У мирового судьи Мещанского участка господина Матерна в начале декабря 1891 года обвинялась за систематическое нищенство крестьянка Прасковья Михайлова.
По вызову к судейскому столу подошла еле передвигающая ноги старушка.
— Вы Прасковья Михайлова? — спрашивает судья.
— Я, батюшка, самая.
— Сколько вам лет от роду?
— Лет-то я уже и забыла. Небось, девятый десяток идет?
— Откуда мне знать, какой вам десяток идет. Вам лучше знать, сколько имеете лет.
— Куда мне помнить — из ума уже совсем выжила. Сосчитай лучше, родимый, сам.
— Как же я буду считать?
— Да начинай хошь со французского года. В те поры мне было десять лет.
— Значит, вам 89 лет?
— Стало быть, так. Я всю французскую войну как сейчас помню.
— Однако вы пожили, бабушка.
— Что ж поделаешь, сынок родимый. И не хочется, да живешь. Верно, так Богу угодно.
— Родные-то у вас кто-нибудь есть?
— Никого, касатик, нетути. Всех давным-давно схоронила.
— Вот вас, бабушка, обвиняют за прошение милостыни. Признаете себя виновной в этом или нет?
— Ах, что б им «прытко» стало. Ну чего я дурного сделала? Зачем меня судом судить, как разбойницу какую-то?
— Да милостыню вы просили у кого-нибудь?
— Как же не просить-то. Чем же я стану кормиться? Что добрые люди дадут, тем и дышу.
— Может быть, вы еще работать можете?
— Куды, касатик, работать. Старые ноги таскать и то стало невмоготу.
— А вы попросили бы кого-нибудь, чтобы вас пристроили в какое-нибудь богоугодное заведение.
— Чего просить-то… Тряпья старого никому не нужно. Умирать пора, а то не в меру зажилась.
Из оловянных глаз старушки закапали крупные слезы.
Мировой судья Михайлову оправдал. По прочтении приговора старушка низко-низко поклонилась судье и, еле передвигая ноги, поплелась к выходу.
<< Назад Вперёд>>
