Холодная война. 1945-1963 гг. Историческая ретроспектива

Есть некая ирония в том, что у истоков холодной войны, ког­да внимание обеих сторон было приковано к Европе, поворотным моментом в ходе конфликта, определившим характер противосто­яния на весь оставшийся период, стало начало войны на далеком Корейском полуострове в июне 1950 г. Война в Корее привела к глобализации и милитаризации холодной войны, но одновремен­но и к ограничению ее масштаба — она дала образец «опосредо­ванного конфликта», что позволяло Советскому Союзу и Соеди­ненным Штатам избегать прямого военного столкновения. Кро­ме того, война в Корее оказала глубокое влияние на обе системы союзов, сложившиеся в ходе холодной войны, укрепив их в крат­косрочной перспективе, но и посеяв семена раздора, приведшего к разрыву отношений между Москвой и Пекином в следующем десятилетии.

  Западные державы расценили массированное нападение Северной Кореи на Южную ранним утром 25 июня 1950 г. как акт советской агрессии, которую, в свете гитлеровской политики завоеваний «шаг за шагом» в 1930-е годы, следовало отразить, иначе Москва могла предпринять новую атаку в любой другой точке вдоль советской границы. Соответственно США и еще пятнадцать государств напра­вили свои войска под эгидой ООН на защиту Южной Кореи, что привело к эскалации внутрикорейской войны до размеров крупного международного конфликта. Аналогичным образом для коммунисти­ческого лагеря переход 38-й параллели войсками ООН в октябре 1950 г. стал актом агрессии, угрожавшей безопасности СССР и Ки­тая, а также самому существованию братского северокорейского го­сударства. Китайское руководство направило свои сухопутные вой­ска в Корею, чтобы спасти тамошний коммунистический режим и преподать урок «надменному» Западу, чтобы у американцев не воз­никло искушения перенести боевые действия уже на территорию КНР. В результате произошло дальнейшее расширение и затягива­ние конфликта. Сталин не стал посылать советские сухопутные вой­ска в Корею, во избежание войны с Соединенными Штатами, к которой СССР был еще не готов, но он отправил части советских ВВС для защиты китайско-корейской границы, чтобы не допустить победы сил ООН и неизбежного размещения американских войск на советской границе.

Два с половиной года, пока велись затяжные переговоры о пере­мирии, а на земле обе стороны перешли к позиционной войне на линии 38-й параллели, советские и американские летчики вели оже­сточенные бои в корейском небе. Оба правительства не желали пуб­лично признавать, что эти бои идут, чтобы конфликт не превратил­ся в третью мировую войну. И хотя им удалось ограничить масштаб боевых действий территорией самой Кореи, затягивание войны име­ло важные последствия. Оно привело многих в руководстве США к выводу, что переговоры с коммунистами — дело бесполезное и даже вредное, а эта убежденность способствовала милитаризации амери­канской политики сдерживания. В начале 1953 г. новая администра­ция президента Дуайта Д. Эйзенхауэра выступила с угрозой применить ядерное оружие, если коммунисты не согласятся на перемирие. Уже после окончания войны президент Эйзенхауэр и государственный сек­ретарь Джон Фостер Даллес долгое время утверждали, что именно угрозы США применить ядерное оружие против Китая привели к ус­пеху на переговорах, и эти заявления оказали долгосрочное воздей­ствие на мнение американцев о целесообразности «ядерной диплома­тии». В то же время, для Сталина неспособность американцев про­рвать китайскую оборону и разгромить Северную Корею означала, что США оказались не столь уж грозным противником, как он прежде считал. В результате он пришел к мнению, что война в Корее пре­доставляет отличную возможность для наращивания советских вооруженных сил и перевооружения восточноевропейских стран-участниц советского блока.

Соединенные Штаты в ответ на нападение Северной Кореи так­же предприняли действия, выходящие далеко за пределы полуостро­ва. Рассматривая вторжение в Южную Корею как китайскую, да и советскую акцию, администрация Трумэна приняла ряд мер по ук­реплению антикоммунистических режимов вдоль китайской грани­цы. Она направила соединения ВМС США в Тайваньский пролив для предотвращения атаки КНР на эту островную цитадель Гоминь­дана, положив начало противостоянию вокруг Тайваня, и по сей день осложняющему обстановку в регионе. Кроме того, Вашингтон существенно усилил поддержку Франции в ее борьбе против наци­онально-освободительных движений в Индокитае, создав тем самым предпосылки катастрофической для США войны во Вьетнаме. Вой­на в Корее побудила Соединенные Штаты заключить пакты о взаи­мопомощи с Филиппинами, Австралией и Новой Зеландией, а так­же мирный договор с Японией без участия Советского Союза. В то же время война сыграла роль стимулятора экономического восста­новления Японии и ее интеграции в западную систему союзов. Убежденные в наличии постоянной коммунистической угрозы в Азии, США подписали договоры о взаимопомощи с Южной Коре­ей и Тайванем, а также инициировали создание блока СЕАТО.

В Европе мысль об угрозе в связи с войной в Корее превратила НАТО из альянса на бумаге в реальный военный блок. Эта война в конечном итоге открыла путь к ремилитаризации Западной Герма­нии, побудила США, Великобританию и Францию предоставить значительную военную помощь Югославии и привела к увеличению американских оборонных расходов в три раза. Что касается проти­воположной стороны, то война в Корее привела к кратковременно­му укреплению китайско-советского альянса, поскольку Москва на­правляла в Китай оружие и советников и тесно сотрудничала с Пе­кином в руководстве военными операциями. В ходе этого процесса Китайской Народной Республике удалось создать современные во­оруженные силы и повысить свой статус на международной арене. Однако именно изменение статуса КНР неизбежно привело к тре­ниям с Москвой, усугубляемым раздражением из-за отсутствия кон­сультаций в планировании кампании против Южной Кореи, высо­ких цен, по которым китайцам приходилось расплачиваться за со­ветские поставки, и нежелания Сталина разрешить конфликт путем переговоров), Ким Ир Сена война сделала бесспорным лидером се­верокорейского государства, приобретавшим значительную и внуша­ющую беспокойство автономию по мере роста напряженности между Пекином и Москвой.

Учитывая эти далеко идущие последствия, особую важность при­обретает вопрос об оценках угроз, определявших действия обеих сторон в корейской войне. Москве и Вашингтону удалось избежать ее эскалации до масштабов третьей мировой войны, но конфликт на этом далеком полуострове вовлек их глобальную милитаризованную конфронтацию, продолжавшуюся вплоть до крушения Советского государства. В данной статье анализируются оценки угроз обеими сторонами на четырех главных этапах конфликта: в марте-сентябре 1949  г., когда Сталин впервые задумался, не поддержать ли ему просьбу Ким Ир Сена о вторжении в Южную Корею; в январе-мае 1950  г., когда Сталин и Мао решили «дать добро» на просьбу Ким Ир Сена; в сентябре-октябре 1950 г., когда ооновцы приняли реше­ние пересечь 38-ю параллель, а Москва и Пекин вели переговоры о том, как уйти от поражения в Корее; и во время долгих перегово­ров о перемирии, продолжавшихся с июня 1951 по июль 1953 г. Осо­бое внимание при этом уделяется роли СССР в войне:, появившие­ся в последнее десятилетие архивные источники по этой теме ради­кально изменили характер изучения корейского конфликта.

1. Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г.

 На подход Сталина к корейской проблеме неизменно влияло его убеждение в том, что Япония рано или поздно вооружится и вновь станет угрожать советскому Дальнему Востоку, используя Корею в качестве плацдарма. Исходя из этой ложной посылки, он, естествен­но, считал необходимым с точки зрения советской безопасности, чтобы на Корейском полуострове правил режим, дружественный СССР. Таким образом, он не желал смириться с постоянным разде­лом страны на просоветское государство на севере и проамерикан­ское на юге, а значит, в принципе одобрительно относился к стрем­лению Ким Ир Сена объединить страну военными средствами — такая просьба была высказана в ходе первого визита в Москву офи­циальной делегации недавно созданной Корейской Народно-Демо­кратической Республики в марте 1949 г. Однако в тот момент Ста­лин отказался удовлетворить просьбу Кима, считая, что вторжение в Южную Корею скорее всего побудит Соединенные Штаты вме­шаться для защиты своего клиента, что может привести к войне между СССР и США. Он обьяснил северокорейскому лидеру, что Соединенные Штаты расценят нападение на Южную Корею как на­рушение советско-американского соглашения 1945 г. о разделении страны по 38-й параллели, а значит, скорее всего, вмешаются в кон­фликт. Более того, отметил он, американские войска все еще нахо­дятся в Корее, а вооруженные силы КНДР пока не имеют превос­ходства над южнокорейскими.

Когда Ким Ир Сен спросил, означает ли такой ответ, что воссо­единение Кореи в ближайшем будущем вообще невозможно, Сталин обьяснил, что «если у противника существуют агрессивные намере­ния, то рано или поздно он начнет агрессию. В ответ на нападение у вас будет хорошая возможность перейти в контрнаступление. Тог­да ваш шаг будет понят и поддержан всеми»¹. Поскольку, по мне­нию Сталина, контрнаступление не спровоцирует американского вмешательства, это единственный приемлемый образ действий. Киму придется ждать, пока южане не начнут первыми.

Однако когда в следующем месяце в Москву стали поступать доклады о рейдах южнокорейцев на территорию КНДР, Сталин на­чал пересматривать эту формулу. Ошибочно полагая, что действия южнокорейцев отражают намерения США, Сталин пришел к невер­ному выводу, что скорый вывод американских войск из Южной Кореи имеет целью развязать южанам руки для вторжения на Се­вер. В середине апреля он дал указание советскому послу в Пхе­ньяне Т.Ф. Штыкову оценить достоверность донесений разведки о том, что американцы собираются передислоцировать свои войска из Южной Кореи на близлежащие Японские острова. «Предпола­гается вывод американских войск, — объяснял Сталин, — чтобы дать свободу действий южнокорейской армии. К этому же време­ни выедет из Кореи и Комиссия ООН. В апреле-мае южане долж­ны сосредоточить свои войска в районе параллели, в июне внезап­ным ударом напасть на северян, чтобы к августу закончить разгром их армии»².

В действительности и американцы, и южнокорейское руководство опасались, что вывод войск США приведет к падению вновь создан­ной Республики Корея, либо из-за подрывной деятельности внутри страны, либо из-за нападения с Севера. Именно этот страх застав­лял США раз за разом откладывать вывод войск — с августа до де­кабря 1948 г., затем до марта, мая и наконец до июня 1949 г. Более того, хотя отдельные члены южнокорейского правительства и наде­ялись спровоцировать инцидент с северянами, чтобы вынудить аме­риканцев оставить свои войска в Корее, Вашингтон никоим обра­зом не хотел «застрять» на полуострове. Как откровенно заметил генерал У.Л. Робертc, командир группы военных советников в Корее, «южнокорейцы хотят напасть на Север. Мы скажем им, что если такое случится, все советники покинут страну, а АЭС (Администра­ция по экономическому сотрудничеству) перекроет кран»³. Реши­мость американцев не дать себя вовлечь во внутрикорейский конф­ликт была достаточно очевидна для корейцев, так что, согласно до­несению посла США в Сеуле Джона Муччио, они «думают о выводе оперативного соединения США с подлинным ужасом — а в неко­торых кругах просто с нервозностью. Они готовы перевернуть небо и землю, лишь бы не допустить вывода»⁴.

Донесение Штыкова во исполнениe cталинского приказа, пред­ставленное 2 мая, нисколько не развеивало заблуждений последне­го. Посол справедливо указывал на наращивание южнокорейских вооруженных сил с американской помощью и на меры, принимае­мые правительством во главе с Ли Сын Маном по повышению бое­готовности армии, но он совершенно не упомянул о резком разли­чии целей патрона и клиента. Вместо этого, несмотря на наличие разветвленной сети разведывательных источников в Сеуле, способ­ных снабдить его информацией противоположного характера, он по очевидным причинам просто повторил выводы самого Сталина, до­бавив в подтверждение конкретные детали⁵.

Штыковские преувеличенные оценки угрозы нападения против Севера повторялись и в других донесениях, которые Сталин полу­чал из Пхеньяна весной-летом 1949 г.⁶ Тревога Сталина росла, но он по-прежнему не хотел втягиваться в военный конфликт с Со­единенными Штатами. Однако он не желал и потерять буферную зону, созданную им на стратегически важном полуострове, — теперь эти две цели уже не слишком сочетались между собой. Он принял решение выиграть время, оттягивая межкорейский конфликт до более подходящего момента. Он дал жесткое указание Штыкову и Киму ни в коем случае не провоцировать нападение южан и при­казал ликвидировать советскую военно-морскую базу в Чонджине и миссии связи ВВС в Пхеньяне и Канге, чтобы «продемонстри­ровать миру наши намерения, психологически разоружить против­ников и не допустить втягивания нас в возможную войну против агрессии южан»⁷.

 После вывода американских войск из Кореи в июне вторжения с Юга не последовало, но Сталин продолжал считать, что нападе­ние на Север при поддержке американцев рано или поздно произой­дет. Поэтому в начале сентября, получив донесение о намерении южан оккупировать часть полуострова Ончжин к северу от 38-й па­раллели, он решил удовлетворить просьбу Ким Ир Сена о развер­тывании ограниченной военной кампании на Ончжинском полуост­рове для упреждения атаки южнокорейцев и улучшения оборони­тельных позиций КНДР⁸.

Однако, получив рекомендации советского посольства в Пхенья­не, Сталин пришел к выводу, что боевые действия в Ончжине ста­нут не ограниченной кампанией, а началом «войны между Северной и Южной Кореей, к которой Северная Корея не подготовлена ни с военной, ни с политической стороны...» Из-за отсутствия у КНДР военного превосходства над противником и слабости партизанского движения на Юге война затянется, что даст американцам время осу­ществить интервенцию⁹. В первых проектах решения Политбюро по этому вопросу, подготовленных заместителем министра иностранных дел А.А. Громыко и министром обороны Н.А. Булганиным, предска­зывалось, что «наступление Народной армии на юг может дать аме­риканцам повод поставить этот вопрос на сессии ООН, обвинить в агрессивности правительство КНДР и добиться от Генеральной Ас­самблеи согласия на ввод в Южную Корею американских войск»¹⁰. Повторив указание о том, чтобы Северная Корея была готова дей­ствовать в случае атаки с Юга, Сталин не дал Ким Ир Сену разре­шения начать вооруженный конфликт. Наоборот, он приказал совет­ским представителям в Пхеньяне не допустить, чтобы северокорей-цы спровоцировали атаку южан, поскольку «такие провокации весьма опасны для наших интересов и могут побудить противника начать большую войну»¹¹.

2. Решение о начале войны. Январь—май 1950 г.

В январе 1950 г. Ким Ир Сен вновь попросил разрешения начать наступление против Юга, вероятно, под влиянием успешного про­возглашения Коммунистической партией Китая народной республи­ки в Пекине в октябре 1949 г. В это время, когда Мао Цзэдун на­ходился в Москве для переговоров о союзе между Китаем и СССР, Сталин был готов перейти к стратегии активных действий на Даль­нем Востоке. Он сообщил своему корейскому протеже, что, хотя «дело надо организовать так, чтобы не было слишком большого рис­ка», он «готов помочь» и примет Кима в Москве для беседы¹². Со­ответственно Ким Ир Сен и министр иностранных дел КНДР Пак Хен Ен 25 апреля прибыли в Москву, где находились до 30 апреля. В записях их бесед со Сталиным, подготовленных Международным отделом ЦК ВКП(б), раскрываются причины изменения позиции советского лидера относительно целесообразности военной кампании против Южной Кореи¹³.

  Cвoe решение Сталин объяснил Киму теми же словами, кото­рые он повторил Мао месяц спустя, а именно, что «международ­ная обстановка изменилась, и более активные действия по воссо­единению Кореи стали возможными». Первым новым элементом международной ситуации стала победа КПК, имеющая важное значение, поскольку теперь «Китай больше не занят внутренней борьбой» и «может уделить внимание и энергию помощи Корее. В случае необходимости в распоряжении Китая имеются войска, которые можно использовать в Корее без ущерба для других по­требностей Китая».

Победа китайцев важна и «психологически», ведь «она показала силу азиатских революционеров и слабость азиатских реакционеров заодно с их покровителями на Западе, в Америке. Американцы рети­ровались из Китая и не осмелились применить против новых китайских властей военную силу. Теперь, когда Китай заключил союзниче­ский договор с СССР, американцы будут еще менее расположены дразнить коммунистов в Азии. Согласно информации, поступающей из США, — добавил Сталин, — это действительно так. Преобладает настроение не вмешиваться в корейские дела». Вероятно, советский лидер ссылался на документ об американской политике безопасности, одобренный в декабре 1949 г. под названием СНБ-48, содержание которого он мог узнать через советского шпиона-британца Дональда Маклейна. В любом случае в своей речи в Национальном пресс-клу­бе 12 января государственный секретарь Дин Ачесон публично объя­вил о решении США провести свою линию обороны в Тихоокеанс­ком регионе таким образом, чтобы она включала Японию и Филип­пины, но не Южную Корею и Тайвань. Сталин отметил и другие причины колебаний американцев, а именно «то, что у СССР теперь есть атомная бомба и что наши позиции в Пхеньяне укрепились». Другими словами, советский лидер истолковал невмешательство аме­риканцев в гражданскую войну в Китае как признак слабости, что позволяет укрепить безопасность Советского Союза осуществлением более энергичной стратегии на Дальнем Востоке.

Однако возможность американского вмешательства продолжала беспокоить вечно подозрительного Сталина. Он объяснил Киму и Паку, что тем следует «еще раз взвесить все «за» и «против» осво­бождения. Прежде всего, вмешаются американцы или нет?» Во-вто­рых, поскольку в случае необходимости Китай станет источником подкреплений для северокорейцев, «освобождение можно начинать только если его поддержит китайское руководство». Когда Ким за­верил Сталина в поддержке Мао, советский лидер отметил, что «необходима тщательная подготовка к войне». Боевую готовность следует поднять до высокого уровня, создать отборные ударные ди­визии и другие новые части, войска должны получить дополнитель­ное вооружение и автотранспорт, которые предоставит Советский Сoюз.

Чтобы снизить опасность американского вмешательства, Сталин вернулся к своей первоначальной формуле, настаивая, чтобы наступ­ление было замаскировано под контратаку. «Я согласен с вашей иде­ей завязать бои с противником на Ончжинском полуострове, по­скольку это поможет скрыть то, кто первый начал боевые действия». После того как Северная Корея заявит, что операция в Ончжине является ответом на атаку южан, она сможет расширить фронт. Да­лее он подчеркнул, что война должна быть выиграна быстро. «Южа­не и американцы не должны успеть прийти в себя... оказать силь-' ное сопротивление и мобилизовать международную поддержку».

И наконец, самое важное: Сталин дал ясно понять корейцам, что им «не стоит рассчитывать на прямое участие СССР в войне, по­скольку у СССР есть другие серьезные задачи, особенно на Западе». Вместо этого он «призвал Ким Ир Сена консультироваться с Мао Цзэдуном». Сталин повторил, что «СССР не готов ввязываться в корейские дела напрямую, особенно если американцы все же решат послать войска в Корею». После заверений Кима, что война будет

выиграна прежде, чем американцы успеют вмешаться, обе стороны условились, что Корейская народная армия будет полностью отмо­билизована к лету, а корейский Генштаб с помощью советников из СССР к этому времени разработает конкретный план наступления.

Поскольку Сталин не хотел рисковать войной с Соединенными Штатами, посылая советские войска в Корею, и рассчитывал, что в случае необходимости подкрепления предоставит Китай, он насто­ял, чтобы Ким Ир Сен поехал в Пекин и получил одобрение китай­цев, прежде чем начнутся военные действия. В ходе бесед с Кимом 15—16 мая Мао Цзэдун с готовностью согласился с планируемой кампанией, считая вполне естественным, чтобы корейские коммуни­сты установили свою власть на всей территории страны, хотя и вы­разил некоторую озабоченность относительно возможного вмеша­тельства японцев или американцев¹⁴.

  В то время как вслед за переговорами Сталина с Кимом и Па­ком в Северную Корею потоком хлынули оружие и советники, по­явились многочисленные признаки того, что Соединенные Штаты проявляют все большую решимость защищать Южную Корею и бо­роться с коммунизмом по всему миру — новая директива в области политики безопасности, СНБ-68, ставила целью подготовку США к предотвращению дальнейшей советской экспансии, Республике Ко­рея была выделена военная и экономическая помощь на 100 мил­лионов долларов, высокопоставленные американскех чиновники за­частили с визитами в Сеул¹⁵. Тем не менее подготовка к операции шла ускоренными темпами. 12 июня части КНА начали выдвигать­ся на исходные позиции, а к 15 июня оперативный план был готов. На следующий день Штыков сообщил Сталину, что наступление начнется ранним утром 25 июня¹⁶.

Тем не менее Сталина продолжала беспокоить возможность аме­риканского вмешательства. 20 июня он удовлетворил просьбу Шты-кова разрешить КНА использовать советские корабли для высадки десантов, но не позволил советскому персоналу находиться на ко­раблях, «поскольку это может дать противнику предлог для вмеша­тельства со стороны США»¹⁷! Но в то же время Сталин принял ре­шение, намного увеличившее вероятность такого вмешательства. 21 июня, получив донесение, что южнокорейцы узнали о планах на­ступления и усиливают свои оборонительные линии на Ончжинском направлении, он одобрил предложение Ким Ир Сена изменить план и начать наступление одновременно по всей линии фронта¹⁸. Воз­можно, с военной точки зрения это решение и было разумным, но в нем проявилось катастрофическое непонимание того, как на За­паде воспримут широкомасштабное, в духе Второй мировой войны, вторжение через южнокорейскую границу. Поскольку Сталин, как и его западные современники, сам пережил внезапное массированное нападение немцев, тем более удивительно, что он не сумел преду­гадать, какие ассоциации немедленно вызовет подобная атака в умах многих политических лидеров мира. Таким образом, вмешательство ООН застигло советского лидера врасплох — то самое вмешатель­ство, которого он так упорно старался избежать.

3. Войска ООН пересекают параллель, Китай вступает в войну. Октябрь 1950 г.

Американская интервенция в Корее сочеталась с решимостью не допустить эскалации конфликта до уровня мировой войны с Совет­ским Союзом. Поэтому, считая, что именно СССР несет ответствен­ность за нападение, администрация Трумэна тщательно избегала пуб­личного признания связи Москвы с событиями в Корее. По той же причине Советское правительство из кожи вон лезло, чтобы дистан­цироваться от этого нападения. Оно заявляло, что северокорейские войска лишь отражают агрессию с Юга и что «ответственность за эти события ложится на южнокорейские власти и тех, кто за ними сто­ит»¹⁹. А главное, Сталин не приказал советскому представителю в ООН прекратить бойкот заседаний Совета Безопасности, предприня­тый в знак протеста против исключения КНР из ООН, хотя его от­сутствие позволило США обеспечить одобрение вмешательства в ко­рейский конфликт со стороны Организации Объединенных Наций.

К концу лета 1950 г., когда Корейская народная армия оттеснила войска ООН на узкий плацдарм вокруг южнокорейского порта Пу­сан, Сталин стал смелее поддерживать военную операцию в Корее. 28 августа он приветствовал Ким Ир Сена «за великую освободитель­ную борьбу», которую он с друзьями ведет «с блестящим успехом» и выразил уверенность, что «в скором времени интервенты будут изгнаны из Кореи с позором»²⁰.

Однако уверенность Сталина была поколеблена высадкой амери­канского десанта 15 сентября в тылу северокорейцев, в Инчхоне, что позволило войскам ООН через две недели начать наступление на территорию Северной Кореи. Хотя американцы и их союзники были сильно обеспокоены из-за пересечения 38-й параллели, опасаясь, что это может спровоцировать вмешательство Китая или СССР, а евро­пейцы боялись, что это отвлечет американские ресурсы от помощи Европе, всеобщее убеждение в том, что нападение северян должно быть отражено раз навсегда, чтобы исключить дальнейшую комму­нистическую агрессию, склонило чашу весов в пользу войны до пол­ного разгрома Северной Кореи. В течение октября, когда войска ООН продвигались в глубь Северной Кореи, в Вашингтоне и сто­лицах союзников получали все больше подтверждений, что Китай готовится вступить в войну. Однако там недооценивали способность Пекина к вмешательству, прежде всего, потому, что у китайцев не было военно-воздушных сил, и были чересчур уверены в том, что сумеют отразить любую интервенцию, если Китай все же решится на это²¹. Таким образом, массированное и успешное наступление китайцев застигло американцев и их союзников врасплох.

В коммунистическом лагере быстрый разгром Корейской народ­ной армии вызвал серию интенсивных переговоров в первые две недели октября. Сталин отверг просьбу Ким Ир Сена о советском вмешательстве, продолжая придерживаться своей апрельской форму­лы, что Советский. Союз предоставит оружие, снаряжение и советников, но если Северной Корее понадобятся иностранные войска, ей следует рассчитывать на китайцев. 3 октября Сталин призвал Мао направить в Северную Корею обещанные войска, замаскированные под добровольцев. К удивлению и раздражению Сталина, Мао не согласился, утверждая, что подобная интервенция скорее всего «вы­зовет открытое столкновение США и Китая, вследствие чего Совет­ский Союз также может быть втянут в войну, и таким образом воп­рос стал бы крайне большим»²². Сталин отверг рассуждения Пекина о третьей мировой войне как простой предлог для бездействия, на­помнив Мао, что «руководящие китайские товарищи» неоднократ­но выражали готовность направить несколько армий на поддержку Кореи, если противник пересечет 38-ю параллель. При этом вождь не без колкости заметил, что, как он понял, подобная готовность была связана с заинтересованностью Китая не допустить превраще­ния полуострова в плацдарм для будущей агрессии США или Япо­нии против КНР.

Сталин перечислил четыре причины для вмешательства китайцев. Во-первых, американская реакция на эту войну пока что показывает, что США «не готовы в настоящее время к большой войне». Во-вто­рых, Япония, «милитаристские силы которой еще не восстановлены», не в состоянии помочь США. В-третьих, поскольку за Китаем стоит его союзник — СССР — Соединенные Штаты вынуждены будут со­гласиться на выгодные для Северной Кореи условия мира, «которые не давали бы врагам возможности превратить Корею в свой плац­дарм». В-четвертых, по той же причине американцам придется «от­казаться» от Тайваня, от идеи сепаратного мирного договора с «япон­скими реакционерами», а также от планов возрождения японского империализма и превращения страны в свой плацдарм на Дальнем Востоке. Подобно ооновцам, убежденным в необходимости дать мощ­ный отпор коммунистической агрессии, Сталин предостерег, что «без серьезной борьбы и без новой внушительной демонстрации своих сил» Китаю не удастся ни добиться этих уступок, ни вернуть себе Тай­вань.

Сталин признал, что США все же могут втянуться в большую войну из соображений престижа. Тогда в нее может быть втянут и Китай, а с ним и Советский Союз, «который связан с Китаем Пак­том взаимопомощи». «Следует ли этого бояться?» — задает он ри­торический вопрос. «По-моему, не следует, так как мы вместе будем сильнее, чем США и Англия, а другие капиталистические европей­ские государства без Германии, которая не может сейчас оказать США какой-либо помощи, не представляют серьезной военной силы. Если война неизбежна, — объявил он, — то пусть она будет теперь, а не через несколько лет, когда японский милитаризм будет восстановлен как союзник США и когда у США и Японии будет готовый плацдарм на континенте в виде лисынмановской Кореи»²³.

Этот пассаж можно истолковать неправильно, если вырвать его из контекста. Действия Сталина в октябре-ноябре 1950 г. показыва­ют, что он не забыл об осторожности, ранее отличавшей его стра­тегию относительно возможности большой войны. И верно, когда поначалу его смелые речи не тронули китайское руководство и оно отказалось послать в Корею требуемые войска, Сталин приказал севе­рокорейской армии эвакуироваться из страны. 13 октября он уведомил Ким Ир Сена, что «дальнейшее сопротивление бесполезно. Китайские товарищи отказываются от военного вмешательства. В этих условиях вам следует готовиться к полной эвакуации в Китай или СССР»²⁴.

На следующий день после сталинского приказа Ким Ир Сену об эвакуации китайское руководство, наконец, решило направить сухо­путные войска в Корею. Согласно китайским источникам, изученным историком Чен Джианом, решение Пекина было обусловлено не толь­ко заботой о безопасности китайско-корейской границы, но и убеж­дением, что американцев следует наказать за «наглую» блокаду Тай­ваня и вторжение в Северную Корею, иначе Китай не займет того места в мире, которого он заслуживает. Кроме того, Мао Цзэдун был рад возможности поддержать революционный дух в Китае вооружен­ной борьбой против крупнейшей капиталистической державы²⁵.

В отличие от готовности Мао сражаться с «империалистами», Сталин был по-прежнему осторожен. Он наложил жесткие ограни­чения на советскую военную помощь Китаю в поддержку интервен­ции последнего, все еще стараясь снизить риск прямого конфликта с Соединенными Штатами. Несмотря на неоднократные просьбы китайцев о поддержке с воздуха, он направил в Маньчжурию лишь четыре истребительные дивизии сокращенного состава и две диви­зии штурмовиков, а также 16 учебных авиационных и 10 танковых полков, части снабжения и обслуживания. Однако советские само­леты и танки можно было использовать лишь для обучения китай­ских военных. Сталин категорически запретил использовать их на фронте. Более того, советские специалисты, управлявшие этими са­молетами, должны были находиться в Китае минимально возмож­ный срок и возвращаться в СССР сразу после завершения обучения китайцев. Находящимся в Китае советским военным было приказа­но носить китайскую форму, а советские самолеты и танки были соответствующим образом замаскированы под китайские²⁶. К 1 но­ября Сталин изменил приказ, разрешив советским истребителям осуществлять прикрытие китайских приграничных баз и мостов че­рез реку Ялу, но им было запрещено преследовать американские самолеты за линию фронта из страха, что сбитый советский летчик может попасть в плен и участие СССР в войне будет раскрыто.

4. Война затягивается. Переговоры о перемирии, 1951—1953 гг.

К удивлению Сталина, китайским добровольцам быстро удалось отбросить назад гораздо лучше оснащенную американскую армию. В начале декабря, наблюдая приятную картину отступления, казалось бы, грозных американских войск под натиском своего «младшего партнера», советский лидер отозвал проект предложения о прекра­щении огня, заменив его куда более радикальным предложением, которое Соединенные Штаты не могли не отвергнуть. Он также посоветовал министру иностранных дел Китая Чжоу Эньлаю дать сдержанный ответ на мирный зондаж, предпринятый 12 декабря индийской делегацией в ООН, а затем и на резолюцию о прекра­щении огня, внесенную 11 января 1951 г. Но после того как в ходе весеннего наступления в апреле—мае 1951 г. китайцы и северокорей-цы, понеся огромные потери, не сумели оттеснить войска ООН даль­ше на юг, три коммунистические страны-союзницы начали обсуж­дать, не следует ли урегулировать конфликт путем переговоров. 2 июня Мао пригласил Ким Ир Сена посетить Пекин для обсужде­ния изменившейся обстановки, а еще через неделю Ким и Гао Ган, партийный секретарь в Северовосточном Китае, известный своими тесными связями с Советским Союзом, отправились в Москву для переговоров со Сталиным²⁷.

Как Сталин сообщил Мао, они с Кимом и Гао решили, что «пе­ремирие теперь — выгодное дело». Однако основные дискуссии в ходе московской встречи велись о том, как улучшить положение северокорейцев и китайцев в военной области. Сталин согласился поставить оружие для 16 дивизий, направить дополнительный кон­тингент военных советников и дал рекомендации, как не допустить наступления ооновцев²⁸. В ответ Мао проинформировал Гао и Кима, что китайское руководство приняло решение о целесообразности начала переговоров о перемирии, поскольку ему требовалась пере­дышка на ближайшие два месяца для подготовки нового наступле­ния в августе. Он попросил Гао и Кима договориться со Сталиным, будет ли лучше Советскому правительству выступить с такой ини­циативой или Корее и Китаю выразить желание начать переговоры, если такое предложение поступит от противника. В качестве усло­вий перемирия он назвал восстановление довоенного статус-кво и создание нейтральной зоны вдоль 38-й параллели — это были самые умеренные предложения из когда-либо выдвинутых китайским ли­дером²⁹. Однако в его послании Сталину речь шла лишь о планах нового наступления. Мао попросил прислать советников по страте­гии и тактике и заверил Сталина, что китайские войска будут прочно удерживать линию обороны при любых вражеских атаках. Он объяс­нил, что «положение на фронте в июне месяце будет таково, что наши силы будут сравнительно слабее, чем у противника. В июле месяце мы будем сильнее, чем в июне, а в августе будем еще силь­нее. Мы готовимся в августе месяце нанести противнику более силь­ный удар»³⁰.

Сталин, очевидно, согласился с предложением Мао, чтобы ини­циативу о начале переговоров взял на себя Советский Союз. 23 июня 1951 г. советский представитель при ООН Я.А. Малик в ходе оче­редного обращения по радиосети ООН заявил, что «народы Совет­ского Союза верят также, что самую острую проблему сегодняшне­го дня — проблему вооруженного конфликта в Корее — тоже мож­но урегулировать... В качестве первого шага следует начать дискуссии между воюющими сторонами о прекращении огня и перемирии, обеспечивающем взаимный отвод войск от 38-й параллели». 27 июня замминистра иностранных дел А.А. Громыко подтвердил слова Малика и предложил американскому послу в Москве ограничить пере­говоры военными вопросами, не затрагивая политических и терри­ториальных проблем³¹.

В Вашингтоне в ходе жарких дебатов о том, как реагировать на советскую инициативу, несколько высокопоставленных чиновников выступили против начала переговоров на том основании, что ком­мунисты лишь тянут время для усиления своих войск — как мы те­перь понимаем, этот аргумент был вполне обоснован. Как выразил­ся начальник штаба ВВС Хойт Ванденберг, «мы сейчас сильно бьем коммунистов, и любая передышка, предоставленная им перемири­ем, лишь позволит им усилиться и снова начать сражаться...»³² Од­нако возобладала точка зрения госсекретаря Дина Ачесона. 10 июля 1951 г. в пограничном городке Кэсон ооновцы начали переговоры о перемирии с китайцами и северокорейцами.

По мере того, как переговоры затягивались, а соглашения достичь не удавалось, в Вашингтоне крепло убеждение, что у коммунисти­ческой стороны нет искреннего стремления к урегулированию конф­ликта. Этот вопрос, который приобрел важное значение и в более широком контексте холодной войны, не так просто объяснить, как кажется на первый взгляд. Согласно российским документальным источникам (китайские архивы все еще закрыты для исследовате­лей), китайцы, похоже, были действительно заинтересованы в за­ключении перемирия в Корее, но на выгодных для Китая условиях. Подобное соглашение, однако, мыслилось лишь как способ на вре­мя улучшить положение КНР, избавив ее от бремени нынешней во­оруженной борьбы в Корее. При этом по-прежнему подразумевалось, что эта борьба будет продолжена, как только обстановка станет бо­лее благоприятной. Партийное руководство в Пекине так определи­ло свой новый курс в отношении корейской войны: «Вести перего­воры, сражаясь». Поскольку вести войну стало трудно, оно стреми­лись выйти из нее путем мирного урегулирования. Однако, если выгодных условий добиться не удастся, оно было готово продолжать войну любой ценой³³.

В первые недели предметом переговоров было определение де­маркационной линии, разделяющей Северную и Южную Корею. Поначалу командование войск ООН настаивало, чтобы она совпа­дала с тогдашней линией фронта, но затем выступило с неразумным предложением провести эту линию глубоко в китайско-северокорей­ском тылу. Это предложение разозлило и оскорбило китайскую де­легацию, и она выдвинула контрпредложение использовать в каче­стве демаркационной линии 38-ю параллель, поскольку линия фрон­та постоянно смещалась то на север, то на юг от нее. Никакого соглашения достигнуть не удалось, а 23 августа 1951 г. северокорей­ская и китайская делегации прервали переговоры на том основании, что ооновская сторона нарушила нейтралитет Кэсона, обстреляв с воздуха место проведения заседаний³⁴. Китайцы, однако, не желали окончательного срыва переговоров: вероятно, они по-прежнему счи­тали, что перемирие им выгодно, если его условия не будут оскор­бительными для Китая³⁵.

Сталин также хотел продолжения переговоров, но по несколько иным причинам. В ответе на вышеупомянутую телеграмму Мао от 27 августа советский лидер сообщил своему союзнику о согласии «с Вашей оценкой теперешнего состояния переговоров в Кэсоне и с вашей установкой о необходимости добиваться удовлетворительно­го ответа по вопросу об инциденте, спровоцированном американца­ми в целях давления на китайско-корейскую сторону». Однако, объяснил он, «мы исходим при этом из того, что американцы боль­ше нуждаются в продолжении переговоров». Отвергнув предложение Мао о приглашении представителей нейтральных стран для наблю­дения за ходом переговоров, он пояснил, что «американцы расце­нят это так, что китайско-корейская сторона будто бы больше нуж­дается в скорейшем заключении соглашения о перемирии, чем аме­риканцы». Затем он не без издевки заключил телеграмму словами: «Если вы такого же мнения по этому вопросу, то об этом надо со­общить тов. Ким Ир Сену»³⁶.

  Другие послания Сталина на тему переговоров подтверждают, что после провала первой возможности договориться в августе 1951 г., он решил, что продолжение войны соответствует интересам СССР, по крайней мере, пока не существует опасности нового наступления аме­рикано-ооновских войск в глубь Северной Кореи. Переход войны в позиционную стадию был выгоден Советскому Союзу по нескольким причинам. Война сковывала силы американцев, сокращая их возмож­ности для военных акций в Европе. Она поглощала экономические ресурсы США и создавала политические осложнения для админист­рации Трумэна. Она давала советской стороне прекрасную возмож­ность для сбора разведывательной информации об американских во­енных технологиях и организации вооруженных сил. Командование Советской Армии направило в Северную Корею многочисленные поисковые группы для сбора вооружения, брошенного американски­ми войсками при отступления, и доставки их в Москву для изучения. Их самой ценной добычей стал сбитый американский реактивный истребитель F-87, который был переправлен в Москву и использован для новых разработок в интересах советских ВВС.

Негативные последствия северокорейского нападения с точки зрения безопасности СССР — сплочение НАТО и массированное перевооружение США и европейских стран — стали результатом начала войны как такового. К середине 1951 г. Сталин, судя по все­му, пришел к выводу, что Советский Союз скорее выигрывает, чем проигрывает от поощрения китайцев и северокорейцев к продолже­нию боевых действий в Корее. Как указывают российские докумен­ты, главной заботой Сталина в отношении переговоров было не дать китайско-северокорейской стороне создать впечатление о своей сла­бости, ведь продолжение позиционной войны для СССР было вы­годнее всего. Если же ооновская сторона перейдет в наступление на военном или дипломатическом фронте, советские интересы могут только пострадать.

Поэтому, когда в октябре 1951 г. переговоры возобновились, Ста­лин держался той же линии, что он сформулировал в августе. Он писал Мао, что «весь ход переговоров за последнее время показы­вает, что хотя американцы и затягивают переговоры, тем не менее они больше нуждаются в быстрейшем их завершении. Это вытекает из общей международной обстановки. Мы считаем правильным, что­бы китайско-корейская сторона и дальше, осуществляя гибкую так­тику в переговорах, проводила твердую линию, не проявляя тороп­ливости и не обнаруживая заинтересованности в скорейшем окон­чании переговоров»³⁷.

В переписке Сталина с северокорейцами также проявилось его беспокойство о том, чтобы не произвести впечатления слабости. 19 ноября 1951 г. он дал указание советскому послу в Пхеньяне пере­дать корейцам, что «обращение правительства КНДР к Генеральной Ассамблее и Совету Безопасности так, как оно изложено в Вашей телеграмме... могло бы быть расценено в настоящей обстановке, в условиях шантажа со стороны американцев, как признак слабости китайско-корейской стороны, что политически невыгодно»³⁸.

Через три месяца, в условиях продолжающегося тупика на пере­говорах, Сталин повторил свои прежние краткие указания Мао. В от­вет на пространную телеграмму, где излагались предложения КНР по множеству обсуждаемых вопросов, Сталин просто написал: «Мы согласны с намеченным Вами планом и той оценкой хода перего­воров, которую Вы даете. Занятая Вами твердая позиция уже дала положительные результаты и должна заставить противника пойти на дальнейшие уступки. Считаем, что с руководящими товарищами Польши и Чехословакии следует договориться относительно вклю­чения их представителей в комиссию наблюдателей, и они, конеч­но, согласятся с этим»³⁹.

В начале 1952 г. Соединенные Штаты также заняли жесткую пози­цию на переговорах, что, пусть и непреднамеренно, привело к затя­гиванию войны. Президент Трумэн и высшее руководство США ре­шили, несмотря на сильные возражения американского военного ко­мандования и союзных правительств, настоять на добровольной репатриации военнопленных. В отличие от общепринятой практики простого обмена военнопленными, последним предлагался выбор: воз­вращаться в страну, в армии которой они служили, или нет. Это ра­дикальное предложение было обусловлено несколькими причинами. Во-первых, имелся опыт принудительной репатриации после Второй мировой войны, в результате чего сотни тысяч советских граждан были против их воли возвращены в СССР, где попали под расстрел или в лагеря. Во-вторых, речь шла о корейском конфликте как гражданской войне. Среди китайских пленных было много бывших гоминьдановских солдат, отправившихся в Корею по принуждению и продолжавших ос­таваться противниками коммунистического режима. Аналогичным об­разом многие пленные из КНА оказались южанами, которых насиль­но забрали в народную армию в период северокорейской оккупации Юга. Заставлять этих людей вернуться в КНР или КНДР против их воли представлялось делом глубоко аморальным. Вдобавок их публичные заявления о нежелании жить под властью коммунистов станут пропагандистской победой на одном из фронтов холодной войны, за­меняющей ускользающую победу военную. Как выразился госсекретарь Дин Ачесон в письме президенту от 4 февраля, «любое соглашение, требующее от солдат Соединенных Штатов применения силы в целях выдачи коммунистам пленных, которые считают, что в случае возвра­щения их ждет смерть, противоречило бы нашим фундаментальнейшим моральным и гуманитарным принципам, касающимся значения каждой отдельной личности, а также серьезно подорвало бы позиции Соеди­ненных Штатов с точки зрения психологической войны в нашем про­тивостоянии коммунистической тирании»⁴⁰.

Как и следовало ожидать, Мао Цзэдун воспринял настойчивость американцев в вопросе о добровольной репатриации как смертель­ное оскорбление для Китая. Поэтому он разделял точку зрения Ста­лина о политической необходимости продолжения войны, несмот­ря на тяжелые потери, пока Китай не обеспечит себе выгодные ус­ловия перемирия. Однако Ким Ир Сен начал падать духом перед лицом физического разрушения своей страны непрерывными амери­канскими бомбардировками. Поддерживая волю Кима к борьбе, Мао объяснил ему в телеграмме от 18 июля, что «в настоящее время, когда противник подвергает нас бешеным бомбардировкам, приня­тие предложения противника провокационного и обманного харак­тера, которое не означает на самом деле никаких уступок, для нас весьма невыгодно». Отказ от предложения противника, утверждал Мао, повлечет за собой единственное негативное последствие — новые потери среди корейского народа и китайских добровольцев. Однако эти жертвы лишь закаляют китайский и корейский народы, воодушевляют «миролюбивые народы всего мира» и заставляют «главные силы американского империализма сковываться». Более того, самопожертвование китайцев и корейцев позволяет оттянуть новую мировую войну, давая возможность Советскому Союзу «уси­лить свое строительство» и «оказывать свое влияние на развитие революционного движения народов всех стран».

Подобно американцам, признавая важность демонстрации реши­мости другой стороне, Мао далее сообщает Киму, что китайское руководство решило: принятие предложения противника «под дав­лением его бомбардировок» будет истолковано как признак слабо­сти. Это приведет лишь к «новым провокациям», результатом кото­рых, учитывая, что коммунистические войска находятся в «невыгод­ном положении», станут «еще большие неудачи», и из-за них «будет проиграна вся игра». И наоборот, продолжал Мао, «если мы проявим решимость не принять предложение противника и подготовимся к срыву переговоров со стороны противника, противник наверняка не пойдет на срыв переговоров». Более того, «при решительном наста­ивании нашей стороны на своей точке зрения» противник, возмож­но, сделает новые уступки. Если же он не пойдет на уступки и со­рвет переговоры, «мы должны продолжать военные действия, с тем чтобы в ходе войны, которую не может разрешить противник, най­ти выход для изменения современной обстановки»⁴¹.

Но уже через месяц, к тому моменту, когда Чжоу Эньлай, при­бывший в Москву для переговоров о советской экономической и военной помощи КНР, обсуждал со Сталиным стратегию Пекина, у китайцев несколько поубавилось желания продолжать войну. Сталин продолжал настаивать на продолжении войны, но ни тот ни другой лидер не пытались добиться своих целей напрямую. Напротив — и в этом отразилась вся сложность взаимоотношений между двумя коммунистическими государствами, — в ходе своих захватывающе интересных и весьма показательных бесед Сталин и Чжоу осторож­но «ходили вокруг да около» вопроса о мирном урегулировании в Корее, стараясь избежать откровенных разногласий, но при этом не забывая о собственных интересах.

В сталинской интерпретации проблема военнопленных свелась к вопросу о том, уступит ли Мао американцам, которые, по его соб­ственному утверждению, нарушают международное право, настаивая на добровольной репатриации. Чжоу доложил, что, по мнению Мао, продолжение войны выгодно, так как это не дает США подготовить­ся к новой мировой войне — с этим утверждением Сталин с готов­ностью согласился, — и уступать американцам нельзя. Подчеркивая революционность нового коммунистического государства, Чжоу зая­вил, что «выполняя авангардную роль в этой войне, Китай способ­ствует тому, что момент наступления (мировой) войны отдаляется, если удастся сдержать наступление американцев в Корее на 15—20 лет. Тогда США вообще не смогут развязать третью мировую войну».

Отвечая на похвальбу китайца, Сталин поднял ставки еще выше, заметив, что «американцы вообще не способны вести большую вой­ну, особенно после корейской войны. Вся их сила в налетах, атом­ной бомбе. Англия из-за Америки воевать не будет. Америка не мо­жет победить маленькую Корею. Нужна твердость в отношениях с американцами. Китайские товарищи должны знать, что если Амери­ка не проиграет эту войну, то Тайвань китайцы никогда не получат. Американцы — это купцы. Каждый американский солдат — спеку­лянт, занимается куплей и продажей. Немцы в 20 дней завоевали Францию. США уже два года не могут справиться с маленькой Ко­реей. Какая же это сила? Главное вооружение американцев... это чулки, сигареты и прочие товары для продажи. Они хотят покорить весь мир, а не могут справиться с маленькой Кореей. Нет, амери­канцы не умеют воевать. Особенно после корейской войны потеря­ли способность вести большую войну. Они надеются на атомную бомбу, авиационные налеты. Но этим войну не выиграть. Нужна пехота, но пехоты у них мало и она слаба. С маленькой Кореей во­юют, а в США уже плачут. Что же будет, если они начнут большую войну? Тогда, пожалуй, все будут плакать»⁴².

Но судя по всему, сталинская риторика о «слабости» Америки даже на вкус Чжоу показалась чересчур хвастливой. Китайский министр иностранных дел резко сменил тон, предложив: «Если американцы сделают какие-либо уступки, хотя бы и небольшие, то следует пойти на это». Он завершил обсуждение, наметив три возможные «позиции». «Первая — сначала заявить о задержании такого же процента южно-корейских и американских военнопленных, какой соответствует про­центу задержания северокорейцев и китайцев, и на этом можно ос­тановиться. Вторая — прибегнуть к посредничеству нейтральной стра­ны. Третья — подписать соглашение о перемирии, а вопрос о воен­нопленных выделить и продолжать обсуждение этого вопроса дополнительно». Не упоминая о том, какую из трех позиций следует предпочесть, Чжоу вернулся к обсуждению вопросов, связанных с советской военной помощью Китаю, подчеркивая, что эта помощь особенно необходима, поскольку китайское правительство «готовит­ся и к тому, что война может продлиться еще 2—3 года».

Той же скрытой динамикой была пронизана и заключительная беседа между Сталиным и Чжоу, состоявшаяся 19 сентября. Китай­ский министр иностранных дел попытался прозондировать, возмож­но ли мирное урегулирование в Корее без ущерба для отношений Пе­кина с Москвой, а Сталин стремился уговорить китайцев не прини­мать условия перемирия, не называя при этом вещи своими именами. Таким образом, дискуссия не привела к четкой договоренности о стра­тегии прекращения войны, и эта тупиковая ситуация сохранялась вплоть до внезапной кончины советского лидера полгода спустя.

Смерть Сталина 5 марта 1953 г. открыла возможность для заключе­ния соглашения о перемирии. Коллективное руководство, пришедшее к власти в Москве, немедленно сочло, что с войной пора кончать — это было его первое внешнеполитическое решение. 19 марта, в разгар великого смятения и тревоги, наступивших после смерти Сталина, Совет Министров принял постановление о корейской войне и прило­женный к нему пространный проект послания Мао Цзэдуну и Ким Ир Сену. В послании, сформулированном запутанно и уклончиво — даже теперь новым лидерам было психологически непросто идти наперекор решениям самого Сталина, — говорилось: «Советское Правительство пришло к выводу, что было бы неправильно продолжать ту линию в этом вопросе, которая проводилась до последнего времени, не внося в эту линию тех изменений, которые соответствуют настоящему полити­ческому моменту и которые вытекают из глубочайших интересов на­ших народов, народов СССР, Китая, Кореи...» Далее в нем излагалась суть заявлений о готовности решить все остающиеся вопросы и достичь соглашения о перемирии, с которыми должны были выступить Ким Ир Сен, китайский командующий Пэн Дехуай, правительство КНР и со­ветская делегация в ООН⁴³.

Радикальные перемены в Москве после смерти Сталина, есте­ственно, не сопровождались такими же изменениями в Пекине и Пхеньяне, но поскольку ни китайцы, ни северокорейцы не были в состоянии продолжать войну без помощи СССР, их действия пре­допределялись решениями нового руководства в Москве. В любом случае само китайское руководство к этому моменту, судя по всему, уже хотело закончить войну, а у северокорейцев такое желание про­явилось еще намного раньше. Согласно истории корейской войны «для служебного пользования», подготовленной в МИДе СССР в 1966 г., Чжоу Эньлай, прибывший в Москву на похороны Сталина, при обсуждении хода войны «настоятельно предлагал, чтобы советcкая сторона оказала помощь в ускорении переговоров и заключе­нии перемирия»⁴⁴.

Несмотря на готовность обеих сторон заключить перемирие, ряд препятствий привел к четырехмесячной задержке с подписанием соглашения. Чтобы «не потерять лицо», китайцы настаивали на но­вом наступлении, призванном скомпенсировать уступки, на которые они пойдут в вопросе о военнопленных. Возникли трудности с вы­работкой детальных процедур: каким образом военнопленные долж­ны заявлять о своей позиции в отношении репатриации и как осу­ществлять наблюдение за этим процессом. Южнокорейский прези­дент Ли Сын Ман попытался саботировать соглашение, которое он считал невыгодным, в одностороннем порядке освободив 25 тыс. пленных корейцев-антикоммунистов и позволив им скрыться. США были втянуты в длительные переговоры с Ли Сын Маном, который использовал все имеющиеся у него рычаги давления, чтобы добить­ся от американцев соглашения о продолжении военной помощи. Наконец 27 июля представители командования обеих сторон подпи­сали перемирие. Трехлетний конфликт с участием вооруженных сил двадцати стран с шести континентов завершился восстановлением первоначального статус-кво, без особых перспектив на заключение мирного договора и снижение напряженности между двумя корей­скими государствами. Согласно последним американским оценкам, потери Северной Кореи в ходе войны составили 1 млн человек, во­енных и гражданских. Южной Кореи — 50Q тыс., а потери Китая достигли ужасающей цифры в 2,3 млн человек. Соединенные Шта­ты потеряли 33 тыс. человек убитыми и 103 тыс. ранеными, а дру­гие военные контингенты ООН — до 4 тыс. человек. А общая цена милитаризации и интенсификации холодной войны в результате конфликта в Корее вообще вряд ли поддается исчислению.

Заключение

Каковы же были оценки предполагаемых угроз, которые приве­ли к этой судьбоносной войне? В обоих корейских государствах стремление к обьединению страны насильственным путем основы­валось на убеждении, что каждый из режимов представляет смер­тельную опасность для другого. Таким образом, главной причиной войны стал тезис о непримиримости противоречий между коммуни­стической и капиталистической системами, а значит, необходимос­ти борьбы не на жизнь, а на смерть. Та же убежденность привела советское руководство к ложному выводу, что Япония представляет достаточно серьезную угрозу для безопасности СССР, чтобы оправ­дать поддержку вторжения северокорейцев на Юг. Что же касается Китая, вера Мао Цзэдуна в то, что для сохранения коммунистиче­ского режима в этой стране необходимо без конца поддерживать «накал борьбы», достигнутый в ходе гражданской войны, привела его к вмешательству в Корее, затянувшему войну на два с половиной года и стоившему его стране чрезвычайно дорого.

Мотивы западных союзников не так просто поддаются опреде­лению. Их убеждение, что нападение северокорейцев напоминает гитлеpoвскую «постепенную» агрессию 1930-х годов, было ошибоч-ным.. Сталин не рассматривал наступление Северной Кореи как проверку Запада на прочность перед подготовкой к агрессии про­тив других государств на границах СССР. Напротив, он дал свое добро лишь в полной уверенности, что американцы не вмешают­ся. Так что, если бы Вашингтон дал понять Советскому правитель­ству о своей решимости противостоять подобному нападению, вой­на бы вообще не началась. Но стоило ей начаться, кампания в Корее действительно превратилась в испытание Запада на проч­ность, хотя она и не мыслилась в этом качествe. Судя по тому, как Сталин объяснил Киму причины своего одобрения просьбы севе­рокорейцев, можно заключить, что если бы Запад не ответил си­лой на вторжение в Южную Корею, Сталин бы извлек из этого те же выводы, что и из неспособности Америки помочь Гоминьдану в Китае, а именно: США слишком слабы, чтобы отразить агрессию, поддержанную СССР. Таким образом, невмешательство американ­цев побудило бы его воспользоваться благоприятными возможно­стями в других регионах. Если говорить о затягивании войны, то можно прийти к такому выводу: если бы американцы не связыва­ли воедино оборону Тайваня и оборону Северной Кореи, а их на­ступление остановилось бы на 38-й параллели, китайцы, при всей революционности Мао, вполне вероятно, предпочли бы не вмеши­ваться. В таком случае война бы закончилась в октябре 1950 г. при­мерно на тех же рубежах, что и в 1953 г., но с гораздо меньшими потерями. Однако что касается самой интервенции Запада, то ре­зультатом иного решения стало бы лишь трагическое будущее для народа Южной Кореи и конфронтация между Западом и союзни­ками СССР по всему миру. Пока каждая из сторон видела в дру­гой непримиримого врага, военного противостояния между ними вряд ли можно было полностью избежать.

¹Запись беседы Сталина с правительственной делегацией КНДР во главе с председателем Кабинета Министров КНДР Ким Ир Сеном 7 марта 1949 г. В пе­реводе на английский цит. по: Evgenii P. Bazhanov and Natalia Bazhanova, «The Korean War, 1950—53», Working Paper, Cold War International History Project, Woodrow Wilson International Center for Scholars, Washington DC (готовится к вы­ходу). Цитата дается в обратном переводе с английского. За исключением по­добных специально оговариваемых случаев цитируемые автором российские документы сверены по текстам оригиналов.

²  Телеграмма Сталина Шлыкову 17 апреля 1949 г. Включена в подборку до­кументов из Архива президента Российской Федерации (АПРФ), переданных президенту Южной Кореи Ким Ен Сану президентом России Б. Н. Ельциным в июле 1994 г. Цит. по: Архив внешней политики Российской Федерации (АВПРФ), ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 4, л. 80.

³  Bruce Cumings. The Origins of the Korean War. V. II. The Roaring of the Cataract, 1947—1950. Princeton: Princeton University Press, 1990. P. 388.

⁴  Cumings. Idem. Vol. II. P. 379-384.

⁵  Донесение Шлыкова Сталину 2 мая 1949 г. АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 346, л. 41-44.

⁶  См. телеграммы Шлыкова от 28 мая, 2 июня, 18 июня, 22 июня, 13 июля. Оригиналы из АПРФ цитируются в: Bazhanov and Bazhanova, op. cit.

⁷  «Рекомендации по Корее», 2 августа 1949 г. Цит. по: Bazhanov and Bazhanova.

⁸  Телеграмма Г. И. Тункина, советского поверенного в делах в Пхеньяне, в Кремль от 3 сентября 1949 г. Приводится в: Bazhanov and Bazhanova.

⁹ Телеграмма Тункина в МИД СССР от 14 сентября 1949 г.: АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 3, л. 46—53. См. также решение Политбюро об одобрении со­ответствующей директивы советскому послу в Корее, 24 сентября 1949 г. Там же, л. 75—77.

¹⁰  Проекты решения Политбюро от 21 и 23 сентября. Цит. по: Bazhanov and Bazhanova.

¹¹ Телеграмма Сталина Шлыкову от 30 октября 1949 г. Цит. по: Bazhanov and Bazhanova. (Цитата дается в обратном переводе с английского.)

¹²  Телеграмма Сталина Шлыкову с посланием для Ким Ир Сена, 30 января 1950 г.: АВП РВ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 3, л. 92.

¹³  Отчет о визите Ким Ир Сена в СССР с 30 марта по 25 апреля 1950 г. Подготовлен Международным отделом ЦК ВКП(б).  Цит. по: Bazhanov and Bazhanova. (Дальнейшее изложение документа дается в обратном переводе с английского.)

¹⁴  См. телеграммы советского посла в Пекине Рощина Сталину от 15 и 16 мая 1950 г., цитируемые в: Bazhanov and Bazhanova.

¹⁵  Подробнее об этих событиях см. в: Cumings. The Origins of the Korean War. Vol. II. P. 466-478.

¹⁶  Телеграмма Штыкова Сталину 16 июня 1950 г. Цит. по: Bazhanov and Bazhanova.

¹⁷  Телеграмма Штыкова Сталину от 20 июня 1950 г. и ответ последнего. Цит. по: Bazhanov and Bazhanova. (Цитата дана в обратном переводе с английского.)

¹⁸  Телеграмма Сталина Шлыкову от 21 июня 1950 г. Цит. по: Bazhanov and Bazhanova.

¹⁹  Нота заместителя министра иностранных дел А. А. Громыко американс­кому послу в Москву Кирку, 29 июня 1950 г., опубликованная в «Известиях» 30 июня 1950 г.

²⁰  Телеграмма Фын Си (Сталина) Ким Ир Сену (передана через Штыкова), 28 августа 1950 г.: АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 347, л. 5-6, 10—11.

²¹  Описание дискуссий среди ооновцев о том, следует ли продолжать наступ­ление за 38-ю параллель, см.: William Stueck. The Korean War. An International History. Princeton: Princeton University Press, 1995. Ch. 3.

²² Телеграмма Рощина Филиппову (Сталину), 3 октября 1950 г.: АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 334, л. 105-106.

²³  Фын Си (Сталин) — Ким Ир Сену (через Штыкова), 7 октября 1950 г.: АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 347, л. 65-67.

²⁴  Телеграмма Сталина Ким Ир Сену, 13 октября 1950 г.: Цит. по: Bazhanov and Bazhanova. (Цитата дана в обратном переводе с английского.)

²⁵  Chen Jian. China's Road to the Korean War: The Making of the Cino-American Confrontation. New York: Columbia University Press, 1994.

²⁶  Постановление Совета Министров СССР, октябрь 1950 г.: Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации, ф. 16, оп. 3139, д. 16, л. 162—165.

²⁷  Телеграмма Мао Цзэдуна Сталину от 5 июня 1951 г.: АПРФ, ф. 45, оп. 1, Д. 339, л. 23.

²⁸  Телеграмма Филиппова (Сталина) Рощину в Пекин для передачи Мао Цзэдуну, 13 июня 1951 г.: АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 31—32.

²⁹  Телеграмма Мао Цзэдуна Гао Гану и Ким Ир Сену, 13 июня 1951 г. Там же, л. 35—37.

³⁰  Телеграмма Мао Цзэдуна Филиппову (Сталину), 13 июня 1951 г. Там же, л. 34.

³¹  Foreign Relations of the United States. Vol. VII: 1951. Part 1. P. 560—561.

³²  Ibid. P. 567-568.

³³  См.: Nie Rongzhen. Inside the Red Star. The Memoirs of Marshal Nie Rongzhen. Beijing: New World Press, 1988. P. 641; Shu Guang Zhang. Mao's Military Romanticism. China and the Korean War, 1950—1953. Lawrence, Kansas: University of Kansas Press, 1995. Ch. 9.

³⁴  Китайцы и северокорейцы утверждали, что ночью 22 августа авиация войск ООН подвергла место проведения заседаний бомбардировке и обстрелу из бор­тового оружия. Двое офицеров войск ООН немедленно обследовали место про­исшествия и доложили, что свидетельства нападения неубедительны. Этот инци­дент до сих пор остается неясным, но из российских документов следует, что не­зависимо от того, как обстояло дело в действительности, китайское руководство было уверено, что ооновские самолеты атаковали место переговоров.

³⁵  Телеграмма Мао Цзэдуна Филиппову (Сталину), 27 августа 1951 г.// АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 340, л. 86—88. Тот же документ хранится и в АВП РФ под шифром: ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 51—53.

³⁶  Решение Политбюро от 28 августа 1951 г. об одобрении прилагаемого тек­ста ответа товарища Филиппова Мао Цзэдуну (протокол № 83) // АПРФ, ф. 3, оп. 65, д. 829, л. 4-5 и АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 54-55. Теле­грамма ушла в Пекин 29 августа (АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 340, л. 89).

³⁷  Решение Политбюро от 19 ноября 1951 г. об одобрении прилагаемого от­вета товарищу Мао Цзэдуну// АПРФ, ф. 3, оп. 65, д. 828, л. 42—43 и АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 64.

³⁸  Решение Политбюро от 19 ноября 1951 г. об одобрении приложенного проекта инструкций товарищу Разуваеву// АПРФ, ф. 3, оп. 65, д. 829, л. 44—45 и АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 65—66.

³⁹  Телеграмма Филиппова (Сталину) Красовскому в Пекин с текстом посла­ния для передачи Мао Цзэдуну// АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 342, л. 78 и АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 80.

⁴⁰  William Stueck. The Korean War. An International History. P. 264.

⁴¹  Телеграмма Мао Цзэдуна Филиппову (Сталину) от 18 июля 1952 г. о его беседе с Ким Ир Сеном// АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 343, л. 72—75 и АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 90—93.

⁴²  Запись беседы между Сталиным и Чжоу Эньлаем 20 августа 1952 г. // АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 329, л. 54-72.

⁴³  Постановление Совета Министров СССР, 19 марта 1953 г. // АПРФ, ф. 3, оп. 65, д. 830, л. 60—71 и АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 4, л. 54—65.

⁴⁴  «О корейской войне 1950—1953 гг. и переговорах о перемирии»// Россий­ский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5, оп. 58, д. 266, т. 1, л. 122—131. (Цитата дана в обратном переводе с английского.)