаясь к берегу в пределах видимости сигналов от крайних судов эскадры. Занятие скучное. Развлечением служат открывающиеся дымки, несколько нервирующие нас. О каждом из них тотчас же докладывается командиру:

— Ваше Высокоблагородие, дымок слева по носу!

Немного погодя:

— Ваше Высокоблагородие, виден корпус судна, неизвестно, какой национальности!

— Ваше Высокоблагородие, на норд-осте дымок! — и т.д.

Все это коммерческие суда под английским и французским флагами. Ночью стали на якорь в четырех милях, скрыли огни, спустили сетевое минное заграждение и по временам освещали подозрительные силуэты прожекторами. Кстати о прожекторах: их зеркала порядочно потускнели. Одно никуда не годится, совсем облезло, и младший минный офицер Б. П. Ильин в настоящее время изощряется заделывать его оловянными бумажками из-под шоколада, натирая их предварительно ртутью. Первое наше крейсерство было неудачно: на дневной вахте с часу до четырех прозевали не только дымок, но целый крейсер, да еще чужой, французский, под адмиральским флагом. Скандал! Заметили его поздно, когда он, пройдя под самым берегом, входил уже в бухту, салютуя нашему адмиралу. Увы! На той же самой вахте при тех же самых условиях проморгали и другое судно — белый госпитальный «Орел», вернувшийся из Сайгона. Со страхом и стыдом ждем сигнала Рожественского: «Стыдно, «Аврора»!»

3 апреля. В семь часов утра вернулись с дежурства, показавшегося нам бесконечным; прошли прямо во внутренний бассейн для погрузки угля с борта громадного германского парохода «Бадения». Из Сайгона получена масса почты, конечно, через Гинсбурга35. Моя все еще адресуется на «Изумруд». На госпитальном судне «Орел» идет разборка привезенной свежей провизии. Передают, что на крейсере «Диана», разоружившемся в Сайгоне, тьма больных: тяжело больны командир, светлейший князь Л. и священник; у судового врача острое умопомешательство.

4 апреля. Пришел громадный, зафрахтованный и почти купленный князем Л. у «Messageries Maritimes» пароход «Эридан», старый-престарый, весь в заплатах, ковчег, построенный еще во времена Ноя. Адмирал Рожественский, рассердившись, будто бы сказал: «Разгрузить этот пароход и вернуть Л., пусть будет его яхтой». С «Эридана» мы приняли быков и разную живность: кур, уток, свиней. Бедные тощие куры дохнут десятками. Быки местной породы мелкие, худые. «Аврора» на этот раз стала ближе к берегу, и я не вытерпел, рискнул съехать немного проветриться. Вельбот легко выбросился на песчаный отлогий берег против небольшой деревушки довольно убогого вида из 6–7 дворов, приютившихся под сенью стройных кокосовых пальм. Из-за калитки высокой изгороди боязливо выглянула детвора; приблизилось несколько молчаливых взрослых аннамитов. Их тип представляет [собой] нечто среднее между китайцами и малайцами. Лица у всех плоские, какие-то нездоровые: бледно-серые, худые, выражение бесстрастное; у большинства струпья на ногах.

Невольно мы вспомнили приветливую жизнерадостную носи-бейскую детвору и тамошних красавиц, нарядных, гордых, кокетливых. Здесь же нам предстали какие-то заморенные существа, грязные, бедно одетые; самое ужасное — их рот с черными зубами, воспаленный, окровавленный, так как все без исключения жуют листья бетеля с известкой.

Аннамиты выказали мало удивления при виде нас, а мы тоже не стали ими интересоваться и даже не заглянули внутрь хижин. Нас привлекала больше природа. Горы издали очень обманчивы. Кустарник оказался густым лесом, с такой чащей, сквозь которую нельзя было пробраться, а небольшое едва заметное ущелье развернуло перед нами прекрасную широкую долину, выходящую на противоположный берег перешейка, во вторую бухту. Слева нависли утесы, поросшие высокими деревьями, справа — крутой песчаный скат, окаймленный внизу густой чащей. Растительность здесь много беднее тропической.

Посреди долины я наткнулся на аннамитское кладбище и кумирню общекитайского типа. Внутри висели доски с письменами, цветные лоскутки, курительные свечечки — приношения верующих. Для охоты время было выбрано неудачно — самый солнцепек. Природа точно замерла. Не слышно было щебетанья птиц, только ящерицы да змеи шуршали в сухой траве.

Ящерицы здесь очень красивы, серого цвета с рубиновыми полосами и кожей, точно из плюша. Одна попалась очень большая — всей ее длины за кустами не удалось разглядеть, но туловище было величиной с кулак, а длина не менее полутора аршин. Этакой и испугаться не стыдно. Улепетывали они с быстротой молнии, как-то смешно задирая при этом свой хвост.

Из деревьев я не мог назвать ни одного. На иных красивые цветы — точно букеты из гелиотропов. Зато в траве ни одного цветка. Пролетали красивые тропические зимородки, белые с голубыми крыльями. Над головой долго парил в вышине белоголовый орел. По дороге набил десятка полтора жирных горлинок и диких голубей; по своей окраске они ужасно подходят под цвет скал. Промазал по старому знакомцу — зайцу. Уж никак не ожидал встретить его здесь и растерялся, когда он шмыгнул из-под самых ног. Следующий эпизод прямо стыдно рассказывать. Черт меня зачем-то понес на гору; пришлось лезть по скату, утопая в песке, цепляться за колючие кустарники. Добравшись, наконец, до половины, я упал и с руками зарылся в гнездо красных муравьев, не заметив его сначала. Ну, думаю, последний мой час настал. Крупные, злые, быстро бегающие муравьи моментально облепили меня с ног до головы, забрались всюду, впились даже в веки. Я стремглав бросился вниз, позорно бросив ружье, падая, срывая с лица пригоршнями этих насекомых, дрожа, как в лихорадочном ознобе. Справившись, наконец, с врагом, я уже не возобновлял своих попыток одолеть гору, а, достав ружье, грустно поплелся к морю освежать водой горевшее тело. Вот так красные муравьи! Совсем не чета нашим мирным и незлобивым мурашам. Купанье чудное. Плотный, ровный песок, глубина начинается сразу, есть где поплавать, только не надо забывать об акулах — здесь их много.

Возвращение было не из важных: с моря задул ветер, развел противную короткую зыбь, да еще и с приливом пришлось считаться. Как ни налегали на весла лихие гребцы, вельбот все сносило назад и в сторону к скалистому мысу, где разбивался высокий бурун. Вельбот черпал носом, и все давно вымокли до последней нитки. Наконец, на «Авроре» заметили наше беспомощное положение и прислали паровой катер, который и привел нас на буксире. Ветка кораллов, кокосы, цветы и дичь были нашими трофеями на этот раз. Из ящерицы вышло прекрасное чучело.

5 апреля. Новости: привезено 12 000 пар сапог. Перепало и аврорцам. На «Эридане» идет приемка провизии барказами со всех судов. Говорят, это не приемка, а дневной грабеж. Кто посильнее, кто первый захватил, тот и берет. Команда нарочно разбивает в трюмах ящики с шампанским, пивом и напивается тут же до бесчувствия. Слава Богу, не аврорцы были в этом грешны. Отличается, главным образом, команда «Орла», грозившая даже прибить наших аврорцев за то, что они оказывали им противодействие.

Производить приемку правильно очень трудно; ревизоры выбились из сил. Возить далеко, а с 22 часов с моря задувает ветер — едва-едва можно догрести обратно с помощью паровых катеров. Флагманского интенданта никак не поймать. Содержатель нашей кают-компании приналег на пиво. Кто что, а он, знай себе, ящики с пивом таскает. А на деле есть нечего. Проскользнули слухи о грандиозной битве и победе Линевича, благодаря одной лишь кавалерии, но кавалерия эта будто бы сама наполовину костьми легла. На эскадру приехал один лейтенант — артурский герой. Он побывал уже в Петербурге и вернулся через Сайгон.36 Говорит, что залпом из 12-дюймовых орудий с «Ретвизана» на «Асахи» смело все надстройки верхней палубы. «Цесаревич» имел пробоину и шел с нею 16-узловым ходом. В темноте на него наскочил миноносец и выпустил мину. Последняя была усмотрена, благодаря фосфоресцирующей струе, и скользнула вдоль борта.37 На транспорте «Иртыш» сегодня убило стрелой (для погрузки угля) боцмана.

Сегодня была стрельба пушками по мишеням из учебных стволов, обучение всей команды прицельному прибору. Все чаще и чаще приходится выбрасывать за борт солонину. Это грустно. Припасов не так много, пополнять их негде. Через день отводим душу и отдыхаем от солонины на консервах Малышева. Давно пора вывести из рациона однообразную вечернюю кашицу-размазню. Команда ее вовсе не ест и вечером питается одним чаем, прибавляя сухари и устраивая какую-то тюрю. На «Авроре» уже делаются кое-какие самостоятельные попытки разнообразить ужин: иногда бобы, макароны, консервы. Но это всецело зависит от инициативы нашего старшего офицера и предусмотрительности ревизора.

Прусаки, сгрызая обувь и корешки книг, жестоко принялись за аврорцев. Все изощряются в придумывании способов для уничтожения их. Я мог бы получить первую премию: невзрачная серая пичужка, пойманная мною живой на берегу, уже выловила у меня всех прусаков, теперь бегает по лазарету и мастерски ловит их, вытаскивая из щелей за торчащие усики.

6 апреля. Все, кроме «Олега», «Светланы», «Изумруда», «Жемчуга» и транспортов, сегодня выходили в море на эволюции. Транспорты «Юпитер», «Киев» и еще два были вчера отосланы совсем в Сайгон под охраной разведочного отряда («Урал», «Кубань», «Терек»).

Очень эффектен был спуск флага сегодня. В заливе мертвый штиль. Солнце медленно опускается за горы, золотя их вершины. Ему на смену тотчас же спешит луна, выкатываясь с другой стороны из-за гор огромным красным шаром. Нам незачем ездить на «стрелку». Но мы настолько избалованы, настолько привыкли, что глаз наш редко чувствует всю ту прелесть, которая окружает нас на каждом шагу, будь это очертания берегов, голубеющая даль гор, ежеминутно меняющаяся красота моря или грозный вид эскадры — все нам приелось, примелькалось, и многие из нас нелицемерно вздыхают по туманам родной Балтики. Старший офицер уже успел получить ответную телеграмму из России от жены. Счастливец! Ходят разные слухи. Говорят о том, что мы посланы просто с целью демонстрации, на самом же деле в Петербурге будто бы собираются заключать мир. Что же, неужели с нами только шутки шутят? Неужели мы выносили на своих плечах миллионы лишений, непогоду, голодали, коченели от холода на севере, изнывали подтропиками, восемь месяцев без вестей сидели, отрезанные от всего мира, при вечных тревогах, в ожидании нападения миноносцев, подводных лодок — все это для того, чтобы кончить... пуфом? Неужели не рискнут на эту грандиозную ставку, которая или окончательно доконает весь флот, или даст победу России, положит конец войне?38

7 апреля. Сигнальщики сообщают, что почти каждое утро часов около четырех с берега доносится рев какого-то животного — прямо трубный глас, а в ответ ему поодаль откликается другой. Это тигр — «ункопп» по-туземному. Надо на охоте быть осторожнее и не соваться одному зря. Помню, как привлекала меня одна глубокая падь — густые поросли и тропка: в глубине, наверное, должен был быть источник. Что-то меня удержало, однако.

По верованиям туземцев тигр — священное животное; изображения его попадаются в кумирнях наравне с изображениями богов. Не знаю, как здесь, но в Манчжурии китайцы при встрече с тигром и не думают о сопротивлении, покорно ложатся и ждут решения своей участи. По словам французов и местных жителей, тигров здесь много. В известное время года в глубине бухты берегом проходят слоны, ломая деревья, выворачивая телеграфные столбы.

Вечером после спуска флага пришли с моря разведчики: «Урал», «Терек», «Кубань», «Днепр» и «Рион». Последний, входя в бухту, держал сигнал: «Вижу в море много огней». Эти огни прошли мимо нашей притаившейся в бухте с потушенными огнями эскадры, мимо сторожевого корабля в море, тоже неосвещенного, черного, мрачного, как пират. Ночь была проведена благополучно.

8 апреля. Вышли в море на очередное суточное дежурство. В служебном отношении это гораздо спокойнее, чем на якоре. Где теперь может быть 3-я эскадра? Какой путь она избрала? Малаккский ли пролив или вокруг Батавии? А японцы? Куда они прошли из Сула, Натуны, Лабуана? Не пропустили ли они нас нарочно, чтобы разбить отдельно 3-ю эскадру? Один из главных принципов военной стратегии — разбивать противника по частям. Сделать это теперь так легко. Мы здесь стоим тихохонько, смирнехонько, сами никого не трогаем и Бога молим, чтобы нас отсюда не выставляли. Немало толков о подводных лодках. Между прочим, был по эскадре циркуляр с подробным (для команды) описанием перископов, приказано было смотреть за всяким подозрительным предметом на воде. Толкуем о том, насколько действительны сетевые заграждения, опускаемые каждую ночь. Ну а днем? Нет! Против подводного врага суда пока беззащитны, но и сомнения нет, что здесь ли, или в Корейском проливе, или, наконец, во Владивостоке нам придется испытать на своих боках первое применение подводных лодок. На том пока и успокоимся. Если же много сосредоточиваться на этой мысли, то, пожалуй, скоро и рехнешься, загаллюцинируешь, в каждой пустой бутылке, банке из-под консервов будешь видеть перископ.39

Климат в Аннаме и Кохинхине самый зловредный. Днем удушливый зной, после захода солнца роса, густой нездоровый туман. Лихорадки самой тяжелой формы, дизентерия — главные заболевания. Климат особенно вредно отражается на иностранцах и более всего на женщинах. Приезжающие сюда французы-чиновники сменяются через два года. Об этом заботится само начальство: не надо хлопотать, подавать рапорты о настоящем или фиктивном заболевании. А уезжать необходимо — малярийное худосочие, тропическая анемия подкрадываются совершенно незаметно и надолго выводят человека из строя. Увы! Не так давно я знавал на Дальнем Востоке другие места, куда, раз попав, трудно было выбраться; где офицеры, проплавав в прекрасной судовой обстановочке, вроде мною описанной, в непривычном и вредном климате подряд три — четыре года, расстраивали свое здоровье навсегда, делались психопатами, спивались и возвращались на родину, если не физическими, то нравственными инвалидами.

* * *

К закату как всегда стали на якорь, окружили себя сетями. Около этого времени наступает лучшая часть тропических суток. Чувствуется некоторая прохлада; ясное звездное небо со спокойным морем наводит на тихие думы; Южный Крест и Большая Медведица напоминают нам о том, что мы находимся где-то в срединном пространстве между родным севером и чуждым для нас югом.

Обыкновенно в это время на юте собираются на отдых от дневного труда все офицеры: сидя в лонгшезах, на складных табуретках, кнехтах, бухтах троса, они ведут дружные разговоры, вспоминают о том, что делается теперь на их далекой родине. Слышатся смех, анекдоты вперемешку с разговорами по разным морским специальностям. Около 10 ч вестовые выносят на палубу циновки и подушки любителей спать под открытым небом при сильной росе с приятным сюрпризом проснуться от внезапного дождя. Благодаря жаре и духоте внутренних помещений вся палуба (дальше офицерского юта) почти непроходима от спящей команды, и только около пушек бодрствует половинное число орудийной прислуги. На мостиках же и других возвышенных местах всегда самая бдительная служба.

Не люблю я дежурств в море. Тревожно все-таки. Весь день поминутно дымки то справа, то слева, ночью то огни, то неосвещенные темные силуэты рыбачьих джонок — пока-то убедишься, не миноносец ли это, загримировавшийся мирным рыбарем. Зато, когда вернешься с дежурства в бухту, невольно какое-то спокойствие разливается. В эту ночь мы долго не спали: очень любопытно было узнать, какая это парусная джонка удирает от нас таким ходом при полном безветрии. Мы старались осветить ее прожектором, но лучи его оказывались мало действительными при лунном свете.

Сегодня всю ночь ссорился со старшим офицером... во сне. Снилось мне, что он позабирал всех фельдшеров и санитаров и порассылал кого на марс, кого в бочку выглядывать неприятеля, кого уголь грузить. Проснусь. Засну: тьфу, опять лезут мои несчастные санитары на марс, в бочку и т.д.

9 апреля. Вернувшись с дежурства, грузим уголь. Удалось списать на госпитальное судно «Орел» злосчастного Б. с сильным кровохарканием. Пресимпатичный матрос: все норовил работать, уверял, что никакого жара он не чувствует, а у него ежедневно к вечеру 39–40?. С погрузкой приказано спешить. Уходим сегодня в 12 часов дня. Куда? Почему? Что за экстра? Оказывается, французы просят нас удалиться по-хорошему. С одной стороны, видите ли, нейтралитет, а с другой — пришло известие, что и Линевич вместо победы разбит наголову.

— Честью просим.

— Ну, нам это не впервые. Мрачные, злые, точно волки, выходим мы в 2 ч 30 мин один за другим в море с тяжелым чувством изгнанников на душе. Почти весь шар земной обошли мы, притыкаясь к разным углам и дырам, изгоняемые отовсюду. А день-то какой сегодня, суббота вербная! Как мы все рассчитывали, мечтали утречком сегодня съехать, нарубить зелени, цветущих пальм, хотя [бы] немного скрасить нашу неприглядную обстановку, замаскировать эти наваленные всюду груды угля... И вербное воскресенье, значит, в море, и страстная неделя, и пасха, треплясь на этой волне... Говорят, адмирал Рожественский в том случае, если «самотопы» еще немного запоздают, не станет ждать и уйдет без них. Вечером было богослужение: всенощная без вербы.

10 апреля. Вербное воскресенье. Всей эскадрой шатаемся бесцельно взад и вперед самым малым (3-узловым) ходом, без эволюции, так себе, лишь бы время провести. В боевом перевязочном пункте — в церковном отделении — в невозможной жаре и духоте идет богослужение. Батя, отец Георгий, седенький благообразный старичок, служит с чувством, нараспев. Далее праздничный обед с командиром. Для веселости подпущена музыка. Музыканты разучили несколько новых маршей.

* * *

Моросит дождь. Скучно, сыро. По моему подсчету во 2-й Тихоокеанской эскадре за время перехода умерло пять офицеров и 25 нижних чинов, из них два офицера и семь нижних чинов от несчастных случаев; списано по болезни на Родину 10 офицеров и 42 нижних чина, из них один офицер и два нижних чина психически расстроенных, 28 — с острым туберкулезом легких. На самом деле эти цифры ниже действительных: я не располагаю всеми данными. Что же третья эскадра? Высказываются самые различные предположения; заключаются пари. Командир и я, смотря довольно оптимистически, записываемся на 16 апреля, другие, более осторожные, на другие числа вплоть до 28. Из взносов по фунту образовался фонд в 180 рублей. Первый приз 120, второй — 60 рублей.

С тех пор, как мы резко поднялись на север, сразу обнаружились острые желудочные заболевания. Вещь обычная и мне знакомая. Постоят на одном месте — привыкнут; два градуса севернее — снова то же самое. Заблаговременно отдано распоряжение носить набрюшники; фельдфебели пораздавали их всем и каждому и следят за этим, но не любит наша команда этого баловства и предпочитает по-прежнему спать с голым животом. И вот в разное время дня и ночи в лазарет прибывают больные с рвотой и сильнейшими приступами колик. Часов через пять все проходит благополучно. При этом наблюдается всегда одно и то же. Матросы, вообще терпеливый народ, словно дети боятся рвоты. Заболевший сейчас же ложится на палубу и вопит: «Помираю, братцы, помираю», а товарищи его, сломя голову, летят ко мне и докладывают: «Так что, надо полагать, Ваше Высокоблагородие, такой-то кончается».

Нередко из-за неисправности опреснителей, в воде появляется неприятный вкус. Сегодня это вызвало следующий инцидент: за утренним чаем офицеры спрашивают буфетчика, глупого, простоватого парня:

— Отчего это чай такой невкусный? — а тот отвечает:

— Вода, Ваше Высокоблагородие, такая, так что г-н дохтур в нее касторового масла налили.

— Что ты мелешь, болван?

— Так точно, Ваше Высокоблагородие, скус такой, да и команда на баке тоже баяла.

Заявили об этом мне:

— Если Вы не примете своих мер, придется доложить старшему офицеру.

Я принял меры, позвал буфетчика:

— Емельянов, что ты там такое говорил? Вода что ли касторкой пахнет?

— Точно так, Ваше Высокоблагородие, пахнет, да не я один, команда тоже сказывает.

— А откуда ты выдумал, что я подливал касторового масла в воду?

— На баке «печатают» (говорят), Ваше Высокоблагородие.

— Кто «печатает»? Укажи кого-нибудь.

— Так что запамятовал, Ваше Высокоблагородие.

— Ну, а ты вкус касторки знаешь? Принимал ее когда-ни? будь?

— Никак нет. — Санитар, дай-ка сюда касторки...

— Попробуй. Похоже? — Совсем не похоже, Ваше Высокоблагородие.

— Ну, ступай и не мели вздору другой раз.

Инцидент был исчерпан, и докладывать старшему офицеру было лишнее. Сверх ожидания вкус касторки даже понравился Емельянову. Наказание же его было иного рода: долго поднимала его на смех и не давала проходу на баке команда.

12 апреля. Эскадра крейсирует в море. «Рион», «Днепр», «Урал», «Терек», «Светлана», «Алмаз», госпитальное судно «Орел», «Жемчуг», «Изумруд», а также миноносцы втянулись в соседнюю бухту, принялись грузить уголь, а «Аврора» стала в дежурство близ входа в бухту. Перед заходом солнца с севера под адмиральским флагом пришел двухтрубный французский крейсер «Декарт». «Аврора» отсалютовала 13 выстрелами, сыграла марсельезу, офицеры и команда стояли во фронте, словом было все, что обычно полагается в таких случаях. У боцмана Н. аппендицит, требующий операции. Приятно, что с нами госпитальное судно. Командир к пасхе сам назначил денежные награды фельдшерам по двадцати пяти франков, санитарам по пяти. Очень любезно при скудности судовых наград.

13 апреля. Все суда, выйдя из бухты, присоединились к эскадре, построились в походный строй и двинулись к северу. Мы решили, что французы нас окончательно выставили. Идем на японцев. Отлично. Часа через два, однако, выяснилось, что идем совсем не так далеко, в соседнюю бухту. Что ж, и это хорошо. Поживем еще на белом свете. Сегодня выброшено тринадцать бочек солонины. То-то раздолье акулам. Видели в море неподалеку кита: кувыркался, пускал столбы воды.

В 5 ч 30 мин вечера стали на якорь в бухте Ван-Фонг.


34 Начиная с ноября 1902 г. России неоднократно поступали предложения приобрести в Италии на верфи «Ансальдо» броненосные крейсеры «Ривадавия» и «Морено», строившиеся по заказу Аргентины, впоследствии аннулированному. Однако, несмотря на обострение политической обстановки на Дальнем Востоке, Морское министерство по ряду причин от сделки отказалось, сославшись на отданное в 1901 г. указание Николая II осуществлять постройку военных кораблей только в России, несмотря на то, что немалое их число было заказано в Германии, США, и Франции. Иначе рассудила Япония, деятельно готовившаяся к войне и использовавшая предоставившуюся возможность быстрого усиления своего флота. В декабре 1903 г. крейсеры были куплены и в марте 1904 г. вошли в состав японского флота под именами «Ниссин» и «Касуга». Впоследствии эти корабли в составе 1-го броненосного отряда принимали участие в боевых действиях по блокаде Порт-Артура и обоих генеральных сражениях — в Желтом море и в Корейском проливе. Уже в ходе войны Россия начала переговоры через «третьих лиц» в Европе о покупке четырех крейсеров (в том числе однотипных «Ниссину» и «Касуге») в Аргентине и трех крейсеров в Чили. Однако в целом политическая обстановка в мире складывалась неблагоприятно для России, и правительства южноамериканских стран от сделки отказались. Провал попытки усиления эскадры «экзотическими» крейсерами стал известен З. П. Рожественскому уже на Мадагаскаре, но эта информация осталась засекреченной, и слухи о возможных подкреплениях еще долго муссировались на эскадре.

35 Купец I гильдии М. А. Гинсбург с конца XIX века занимался снабжением кораблей российского флота на Дальнем Востоке. Он же организовал поставки для 2-й Тихоокеанской эскадры по всему маршруту перехода. При этом во многих вопросах он проявлял больше оперативности, чем руководство Морского ведомства.

36 Вероятнее всего, лейтенант М. А. Кедров.

37 Подробности сражения в Желтом море, сообщенные «артурским лейтенантом», не подтверждаются другими источниками. Отчасти это можно отнести за счет искажения информации при многократном пересказе уже на 2-й Тихоокеанской эскадре.

38 Сосредоточение крупных сил российского флота у берегов Индокитая, всего в 2500 милях от Японских островов, само по себе было крупным успехом и могло использоваться в качестве сильного аргумента на мирных переговорах. На желательность такого исхода намекал в своих телеграммах и З. П. Рожественский, лучше других представлявший боеготовность вверенной ему эскадры и, что особенно важно, не чувствовавший себя в состоянии решить поставленную задачу — прорваться во Владивосток и завоевать господство в Японском море. Однако высшее политическое руководство Российской империи продолжало надеяться на перелом хода войны в свою сторону.

39 На самом деле опасения атак подводных лодок во время перехода 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток были беспочвенны. Япония действительно закупила в США несколько подводных лодок Холланда, но они вступили в строй уже после окончания боевых действий. При этом записи автора красноречиво свидетельствуют о том, какое сильное моральное воздействие оказывала на экипажи кораблей сама возможность применения оружия из-под воды невидимым врагом. [220]

<< Назад   Вперёд>>