А на Дальнем Востоке в окно действительно стучалась война.
Когда Чинда (японский посланник в Петербурге) предъявлял свое неожиданно смелое «дружеское представление» о том, «чтобы союзным державам, совместно действующим в Пекине, была дана возможность обсудить проект русско-китайского соглашения, прежде нежели оно будет подписано», а в Маньчжурии на разведку были посланы переодетые японские офицеры генерального штаба, за спиной феодально-буржуазной Японии стояло пять лет упорной, лихорадочной, и систематической, организационной работы по всесторонней подготовке большой континентальной войны и консолидации всех сил вокруг агрессивных планов генерального штаба и кучки воротил семейно-клановых капиталистических объединений.172
Нечего и говорить о чисто военно-технической подготовке, которую монополизировала в своих руках милитаристская группировка, политически возглавляемая маршалом Ямагатой, создателем новой японской армии и общепризнанным отцом японского милитаризма. Японская военщина забронировала за собой портфели морского и военного министров при любых кабинетных комбинациях (с 1895 г.). Милитаристская группировка Ямагаты, решительно не признававшая никаких либерально-буржуазных притязаний в парламентарном стиле, опиралась на верхнюю палату и рассматривала нижнюю палату как аппарат, лишь покорно голосующий военные кредиты.173 С результатами этой военной подготовки Японии 90-х годов иностранцы знакомились на маневрах, и они вызывали общее признание. Хотя в 1900 г. японское предложение взять на себя ликвидацию боксерского восстания посылкой в Китай 30-тысячного корпуса было отвергнуто державами, все же постепенно в течение года в Китай было переброшено до 22000 японских солдат — и это явилось проверкой всех колесиков военного механизма на таком плацдарме и в таком масштабе, которые были неосуществимы на японских островах. Только в 1899 г. Япония избавилась от режима экстерриториальности иностранцев, роднившего ее в международно-правовом отношении с Китаем, а через год ее армия на равной ноге приняла участие во всеобщем военном фестивале империалистов в Китае — и тоже стяжала признание. Это был и внутренне-политический триумф японских милитаристов, с весны 1901 г. и до самой русско-японской войны обеспечивший Ямагате распоряжение всеми портфелями и приведший к фактическому отказу главного политического противника (Ито) от дальнейшей борьбы.174
Помимо армии, которая комплектовалась на основе территориальной системы, имелись в Японии многочисленные «добровольные» «патриотические» организации, в которых молодежь проходила военную подготовку и школу шовинистического воспитания в духе самурайской идеологии. Некоторые из них дожили до последнего времени и играли видную роль в фашистской Японии. Они тренировали физически и сплачивали идеологически мелкобуржуазные массы в видах предстоящей войны. В этот именно период получили свое начало такие организации, как «Национальный союз физической подготовки» (к 1929 г. объединявший 15 тысяч спортивных обществ численностью более миллиона членов), «Общество содействия военной доблести», занимавшееся патриотическим воспитанием и военно-спортивным обучением молодежи для армии, или «Общество помощи отбывшим воинскую повинность», ставившее своей задачей распространение военных знаний среди населения, или, наконец, «Общество Черного дракона» (в переводе: общество реки Амур), ставившее своей прямой целью подготовку войны с Россией и финансировавшееся на первых порах торговым домом Ясуда, имевшим большие интересы в Маньчжурии, а потом превратившееся в негласную агентуру военного министерства. Его организатор Уцида Риохей вышел из недр уже упоминавшегося раньше старого общества Черного океана, работавшего над корейской проблемой с 70-х годов. В 1900 г. он побывал в Петербурге, изучил русский язык и в 1901 г. приступил к организации нового общества с маньчжурской ориентацией. Была открыта в Токио школа русского языка, предпринята большая работа по составлению карт Сибири и русского Дальнего Востока, сотни резидентов были посланы в Приморье, Амурскую область и Забайкалье. Эта и ей подобные организации принимали иногда «тайный» характер. Другие ассоциации, как возникший летом 1900 г., в связи с возможной угрозой раздела Китая, «Национальный союз», под председательством президента палаты пэров кн. Коноэ, выступали в Токио с большой горячностью и шумом в защиту «неприкосновенности» Китая и своей шовинистической агитацией, направленной специально против России по поводу маньчжурских дел, в нужные моменты поднимали политическую температуру дня и оказывали давление на официальных представителей японского правительства.175
Как ни мизерен был при этом масштаб японского конституционализма, взятого с прусского образца и строившегося (с 1890 г.) на базе 500 000 избирателей (при 40-миллионном населении), тем не менее и такой парламент играл немаловажную роль в политической консолидации феодальных и буржуазных элементов господствующих классов Японии.
Японский капитализм не имел сколько-нибудь серьезной базы крупной промышленности: в 1900 г. из 7171 промышленного предприятия только 2383 пользовались механической силой (90 тыс. лош. сил) и 4150 предприятий приходилось на текстильное производство, опередившее другие отрасли промышленности. Процент капиталовложений в промышленность, сравнительно с торговлей и банками, снизился за 1895–1903 гг. с 22.3 до 19%, а вложения в торговлю и банки, в 1895 г. превосходившие вложения в промышленность в 2 раза, в 1903 г. имели превосходство уже почти в три раза; банковские вложения в 348 млн иен падали на 2534 банка, что в среднем давало ничтожную цифру в 137 тыс. иен на банк. Однако же, темпы капиталистического развития и, в частности развития централизации и концентрации капитала за эти же годы были весьма значительны, особенно после кризиса 1898 г., разразившегося вслед за послевоенным бумом. Общая цифра вложений в акционерные предприятия возросла за 1895–1903 гг. с 232 млн иен до 887.6 млн, причем такой значительный рост капиталовложений сопровождался в 1898–1901 гг. даже уменьшением числа акционерных предприятий с 2173 до 2169, а промышленных с 1200 до 1180, что свидетельствовало о росте концентрации капиталов. Налоговая политика правительства также вела к укрупнению предприятий: при введении, например, табачной монополии и патентного сбора заранее учитывалось, что из 40000 табачных торговцев уцелеют только 14000.176
Число торговых компаний за 1893–1903 гг. возросло с 871 до 5855, уплаченный капитал в них — с 40309194 до 451680028, в среднем на 1 предприятие — с 46000 до 77000. Общий оборот внешней торговли в 1894–1903 гг. возрос с 20 млн иен до 600 млн иен, причем в 1899 г. вывоз почти сравнялся с ввозом (220–214) — соотношение, резко нарушившееся в 1900 г. не в пользу вывоза (287–204) только в силу исключительной ситуации, созданной боксерским восстанием. Значительно поднялась переработка хлопка в 1893–1901 гг. с 2.5 млн пуд. до 8 млн пуд. и увеличился тоннаж торгового флота с 150 тыс. тонн до 500 тыс. тонн (за те же годы). Капиталовложения железнодорожных компаний возросли с 1894 по 1902 г. с 118 млн иен до 376 млн иен. То же и в банковском деле. За те же годы два старых банка (Государственный и Иокогама спэши банк) увеличили свой капитал с 14.5 млн иен до 54 млн иен, а за годы 1895–1900 основано пять новых банков с капиталом в 17.3 млн иен. Наконец, хотя и верно, что вложения в торговлю и балки опережали промышленные капиталовложения, все же рост последних за годы 1895–1903 превысил 300% (51.5 млн — 170 млн иен).177 Все эти факты подтверждают мысль Ленина, что Япония теперь явственно «стала превращаться в промышленную нацию»178 на основе укрепления буржуазно-феодального блока, еще теснее сплотившегося перед лицом многочисленных крестьянских восстаний и массовых забастовок 1897 г., на которые правительство ответило полицейским законом о сохранении общественного порядка и спокойствия» в 1900 г.179
В политической жизни страны в 1900 же году следует отметить два факта в развитии японского конституционализма, характеризующие, как нельзя лучше, крайне узкие пределы возможных сдвигов внутри этого блока — образование партии Сэйюкай и парламентскую реформу 1900 г.
Развитие японского капитализма шло чрезвычайно быстро, так что в узкие рамки десятилетия между японско-китайской и русско-японской войнами было втиснуто и разрешение задач первоначального капиталистического накопления, и создание вчерне промышленной базы японского капитализма, и подготовка перехода к эпохе финансового капитализма и империалистической политике. Благодаря этому, самурайство, как отдельное сословие, неудержимо растворялось в общей массе населения, оседало в деревне в качестве мелких помещиков, втягивалось в промышленность, создавало кадры технической интеллигенции, занимало чиновничьи должности в значительно расширившемся государственном аппарате и пополняло офицерский корпус, и, в частности, неся с собой свою идеологию зоологического великодержавного шовинизма, вошло, в качестве профессиональных политиков и политиканствующих хулиганов («соси») в политическую и парламентскую жизнь, — и все это не оставляло сколько-нибудь значительного места для развития чисто буржуазного либерализма эпохи промышленного капитала. Японский парламент не был подлинным детищем буржуазии, а был созданием тех феодальных клановых группировок, которые пошли на захват власти в так наз. «реставрации Мэйджи» (1868), и крепко держа власть в своих руках, создали парламент (1889 г.) как орудие своей власти и продукт «революции сверху». Отсюда неустойчивый характер партийных группировок в рамках узкой pays légale, легкая доступность среднего японского «парламентария» для правительственного воздействия, в частности широко развитая коррупция и бессилие политической оппозиции.
Для интересующего нас пятилетия (1895–1900), если не считать немногочисленной группы гр. Окумы (Шимпото), объединенной лозунгом парламентарной системы английского типа, и националистической группы (Кокумин), резко отрицательно относившейся к увлечению западноевропейскими формами жизни и наиболее полно выражавшей чисто феодальное течение, — остальная масса депутатов формально примыкала к «либеральной партии» (Дзиюто), к этому времени помирившейся на конституции, перед которой Булыгинская дума выглядит верхом демократического радикализма.180 Ее «конституционализм» не простирался до требования парламентского министерства и в эти годы притязал более или менее безуспешно на хоть какое-нибудь допущение «партийных» в состав кабинета, ревниво оберегаемого кучкой «мэйджийских государственных мужей» («Meiji Statsmen», «Генро») от вторжения посторонних элементов. Напряженность положения, созданного быстрым ростом капитализма и агрессивных и шовинистических настроений правящих кругов, искавших выхода из классовых противоречий в широкой экспансии ради сохранения феодальных основ во многих отношениях средневековой общественно-экономической структуры Японии, усугублялась запоздалым выходом Японии на империалистическую арену в эпоху крайнего обострения аппетитов и противоречий старых империалистических держав. Все это в еще большей степени сплачивало буржуазию, помещиков и монархическую бюрократию и обращало игру внутриклассовых противоречий в ряд бурь в стакане воды.
Вооружаясь для вторичного завоевания корейского и маньчжурского рынков и плацдармов в такой грандиозной вооруженной борьбе, как борьба с российским империализмом, феодально-буржуазная Япония не могла, однако, не испытать колебаний в руководящих своих кругах прежде, чем окончательно и бесповоротно стать на путь этой борьбы, требовавшей крайнего напряжения и связанной, как не могло тогда не казаться, с большим риском. Выразителем этих колебаний в составе бюрократической олигархии и явился маркиз Ито, выдвигавший умеренную программу экспансии с ориентировкой в сторону океана и соглашения с царской Россией.
Создатель японской конституции, вынужденный, в поисках выхода из внутриполитических затруднений, пойти в 1894 г. на войну за место на континенте (в Корее, а с развитием успеха военных действий, и в Маньчжурии) и потерпевший сокрушительную дипломатическую неудачу на исходе китайской войны 1894–1895 гг., Ито оказался скомпрометированным и после войны должен был отказаться от власти, пав жертвой им же и вызванного шовинистического угара от военных успехов 1894–1895 гг.
По существу дела, Ито тут со своей «мирной» и соглашательской линией попадал в положение, аналогичное с тем, в каком в скором времени оказался Витте в России. Оба они в 1895 г. приложили руку к тому, чтобы выиграть каждый для своей буржуазии и политики заметную дистанцию в борьбе за китайский рынок. Преимущество Ито заключается в том, что он мог пытаться отстаивать свою политическую линию, ища опоры в конституционном аппарате страны, тогда как Витте приходилось изощряться в пределах аппарата исключительно бюрократического.
Попытки Ито на первых порах использовать инструмент политических партий закулисным своим участием в образовании из Дзиюто и группы Окумы единой конституционной партии (Кенсэйто) и привести дело к образованию «партийного» кабинета гр. Окумы (1898), встретили решительное сопротивление внутри олигархии и в милитаристских кругах во главе с Ямагатой. Четырехмесячное существование этого партийного» кабинета, разъедаемого внутренней борьбой между представителями двух наскоро соединившихся партий, кончилось вследствие обвинения в государственной измене министра народного просвещения Озаки в связи с произнесенной им речью, полной нападок, против японской страсти к деньгам, в которой он сказал: «даже в Америке, где плутократия всемогуща, народ не выбирает в президенты миллионеров, между тем, если бы Япония была республикой, народ наверняка избрал бы на эту должность самого богатого». Милитаристская пресса забросала оступившегося оратора обвинениями в защите республиканских учреждений, к ней присоединилась пресса «дзиюто» и двор потребовал его отставки. А последовавшая затем грызня из-за освободившегося портфеля в каких-нибудь два дня развалила плохо склеенный «партийный» кабинет.181
Когда Ито вернулся из своей политической поездки в Китай поздней осенью 1898 г., он застал на месте своего эфемерного детища новый кабинет Ямагаты, составленный сплошь из его верных приспешников, не говоря уже о ком-либо из «партийных» представителей, а Кенсейто — развалившейся на две враждующие партии (Кенсейто и Кенсейто-хонто, т. е. «действительных» конституционалистов). А это означало торжество программы вооружений, рассчитанной на континентальную войну и той внешнеполитической программы-минимум, которая требовала восстановления завоеваний, потерянных в 1895 г. В течение двух последующих лет милитаристы, ладя с кенсейтовцами и прибегая к широкой парламентской коррупции, успевали проводить эту программу, не встречая препятствий в парламентском большинстве.
Только к весне 1900 г. Ито удалось нащупать в кенсейтовских кругах некоторое разочарование в союзе с Ямагатой, и на этот раз он, лично разъезжая по стране, повел открытую кампанию против режима олигархии и за «партийное правительство». Это была брешь, пробиваемая в олигархии изнутри одним из ее членов, и Ито к сентябрю 1900 г. стал лидером тех же кенсейтовщев (принявших новое название Сэйюкай), на том условии, что «каждый член партии должен абсолютно повиноваться его предписаниям». Когда это стало фактом, и на первых порах было встречено окумовской прессой, как событие «самое значительное со времени реставрации Мэйджи», обещавшее в будущем парламентское министерство, оказалось, что именно в конституционном отношении это была буря в стакане воды. Ибо на первом месте в программной речи Ито стояли признание исключительной прерогативы монарха в вопросе о назначении министров, а, в случае назначения министром члена партии, полная независимость последнего от партии. Вопрос об «обороне» страны был отнесен на пятое место программы и необходимость «завершения» ее признавалась «в соответствии с ходом событий» одинаково как «внутри» страны, так и «вне» ее, а «эффективное покровительство национальным правам и интересам» предполагалось «обеспечить» в пределах национальных ресурсов.182 В остальном это была программа мирного культурного развития в буржуазном направлении.
Этот широкий маневр Ито увенчался, однако, только кратковременным успехом. В октябре 1900 г. Ито вновь стал во главе кабинета. Он получил в наследство от своего предшественника на полном ходу: 1) принятый уже перед самым уходом Ямагаты милитаристский бюджет, 2) упоминавшиеся нами выше большие маневры японской армии с участием всего военного аппарата и равноправное со всеми империалистами участие Японии в боксерской войне, 3) полную оккупацию русскими Маньчжурии до самого Шаньхайгуаня. Так как при этом в составе нового кабинета Ито три важнейших портфеля — иностранных дел, военный и морской — оказались в руках милитаристов (Като, Кацура и Ямамото), и так как в этот момент и сами милитаристы не могли бы еще на деле выступить против России вооруженной силой, то Ямагата в сущности мало чем рисковал, уступая место своему противнику и предоставляя ему продемонстрировать свое бессилие справиться с маньчжурской проблемой дипломатическими средствами. А свалить Ито, в надлежащий момент поставив ему на пути препятствие в виде верхней палаты и сыграв на внутренней неспаянности новой партии, милитаристы могли отложить до того момента, когда стал бы вопрос о новом бюджете. В довершение всего Ямагата уходил, вырвав из рук своего противника козырь, который Ито предполагал, но не успел пустить в ход в 1898 г.: весной 1900 г. Ямагата внес в парламент и провел новый избирательный закон, увеличивавший вдвое число избирателей (с 500 тыс. до 1 млн), понижавший ценз с 15 иен налога до 10 иен, увеличивавший, в частности, число депутатов от городов и вводивший тайное голосование.183 Это был маневр — и это-то и характерно для существа внутренней политической ситуации в Японии и устойчивости феодально-буржуазного блока, — свидетельствовавший, что милитаристская олигархия тогда не боялась расширения буржуазной парламентской базы и готова была двигаться вперед к своей цели хотя бы и по пути именно буржуазного развития в европейском стиле. Таким образом, и с чисто внешней стороны Япония, только что покончив с неравноправными договорами и экстерриториальностью иностранцев в 90-х годах, выступала на широкую империалистическую арену в совсем внешне приглаженном европейско-буржуазном обличье.
А урок 1894–1895 гг. сказался теперь в том, что разрешение своей агрессивной внешне-политической задачи японское правительство поставило в теснейшую зависимость от дипломатических комбинаций и согласования своих лозунгов с интересами и лозунгами других держав.
Выгодный для японской дипломатии конъюнктурный парадокс заключался теперь в том, что свою чисто захватническую, завоевательную империалистическую программу японское правительство могло повести под «пацифистским» флагом американо-английской доктрины «открытых дверей» и таким образом попытаться прицепить к интернациональной маньчжурской проблеме свой нерешенный корейский вопрос. Отказываясь (в январе 1901 г.) от разговоров с Россией об этом последнем, пока не приведена в полную ясность первая, Япония ловко ставила себя, еще до всяких соглашений с кем бы то ни было, в положение якобы защитницы не только своих, но и общих империалистических интересов с тем, чтобы потом скинуть эту маску.184
172 Телеграмма Ч. Скотта Лэнсдоуну от 26 марта 1901 г., в «Английской синей книге» (Маньчжурия и Корея. Изд. Канц. Особого комитета Дальнего Востока, СПб., 1904, стр. 28). — Е. Жуков. История Японии. М., 1939, стр. 127 сл. — Documents diplomatiques francais, 2-е série, I, № 133, стр. 171.
173 Как-то, «когда политические партии требовали, чтобы Ямагата уступил власть, которой он владел, по их мнению, вопреки конституции, Ямагата ответил: «мы завоевали нашу власть мечом и только мечом вы можете взять ее у нас» (Iwasaki. The working forces in Japanese Politics. New York, 1921, стр. 66). Точно так же, когда во время англояпонских переговоров о союзе английский посол заметил Кацуре, что «может быть хорошо, что ни в Англии, ни в Японии сейчас не заседает парламент», Кацура ответил, что он «не очень-то заботится о том, что может сказать или сделать японский парламент» (British documents, II, № 118, приложение). — Ср.: К. И. Попов. Экономика Японии. М., 1936, стр. 11–12.
174 Русско-японская война 1904–1905 гг., работа Военно-исторической комиссии по описанию русско-японской войны, т. I, СПб., 1910, стр. 427–430, 387, 459. — Кр. архив, т. 14, стр. 17. — McLaren, цит. соч., стр. 235 сл. — Русский договор с Японией, устанавливавший отмену экстерриториальности, заключен 27 мая 1895 с тем, что вступит в силу в 1899 г., что и состоялось 5/17 июля 1899 г. (см. «Сб. дог. и дипл. док. по делам Дальнего Востока», стр. 27 сл.). — Кабинет Кацуры, ставленника Ямагаты, был образован в июне 1901 г., просуществовал до войны и вел ее (Мс Laren, цит. соч., стр. 277 сл. и 283).
175 Н. А. Левицкий. Русско-японская война. М., 1938, стр. 33–34. Кр. архив, т. 63, стр. 7 сл. — McLaren, цит. соч., стр. 270.
176 McLaren, соч., стр. 261. — Е. Жуков, цит. соч., стр. 141–142. — Финансы Японии после войны с Китаем. СПб., 1899, стр. 50.
177 К. И. Попов, цит. соч., стр. 24.
178 Ленин, Соч., т. IV, стр. 165.
179 В. Аварин, цит. соч., I, стр. 82; — Н. А Левицкий, цит соч., стр. 19. — Финансы Японии после войны с Китаем. СПб., 1899, стр. 50. — Giichi On о. War and Armaments Expenditures. New York, 1922, стр. 239–240. — E. Жуков, цит. соч., стр. 141 и 140.
180 Хаяма. Япония. ГИЗ, М., 1936, стр. 52–55. — Mc Laren, цит. соч., стр. 246 cл. — Е. Жуков, цит. соч., стр. 126, 136.
181 Мс Laren, цит. соч., стр. 246 сл., 256.
182 Там же, стр. 257 сл.; стр. 263 сл. (программа Ито).
183 Там же, стр. 261 и 271 и 274 сл.
184 Уже в сентябре 1904 г. японец Шигеока в американской печати открыто высказал, что «Япония поставила себя в крайне деликатное положение, когда она заявила всему свету, что она стоит за независимость и неприкосновенность Кореи. Она обязана была сделать столь нелогичную декларацию, чтобы оправдать свое дело в глазах держав» (цитата из «Review of Reviews», New York, Sept., 1904, приведенная: Т. Dennett. Roosevelt and the Russo-Japanese War. New York, 1925, стр. 116).
<< Назад
Вперёд>>
