Хроники петербургских преступлений

Окрестности Сенной площади составляли ядро Спасской части Петербурга. (Название — от церкви Спаса-на-Сенной, возвышавшейся там, где сейчас уныло торчит наземный павильон станции метро «Сенная площадь». Церковь снесли в 1961 году.) Улицы тут были темноватые, дома непритязательные, жители небогатые, а нравы — дикие. Спасская часть включала в себя самые криминогенные углы города: Сенную площадь с «Вяземской лаврой» и «Малинником», Демидов переулок (ныне пер. Гривцова), с его ночлежками и мрачным зданием Пересыльной тюрьмы; Таиров переулок (ныне пер. Бринько) с дешевыми трактирами и лекарским участком для простонародья; Горсткин переулок (ныне пер. Ефимова), торговый Апраксин двор, Никольский рынок, служивший простонародной биржей труда, и прочие «злачные места». Здесь ограбили гоголевского Акакия Акакиевича, здесь по воле Достоевского грешил и каялся Раскольников, здесь бродили обитатели «Петербургских трущоб» Вс. Крестовского. 22 июня 1831 года здесь шумел «холерный бунт»: толпа черни громила лавки, нападала на полицию, убивала врачей и их помощников, якобы виновных в распространении заразы.

Разыгрывались тут сцены, невозможные в других, более приличных локусах чопорного, заботящегося о респектабельности Петербурга. Репортер и фельетонист второй половины XIX века Владимир Михневич описывает не без иронии такой эпизод: «Раз как-то вечером, в одной из людных улиц Спасской части, глазам сторонних прохожих представилась нечасто встречающаяся картина: четверо каких-то легких на руку расторопных молодцов ухаживали за неизвестным прилично одетым мужчиной, находящимся в сильном опьянении; в одну минуту они беспрепятственно превратили его из „прилично одетого" в неприлично обнаженного мужчину, сняв с него все до рубашки...» Заметьте, журналиста удивляет не сам факт грабежа (ограбления пьяных были в закоулках Спасской части повседневным явлением, впрочем, как и трезвых; вспомним «Шинель» Гоголя), а то, что «неприличное» обнажение жертвы происходило при всем честном народе, «на одной из людных улиц».


Ночлежный дом. Гравюра на дереве. 1870-е

Однако же в окрестностях Сенной случались дела и похуже. В 1869-1870 годах по всей России прогремело дело об убийстве Фон-Зона: отставной чиновник был завлечен в «блудилище» в Спасском переулке, что между Сенной и Екатерининским каналом, и там убит (см. об этом в ч. И, гл. «Знаменитые убийства»). Другая история, разыгравшаяся два года спустя неподалеку, в противоположной стороне от Сенной площади, менее известна, хотя не менее колоритна.
11 сентября 1871 года жильцы дома Ханкиной по Средней Подьяческой улице обнаружили на чердаке сундук, издававший невыносимый трупный запах. Прибывшая полиция вскрыла сундук; в нем оказался сильно разложившийся труп старика; голова и туловище были обернуты простыней, на шее туго затянут ремень. На голове и груди — рубленые раны, ставшие, по заключению врача, причиной смерти. В убитом был опознан ростовщик Филипп Штрам, старик состоятельный, но страшно скупой, часто и подолгу проживавший в этом доме у своих родственников. Подозрение и пало на этих родственников, а именно на ревельскую уроженку Елизавету Штрам и ее сына Александра. С ними проживала также сестра Александра Штрама, проститутка и беспробудная пьяница. Александр Штрам, переплетчик, к этому времени потерял работу и промышлял темными делами в темной компании; по всей вероятности, был кем-то вроде сутенера. Елизавета Штрам сдавала комнаты и койки дешевым проституткам Спасской части.

Было установлено, что мать и сын вскоре после предполагаемого времени убийства пытались получить деньги по чекам, принадлежавшим убитому. Это им не удалось, и, оставшись без денег, они вскоре (и неожиданно для них самих) вынуждены были съехать с квартиры — по требованию хозяйки — за неуплату. Этим объяснялось, почему не был уничтожен или надежно спрятан труп. Штрамы были вскоре задержаны в Ревеле (Таллине), доставлены в Петербург и преданы суду. На суде, в октябре того же года, вина Александра Штрама была вполне доказана, да он и сам не особенно пытался ее скрыть и даже брал всю вину на себя, отрицал участие матери в преступлении. Старика он убил топором, подкравшись к нему, когда тот спал. На суде Александр Штрам вел себя уверенно, даже нагло, стараясь показать, что ему все нипочем... Однако после выступления свидетеля — своего бывшего наставника в переплетном ремесле, доброго старика немца, дрожащим голосом поведавшего суду, каким добрым мальчиком когда-то был подсудимый, — Александр неожиданно разрыдался...
Дело это, помимо детективной стороны, интересно тем, что оно показывает жизнь своеобразной ниши петербургского дна, занимаемой приезжими из прибалтийских («остзейских») губерний. Как видим, «добропорядочные» немцы и «горячие» прибалты играли не последнюю роль в жизни криминального Петербурга. Так, например, по данным врачебно-полицейского комитета (в его функции входило осуществление контроля за легальными проститутками), каждая десятая «жрица любви» в Петербурге была уроженкой Прибалтики.
Впрочем, об этой животрепещущей теме — проституции и ее связи с криминалом — мы поговорим в следующий раз, прогуливаясь по улицам соседней, Казанской части Петербурга.

<< Назад   Вперёд>>