6

24 декабря началась история, которая чуть было не сломила всю севастопольскую оборону.

В шестом часу утра на КП армии дежурил начальник оперативного отдела штарма майор А. И. Ковтун.

Петров и Крылов прилегли отдохнуть.

Без какого-либо предуведомления в комнату дежурного вошел генерал-лейтенант с Золотой Звездой Героя Советского Союза на кителе. Строго, как будто бы строгость подкрепляла авторитет его звания, спросил:

— Кто вы такой?

Ковтун представился.

— Я — Черняк! — объявил вошедший. — Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза! Назначен командармом! Штаб армии поставлен об этом в известность?

Ковтун не только удивился, но даже и растерялся.

— Нам об этом ничего не известно! — ответил он. Надо было бы немедленно разбудить Крылова или Петрова. Но Черняк предупредил его вопросом:

— Где Петров?

— Спит! Он только что прилег!

— Пусть отдохнет! Пусть доберет отдыха последние минутки! Завтра некогда будет отдыхать. Что у вас за карта?

Ковтун наносил последние данные обстановки. Он невольно заслонил карту, но Черняк не обратил на это внимание.

— Оборона? — спросил он. — А вы, майор, академию кончали?

— Нет! — ответил Ковтун, все еще не зная, что ему делать с незнакомым генералом, сомневаясь, не делает ли он служебного преступления, продолжая с ним разговор над картой.

— Сразу видно, что академии не кончали! — продолжал Черняк. — Кто же теперь так делает соотношение сил? Надо сопоставлять количество дивизий, а не батальонов. Вы работаете, как при Кутузове.

Звание прибывшего не разрешало дерзость, хотя его замечание обличало полное непонимание происходящего.

— У вас столько дивизий, а вы не можете удержать рубеж обороны! Нет наступательного порыва! Но я вас расшевелю!

Ковтун не выдержал:

— Нельзя же наша дивизии равнять с немецкими. У них полные полки трехбатальонпого состава, а у нас половина полков — двухбатальонного! Да и батальоны неполные... А еще и отдельные подразделения.

— А вы, майор, не умеете слушать старших! Вас, как начальника оперотряда, прошу немедленно подготовить доклад о состоянии армии.

Ковтун разбудил Петрова и Крылова. Черняк предъявил Петрову приказ, подписанный командующим фронтом.

— Я не хочу сказать, что вы воевали плохо! — начал он. — В обороне вы кое-что сделали... Но оборона — прошедший этап. Вам известно, что происходит под Москвой? Наступил перелом в ходе войны, и то, что годилось вчера, сегодня не годится! Надо переходить в решительное наступление!

— Какими силами? — спросил Петров.

— Помилуйте! — повысил голос Черняк. — У вас дивизий больше, чем у Манштейна... Сейчас прибудет триста сорок пятая... Мы должны думать о прорыве к Симферополю, а вы тут так близко подпустили немцев, что они обстреливают корабли с берега...

Петров молчал. Он понимал, что с человеком, который способен сравнить силы Приморской армии с 11-й армией Манштейна, спорить о чем-либо бесполезно.

Крылову было что сказать генерал-лейтенанту с Большой земли, но и он сдержался по примеру командарма.

Он видел, что сейчас самое разумное уйти от спора; главное — познакомить Черняка с обстановкой на фронте, поэтому предложил:

— Иван Ефимович, побывайте с командующим в войсках, а мы тут подготовим приказ о вступлении Степана Ивановича Черняка в командование армией и соображения о наступлении...

Петров и Черняк поехали в войска, а Крылов незамедлительно направился к Филиппу Сергеевичу Октябрьскому, нарушая субординацию. Но времени терять на ее соблюдение не видел возможности.

Он шел к Октябрьскому, а не к Жукову еще и потому, что у Петрова и Октябрьского непросто складывались взаимоотношения, очень они по-разному оценивали боевую обстановку.

Октябрьский догадался о причине визита и сразу же спросил:

— О новом командующем? Обида за Петрова? На войне надо смирять самолюбие!

— Не о самолюбиях и не об обиде речь, Филипп Сергеевич! — твердо ответил Крылов, нисколько не смутившись. Он знал за Октябрьским манеру сбивать собеседника с позиций. Этим он выверял, насколько тверды убеждения оппонента. Но Крылова не сбить, слишком многое зависело сейчас, сумеет ли он убедить вице-адмирала.

— Напротив, — продолжал Крылов, — мы все очень польщены в Приморской, что прислали к нам такого выдающегося военачальника. Говорят, что звание Героя Советского Союза он получил в войне с белофиннами за то, что беспощадно вгрызался в линию Маннергейма!

— Ну а без иронии, что случилось? — перебил его Октябрьский.

— Приказал готовить план наступления на двадцать шестое... Прорыв на Симферополь!

Октябрьский нахмурился.

— Какими же силами? Уточните!

Повторить бы ему сейчас указание Черняка подготовить огонь кораблей для прорыва, Октябрьский тут же загорелся бы гневом, ибо трудна была эта задача под ударами немецкой авиации, и решать о вводе в бой кораблей могло только командование флотом.

Крылов ответил, как оно и было.

— Новый командующий отвергает наш расчет соотношения сил... Единственно реальный, при котором мы исходили из наличия бойцов, и требует расчета по наименованиям дивизий. У немцев семь дивизий, у нас семь... Он считает еще и прибывающую триста сорок пятую... Если мы всеми силами перейдем в наступление, то роли тут же переменятся. Не мы будем перемалывать немецкую живую силу, а немцы устроят Приморскую мясорубку... Я солдат! Я обязан подчиняться приказу, к двадцать шестому расчеты на наступление будут представлены Военному совету Севастопольского оборонительного района...

— У вас все? — спросил Октябрьский.

— Все! — ответил Крылов.

— Идите, Николай Иванович, занимайтесь своими делами... Обороной занимайтесь. О нашей беседе лучше помолчать...

В 13.00 24 декабря в Ставку пошла телеграмма:

«Экстренно. Москва. Тов. Сталину.

По неизвестным для нас причинам и без нашего мнения командующий Закфронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., снял его с должности. Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений. Октябрьский, Кулаков».

24 декабря С. И. Черняк вступил в командование Приморской, 26 декабря сдал командование опять Петрову.

И вовремя!

О каком наступлении могла быть речь, когда Манштейн отдал приказ по войскам овладеть Севастополем 28 декабря.

Но уже и Манштейн не распоряжался тем, в чем он не был хозяином. Он сузил фронт наступления. Все сосредоточилось около станции и на станции Мекензиевы горы. До Северной бухты оставалось значительно меньшее расстояние, чем немецкие войска прошли с 17 декабря.

В светлое время бои не прекращались ни на минуту. В бой уже вступила и вновь прибывшая 345-я дивизия. В полосе протяженностью всего в три километра Манштейн ввел в бой две дивизии. Станция переходила из рук в руки.

26 декабря по всему фронту, во всех четырех секторах, шли бои, но самые жестокие у станции Мекензиевы горы. Никто еще из обороняющих Севастополь не знал, что в этот день войска Закавказского фронта совершили прыжок через Керченский пролив. Десант закрепился на полуострове.

Манштейн о высадке десанта узнал в тот же час.

В своих воспоминаниях, приукрашивая в меру своих способностей свои «подвиги», Манштейн пишет: «Это была смертельная опасность для армии в момент, когда все ее силы, за исключением одной немецкой дивизии и двух румынских бригад, вели бой за Севастополь. Было совершенно ясно, что необходимо срочно перебросить силы из-под Севастополя на угрожаемые участки. Всякое промедление было пагубно. Но можно ли было отказываться от наступления на Севастополь в такой момент, когда казалось, что достаточно только последнего усилия, чтобы, по крайней мере, добиться контроля над бухтой Северной? К тому же казалось бесспорным, что легче будет высвободить силы из-под Севастополя после успеха на северном участке фронта, чем в случае преждевременного ослабления нажима на противника...»

После довольно невразумительного разъяснения о том, каким образом захлебнулся штурм, Манштейн резюмирует: «...Но это было слабым утешением, если учитывать понесенные жертвы».

Справедливое резюме! Но чтобы оно было произнесено десять лет спустя, севастопольцам пришлось удесятирить свои усилия в обороне, превзойти самих себя, чтобы отразить последние декабрьские удары, когда командующий 11-й армией поставил на карту не только свой престиж, но и голову, ибо действительно создавалась ситуация, при которой могла последовать гибель всей армии.

Уже имея за спиной десант в Керчи, Манштейн для окончательного прорыва к Северной бухте к 28 декабря сосредоточил на нескольких километрах прорыва четыре дивизии, решив пробиться по трупам своих солдат.

Все резервы обороны были исчерпаны к концу дня 28 декабря, фронт в районе станции Мекензиевы горы перестал быть сплошным.

29 декабря казалось, что фронт будет прорван. 30 декабря ожидался кризис. Командарм мобилизовал все силы, на рассвете, исчерпав все возможности с перегруппировкой, уехал на линию обороны.

Тогда Черноморский флот выставил свой последний резерв. В полночь на тридцатое вошел в Южную бухту линкор «Парижская коммуна», флагманский корабль. В нарушение всех правил он пришвартовался к железным бочкам, чтобы с места вести огонь по наступающему противнику в долине Бельбека, по его скоплениям, по вторым эшелонам, по его батареям. Рассвело. На счастье, день выдался пасмурным, низкая облачность сдерживала немецкую авиацию.

Громоподобные залпы орудий линкора разнеслись по всему фронту, приглушая канонаду всех иных орудий.

Никто не подсчитывал немецких потерь от его больших калибров ни в живой силе, ни в боевой технике. О потерях от такого класса огня обычно сообщают: «пропал без вести». Танки от прямого попадания превращались в обрывки железа, а от близкого разрыва снаряда их переворачивало.

Чуть позже в Северную бухту вошел новейший крейсер «Молотов» и произвел огневой налет по скоплению немецкой пехоты. Корпосты точно наводили уничтожающий огонь больших калибров. Немцы попытались ответить дальнобойными батареями, но линкор заставил их замолчать.

<< Назад   Вперёд>>