Снаряд угодил мне под мышку…

В один из жарких августовских дней стрелковый батальон, в котором из двухсот солдат оставалось полсотни, по приказу начальства атаковал немецкую траншею под деревней Полунино. Все поле, по которому бежали в атаку красноармейцы, было устлано трупами ранее наступавших здесь бойцов.

Воодушевляя и одновременно принуждая своих солдат к действию, командир батальона Глыба бежал в цепи наступавших. Я, командир взвода разведки артбатареи, которая поддерживала батальон огнем своих, стоявших далеко в тылу орудий, бежал рядом с комбатом. Сзади меня с разматывающейся катушкой телефонного кабеля на спине поспешал телефонист — мой единственный подчиненный, остальные четверо моих разведчиков и связистов лежали на этом трупном поле, убитые на прошлой неделе при неоднократных попытках взять ту же проклятую траншею. Снаряды, которые я мог применить против немцев в этом бою, были строго лимитированы, поэтому я приберегал их для отражения возможных контратак противника.

Когда до немцев оставалось метров двести, к их пулеметному огню присоединились минометы. Мины стали густо рваться около нас. Мы бросились на землю. Я втиснулся между двумя трупами. Они в какой-то мере защищали меня от осколков и пуль. Но вот мина рванула рядом и подняла в воздух правый труп. Падая, он накрыл меня с головой. Черви посыпались мне за шиворот, а из пронзенного осколками вспученного живота дохнуло отвратительным зловонием. И хотя все поле окутывал этот тошнотворный, сладковатый трупный смрад разложения, к которому мы в какой-то мере уже притерпелись, эта концентрированная порция вони чуть не лишила меня сознания. И хорошо, что я совладал с собою, не оказался в обмороке! Потому что оставшиеся в живых солдаты батальона уже начали отползать назад, на исходные позиции, и я бы очнулся в плену. Вслед за ними и комбатом, который безуспешно пытался задержать своих солдат для продолжения атаки, пополз и я.

Пробираясь под страшным пулеметно-минометным огнем межлу бесчисленными трупами вслед за уползающими в свои окопы пехотинцами, я все время приподнимал голову и оглядывался назад: не бегут ли немцы, не кинулись ли они в контратаку? И точно! Смотрю, под прикрытием минометного огня немцы выскакивают из своей траншеи и густой цепью бегут вслед за нами — и догнать им нас, ползущих среди разрывов мин, ничего не стоит! Сейчас они расстреляют нас из автоматов в спины и займут наши ровики, а дальше — прорвут наш хлипкий передний край и погонят остатки батальона назад, подальше от Ржева. Надо спасать положение! Кроме меня этого сделать никто не сможет!

— По траншее, прицел меньше четыре, батареею, огонь!

Телефонист тут же передал мою команду на батарею, благо цел телефонный кабель. И вот они — летят наши снаряды!! Они рванули как раз там, куда подбежали немцы. Большинство фашистов было уничтожено, остатки стали спешно отползать в свою траншею. Контратака немцев отбита!

А наш батальон, потеряв четырнадцать человек убитыми и ранеными, благополучно впрыгнул в свои неглубокие ровики. Потные, грязные, изможденные беготней по трупному полю, изнуренные страхом красноармейцы распластались на дне окопов. А комбата. младшего лейтенанта Глыбу, единственного уцелевшего офицера в батальоне, уже вызывает по телефону комполка:

— Ну, захватили траншею? — спрашивает строго майор Соловьев.

— Не смогли. Залегли под сильным огнем и вернулись на исходную.

— Как вернулись?! Ты с ума сошел?! Немедленно возобновить атаку! Чтобы сегодня же с батальоном был в немецкой траншее, понял?!

— Так точно.

Ни в какую атаку жалкие остатки батальона Глыба, конечно же, не поведет. Это бессмысленно, да и невозможно. Но через час новый вызов по телефону:

— Ну, как? — спрашивает нетерпеливый Соловьев, которого, в свою очередь, пилит командир дивизии.

— Да продвинулись метров на сто, — отвечает Глыба.

— Действуй дальше, чтобы к вечеру траншея была наша!

Когда в очередной раз комбат, убежденный в бессмысленности наших немощных атак, услышал строгий голос командира полка и снова соврал, да будет ложь его святой, что продвинулись якобы еще на пятьдесят метров, майор потребовал:

— Дай трубку артиллеристу!

Спрашивает уже меня:

— Ну, как там пехота, наступает?

— Да, еще продвинулись метров на сорок, — отвечаю, чтобы не подводить младшего лейтенанта: он, бедняга, уже не рад, что за неделю из взводного в комбаты вышел. Жалко ему поднимать солдат на бессмысленную смерть, а командованию не дано понять сложившуюся обстановку на передовой, твердит одно, да и только: давай, атакуй! — лишь бы не затухало наше никчемное наступление.

Между тем немцы, может в отместку за гибель своей роты под моими снарядами, принялись беспощадно обстреливать минами и снарядами наш передний край. Десятки и сотни разрывов вспучились фонтанами земли и болотной жижи. Поднялся страшный грохот, земля заходила ходуном, того и смотри уйдет из-под тебя, и полетишь ты в тартарары. Клубы пыли и дыма окутали наши позиции, бесчисленные смертоносные осколки мин и снарядов заполонили все вокруг. Мы с комбатом Глыбой, его ординарцем и моим связистом всунулись в небольшой, глубиной в метр, блиндажик, чтобы спрятаться хотя бы от осколков.

— И где только немцы снаряды берут, никаких лимитов у них нет, — скорее для себя — не для нас озабоченно проговорил комбат, — как привяжутся, конца обстрела никак не дождешься.

Тонкий слой земли над головой не столько защищает, сколько успокаивает нас, спрятавшихся. Согнувшись в три погибели, мы сидим рядком на глиняном выступе-лежаке в темном убежище, блиндажик постоянно содрогается от близких взрывов, с потолка сыплется земля. Внезапно один из снарядов разворотил угол нашего убежища, солнечный луч врывается в сумрак землянки, высветив густой столб клубящейся пыли. Каждый из нас про себя молит бога: только не прямое попадание! Очередной сильный удар сотряс стенки нашего убежища, и в этот самый момент мой телефонист, сидящий справа от меня, торопливо, плавно, но настойчиво, толчками принялся просовывать мне под мышку свою руку. От страха, наверное, жмется мальчишка, подумал я снисходительно. Когда же его ладонь просунулась наружу, к моей груди, я с удивлением увидел, что на нее надета небольшая консервная банка. Зачем это он банку-то натянул на руку? — недоуменно думаю. Присмотрелся, а это никакая не банка, а головка снаряда — алюминиевый взрыватель! И вовсе не рука это телефониста — 75-мм немецкий снаряд, его алюминиевый взрыватель блестит, как луженая жестянка! Ужас объял меня! Я вдруг все понял: снаряд упал возле блиндажика, прошел сквозь грунт и высунулся из стенки блиндажа — прямо мне под руку! Громко в страхе я закричал:

— Быстро все из блиндажа! У меня снаряд подмышкой!

Все трое находившихся со мною в убежище, услыхав такую ошарашивающую новость, быстро, как разлившаяся ртуть, выкатились наружу. Я осторожно поднял правую руку вверх, чтобы не потревожить снаряд, упал на левый бок и выскочил следом.

Подождав немного в траншее, я все же заглянул в блиндажик. Снаряд на две трети своей длины торчал из стенки. Наверное, у него не сработал взрыватель.

Как же нам повезло! Редчайший случай, чтобы снаряд не взорвался! Нетрудно представить, что было бы, если бы это случилось. А вот и не взорвался!

Для нас, четверых обитателей блиндажа, этот случай был счастливейшим в жизни. Всех ли нас миловал тогда господь или кого-то одного, а другие остались живы благодаря этому одному — сие неизвестно.



<< Назад   Вперёд>>