Конь подо мной, а Бог надомной!

Польские уланы пустили мне вдогонку десяток выстрелов, но Бог хранил. Несколько человек из фронта бросились за мной, да где ж им! У меня не конь, а змей был. Кабы тот конь теперь — кажется, взобрался бы на него как-нибудь, хоть бы лестницу приставил. А там — ура! Да только и видели старика!

Ох, добрый был конь мой, краснобурый! Иногда сделается весь как в мыле: по воде бродит и воды в рот не берет, а остыл — напьется. Умница, а не лошадь была, — все мне завидовали, уж подлинно можно было сказать: конь — подо мной, а Бог — надо мной.

Подскакиваю к деревне, где я оставил команду с обозом — смотрю, Користелев как будто правый стоит у ворот; сабля у него на темляке{119}, а пистолет в руках — я огрел его плетью: что за дурак! Чего, мол, тут стоишь? Дал бы знать команде!

В деревне я сделал тревогу, велел поседлать лошадей, а пехоте, схвативши одне сумы да ружья, бежать за мной! Сам с конницей поскакал вперед. Подъезжая к деревне, из которой вырвался, оглянулся назад и вижу: наша пехота уже успела взбежать на взволок{120}.

Тем временем поляки дали знать конфедератам, что мы фуражируем в их деревне. Неприятель с двумя эскадронами и двумя ротами пехоты, как я узнал после, ворвался в нашу деревню и начал перестрелку с унтер-офицером, который с пятью человеками при повозках возвращался с мельницы.

Он только что въезжал в деревню, занятую нами, как я с командой, собранной по тревоге, выскакивал из нее. Пехота, бежавшая за мной, успела в это время показаться на горе, но, услыхав пальбу в деревне, воротилась.

Неприятель принял эту пехоту за авангард и, оставив унтер-офицера в покое, удалился по обыкновению в лес. Местоположение было такого рода, что неприятелю нельзя было заметить, откуда вышла наша пехота.

Въехавши в деревню, где было начал фуражировать, нашел я раненого Тихона Иванова. Когда я назначал его ехать со мною, он было отговаривался. «Там, брат, деревня большая, — говорил я, — повеселеешь: водка есть и пива вдоволь». — «Да мне что-то нездоровится, Илья Осипович!» — «Пустое, брат, поедем!» Бедняга как будто что-то предчувствовал.

Тихон Иванов рассказал, что одного из наших взяли в плен. А остальные десять человек явились ко мне. Присоединив их к команде, бросился я с ними отбивать пленного по дороге, указанной раненым солдатиком.

Проехали версты четыре; видим деревушку, а за нею речка, неприятеля же нет. В деревне я оставил команду, взял одного драгуна и, проскакав влево лесом, остановился за сосною. Смотрю, едет навстречу их кавалерия. Я вернулся, зажег деревушку и бросился к раненому Тихону Иванову.

— Ну что, брат Тишка, жив?

— Жив, Илья Осипович!

— Что, на лошадь сядешь?

— Нет, не могу!

— Пособим.

— Нет, не могу!

Послышался конский топот.

— Прощай, брат Тишка!

Оставив бедного земляка, побежал я к фуражирам, да выехав на гору, увидал, что деревня, где мы фуражировали, горит! Ее зажег унтер-офицер, который с людьми и обозом уже выезжал на гору. Ехать в деревню мне было незачем; я оставил ее вправо и потянулся к обозу.

На другой день, верстах в пяти от ночлега, увидал я, что кто-то в стороне скачет на паре лошадей, полем, без дороги. Я подбежал поближе; смотрю — подпоручик Козлянинов.

Часу этак в девятом утра, порожняком и не весело подъезжал я к лагерям; наши войска уже трогались и выстраивались в линии.

Гампер (так звали майора) удивился, увидав меня, и только сказал: «Гм!» — цел, мол. Уж у него такая была привычка, всегда говорил сквозь зубы.



<< Назад   Вперёд>>