Очерк 1. «Примыслы» Василия I

Земля подобна есть Руская

милому младенцу у матери:
его же мать тешит, а рать
лозою казнит, а добрая
дела милують его.

Из «Задонщины»



   Василий I Дмитриевич стал первым великим князем владимирским, который взошел на стол без того, чтобы по смерти предшественника лично съездить за ярлыком в Орду:[946] в Москве явно были уверены, что у Тохтамыша просто не будет других вариантов, поскольку никто из русских князей не осмелился оспаривать у Василия великое княжение. А уже через три года после вокняжения ему удалось существенно расширить пределы московских владений.
   Летом 1392 г. Василий отправился в Орду к Тохтамышу (который после поражения, понесенного годом ранее от Тимура, нуждался в средствах) и получил от него «Новгородчкое княжение Нижнего Новагорода, Муромъ, Мещеру, Торусоу».[947] Таким образом, под власть Москвы отходила огромная территория в Среднем Поволжье и Поочье: Нижегородское княжество – одно из крупнейших в Северо—Восточной Руси, Муромское – с середины XIV в. зависимое от Москвы, но сохранявшее формальную самостоятельность, Мещера, которой владел уже Дмитрий Донской, но как «куплей» (видимо, у местных князей), без ярлыка, и Тарусское – одно из верховских княжеств Черниговской земли, чьи князья были союзниками Москвы. Однако статус каждого из этих княжеств после 1392 г. был далеко не одинаков.
   Нижегородское княжество с 1341 г., когда хан Узбек выделил его из Владимирского великого княжества и отдал суздальскому князю Константину Васильевичу, составляло единое политическое целое с Суздальским, причем в рамках этого Нижегородско—Суздальского государственного образования Нижний Новгород считался «старшим» столом.[948] Василий I имел на него определенные права: во—первых, его мать, вдова Дмитрия Донского Евдокия, была дочерью Дмитрия Константиновича (умер в 1383 г.), т. е. Василий приходился внуком прежнему нижегородскому князю; во—вторых, до 1341 г. Нижегородское княжество входило в территорию великого княжества Владимирского, и в 1392 г. Нижний возвращался в число великокняжеских владений.
   Но к Василию I отошла только центральная часть собственно Нижегородского княжества. Суздаль и Городец—на—Волге (относившийся именно к «Нижегородской половине» Нижегородско—Суздальского княжества, т. е. к той его части, что была передана суздальским князьям Узбеком в 1341 г.) остались столицами особых княжеств, но под контролем Москвы. В 1403 г., после смерти сына Дмитрия Константиновича (и дяди Василия I по матери) Василия—Кирдяпы, княжившего в Городце, этот центр перешел под непосредственную власть московских князей. Но после похода на Москву Едигея 1408 г. Нижегородско—Суздальское княжество с санкции Орды было восстановлено; правда, Суздаль, скорее всего, вскоре перешел под контроль Василия I. К 1415 г. московский князь силой восстановил свою власть в Нижнем Новгороде. Суздаль после этого до начала 40–х гг. находился под властью лояльных Москве представителей суздальского дома (при этом замещение князей на суздальском столе явно регулировалось великим князем), а затем перешел (по смерти князя Семена Александровича, племянника Василия II по матери) в состав великокняжеских владений. Нижний Новгород же (возможно, вместе с Городцом) еще несколько раз менял свой статус: в 1419 г. на короткое время стал центром особого княжества под властью князя Александра Ивановича (внука Василия—Кирдяпы), бывшего зятем Василия I, в середине 20–х гг. находился во владении князя Даниила Борисовича (сына брата Дмитрия Константиновича), прежде враждебного Москве, вокняжение которого, инспирированное великим князем литовским Витовтом (тестем Василия I) и ордынским ханом Улуг—Мухаммедом, был вынужден допустить московский князь. Наконец, в середине 40–х гг. XV в., уже при Василии II, Улуг—Мухаммедом, изгнанным из Орды своими противниками и откочевавшим в Среднее Поволжье, была предпринята попытка восстановить Нижегородско—Суздальское княжество в полном объеме. На сей раз, в отличие от периода 1408–1415 гг., оно продержалось лишь несколько месяцев.[949]
   Каковы были правовые основания претензий московских князей на Городец (по смерти Василия—Кирдяпы Дмитриевича) и Суздаль (по смерти Семена Александровича)? Ведь в 1392 г. был получен ярлык вроде бы только на Нижний Новгород. Между тем, судя по дошедшему до нас договору 1449 г. Василия II с одним из князей суздальского дома, Иваном Васильевичем Горбатым,[950] владение Городцом и Суздалем также регулировалось ханскими ярлыками. Сведений о получении московскими князьями ярлыков на них в имеющихся источниках нет. Но обращает на себя внимание, что в договоре 1449 г. Суздаль, Нижний Новгород и Городец обобщенно именуются «Новугородским княженьем».[951] Вероятно, ярлык на Нижний Новгород, полученный Василием I, помимо непосредственного обладания Нижним с окружающими волостями, давал московским князьям основание считать себя верховными распорядителями всего бывшего Нижегородско—Суздальского княжества («Новугородского княженья»): именно отсюда могут проистекать факты контроля за наследованием суздальского стола после 1392 г. и изъятия Городца (по смерти Василия—Кирдяпы) и Суздаля (по смерти Семена Александровича) из числа владений суздальского дома. Переход Нижнего Новгорода к великому князю московскому ставил, с московской точки зрения, всех князей этой ветви в зависимость, позволяя в дальнейшем наделять их столами уже от себя, без ордынской санкции.
   Что касается Мурома, то он во всех духовных грамотах Василия I и последующих великих князей московских выступает как великокняжеское владение;[952] принадлежность Муромского княжества Москве никем после 1392 г. не оспаривалась.[953]
   Иное дело – Мещера. Она не фигурирует ни в духовных Василия I, ни в завещании Василия II: о передаче Мещеры по наследству сказано только в духовной Ивана III (1503 г.).[954] В чем здесь дело? Посмотрим на упоминания о Мещере в договорах московских князей с соседними правителями, заключенных между 1392 и 1503 гг.
   В договоре Василия I с Федором Ольговичем Рязанским 1402 г. сказано: «А что Мещерьская мѣста, что будет купил отець твои, князь великы Олег Иванович, или вы, или ваши бояря, в та мѣста тобѣ, князю великому Федору Олговичю, не вступатися, ни твоим бояром, а земля к Мещерѣ по давному. А порубежье Мещерьским землям, как было при великом князѣ Иванѣ Ярославичѣ и при князи Александрѣ Уковиче».[955] С одной стороны, Мещера здесь мыслится как территория, принадлежащая Василию I, с другой – упомянутые факты приобретения рязанскими князьями сел в ней говорят о непрочности владения.
   В договоре Василия I с Владимиром Андреевичем Серпуховским (первая половина 1404 г.[956]) содержится перечень великокняжеских владений: «А мнѣ, господине, князь великии, брату моему молодшему, князю Володимеру Андрѣевичю, и моим дѣтем под тобою и под твоими дѣтми твоего оудѣла, Москвы и Коломны с волостми, и всего твоего великого княженья, да Волока и Ржевы с волостми, и Новагорода Нижнего с волостми, и что к нему потягло, и Мурома с волостми, и что к нему потягло, и Мещеры с волостми, и что к неи потягло, и в та мѣста в Татарьская и в Мордовьская, как было, господине, за твоим отцомъ, за великим князем, и за твоим дѣдом, за великим князем Дмитрием Костянтиновичем, и за тобою, за великим князем, того ми, господине, и моимъ дѣтем подъ тобою, великим князем, и под твоими дѣтми блюсти и боронити, а не обидѣти, ни въступатися».[957] Мещера выступает как владение Василия I, отдельное от великого княжения и на том же месте, что и в летописной статье о приобретениях 1392 г. – после Нижнего Новгорода и Мурома.
   В договоре 1434 г. Юрия Дмитриевича (тогдашнего великого князя московского) с Иваном Федоровичем Рязанским о Мещере говорится следующим образом: «А что будет покупил в Мещерьских мѣстех дѣд мои, князь велики Олег Иванович, и отець мои, князь велики Федоръ Олгович, и аз, князь велики, или мои бояря, и в та мѣста мнѣ не вступатися, ни моим бояром, знати нам свое серебро, а земля в Мещере по давному. А порубежье Мещерьскои земли, как было при великом князи Иоаннѣ Ярославичѣ и при князи Александрѣ Уковичѣ… А князи мещерьские не имут тобѣ, великому князю, правити, и мнѣ их не примати, ни в вотчинѣ ми в своеи их не держати, ни моим бояром, а добывать ми их тебѣ без хитрости, по тому целованью».[958] По сравнению с договором 1402 г. добавлено обязательство рязанского князя «не принимать» к себе мещерских князей, а в число лиц, покупавших в Мещере села, добавлен Иван Федорович. Это вновь говорит о непрочности московской власти над данной территорией: и после заключения договора 1402 г. продолжались покупки в ней сел рязанскими князьями, сохранялись князья местные, которые могли пожелать служить рязанскому князю, причем не исключено, что имелось в виду поступление в зависимость вместе со своими владениями.
   В докончании Василия II с Иваном Федоровичем Рязанским 1447 г. текст о Мещере практически идентичен договору Юрия (с той лишь разницей, что на сей раз сохранившаяся грамота составлена от лица московского князя).[959]
   В договоре Василия II с великим князем литовским и польским королем Казимиром IV 1449 г. о Мещере сказано «Тако жъ и у вотчину мою в Мещеру не въступатися, ни приимати»15. Королю вменяется в обязанность не претендовать на территорию Мещеры и не принимать на службу мещерских князей.
   В 50–х гг. XV в. на части территории Мещеры Василием II было создано образование во главе со служилым татарским царевичем Касымом – будущее т. н. «Касимовское ханство» (с центром в Городце Мещерском на Оке).[960]
   В договоре Ивана III с Иваном Васильевичем Рязанским 1483 г. статья о Мещере была сформулирована следующим образом: «А что Мещерскаа мѣста, что будет покупил прадѣд твои, князь велики Олег Иванович, или прадѣд твои, князь велики Федоръ Олгович, или дѣд твои, князь велики Иван Федорович, или отець твои, князь велики Василеи Иванович, или ты, князь велики Иван Васильевич, или ваши бояря, в та мѣста тебѣ, великому князю Ивану Васильевичю, не въступатися, ни твоим бояром. А знати ти свое серебро, и твоим бояром. А земля по давному к Мещерѣ. А порубежье Мещерским землям, как было при великом князи Иване Ярославичѣ, и при князи Александрѣ Уковичѣ… А что наши князи мещерские, которые живут в Мещерѣ и у нас, у великих князеи, и тебѣ их къ себе не приимати. А побежат от нас, и тебѣ их добывати нам без хитрости, а добывъ ти их, нам выдати».[961] Из текста следует, что покупки разанскими князьями и боярами сел предпринимались и при отце Ивана Васильевича – Василии Ивановиче, и при нем самом. Мещерские князья в 1483 г., как видно из текста, частью находились в Мещере, частью – на службе у великого князя в других регионах.
   В договоре Ивана III с великим князем литовским Александром Казимировичем 1494 г. Мещера отнесена к владениям московского князя: «Так жо ми и в Мещеру, и во отчину твою, не вступатися и не приимать их».[962]
   Наконец, в завещании Ивана III Мещера названа в числе великокняжеских владений, передаваемых по наследству сыну Василию: «Да ему ж даю город Муром с волостми и с путми, и з селы, и со всеми пошлинами, и с мордвами, и с черемисою, что къ Мурому потягло, да Мещера с волостми, и з селы, и со всѣмъ, что к неи потягло, и с Кошковым, да князи мордовские всѣ, и з своими отчинами, сыну же моему Василью».[963] Мещера, как и в летописной статье о событиях 1392 г. и в договоре Василия I с Владимиром Андреевичем начала XV в., упомянута вслед за Муромом.
   Из приведенных данных ясно, что молчание о Мещере в духовных грамотах Василия I и Василия II не может быть объяснено допущением, что она скрыта в упоминании о «великом княжении», т. к. в договорных грамотах Мещера называется отдельно от великого княжения. В договоре с Владимиром Андреевичем Василий I называет Мещеру среди своих владений, которые должны перейти к его детям; в 50–х гг. XV в. часть территории Мещеры была передана царевичу Касыму. Московские князья постоянно старались препятствовать приобретению сел на территории Мещеры рязанскими князьями и боярами, опасались возможности перехода мещерских князей на рязанскую и литовскую службу. В договоре с Литвой 1449 г. Мещера именуется «отчиной» московского князя. Источники явно донесли отголоски длительной борьбы за власть над этой территорией, свидетельствующей о непрочности московского владения ею. Поэтому надо полагать, что ярлык на Мещеру 1392 г. не предоставлял Василию I права наследственного владения, он требовал подтверждения при каждой смене великого князя. В Орде Мещера рассматривалась, по—видимому, не в одном ряду с русскими княжествами в силу смешанного характера населения и наличия там князей татарского происхождения. Примечательно, что в послании Ахмата Ивану III тот требовал «свести» с Городца Мещерского царевича Данияра, сына Касыма:[964] хан явно считал себя вправе распоряжаться данной территорией. Лишь после ликвидации зависимости от Орды Иван III смог считать Мещеру владением, которое он вправе передать по наследству.
   Таруса, как и Мещера, не названа ни в трех дошедших до нас духовных грамотах Василия I, ни в завещании Василия II: о передаче ее по наследству сказано только в духовной Ивана III.[965] При этом имеются упоминания «тарусских князей» как владетельных.
   В договоре Василия I с Федором Ольговичем Рязанским (1402 г.) говорится: «А со княземъ с Семеном с Романовичем с новосильским и с торускыми князи так же взяти ти (Федору. – А. Г.) любовь по давным грамотамъ, а жити ти с ними без обиды, занеже тѣ всѣ князи со мною (Василием. – А. Г.) один человѣкъ».[966] Семен Романович Новосильский был правителем Новосильско—Одоевского княжества после своего отца Романа Семеновича, оба признавали верховенство Дмитрия Донского, но оставались владетельными князьями. Тарусские князья, хотя никто из них и не назван по имени, упоминаются в одном ряду с Семеном, т. е. явно выступают как владетельные. Об этом говорит и последующий за цитированным текст, посвященный процедуре разбирательства споров между названными князьями, новосильскими и тарусскими, и рязанским князем: обе возможные стороны конфликта рассматриваются как равностатусные, московскому князю отводится только роль гаранта исполнения решения третейского суда, в случае, если виноватая сторона не подчинится этому решению. Среди возможных соглашений рязанского князя с новосильскими и тарусскими названы договоренности «о земли или о водѣ», т. е. касающиеся размежевания владений.[967]
   В договоре Василия I с Владимиром Андреевичем Серпуховским 1404 г. среди владений московского дома названы и Нижний Новгород, и Муром, и Мещера, и даже «места татарские и мордовские», которые, как свидетельствуют московско—рязанские договоры, реально тогда Москве не принадлежали, московские князья только рассчитывали их вернуть (из—под ордынской власти – см. Часть IV, Очерк 4). Но Таруса не упомянута.
   В то же время в этом договоре, а также в одновременной ему духовной грамоте Владимира Андреевича среди владений, переданных Василием I двоюродному дяде, названы Лисин и «Пересветова купля» – районы к западу и юго—западу от Тарусы.[968] В договоре Василия I с Владимиром Андреевичем 1390 г. данные территориальные единицы еще не фигурируют, следовательно, они были приобретены московскими князьями между 1390 и 1404 гг. «Пересвета», совершившего «куплю», соблазнительно отождествить с Александром Пересветом – героем Куликовской битвы.[969] Учитывая, что он был, скорее всего, митрополичьим боярином,[970] а близ «Пересветовой купли», на противоположном берегу Оки, находился Алексин, купленный у тарусских князей в начале XIV в. митрополитом Петром, между 1390 и началом 1392 г. перешедший во владение Василия I в результате обмена с митрополитом Киприаном[971] и упоминаемый в его договоре с Владимиром Андреевичем 1404 г. среди переходящих к серпуховскому князю земель как раз перед Лисиным и «Пересветовой куплей», можно полагать, что после гибели Пересвета в 1380 г. территория его «купли» находилась в распоряжении митрополичьей кафедры и в начале 1390–х, т. е. незадолго до получения Василием ярлыка на Тарусу, перешла во владение великого князя вместе с Алексином. Волость Лисин, возможно, стала великокняжеским владением в результате «операции» 1392 г.: Василий I таким образом брал в непосредственное владение пограничные с другими верховскими княжествами южные и западные территории Тарусского княжества, а «внутренние» его области оставил местным князьям.
   В описи Посольского приказа 1626 г. упомянут «список з докончальные грамоты князя Дмитрея Семеновича торуского, на одном листу, с великим князем Васильем Дмитреевичем, году не написано».[972] Дмитрий Семенович – несомненно сын Семена Константиновича «Оболенского», участника московских походов на Тверь 1375 г. и на Дон 1380 г. (см. Часть IV, Очерк 4; Оболенск был вторым стольным городом Тарусского княжества, причем какое—то время, видимо, главным, т. к. княживший в нем Семен был старшим в тарусской династии); упоминание о его докончании с Василием I есть и в родословцах.[973] Договор Дмитрия с Василием I, вероятно, определял статус тарусского княжения в условиях, сложившихся после получения московским князем ярлыка на Тарусу. Вряд ли это было в 1392 г., т. к. тогда еще, вероятно, старшим среди тарусских князей был либо отец Дмитрия Семен, либо его младший брат Иван Константинович (под 1375 и 1380 гг. называемый в летописях «тарусским»). По—видимому, договор с Дмитрием Семеновичем был заключен после того, как он остался старшим в тарусской династии и необходимо было обновить докончание, имевшее место с его предшественником в 1392 г.
   В 1434 г. в договоре Юрия Дмитриевича с Иваном Федоровичем Рязанским имеется упоминание тарусских князей, сходное с текстом московско—рязанского докончания 1402 г.: «А с торусским князем взяти ми любовь, а жити ми с ним без обиды, занеж тѣ князи с тобою, с великим князем Юрием Дмитриевичем, один человѣкъ».[974] Упоминание среди тарусских князей собственно «тарусского», в единственном числе, князя говорит о том, что главный центр княжества и тогда оставался во владении местной династии.
   Договор Василия II с Иваном Федоровичем, заключенный в 1447 г., в основном повторяет норму докончания 1434 г. (с той разницей, что о тарусских князьях теперь опять, как в договоре 1402 г., сказано только во множественном числе).[975]
   В договоре Василия II с Казимиром IV 1449 г. о тарусских князьях говорится: «А князь Василеи Ивановичъ торускыи, и з братьею, и з братаничы служать мне, великому князю Василью. А тобе, королю и великому князю Казимиру, в них не въступатися».[976] Тарусские князья, с одной стороны, выступают как служебные князья Василия II, с другой – как явно владетельные: Казимир берет на себя обязательство не «вступаться» в принадлежащие им земли. В отличие от московско—рязанских докончаний, назван по имени «главный» из тарусских князей – Василий Иванович. В тарусско—оболенской княжеской ветви в это время был только один князь с таким именем – сын Ивана Константиновича.[977] Он упоминается в качестве воеводы Василия II под 1443, 1445, 1450 гг., в роли послуха как боярин Василия II и Ивана III; в летописных известиях Василий Иванович именуется с определением «Оболенский».[978] Очевидно, во время тарусского княжения Дмитрия Семеновича сыновья Ивана Константиновича правили в «оболенской части» княжества, и определение «Оболенские» осталось за ними и тогда, когда Василий Иванович получил права на тарусский стол.
   В 1473 г. Иван III пожаловал Тарусу своему младшему брату Андрею Вологодскому. Это было сделано в ответ на претензии последнего, связанные с тем, что он не получил доли от владений умершего в предыдущем году брата – Юрия Васильевича.[979] Однако в своем завещании (около 1479 г.) Андрей упоминает «села в Тарусе», но не делает распоряжения относительно самого города и тянувшей к нему территории (как это он сделал в отношении Вологды).[980] По—видимому, Таруса передавалась Андрею Иваном III без права распоряжения, на условии, что после его смерти она отойдет к великому князю.
   В докончании, заключенном Иваном III с рязанским князем Иваном Васильевичем в 1483 г., в отличие от предшествующих московско—рязанских договоров, тарусские князья не упоминались. Нет упоминания владетельных тарусских князей и в договоре Ивана III с великим князем литовским Александром Казимировичем 1494 г. (хотя названы как владетельные другие верховские князья – «новосилскии, и одоевскии, и воротынскии, и перемышльскии, и белевскии»). Таруса и Оболенск здесь отнесены к владениям московского князя: «Тако же и мнѣ (Александру. – А. Г.) не вступатися. и в Торусу, и в Оболенескъ, и во всѣ то, што к тѣм местам потягло».[981]
   Очевидно, что молчание о Тарусе в духовных грамотах Василия I и Василия II не может быть (как и в случае с Мещерой) объяснено допущением, что она подразумевается в качестве составной части «великого княжения», т. к. в договорных грамотах Таруса в лице «торусских князей» называется отдельно от последнего. Несомненно, что тарусские князья и после 1392 г. сохраняли свои родовые владения. При этом они «служили» (термин из московско—литовского договора 1449 г.) московским князьям.[982] Такая ситуация – когда мелкие владетельные князья шли на московскую службу, сохраняя при этом свои владения (на условии несения службы), которые не превращались в часть «великого княжения», типична для конца XIV–XV вв. Отношения такого рода устанавливает упомянутое выше докончание Василия II с князем суздальского дома Иваном Васильевичем Горбатым 1449 г., по которому Иван Васильевич обязуется не принимать впредь ханских ярлыков на какие—либо владения своих предков и служить московскому князю; тот, со своей стороны, жалует его одним из родовых столов – Городцом на Волге.[983] Скорее всего, ярлык на Тарусу, полученный Василием I в 1392 г., позволил московскому князю построить отношения с князьями тарусскими по той же схеме:[984] если ранее они имели свои отношения с Ордой (как рудимент этого периода позже сохранялся особый побор на содержание татарских послов с Тарусского княжества, о котором упоминает духовная Ивана III[985]), то теперь великий князь пожаловал им родовые земли уже от себя на условии службы. Очевидно, ярлык был получен Василием I по согласованию с тарусскими князьями, и ранее, и позже сохранявшими с Москвой хорошие отношения. Переход на положение «служебных» князей был им выгоден, т. к. великий князь брал на себя уплату выхода в Орду, был обязан защищать их земли от тех же татар, Литвы или других русских князей. При этом владения тарусских князей становились анклавом внутри московских владений, т. к. южная, пограничная часть Тарусского княжества (Лисин, «Пересветова купля») перешла непосредственно в руки московского княжеского дома. Такое положение сохранялось до тех пор, пока в 1473 г. московский князь, пользуясь своим правом верховного собственника Тарусского княжества, не передал Тарусу своему брату. До 1494 г. под непосредственной властью Ивана III оказался и Оболенск.
   Несмотря на неполноту московской власти над Нижегородско—Суздальским, Тарусско—Оболенским княжествами и Мещерой, сделанные в 1392 г. Василием I приобретения значительно усиливали Московское великое княжество.
   Во второй половине 1390–х гг., после разгрома Тохтамыша Тимуром (1395 г.), в Орде разгорается смута. В результате реальная власть оказалась в руках эмира Едигея, менявшего (как незадолго до этого Мамай) ханов по своему усмотрению. Как и в случае с Мамаем, это хорошо осознавалось и подчеркивалось на Руси «Едегѣи. преболи всѣхъ князи ординьскыхъ, иже все царство единъ держаше и по своеи волѣ царя поставляше, его же хотяше».[986]
   Первым таким «царем» был Тимур—Кутлук (1396–1400). Главной задачей его и Едигея было продолжение борьбы с Тохтамышем, получившим поддержку великого князя литовского Витовта (тестя Василия Дмитриевича). Решающая битва произошла на р. Ворскле 12 августа 1399 г.: Витовт был разгромлен.[987] Согласно Троицкой летописи, между великим князем литовским и Тохтамышем было заключено соглашение, что хан в благодарность за помощь в восстановлении его власти посадит Витовта «на княженьи на великом на Москве».[988] Трудно судить, насколько это свидетельство отражает реальность. Возможно, перед нами домысел московского летописца, вызванный враждебным отношением к Литве.
   Что касается кануна битвы на Ворскле, то в это время Витовт активно претендовал на сюзеренитет над Новгородом Великим (в условиях, когда новгородцы вошли в конфликт с Василием Дмитриевичем из—за Двинской земли).[989] В противовес действиям великого князя литовского Василий I летом 1399 г. укрепил отношения с Тверским княжеством, заключив договор с Михаилом Александровичем: в докончании предусматривались совместные действия против Литвы. По—видимому, в обмен на этот союз Василий отдал Михаилу Ржеву. Но вскоре (до 1404 г.) она вернулась под московскую власть.[990]
   Со времени падения Тохтамыша Василий I перестал поддерживать сношения в Ордой. Контакты с ней были восстановлены только в 1403 г..[991] Позже (1406–1408 гг.) ордынские отряды принимали участие в военных конфликтах Василия с Витовтом, которые свелись к пограничным противостояниям, не принесшим успеха ни одной из сторон.[992] Возможно, именно это временное сближение с Ордой, возглавляемой Едигеем, привело к присоединению к Москве Козельского княжества (расположенного на левобережье Оки между ее притоками Жиздрой и Угрой). В договоре Василия I с Владимиром Андреевичем 1404 г. и в современной ему духовной Владимира Андреевича Козельск указан в числе владений, переданных великим князем князю серпуховскому.[993] Лишь один из козельских городков – Людимльск передается во владение местному князю Ивану («пожаловал князя Ивана Людимльском»).[994] Едигей был врагом Витовта и мог выдать Василию (от лица своего марионеточного хана Шадибека, возведенного на престол в 1400 г.) ярлык на Козельск, чтобы воспрепятствовать литовскому продвижению в Верхнее Поочье. Василий I после этого оставил за местными князьями часть владений, а сам Козельск и большую часть тянувших к нему волостей передал Владимиру Серпуховскому. Ясно, что перераспределение земель было произведено по договоренности с козельскими князьями, поскольку Ивана Василий I «пожаловал» Людимльском, а в 1408 г. в Ржеве московским воеводой был «князь Юрий Козельский».[995] По типу это были действия, аналогичные предпринятым в начале 90–х гг. XV в. по отношению к Тарусскому княжеству; но в случае с Козельском местным князьям оставлялась много меньшая часть территории княжества и без его столицы. Однако овладение Козельском было недолгим: уже в 1406 г., в ходе начавшегося московско—литовского конфликта он был захвачен войсками Витовта.[996]
   В отношениях с Ордой Василий I и после 1403 г. не возобновил прерванную со свержением Тохтамыша выплату дани. Политика великого князя и его окружения сводилась к тому, чтобы уклоняться от уплаты «выхода» (формально признавая верховенство ханов), но поддерживать с Ордой союзнические отношения на антилитовской почве. Фактически это означало пассивное непризнание зависимости в условиях, когда реальная власть в Орде вновь, как и во времена Мамая, принадлежала временщику, а не природному «царю». Были в окружении Василия и сторонники «старины», стоявшие за выплату дани, но против появления в пределах Северо—Восточной Руси татарских войск, даже в качестве союзников, т. е. за поддерживание ситуации, которая имела место при Иване Калите, его сыновьях и Дмитрии Донском до конфликта с Мамаем и после похода Тохтамыша 1382 г..[997] Непризнание Василием I власти Орды, помимо неуплаты «выхода», выражалось также в помещении в первом десятилетии XV в. на оборотной стороне монет московской чеканки, где ранее упоминался Тохтамыш, надписи «князь великий Василий всея Руси» (при том, что на лицевой стороне помещалась надпись «князь великий Василий Дмитриевич»).[998]
   Результатом этих действий со стороны Московского великого княжества стал поход на него Едигея в 1408 г..[999] В историографии можно встретить утверждения, что зависимость от Орды после этого усилилась, Москве пришлось возобновить выплату дани.[1000] Иногда поездка Василия Дмитриевича в Орду в 1412 г. трактуется как следствие похода Едигея.[1001] Эти суждения, однако, ошибочны.
   Поход Едигея не завершился каким—либо соглашением с Василием I (покинувшим столицу в преддверии осады): Едигей был вынужден уйти от Москвы из—за обострения ситуации в Орде. Трехтысячная сумма «окупа», которую он взял с москвичей, в два с лишним раза меньше ежегодной дани с великого княжения, установившейся после присоединения Нижнего Новгорода, Мурома и Тарусы, – 7 тыс. рублей[1002] (а задолжал Василий за 13 лет, т. е. 91 тыс. рублей). В 1412 г. Василий отправился в Орду не к Едигею, а к сыну Тохтамыша Джелал—ад—дину (Зеледи—салтан русских источников), который с помощью Витовта в начале 1412 г. разбил хана Тимура (поставленного в 1411 г. на престол Едигеем, но вскоре изгнавшего своего покровителя) и воцарился в Орде.[1003] Визит Василия, таким образом, был связан с возвращением на ордынский престол законного правителя и с прекращением власти временщика, т. е. с восстановлением «нормальной» ситуации в «царстве».[1004] Никаких оснований предполагать восстановление выплаты дани в Орду до прихода к власти Джелал—ад—дина нет. Отношения с Едигеем до его свержения оставались враждебными: в 1410–1411 гг. велась борьба с поддерживаемыми Ордой нижегородскими князьями.[1005] Тогда переданный им Едигеем Нижний Новгород вернуть не удалось; в 1412–1414 гг., пока в Орде правили Тохтамышевичи, Москва не предпринимала для этого никаких действий. Но сразу после того, как к власти в Орде вернулся Едигей (1414 г.), Василий I отправил на Нижний Новгород войска и тот был возвращен в состав великокняжеских владений.[1006] Это показывает, что власть временщика в Москве по—прежнему не признавали, причем теперь уже в открытую.
   В 1419 г. Едигей погиб в ходе междоусобной войны, и в Орде к власти пришел «законный», с московской точки зрения, правитель – хан Улуг—Мухаммед, ставленник Витовта. У него сразу же появилось несколько соперников и закрепиться на ордынском престоле Улуг—Мухаммед смог только во второй половине 1420–х гг..[1007] Как раз на время этой очередной «замятни» в Орде пришлись кончина Василия Дмитриевича (27 февраля 1425 г.) и вокняжение его десятилетнего сына Василия.[1008]
   Источники не сообщают о ханской санкции на вокняжение Василия Васильевича. Известие о том, что в 1425 г. Василий и претендовавший на великое княжение его дядя Юрий Дмитриевич решили вынести свой спор на суд «царя» («и доконча мир на том, что князю Юрию не искати княженья великого собою, но царем, которого царь пожалует, то будет великии князь»[1009]), указывает как будто бы на то, что такой санкции не было. Но когда в 1432 г. Василий и Юрий наконец оказались при дворе Улуг—Мухаммеда, боярин И. Д. Всеволожский (сторонник Василия II) обосновывал преимущества юного князя тем, что «князь Юрии Дмитриевич хочет взяти великое княжение по мертвои грамотѣ отца своего, а не по твоему жалованию волняго царя, а ты воленъ во своем оулусѣ кого восхочеш жаловати на своею волѣ. А государь наш князь великии Василеи Дмитриевич великое княжение дал своему сыну великому князю Василию, а по твоему же жалованию волняго царя, а оуже господине, которои год сѣдит на своем столѣ, а на твоем жаловании»[1010] (выделено мной. – А. Г.). А. Е. Пресняков резонно предположил, что противопоставляя духовной грамоте Дмитрия Донского «жалование» хана, Всеволожский имел в виду ярлык, выданный на имя Василия Васильевича еще при жизни его отца.[1011] К этому следует добавить, что ярлык этот был выдан именно Улуг—Мухаммедом («по твоему же жалованию»). Когда мог быть получен такой ярлык?
   Уже вскоре после воцарения Улуг—Мухаммеда, в 1422 г., доминирующее положение в Орде получил другой хан – Борак. Он сохранял его примерно до осени 1423 г..[1012] В первой половине 1424 г. первенство вновь было у Улуг—Мухаммеда (получившего помощь от Витовта[1013]), но затем он оказался вытеснен из степей ханом Худайдатом и в январе 1425 г. (т. е. за месяц до смерти Василия Дмитриевича) находился в Литве.[1014]
   Оба соперника Улуг—Мухаммеда совершали походы в район Одоева – столицы одного из полусамостоятельных русских княжеств в верховьях Оки. Поход Борака имел место осенью 1422 г.: «и града не взя, а полону много повел в поле. И князь Юрье Романович Одоевскии да Григореи Протасьевич, воевода мценскии, состих царя, в поле били, а полонъ отъимали».[1015] Худайдат подступал к Одоеву в конце 1424 г.: «Царь Куидадат поиде ратью ко Одоеву на князя Юрья Романовича. И слышав то князь великии Витофтъ, и посла на Москву к зятю своему к великому князю Василию Дмитриевичю, чтобы послал помоч на царя, а сам послал князя Андрѣя Михаиловича, князя Андрѣя Всеволодича, князя Ивана Бабу, брата его Путяту, Дрючских князеи: князя Митка Всеволодича, Григория и Протасьевича. Они же, шедше со князем Юрьем, царя Куидадата били, и силу его присѣкли, а сам царь оубежал, а царици поимали, одину послали в Литву к Витофту, а другую на Москву к великому князю. А московская сила не поспѣла. Тогды же оубили Ногчю, богатыря велика тѣлом».[1016] В письме Витовта магистру Ливонского Ордена от 1 января 1425 г. (где сообщается и о пребывании Улуг—Мухаммеда в Литве) содержатся дополнительные подробности об этом событии: пробыв три недели в Одоевском княжестве (зависимом, по словам Витовта, от Москвы), Худайдат двинулся к границе литовских владений (по—видимому, к Мценску, чей воевода участвовал в военных действиях), где пробыл 8 дней, а затем отправился в Рязанскую землю; здесь его и настигли литовско—русские отряды.[1017]
   Вряд ли причиной двух подряд нападений на Одоев была какая—то особая неприязнь Борака и Худайдата к одоевскому князю, поскольку эти ханы сами враждовали друг с другом. Нет оснований и предполагать, что они думали обосноваться в верховских землях, как это пытался сделать в 1438 г. потерявший власть в Орде Улуг—Мухаммед, т. к. Борак и Худайдат в момент походов к Одоеву занимали в степи доминирующее положение – изгнанником являлся Улуг—Мухаммед. Действия Худайдата были направлены в первую очередь против Литвы: от Одоева он идет к литовским пределам и отступает от них вынужденно, в ответ на поход хана снаряжается крупное литовское войско. В погоне за Бораком также участвовал служивший Витовту воевода Григорий Протасьев. Скорее всего, действия обоих ханов были связаны с уходом в Литву Улуг—Мухаммеда: они пытались нанести удары по литовским землям, очевидно в местности, через которую двигался во владения Витовта их противник.
   Таким образом, с достаточной степенью уверенности можно полагать, что Улуг—Мухаммед находился в Литве не только в конце 1424 – начале 1425 г., но и осенью 1422 г., во время одоевского похода Борака. В марте следующего, 1423 г. митрополит всея Руси Фотий привозил Витовту духовную грамоту Василия Дмитриевича, в которой великий князь литовский объявлялся в случае смерти Василия гарантом прав его сына (своего внука).[1018] А сразу следом за Фотием в Литву отправилась великая княгиня Софья Витовтовна, привезшая восьмилетнего Василия Васильевича на свидание с дедом в Смоленск.[1019] Очень вероятно, что именно тогда все еще находившийся в Литве (поскольку Борак доминировал в степи по меньшей мере до лета 1423 г.) Улуг—Мухаммед и выдал на имя сына великого князя ярлык. Инициатива в этом, можно полагать, исходила от Витовта, желавшего таким образом еще более оградить владельческие права внука от возможных притязаний со стороны его дядьев с отцовской стороны.
   Влияние Витовта в последние годы правления Василия I явно усилилось: московский князь, обеспокоенный возможными претензиями на наследование престола со стороны своих младших братьев, стремился заручиться поддержкой тестя. Ему пришлось в результате (по—видимому, в обмен на поддержку Витовта и ярлык для сына от Улуг—Мухаммеда) даже согласиться на восстановление под властью князя Даниила Борисовича (двоюродного племянника Витовта по матери), в 1415 г. изгнанного из Нижнего Новгорода московскими войсками, Нижегородского княжества (вторая половина 1423 или 1424 г.).[1020]



<< Назад   Вперёд>>