Однажды летом 1880 г. в Баргузин прибыло около двадцати ссыльных. При появлении троек мы поспешили к полицейскому участку поздороваться с новичками и посоветовать им, где лучше поселиться. Я сказала им, что буду для всех готовить, пока они не найдут жилье. Среди них было лишь две женщины.
Среди мужчин был один, приговоренный к ссылке в Саратовскую губернию, но правительство в административном порядке изменило этот приговор на ссылку в отдаленный сибирский городок. Его звали Иван Логинович Линев. Это был очень интересный человек 42 лет от роду, бывший помещик из Костромской губернии.
Он учился в Горгорецком сельскохозяйственном институте, а потом посещал Петербургский университет. Сменить учебное заведение его уговорила мать, встревоженная буйным образом жизни детей помещиков, учившихся в институте. Она была умной, высокообразованной женщиной, которая хотела, чтобы ее сын стал действительно полезным членом общества. Иван испытывал к ней глубокое уважение и старался выполнять ее желания. Он проучился в университете около двух лет. Когда начались студенческие беспорядки конца шестидесятых – начала семидесятых годов, Линев был арестован и исключен из университета, после чего поступил в один из новосозданных либеральных институтов.
Тем временем ширилось хождение «в народ», и Линев следил за ним с большим интересом. Он сочувствовал нашей деятельности и понял, что единственный способ действительно узнать народ – идти в него и работать с ним. В России, где помещик и крестьянин принадлежали к различным классам с четко определенными границами, а прослойки между ними еще не существовало, сделать это было трудно.
Поэтому Иван решил поехать в Америку, трудиться там рабочим, а затем вернуться и учить других. Поскольку он не знал никаких ремесел, сперва ему пришлось заниматься тяжелым трудом. Он провел целый сезон чернорабочим на северных лесозаготовках и лесопилках.
После этого он стал рабочим на строительстве железной дороги под Чикаго; но среди рабочих росло недовольство, они забастовали, и Джона, как его звали в Америке, вышвырнули с работы вместе с многими тысячами других. Тщетно прождав несколько месяцев, он решил устроиться сам. Он продал свой лучший костюм, купил тележку, куртку и кепку, какие носят старьевщики, и в таком облачении ходил по чикагским улицам, останавливаясь под окнами и гудя в гудок, подобно другим старьевщикам. Но домохозяйки и слуги не обращали на него никакого внимания – выяснилось, что в каждом доме привыкли иметь дело с каким-то одним старьевщиком и не желают пользоваться услугами нового человека.
Когда это предприятие провалилось, Джон оказался перед угрозой голодной смерти. Он продал свою экипировку, получил рекомендательное письмо и отправился в Калифорнию, в Сан-Франциско. Сперва он не пользовался письмом, так как хотел всего добиться сам. После долгих поисков он получил место официанта. От него требовалось носить полные тарелки из кухни в зал, держа в каждой руке по три тарелки, и обслуживать посетителей быстро и вежливо. Блюда менялись, а ему нужно было помнить, что заказывал какой клиент. Сперва ему не удавалось это запомнить, и посетители выражали недовольство. Затем Джон уронил две тарелки и в смущении скрылся на кухне. В тот раз хозяин ничего ему не сказал, но, когда то же самое случилось на следующий день, вежливо заметил помещику-официанту, что тот распугает всех клиентов, не говоря о разбитой посуде и пропавшей еде, и посоветовал ему более скромную должность мойщика посуды на кухне, на которую Джон согласился.
На кухне стояли два больших таза – один с горячей водой, а второй с опилками. Тарелки следовало сперва погружать в воду, затем в опилки. После этого другой человек вытирал их полотенцем. Груды тарелок скапливались с ужасающей скоростью, и Джон не мог с ними управиться, хотя старался изо всех сил. Другие работники на кухне отпускали шутки в его адрес и ставили перед ним все новые и новые горы посуды. Ему стало стыдно, и, получив несколько заработанных долларов, он ушел оттуда.
Бродя по улицам, он в конце концов пришел в китайский квартал города, где нашел лавку, в которой требовался работник, чтобы шить мешки. Но жалованье было таким маленьким, что жить на него мог только китаец.
Джон знал, что ему стоит работать на ферме; но время для этого было неблагоприятное вследствие экономического кризиса, а также массовой китайской иммиграции, из-за которой люди других национальностей с трудом находили работу.
Положение становилось серьезным, и Джону пришлось прибегнуть к рекомендательному письму. Благодаря ему он получил место в большом магазине, торгующем материей. Владелец магазина был доволен Джоном и вскоре сделал его своим старшим клерком. Джон провел там год, хотя постоянно искал возможность вернуться к какому-нибудь физическому труду.
Однажды, проверяя вечером магазин, Джон увидел в одной из комнат большие перемены. Стены были завешены черной тканью, а посреди комнаты поставили стол в окружении кресел. На столе лежали крест, череп и другие странные предметы. Хозяин магазина говорил ему, что состоит в некоей тайной организации, и Джон решил, что готовится собрание членов этой организации – ложи. Он ушел из магазина и никому не говорил об этом случае, но вскоре хозяин сам заговорил на эту тему и пригласил Джона вступить в ложу. Джон отказался, в результате чего отношения между ними испортились, и Джону пришлось подыскивать себе другое место.
Вскоре ему представилась хорошая возможность. Работая в магазине, Джон познакомился с молодым адвокатом, который покупал нетронутые леса под Сан-Франциско, вырубал их и образовавшиеся земельные участки продавал по большой цене. Сперва он не решался нанимать русского аристократа в чернорабочие, но, поскольку Джон хотел именно такую работу, в конце концов взял его. Так прошли три приятных года, в течение которых Джон научился работать со всяческими сельскохозяйственными машинами. Недоволен он бывал лишь тем, что, когда приезжал хозяин, приходилось держать его лошадь под уздцы.
В северо-западных штатах еще продолжались индейские войны, и те места, где не было железных дорог, требовалось снабжать оружием и продовольствием. Джон решил заняться этим делом. Купив фургоны и несколько упряжек мулов, он за пару лет преодолел много тысяч миль по прериям и лесам, порой защищая свою жизнь и свои товары от индейцев.
К тому времени он прожил в Америке уже пять лет. Пора было думать о возвращении в Россию. Он хотел вернуться как американец и основать ферму, на которой молодые люди из всех классов могли бы обучаться новым сельскохозяйственным методам. Для этого ему были нужны деньги, и он решил добыть их, прежде чем уехать из Америки. Поэтому он стал торговцем на Великих озерах, продавая товары жителям побережья; но так как у него в Америке было много русских друзей, которым приходилось хуже, чем ему, он часто был вынужден выручать их из бедственного положения и потому копил деньги очень медленно. В итоге прошло еще два года, прежде чем он смог вернуться в Россию.
В России за это время многое переменилось. Молодежь уже отказалась от просветительской деятельности, поскольку подвергалась постоянным преследованиям. За семь лет отсутствия Джона в стране образовались всевозможные политические организации, и молодые люди из этих групп тепло встретили репатрианта. По своему американскому паспорту Джон купил земельный надел в Саратовской губернии, и его дом стал не только сельскохозяйственной школой, но и убежищем для беглецов. Одно время там скрывался Квятковский.
На ферме жило также несколько женщин, которые больше интересовались политикой, чем образцовым хозяйством, и Джон сам вскоре разочаровался в своих планах и посвятил себя революционной работе.
Ферма просуществовала лишь несколько месяцев, а потом жандармы устроили налет и арестовали всех ее обитателей. Власти не сумели уличить Линева в том, что он участвовал в работе партии; но его осудили за проживание под вымышленным именем и приговорили к ссылке в Саратовскую губернию. Однако царская администрация отказалась считать отсутствие доказательств за свидетельство невиновности и изменила приговор, назначив Линеву ссылку в далекую Сибирь.
С первых дней прибытия в Баргузин Джон начал думать о сельскохозяйственных занятиях. Он арендовал две десятины земли, купил лошадь, телегу и плуг и с одобрения полиции начал подготовку к работе.
Я сразу же поняла, каким полезным нам человеком станет Джон, и предложила помогать ему в работе на ферме, так как знала, что лошади, которых ему разрешено иметь, необходимы для нашего побега.
Джон сразу же заявил, что не собирается оставаться в ссылке и немедленно начнет подготовку к побегу. Нас снова стало четверо – замышляющих побег и всецело доверяющих друг другу.
Мы решили купить четырех крепких лошадей, а чтобы скрыть цель их покупки, Джон подрядился возить зерно из города на ближайшую мельницу. Работая с двумя конными упряжками по очереди, он успевал ежедневно перевозить сотни пудов зерна; как заправский работник, он флегматично и методично загружал и разгружал свои телеги.
Ферма не окупала вложенные в нее деньги, и собранные нами средства истощались. Пришлось снова их копить; мы отказывали себе в любом излишестве и экономили даже на еде.
Когда наступила холодная, противная осень, мы взяли в аренду заброшенный луг верстах в пятидесяти от города, чтобы обеспечить себя дешевым сеном для лошадей. Мы планировали выкосить луг своими силами и запасти на зиму сено для животных, так как не было и речи о том, чтобы отправляться в путь раньше середины следующего лета, когда в тайге сойдет снег. Кроме того, мы до сих пор не нашли проводника.
В конце августа мы отправились на свой сенокос и нашли там лишь большую пустую палатку. Работники уже разошлись по домам, оставив нам ту траву, которую не успели скосить сами. Она была высокая и грубая, косить ее было очень трудно, и мои товарищи к концу дня совершенно выдыхались. Я жила в палатке и готовила им еду.
Погода стояла очень ветреная. Ночи были все холоднее. Многочисленные озера покрывались тонким ледком, но у нас за две или три недели мучительного труда получился большой стог сена. Наконец однажды утром в середине сентября мы проснулись, увидели, что луг покрыт снегом, и решили уезжать, так как дальше работать было невозможно. За сеном же мы собирались вернуться позже, когда окончательно установится зима.
Мы узнали, что группа крестьян с еще более дальних лугов возвращается в Баргузин по реке, и я попросилась с ними. Мужчины выбрали опасный и трудный путь по замерзшим озерам. Они пробирались через липкую грязь, в которой ноги сводило от холода, а Иван, изнуренный тяжелой работой, едва не умер там. Его спасло лишь мужество и преданность молодых товарищей.
Я благополучно добралась домой после плавания, продолжавшегося всю ночь. Лодке, освещенной двумя факелами на носу и корме, приходилось пробираться через густой камыш. Мы нередко врезались в берег и запутывались в зарослях. Когда это происходило, из камышей взлетали птицы, задевая наши головы крыльями. Стыдно признаться, но я всякий раз их пугалась.
Ночь казалась бесконечной, но наконец мы оказались у места впадения этой маленькой речки в Баргузин. Трещал лед, в борта лодки били волны, и стояла абсолютная тьма. Мой сосед махнул рукой и сказал:
– Вон там город.
Я ничего не видела. Я просила своих спутников высадить меня на берег, как только мы окажемся в Баргузине. Сосед сказал:
– Нас от города отделяет полоска воды, и вам придется ее пересечь. Вероятно, она еще не замерзла.
– Не важно, – ответила я, – доберусь сама.
– Будьте осторожны, – сказал он. – Если начнете тонуть, кричите.
Я вышла на снег. Казалось, что весь мир растворился во тьме. Сперва я шла осторожно, затем смелее. Что-то трещало у меня под ногами. Через два или три шага мне в башмаки полилась вода. Я в страхе шагнула назад, едва шевеля замерзшими ногами. Осторожно двигаясь вперед, я почувствовала, что поднимаюсь на холм. Значит, вода осталась у меня за спиной – каким-то чудом я ее миновала. Я поплелась к дому. В окне горел свет! Шамарин уже вернулся. Он рассказал мне, что Иван едва не погиб по пути и что они с Тютчевым остались на ночь в трактире, чтобы согреться и обсохнуть. Всю ночь мне снилось, как у меня над головой проносятся стаи птиц.
Иван делал всю самую тяжелую работу на ферме. Шамарин плотничал, Тютчев – молодой орел, тоскующий в неволе, – топил печаль в вине. Я же работала по дому, готовила, шила и… ворчала. Мне казалось, что товарищам не хватает энергии и настойчивости для выполнения наших планов, и я все время придиралась к ним, хотя и знала, что наше предприятие нелегко осуществить. За нами постоянно следила полиция. Хотя наше трудолюбие, особенно в сельскохозяйственных работах, казалось, гарантировало, что мы собираемся осесть в Баргузине, хватало иного рода признаков, вызывавших у полиции подозрения. Они знали, что мы получили посылку с картой Сибири, телескопом и несколькими компасами. Однажды исправник в пьяном виде заявил, что все знает, но уверен, что наша затея невыполнима в краю, настолько удаленном от любых путей сообщения. На второй год его сменил некто Языков – человек робкий, но не испорченный. Пока он оставался в должности исправника, мы закончили подготовку к побегу.
<< Назад Вперёд>>
