На станции Мысовой нам уже без всяких пререканий подали паровоз и машинист, получивший соответствующее распоряжение от стачечного комитета, повез нас вокруг Байкала.
На одной из станций Кругобайкальской дороги все-таки произошла задержка. Наши продовольственные запасы кончились. На станции и в железнодорожном поселке нельзя было ничего купить. Тогда каторжане попросили разрешение послать старост в ближайшее селение за продуктами. Поручик разрешил. Через час старосты вернулись с мешками, набитыми хлебом, колбасой, свининой и битой птицей.
У нас самих, кроме небольшой краюшки хлеба, сахару и чаю, также не осталось никакой провизии, и мы приготовились голодать до самого Иркутска. Но явившиеся в наш вагон старосты нанесли нам целую гору «кусочков» (так называли каторжане собранную старостами провизию). Мы стали отказываться, но каторжане заявили, что едем мы «одной артелью», что припасы добыты не воровством, а Христовым именем и что наш отказ обидит всю «артель». Пришлось принять эти подарки, за которые мы отблагодарили кусками оставшегося у нас сахара.
Вскоре эшелон наш прибыл в Иркутск. Здесь мы узнали о прекращении забастовки и о манифесте 17-го октября.
В Иркутске нам представилась возможность покинуть сахалинский эшелон и следовать дальше пассажирским поездом. Но мы так свыклись с нашей «артелью», что решили ехать с каторжниками дальше, тем более, что все отходившие в Россию поезда брались с бою и попасть в них представлялось делом довольно трудным.
От Иркутска эшелон наш двигался гораздо медленнее, чем по Забайкальской дороге.
Вся линия была забита эшелонами с демобилизованными солдатами сибирских запасных баталионов и запасными старших сроков, возвращавшимися на родину. Эшелоны эти были настроены очень воинственно, не пропускали вперед ни пассажирских, ни санитарных поездов и угрожали железнодорожному персоналу при каждой попытке задержать их поезд.
Наш «каторжный» эшелон оказался гораздо более спокойным и дисциплинированным и железнодорожники, терроризованные запасными, удивлялись тому порядку, который царил в нашем поезде.
Не буду останавливаться на описании того разложения остатков манджурской армии, которое мне пришлось наблюдать в пути от Иркутска до Самары. По Сибирской дороге двигался в Россию буйный поток солдатской массы, не признававшей никакого начальства, не терпевшей никаких возражений, привыкшей в Манджурии грабить «китаев» и продолжавшей теперь, по инерции, грабить своих русских лавочников.
Деморализация, начавшаяся в армии после мукденского поражения, достигла своего апогея. Злоба, накапливавшаяся месяцами, прорвалась наружу в самых уродливых формах. Не желая разбираться в том, кто являются виновниками их 20-ти месячной страды, запасные вымещали свою злобу на каждом, кто являлся каким либо начальством или носил «ясные погоны».
Начальство, растерявшееся от этого неожиданного бунта столь покорных и послушных до сего «землячков», не умело и не могло успокоить разбушевавшуюся стихию. И потребовались карательные поезда Ренненкампфа и Меллер-Закомельского, чтобы остановить этот двигавшийся с востока бурный поток, угрожавший залить Россию кровью и огнем пожаров. В Сызрани поручик сдал свой эшелон этапному коменданту. Сахалинцы сердечно распрощались с нами и одиночным порядком разъехались по разным направлениям.
У меня остались самые лучшие воспоминания о совместном путешествии с каторжанами. За исключением нескольких тревожных часов, пережитых в Петровском заводе, весь длинный путь прошел без всяких инцидентов. По Сибирской дороге каторжане не только не принимали участия в происходивших на станциях бесчинствах, но, напротив, сами уговаривали и успокаивали буйствовавших запасных.
Расставшись со своими попутчиками, я пересел в скорый поезд и 2-го декабря 1905 года, ровно через год после моего бегства из Пажеского корпуса, вернулся в Петербург.
События, которыми закончился на Великом Сибирском пути злополучный 1905-й год, должны были послужить предостережением нашей военной бюрократии.
Но, к сожалению, через несколько лет события эти были забыты и 1917-й год оказался для преемников генерала Сахарова снова полной неожиданностью.
Но для очевидцев демобилизации манджурских армий — солдатская «вольница» 1917-го года явилась повторением знакомой картины» Разница была лишь в масштабе.
<< Назад
Вперёд>>
