Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII в.

В предыдущих разделах этого очерка речь шла о формировании постоянного крестьянского населения на изучаемых территориях (независимо от «стажа» крестьянского бытия). Но до того, как стать земледельцами в соответствующем населенном пункте, многие новоприходцы (об этом упоминалось) были «гулящими людьми». При изучении темы о миграциях населения специальное внимание к этой категории людей, само наименование которой указывает на возможности перемещений («гулянья»), является оправданным и даже необходимым.

Вопрос о «гулящих людях» не нов в советской историографии. Ему посвящены ценные исследования Н. В. Устюгова (Север, частично Урал), И. В. Степанова и Н. Б. Голиковой (Поволжье)³⁴². Обобщив наблюдения дореволюционных исследователей (И. Д. Беляева, М. А. Дьяконова, Н. И. Костомарова и др.), А. М. Панкратова затронула эту тему в своем труде, опубликованном уже после ее смерти³⁴³.

Но в уральско-сибирском аспекте данная тема разработана еще далеко не достаточно. С. В. Бахрушин ярко обрисовал организацию «покруты» на соболиных промыслах — но это лишь одна сфера приложения труда гулящих людей в Сибири³⁴⁴. В. И. Шунков констатирует приток гулящих людей на пашню, однако более пристальное рассмотрение данной социальной группы в его задачу не входило³⁴⁵. Статистические данные о появлении гулящих на тобольском рынке в XVII в., а также о движении гулящих и промышленных людей «с Руси» в Тобольск привел О. Н. Вилков³⁴⁶. С точки зрения использования наемного труда на Урале и в Западной Сибири вопрос о гулящих людях был рассмотрен автором этих строк, но также попутно³⁴⁷.

Возникает потребность разобраться в том, кого на протяжении XVII — начала XVIII столетия называли гулящими и имеют ли гулящие люди данного района существенные отличия от своих коллег в других местностях государства.

Уральско-сибирские гулящие люди столь же беспрепятственно могли передвигаться и выбирать занятия по собственному усмотрению. Тем самым они на какое-то время выпадали из орбиты стационарных феодально-крепостнических отношений, хотя очень часто со временем вновь оказывались в их власти. Но это было, как увидим, не всегда и не всюду. Юридически гулящих людей рассматривали как вольных, незакрепощенных, оказавшихся за пределами своего сословия. Их знает Соборное Уложение 1649 г., хотя и не посвящает им специальных статей, определяющих место лиц этой категории в социальной структуре тогдашнего русского общества³⁴⁸. Прежнее общественное положение гулящих людей могло быть весьма различным. Но самой прочной питательной средой, за счет которой рекрутировались на восточных окраинах гулящие, были крестьянские общины русского Севера и посады. Некоторую долю давали холопы-вольноотпущенники, но она была невелика³⁴⁹.

Далеко не всегда гулящий человек на Урале и в Сибири — это вчерашний крестьянин-тяглец. В тех случаях, когда удается проследить судьбу гулящего до прихода на восточные окраины (а этих случаев, увы, не так уж много), наиболее распространенным является указание, что гулящий на родине был крестьянским или посадским сыном. Правительственные грамоты, предписывавшие прибирать «охочих» людей на сибирскую пашню, недаром всегда содержат напоминание, чтобы прибор осуществлялся из «нетяглых», «неписьменных», «вольных» людей. И как разъяснение следует формула, кого можно считать таковыми: от отцов детей, от братьев «братью», «от дядьи племянников», «от сусед суседов», т. е. определяется круг узаконенных «вольных» людей³⁵⁰. Не приходится сомневаться, что жизнь ломала подобные ограничения и в числе гулящих на востоке страны часто встречались тяглецы. Но источники все же проводят различие между гулящими и ушедшими на новые места крестьянами, особенно, если последние имели семьи. Гулящий чаще всего появлялся на новом месте одиноким, холостым человеком. В отличие от него крестьянина, поселившегося или готовящегося поселиться на пашню и привезшего с собой семью, называли «семейщиком». Излагая челобитье чусовского оброчного крестьянина Якова Соколова, изъявившего желание строить слободу на реке Бисерти, адресованная ему память верхотурского воеводы от 16 марта 1680 г. не смешивала гулящих и «семейщиков». В ней говорилось: «А ныне де из русских городов в Сибирь всякие торговые и промышленные, и гулящие люди, и семейщики ездят по тому месту, не хватая Чюсовской слободы»³⁵¹. Не путают их и верхотурские таможенные книги. В записи от 1682 г. читаем: «Шли пеши с Руси для покормленья семейщики тотьмянин Силка Лазарев, устюжанин Ярофейко Филиппов з женами и з детьми, всего осьмнатцать человек». С них явчую головщину взяли по 4 ден. (а не по 3 ден., как с гулящих)³⁵². На следующий день «шол пеш в Сибирь для покормления семейщик устюжанин Сенька Коршунов з женою да с тещею»³⁵³. 3 марта книги таможни отметили «семейщиков» из Важского уезда Анику Лукина и Семена Терентьева «з женами и з детьми, всего 22 человека»³⁵⁴. Группы «семейщиков» из Поморья, очутившиеся в Сибири «для покормления», указаны в записях таможни от 4, 6, 8, 9, 11 и 12 марта (книги сохранились только до 14 марта 1682 г.). Всего за первую половину марта отмечено 127 «семейщиков» обоего пола и всех возрастов³⁵⁵. Хотя гулящие, по сути дела, идут тоже в поисках заработка, таможенные книги четко отделяют их от «семейщиков».

Конечно, при неустойчивости терминологии, что само служило следствием постоянно изменяющихся внешних условий, нелегко добиться приемлемой дефиниции. Однако наши наблюдения позволяют выявить отмеченную тенденцию.

Гулящий мог быть «прописан» в данной местности и даже многие годы, но не являлся членом тяглой общины. Более того, он мог стать обладателем земельного участка на относительно продолжительный срок — и это не превращало его в крестьянина. Не только царские власти, но и крестьянские миры противились включению гулящих людей в писцовые и переписные книги. Решительно опротестовали верхотурские администраторы действия переписчика, который занес в книги гулящих людей, видимо, из тех соображений, что они «пашни небольшие на себя припахивали»³⁵⁶.

Столь же резко протестовали крестьяне Кунгурского уезда, когда писец Григорий Анненков в 1686 г. учел на правах тяглецов несколько сот гулящих людей, проживавших там, а затем «съехавших» в Сибирь³⁵⁷.

Не изменяло статуса гулящего и наличие собственного двора, о чем свидетельствует перепись начала XVIII в., проведенная в Тюменском уезде³⁵⁸.

Интересен следующий факт того же плана. В апреле 1676 г. верхотурскому воеводе поступила челобитная от Якова Осколкова, назвавшегося так: «Косьвинской волости промышленный человек». О себе он сообщил, что в 1670—1671 гг. пришел «из русских городов гулящим бытом в Косьвинскую волость и жил... в той волосте гулящим бытом», платя оброк 18 алт. 2 ден. в год³⁵⁹. Пребывание в одной местности на протяжении 10 и более лет для гулящих не являлось редкостью. Находившиеся во владениях Софийского дома крестьяне села Ивановского, Усть-Ницынской слободы и прилегающих к ним деревень, как правило, называли свое прежнее состояние — «гулящий человек». Жительство они имели в тех же селениях митрополичьей кафедры, затем женились и определялись в крестьяне³⁶⁰. А вот Мирон Агапитов сказал, что он уже лет 20 находится в Усть-Ницынской слободе, оставаясь гулящим. В Верхотурье окладные книги из года в год упоминают одних и тех же гулящих людей, платящих оброк в казну³⁶¹. Долгое пребывание в пределах одной местности давало повод администрации различать «тутошних» и «прохожих» гулящих людей, на что указывает воеводская память из Верхотурья приказчику Ирбитской слободы в апреле 1655 г³⁶². Иногда в «тутошние» зачислялись лица, не несшие тягла (дети беломестных казаков, например) или потерявшие тяглоспособность, как один тюменский крестьянин, записанный в переписной книге по дер. Багандинской гулящим человеком³⁶³.

Ревниво наблюдали крестьянские общины за теми гулящими, которые обзавелись семьями и укоренились в какомлибо пункте, оставаясь вне тягла. В 1664 г. ирбитские крестьяне пожаловались верхотурскому воеводе, что «живут де в-Ырбитцкой слободе гулящие люди
женатые, а ни в каком тягле», требуя зачисления их в крестьяне³⁶⁴.

Длительность проживания гулящих в той или иной местности бок о бок с крестьянами нередко была чревата для первых большими неприятностями. Очень остро это почувствовали те гулящие, которые обосновались в Тюменском уезде. В начале XVIII в. при рекрутских наборах здесь было взято в армию множество гулящих, если только сбежавших со службы значилось, по неполным данным, более 130 человек³⁶⁵.

На немалые трудности оседания гулящих в качестве землепашцев указывает история невьянского крестьянина Шестака Григорьева. Когда он умер, стали выяснять степень состоятельности вчерашнего тяглеца. В сказке группы крестьян отмечалось, что Шестак Григорьев «пришел в Невьянскую слободу гулящим человеком, а живота де у нево и никакова заводу не было и робил де многое время по нашей братье по крестьянем всякую работу». Женитьба на вдове с двумя сыновьями сделала его крестьянином слободы, но жил он у своих пасынков на подворье. Пасынки Калина и Якуня добавили: «А своего де двора у него... не было, только де осталось от него... избные струбы, и те де струбишка и ныне стоят гнилы»³⁶⁶.

Государственная власть свои отношения с гулящими регулировала довольно просто. В Сибири с гулящих людей взимали два вида налогов — явчую головщину и годовой оброк. Размеры этих сборов менялись во времени и были неодинаковы в различных областях, Если гулящие люди шли через северные края, старинным «Чрезкаменным» путем с Печоры на Обь (Обдорская и Кыртасская заставы), с них брали в казну явчей годовщины по алтыну. В те же годы проходившие через заставы Верхотурского уезда (Чусовскую, Лялинский караул и т. д.) платили явчего по 3 ден. с человека. Явчая головщина в середине XVII в., взимаемая тюменской таможней с гулящих людей, составляла 4 ден. против 8 ден. с промышленных и торговых людей³⁶⁷. Более устойчивым и единообразным оказался годовой оброк с гулящих, обычно составлявший четверть рубля (8 алт. 2 ден.). В таможенных книгах западносибирских городов поступление доходов от годовых оброков гулящих людей записывалось особой статьей. Приходная часть бюджета каждой приказной избы («помета») неизменно включала пункт об ожидаемом (обычно по уровню предыдущего года) сборе этих пошлинных денег. В Тюмени, например, практиковался также сбор авансом, «за предбудущий год» (по третям года)³⁶⁸.

Обращает на себя внимание разница в ставках явчей головщины, а также годового оброка с гулящих и с промышленных людей. Последние вносили более высокие налоги. Например, в Верхотурском уезде годовой оброк с них был вдвое больше и составлял полтину на душу³⁶⁹. С той же картиной встречаемся в Тюменском уезде³⁷⁰. Этим подчеркивалась социальная градация: «чин» промышленного стоял по меньшей мере ступенью выше и в некоторых отношениях сливался с торговым³⁷¹. Не удивительно, что документы той поры очень часто ставят рядом промышленных и торговых людей. Конечно, абсолютизировать данное положение не следует. Выше был приведен пример, когда промышленный человек о себе говорит, что жил он «гулящим бытом». Хотя и здесь различие налицо, ибо жить «гулящим бытом» может означать чисто внешнее, так сказать, холостяцкое, бездворное существование.

Более отчетливо усматривается зыбкость граней между названными группами в «росписи» гулящих людей, составленной по Невьянской волости. В нее занесен «пришлый гулящий промышленный человек» Иван Матвеев Базаров, живший «переходя» и плативший оброк 16 алт. 4 ден. в год — обычный оброк промышленного человека³⁷².

Гулящие люди могли иногда подниматься до уровня высокого материального достатка, успешно приторговывая или прирабатывая каким-либо мастерством. Летом 1641 г. на Обдорской заставе гулящих Кузьма Омельянов явил на продажу 4 лодки, оцененные в 40 руб. Поголовную пошлину с него взяли как с торгово-промышленного человека — 10 коп., а находившийся с ним гулящий Артемий Парфенов уплатил 1 алт³⁷³. Но чаще их уделом была тяжелая «черная работа», не требовавшая определенной квалификации. Потому источники так часто отождествляют гулящего человека с наемным ярыжкой (но и здесь есть тонкость: пока гулящий не определился к кому-либо в работники, он остается гулящим. «Ярыжкой» его делает взятая на себя работа).

Годовой оброк взыскивали с гулящих независимо от занятости на какой-либо работе. Помимо того, они вносили «рублевую» пошли ну в размере 5% (во второй половине века—10%) уговорной платы за работу. В Верхотурском уезде велись специальные книги, где регистрировались «наймы» ярыжных. К сожалению, они сохранились лишь за 1623—1625 гг³⁷⁴. Возможно, позднее их отменили. Наказ таможенному голове 1669 г. (Верхотурье), определяя таксу годового оброка, говорит и о гулящих людях и о ярыжках³⁷⁵.

Незавидное положение таких «наемных ярыжек» метко, хотя и довольно цинично, выразил один крестьянин Верхотурского уезда. Он бросил в лицо поспорившему с ним гулящему человеку: «Твоя де ярыжнова голова недорога, что собачья»³⁷⁶.

Перед судом, однако, гулящий человек выступал как равноправная, дееспособная сторона. Правда, это не избавляло его (как, впрочем, и крестьян и посадских людей) от привлечения к различным казенным работам, не всегда добровольным, но небезвозмездным. Порядки феодального государства в любой момент могли обернуться своей насильственной, принудительной стороной для каждого непривилегированного человека. Известны факты использования приезжих торговых и промышленных людей для строительных работ в сибирских городах³⁷⁷. Этой участи не могла избегнуть и служилая мелкота.

С некоторыми перебоями движение гулящих людей из Европейской России за Урал продолжалось сравнительно равномерно на протяжении XVII — начала XVIII в. Гулящий стал постоянной, привычной фигурой любого уральского или западносибирского уезда. Мы видели, что нельзя во всех случаях рассматривать гулящего как некое перекати-поле. Но это не снимает задачи проследить за миграциями гулящих.

Пути через Урал в XVII — начале XVIII в. превосходно описал С. В. Бахрушин — как основные, так и их варианты³⁷⁸. Для нашей работы достаточно указать, что узаконенное передвижение гулящих людей в Сибирь и из Сибири осуществлялось по двум главным путям — северным «Чрезкаменным» (Чердынским) и более южным — через Верхотурье. Со временем движение через Обдорскую заставу значительно спало, Верхотурский путь приобрел главенствующее значение. Но Печорский волок не угасал даже во время расцвета дороги через Соль Камскую— Верхотурье, названную Бабиновской по имени ее первооткрывателя, посадского человека Артемия Бабинова. Оживление торгово-промышленной деятельности в Европейской России не дало захиреть северному участку соединения Европы и Азии. Иначе вряд ли стали бы так упорно и небеззлобно бороться между собой претенденты на право оброчного содержания Печорского волока. На этой почве возник острый и длительный конфликт между чердынскими посадскими людьми. Из царской грамоты 1677 г. воеводе Перми Великой Дмитрию Никитичу Наумову видно, что еще в правление Алексея Михайловича чердынец посадский человек Иван Горохов бил челом «о Печерском волоку, что ему... на нем стоять с коньми для перевозу проезжих людей из оброку, из новой наддачи, пять лет бес перекупки на Волотькино место с товарыщи». «Наддав» 15 алт. сверх прежней оброчной суммы, теперь составившей 8 руб., Горохов добился своего. Ему разрешили владеть волоком «на старых их волоковых заводах». Два года для Горохова прошли спокойно. И вдруг объявился новый кандидат на его место. Не дождавшись обусловленного пятилетия и воспользовавшись сменой царя (грамота была от имени прежнего), земляк Горохова Кузьма Пономарев заявил претензии на Печорский волок. Свои притязания он подкрепил ссылкой, что «тот волок заводил собою, заломы по рекам просекал и мосты мостил». Горохов парировал это заявление указанием на его ложность, так как «через тот де волок ходят из Чердыни и из иных городов для рыбной ловли и по брусье исстари. А преж сего за тот волок волочились собою». Пионерами организации извозного промысла на Печорском волоке Горохов назвал крестьян Вильгортского стана Чердынского уезда Богдана Лиханова «с товарыщи». Это они «с коньми на том волоку стоять преж завели... а не он, Коземка». Пономареву не удалось на сей раз оттягать волок, ибо Горохову разрешили держать эту оброчную статью до истечения указного срока, после чего предполагалось дать торги «из наддачи». Борьба желающих взять волок на откуп «из наддачи»³⁷⁹ продолжалась и позже³⁸⁰.

В этой истории знаменательно стремление положить ключ от волока в свой карман и, конечно, не остаться в накладе. Оборудование перевалочного пункта, обеспеченного лошадьми и повозками, взамен ранее бытовавшей практики самодеятельного преодоления волока свидетельствует об интенсивности движения и его постоянстве. Надо полагать, это предприятие было для того времени не шуточным по своему размаху. Здесь определенно нельзя было обойтись без применения наемной рабочей силы. Значительной была и оброчная сумма (8 руб.).

Плохая сохранность таможенных книг Обдорской заставы серьезно затрудняет ответ на вопрос о численности гулящих людей, проходивших этим путем в Сибирь и из Сибири. Ранняя неполная книга этой заставы за 1637 г. (с 21 июля по 14 августа) отмечает 81 гулящего человека, из которых более 25% не имели в записях указаний на места выхода. О 20 гулящих сказано, что они устюжане, о 12 — важане; были'тут вычегжане (6 человек), пинежане (6 человек), по 3 человека с Сысолы и из Яренского уезда и др³⁸¹. Летом 1641 г. (датированные записи есть за 12 июня — 17 июля) Обдорская таможня зарегистрировала 379 гулящих. Большая их часть шла в гребцах на судах в Мангазею. На некоторых кочах насчитывалось от 20 до 40 и более гребцов-ярыжных³⁸². Отпочковавшаяся от Обдорской Кыртасская застава также вела свой учет, но движение через нее было гораздо слабее³⁸³. Ярыжные в тех или иных количествах присутствовали всюду, где обретались торговые и промышленные люди со своими товарами. За июль 1632 г. таможенные книги Березова (плохо сохранившиеся) отметили около 40 ярыжных, сопровождавших торговых и промышленных людей³⁸⁴.

Очень рано движение через Верхотурье приняло широкий размах Для самого начала XVII в. мы не имеем цифровых данных, но сохранились общие сведения о нем в переписке центральных и местных властей. В 1623 г. верхотурскими воеводами были князь Никита Борисович Борятинский и Максим Семенович Языков. 17 августа им была отправлена из Москвы разносная грамота за нерадивое отношение к распространению десятинной пашни, а также вследствие докучливых запросов насчет «указа» о подробностях устройства новоселов в крестьяне: «А книги тому пашенному заводу всех годов на Верхотурье есть и примериться вам есть к чему, а пересылаться вам о том к нам к Москве далеко»³⁸⁵. Через три дня приказные дельцы заготовили в тот же адрес куда более ядовитую грамоту. Верхотурские правители растерянно запрашивали в своей отписке, как быть с местным кабаком. Живописуя пристрастие всех чинов людей к хмельному, воеводы кивали на Тобольск, где кабак прикрыли. Грамота от 20 августа 1623 г. разъясняла, что пример Тобольска «вам не образец», так как там это заведение было новым. В Верхотурье же «кабак заведен... давно, до московского разоренья задолго». Ни один предыдущий воевода из этого города в своих отписках не затрагивал темы о «сведении» кабака — это тоже грамота припомнила. А в Верхотурье не только местные пьют, поучали государственной мудрости московские финансисты, тут людей «ежегод живет, больши всех сибирских городов, потому верхотурской кабак и заведен в прежних в давных летех». С издевкой передразнивала грамота развиваемый в отписке воевод мотив о «государевой прибыли» на этой почве: «А вам где было нам искати перед прежним во всем прибыли, а вы и старое хотите ростерять»³⁸⁶. В Москве были хорошо осведомлены об оживленном движении через Верхотурье с давних пор. Вряд ли будет преувеличением сказать о выгодном для Верхотурья сравнении с другими сибирскими городами по численности приезжих людей. Не подлежит сомнению, что значительную их часть составляли гулящие люди. В этом нетрудно убедиться на основании соответствующих статей таможенных сборов.

Так, в 1622/23 г. было собрано «с проезжих и з гулящих и со всяких людей... от проезжих печатей» 16 руб. 27 алт. 4 ден., по алтыну с человека, что дает 561 проезжего. В следующем году тот же сбор резко поднялся и составил уже 60 руб. 22 алт., т. е. число проезжих достигало 2022 человека³⁸⁷. За 1626/27 г. тот же сбор с Лялинского караула выразился в 74 руб. 27 алт. 5 ден. (почти 2500 человек), в 1627/28 г. — 71 руб. 4 алт. (более 2370 человек)³⁸⁸, 1631/32 г.— 97 руб. 16 алт. 3 ден. (3250 человек)³⁸⁹. Здесь учтены, разумеется, не только гулящие, но и все проезжавшие через Верхотурье. Однако гулящие составляли не просто значительную, но временами подавляющую часть проезжих через Верхотурье и заставы Верхотурского уезда. Специальная разработка данных таможенных книг Верхотурья за 1635/36 г. применительно к сбору годового оброка с гулящих людей показывает, что в этом году верхотурская таможня зарегистрировала 1171 гулящего человека (не считая промышленных людей и безымянных извозчиков, с последних брали только явчую головщину как и с гулящих)³⁹⁰. Дополнительным подтверждением этого наблюдения служат сведения о наличии гулящих на протяжении года в пределах отдельных слобод.

15 мая 1628 г. только из Невьянской слободы поступило текущего (но не оконченного) сбора оброка со 128 промышленных людей и 585 «гулящих ярыжек»³⁹¹. Во время приведения населения Верхотурья и уезда к присяге новому царю Алексею Михайловичу в 1645/46 гг. этой процедурой было охвачено 617 гулящих людей³⁹². Предыдущие два случая касаются опять-таки не всех гулящих, а только более или менее надолго задержавшихся в Верхотурском уезде. С учетом проследовавших далее их оказалось бы намного больше.

Что этот поток проезжего, и в том числе гулящего люда, был в течение изучаемого периода достаточно силен, говорят сведения, почерпнутые из других источников и за более поздние годы. В 1655 г. по Арамашевской слободе числилось 35 гулящих, по Ирбитской — 50³⁹³. Возьмем нетипичный пункт с точки зрения прохода мимо него гулящих людей — находящуюся в стороне от главных дорог Мурзинскую слободу Согласно подсчету платежных отписей в уплате гулящего оброка, здесь в 1666 г. прошло 68 человек. Через восемь лет эта цифра почти повторилась (69 человек)³⁹⁴. Гулящие люди обретались и в местностях по Исети, только еще заселявшимся в середине XVII столетия³⁹⁵. В первый же год существования Ялуторовской слободы в ней стали собирать оброк с гулящих³⁹⁶.

С ноября 1681 по апрель 1682 г. в верхотурскую приказную избу, по неполным данным, было предъявлено 184 отписи в уплате «гулящего» оброка³⁹⁷, в 1683 г. с февраля по май — 211³⁹⁸. На самом рубеже XVIII в., с 25 декабря 1698 по 31 августа 1699 г., только через Чусовскую заставу в Сибирь прошел 401 гулящий³⁹⁹. В это время действовало правило составления отдельных поименных книг проезжающих через заставы, как можно судить по распоряжению, полученному в Верхотурье (1697/98 гг.) относительно Уткинской заставы⁴⁰⁰. За 1705 г. в Шадринской слободе было собрано 8 руб. 9 алт. 4 ден. «з гулящих людей, которые наймуютца в работу»⁴⁰¹.

Общая интенсивность движения через Урал не спала и к исходу XVII в. С. В. Бахрушин приводит цифру 1186 человек прохожих и проезжих через Верхотурье в 1692/93 г. из Европейской России в Сибирь, в обратном направлении — 284 человека, извозчиков в обоих направлениях — 711, гулящих — 315. Не считая еще торговых поездок местных жителей в Соль Камскую с возами рыбы, за тот год таможней зафиксировано 2496 человек⁴⁰². Наши изыскания вполне подтверждают ту характеристику Верхотурья, которую дал С. В. Бахрушин, отметивший особое место этого пункта в торгово-промышленной жизни того времени и наличие там сотен гулящих людей⁴⁰³.

Их в больших количествах обнаруживают документы начала XVIII в. и по Тюменскому уезду. «Книга переписная пришлым и гулящим людем нынешнего 717 году» зафиксировала в Тюмени 33, а в уезде 110 гулящих, причем более трети значатся пришедшими в 1716 г⁴⁰⁴. За XVII в., по наблюдениям О. Н. Вилкова, резко упало число прибывавших гулящих в Тобольск (свыше тысячи человек в 1639/40 г. и менее 150 человек в 1669/70 г.)⁴⁰⁵. Однако это явление связано с изменением роли Тобольска в системе торгово-промышленных отношений той поры и премещением миграционных потоков.

Косвенным Свидетельством интенсивности движения по Бабиновской дороге служат данные о продаже вина в Верхотурье. Так, в 1662 г. здешние власти не удовлетворили заявки Тобольска на поставку этого зелья, сославшись на то, что «в продажу вина росходитца много» — винокурня не поспевала за спросом⁴⁰⁶.

Принимая во внимание устойчивую периодичность движения через Верхотурье в зависимости от сезона, нет нужды приводить сводные данные за несколько лет. Вполне достаточно ограничиться анализом материалов одного «нормального» года для определения притока гулящих по месяцам. Он произведен по 1635/36 г. и представлен следующими показателями⁴⁰⁷:

Сентябрь 1635 г.	-24 человека	Март 1636 г.	-333 человека
Октябрь	-20 "	Апрель	-202 "
Ноябрь	-13 "	Май	-74 "
Декабрь	-18 "	Июнь	-9 "
Январь 1636 г.	-75 "	Июль	-4 "
Февраль	-390 "	Август	-9 "

В течение января — мая сюда приходило более 90% годового числа гулящих людей. Но как бы ни сокращался, по этим данным, приток гулящих, он все же был и в месяцы летне-осеннего цикла. Но как раз в этот сезон происходила активизация деятельности гулящих, находящихся на территории Верхотурского уезда, так как наступала «деловая» пора для сельского хозяйства, и тут находили применение своему труду не только десятки, но и сотни ярыжек. Поэтому положение С. В. Бахрушина, что «с июня наступало на Верхотурье полное затишье, которое продолжалось до декабря, или даже января»⁴⁰⁸, нуждается в уточнении. Например, 31 августа 1628 г. из Невьянской слободы в приказную избу выслали собранного там оброка с гулящих людей 5 руб. 8 алт. 2 ден., с Тагила — 4 руб., а это должно означать, что его уплатили 37 человек⁴⁰⁹, а в сентябре 1627 г.— 12 руб. 13 алт. 2 ден. (до 50 чел.)⁴¹⁰. Самым же красноречивым указанием служит тот факт, что преимущественно за август 1624 г. (записи не все датированы, но можно полагать этот месяц как наиболее вероятный по аналогии со следующим годом, более счастливым на даты) в Верхотурском уезде отмечено около 300 ярыжных людей у крестьян, ямщиков и других хлеборобов⁴¹¹. Недаром существовала большая категория «летних ярыжек», имело хождение также широко распространенное понятие «летний наем». С 12 августа по 18 сентября 1625 г. в Верхотурье таможенный голова Пахом Васильев взыскал оброк с 60 ярыжных; за август на Тагиле оброк уплатили 270 ярыжных⁴¹².

Следовательно, нужно помимо торгово-промысловой сферы, которая, действительно, поглощала большие контингенты гулящих людей, учитывать сельскохозяйственный отход из Европейской России в Западную Сибирь, начиная по крайней мере с 20-х годов XVII в.

Становление русского земледелия и втягивание сельскохозяйственного производства в рыночные отношения стимулировали приток наемной рабочей силы за Урал.

Теперь познакомимся ближе с гулящими людьми, очутившимися в Верхотурье, имея в виду места выхода их из Европейской России. Сообщенные гулящими на сей счет в 1635/36 г. сведения по служили материалом для табл. 2.

Таблица 2


* СП, кн. 66, лл. 1—600.
** В графу «прочие» включены: кокшары (4), лузяне (4), по 3 человека пежемцев, кеврольцев и «московитов», ярославцы (2), осинец (1), «корелянин» (1); новгородцы, кашинцы, казанцы, балахонцы, галичане, белозерцы, топсяне, тобольчане и др.— также по одному человеку. Наименования даны по источнику. Поэтому при сопоставлении с другими таблицами будут попадаться разночтения (например, лалетины и лаличи, вымитины и вымичи и др.).


Здесь представлены выходцы из 40 местностей. Но резкая разница цифр показывает неравномерный выход из различных мест. И первое, что надлежит сказать,— это крайне слабая струя выходцев из центральных и поволжских районов. Она еле теплится, не поднимается выше 1 %, хотя охватывает огромную территорию от Москвыг Казани и Балахны до Новгорода, Белоозера и Ярославля. Абсолютно преобладающей является волна гулящих из поморских уездов. Среди них, в свою очередь, выделяется пять групп, далеко обогнавших другие: устюжане, важане, вычегжане, сольвычегодцы и пинежане. Они дают около 70% всех гулящих. Почти каждый четвертый — устюжанин или выходец с Вычегды и из Сольвычегодского уезда, почти каждый восьмой — важанин. Пока еще незначителен удельный вес уральско-западносибирских жителей (примерно 4%). Их далеко оставляют позади люди с берегов Северной Двины — архангельцы, холмогорцы, двиняне (около 7%).

Большой отток устюжан на восточные окраины был отмечен в дореволюционной и советской литературе. П. Н. Буцинский указал что из 617 присягнувших в 1645/46 г. Алексею Михайловичу гулящих людей половина назвала верхотурским властям местом выхода Устюг Великий и его уезд⁴¹³. Ю. А. Тихонов, специально исследовавший вопрос об отходе на заработки крестьян и посадских людей Устюга Великого в 50—70-х годах XVII в., наблюдает довольно регулярный отлив части устюжан в Сибирь⁴¹⁴. Наши материалы, подтверждая этот вывод, еще более его усиливают. По данным устюжской таможни за 1650—1670 гг., в Сибирь отправилось 77 посадских и 30 крестьян. Между тем в январе — июне 1666 г. через Мурзинскую слободу прошло, уплатив годовые оброки, 35 устюжан — гулящих людей — больше половины всех гулящих⁴¹⁵. Это всего за один год и по одному не самому оживленному пункту. Совершенно ясно, что масштабы ухода гулящих из Устюжского уезда в Сибирь были значительнее. Не думаем, чтобы они намного уступали отходу устюжан в Соль Камскую, о чем убедительно говорится в исследовании Н. В. Устюгова. Даже в этом «срезе» материала проступает выявленная выше почти пропорциональная зависимость между местами выхода и численностью гулящих. Она подчеркивается данными подсчета отписей верхотурской таможни за 1669 г., относящихся к 341 гулящему⁴¹⁶. Картина будет такая: устюжане — 62 человека (18,2%), важане — 70 (20,5%), сольвычегодцы — 33 (9,4%), вычегжане — 18 (5,3% ), яренчане — 37 (10,9% ), сысольцы — 31 (9,1 % ), пинежане— 20 (5,9%). Как видим, первые четыре места почти в той же последовательности занимают представители тех местностей, кои главенствуют и в 1635/36 г., давая более 80% выходцев. На непоморские районы приходится всего около 1,5%.

Таблица 3


* СП, кн. 638, лл. 1—449.


Таможенные книги по Верхотурью 1678 г. рисуют такую картину (см. табл. 3).

Устюжане и важане сохраняют свои первые места, но в ведущую пятерку входят яренчане, занимающие уже третье место, обогнав .сольвычегодцев и пинежан. Более плавное распределение по местам выхода, без очень резких колебаний в убывающем ряду показателей, как бы подготавливает к тому, что монопольное положение устюжан не является уже столь абсолютным. Подсчет таможенных отписей за 1682 и 1683 гг. и дает такие показатели — см. табл. 4.

Таблица 4


* ВВИ, карт. 28, № 38, лл. 1-128; карт. 30, № 15, лл. 1—146.


В сравнении с 30-ми годами сохранили высокое место кроме устюжан также вычегжане, сольвычегодцы и важане. Однако всем пришлось потесниться перед яренчанами, которые сейчас намного обгоняют остальных⁴¹⁷. Поскольку мы в дальнейшем не встречаемся с первенствующей ролью выходцев из Яренского уезда, то приходится предполагать, что на этой территории в начале 80-х годов XVII столетия произошли какие-то особые события, заставившие большую группу людей искать стороннего заработка за Уралом. Как увидим ниже, данное обстоятельство нельзя принимать за единственное объяснение происходящих сдвигов, лежащих, полагаем, глубже. Н. В. Устюгов в одной из своих последних работ проанализировал данные писцовых и переписных книг XVII в. по Яренскому уезду и пришел к выводу, что уход жителей в Сибирь (постоянный и временный) являлся давним и довольно интенсивным. За 1631/32—1646 гг. в уезде отмечено 762 случая ухода в Сибирь. По переписным книгам 1678 г., учитывавшим лишь постоянный отход, в Сибирь отправилось 73 человека (18,9% отходников)⁴¹⁸.

Выдвинулись, кроме того, Устьянские волости. Чуть выше здесь доля центральных уездов, но все же она очень мала (около 1,5%).

Обратимся теперь к материалам Чусовской таможни самого конца XVII в. (1698/99 г.) и попытаемся рассмотреть вопрос о местах выхода гулящих в Западную Сибирь применительно к этому пункту (табл. 5).

Таблица 5


* СП, кн. 853, лл. 12—39 об.


Как видно из табл. 5, здесь совершенно отсутствуют гулящие из центральных уездов. Наряду с традиционными поморскими местами выхода обозначается повышение роли уральских жителей. Особенна много (почти треть) кунгурцев. Расплывчатое название «поморцы» несколько нарушает более дифференцированный подход к сведениям таблицы. Но прослеживаемая тенденция постепенного смещения на восток географии пунктов наиболее интенсивного выхода и здесь налицо (Устюг Великий — Яренск — Кунгур). Одновременно весьма высокие показатели одной какой-либо местности, резко противостоящие другим, заставляют выдвинуть мысль о каких-то стихийных бедствиях или других чрезвычайных обстоятельствах, разразившихся там. Думается, однако, что альтернативная постановка вопроса была бы здесь несправедливой. Ведь в таком случае для Устюжского уезда мы должны на протяжении десятков лет признать положение довольно напряженным, несмотря на сравнительную многочисленность его населения.

Для проверки мы располагаем еще одним существенным показанием источников — о движении подвод через Верхотурье. За март — август 1625 г. верхотурская таможня пропустила 691 подводу торговых и промышленных людей⁴¹⁹. В 1635/36 г. «полозовое» взыскали с 965 подвод⁴²⁰.

Оживление движения по дороге от Соли Камской к Верхотурью, вызванное, в частности, активизацией торгово-промышленной деятельности в Русском государстве, не прошло бесследно для уральского и западносибирского населения, что наложило свой отпечаток и на миграционные процессы. В августе 1671 г. по дороге в Сибирь князю И. Ф. Щербатову встретились «извощики Соли Камской больши 30 человек»⁴²¹. В 1709 г. через Верхотурье по делам торгово-промышленного характера прошло около 1500 подвод, чаще всего на Ирбитскую ярмарку и обратно. Из них почти половина (722) принадлежала жителям Верхотурского, Соликамского и Кунгурского уездов, а также вотчин Строгановых⁴²².

Существенно, что на первом месте по числу прошедших подвод стоят уральские и сибирские крестьяне (340); им уступают даже посадские (226 подвод). В 1692— 1693 гг. таможня пропустила всего 966 подвод с разными товарами, в том числе 255 — с местной рыбой, принадлежавшей, надо полагать, жителям уральских и западносибирских уездов⁴²³.
За истекшие годы произошло почти утроение числа подвод, отпущенных уральско-сибирскими жителями. Вполне логично полагать, что это явление не стояло особняком, имея связь с усилением миграций внутри данного района.

Крупным центром притяжения гулящих людей из Поморья был район солеваренных промыслов Соли Камской и вотчин Строгановых. Исследование Н. В. Устюгова с исчерпывающей полнотой показало размах и постоянство этого явления в XVII в., главным образом во второй его половине. Рост соледобычи в 70—80-х годах этого столетия благоприятствовал отходу поморских жителей на заработки, что часто приводило к оседанию новоприходцев на промыслах. В количественном отношении приток гулящих людей к Соли Камской на посад и в уезд характеризуется следующими цифрами (мы не берем сейчас прочно обосновавшихся жителей, ставших таковыми между переписными работами 40 и 70-х годов XVII в.): по крестоприводной книге 1682г. «гулящих людей розных городов» тут было 993 человека⁴²⁴. Когда были отняты у Шустовых и Филатьевых их Ленвенские промыслы, оказалось, что там работные люди разных городов занимали 150 дворов⁴²⁵.

Самый многочисленный контингент пришлого люда был занят на обслуживании водного транспорта на Чусовой — Каме — Волге. На судах, ходивших с грузом соли, работали многие сотни ярыжных. При взимании в Нижнем Новгороде пошлинных денег их называли «пермскими ярыжными» независимо от первоначального места выхода⁴²⁶. Здесь поток ищущих заработка поморских крестьян и посадских приходил в соприкосновение, а порой и сливался с другим потоком, шедшим из центральных и поволжских уездов на крупнейшую водную артерию Европейской России — Волгу.

Согласно данным нижегородской таможни (очень неполным, так как не всегда указывается число ярыжных на судах), только на строгановских лодках было: в 1648/49 г.— 1113 человек работных, в 1652/53 г. — 660, в 1653/54 г. — около 1200 человек⁴²⁷. Обобщение отрывочных сведений за 1649—1653 гг. по строгановским судам (числом 13) дает 1787 человек⁴²⁸.

Принимая расчет по 2,7— 4,3 человека работных людей на 1 тыс. пудов груза, приведенный Н. В. Устюговым, легко определить примерное число ярыжных на соляных караванах. Соль из Перми Великой шла не только сотнями тысяч, а и миллионами пудов.

В гораздо меньших масштабах, но все же немалых, гулящие люди шли на речной путь Сылва — Чусовая — Кама, исходным пунктом которого был Кунгур. Отсюда в начале XVIII в. отправлялось в солеваренные районы до 150 судов, главным образом с хлебом⁴²⁹.

Рассмотренный в этом разделе материал дает основания для обобщения сделанных наблюдений.
На Урале и в Западной Сибири XVII — начала XVIII в. происходили миграции гулящих людей, многочисленной категории населения этих краев, на какое-то время выпадавших из русла феодально-крепостнических отношений. Тысячи гулящих одновременно находились на территории изучаемого района. Со второй половины XVII столетия численность гулящих, проходивших через таможенные заставы в Сибирь, несколько уменьшается, по-видимому, в связи с сокращением пушных промыслов за Уралом. Однако приток из Европейской России ищущих заработка крестьян и посадских наблюдается постоянно. За редкими исключениями гулящие люди — выходцы из поморских уездов. Среди мест выхода доля районов служилого землевладения остается очень незначительной, но она выше на Урале, чем за Уралом. Далеко не все гулящие люди оседают на пашню в западносибирских уездах. Многие остаются на положении гулящих долгие годы. Временность пребывания гулящих на той или иной территории весьма относительна. Формируется слой почти постоянного населения из гулящих, остающихся вне крестьянских и посадских общин. Они размещаются не только в городах, но и в сельских местностях, подчас вдали от важнейших путей сообщения Европейской и Азиатской России. Нет достаточных оснований связывать существование и перемещения данного разряда населения только с торгово-промышленной жизнью страны, точнее, с пушными промыслами. В это время имеет место также отход на заработки в сельское хозяйство Урала и Сибири, что особенно важно подчеркнуть.

***

Каждый параграф этого очерка завершался подведением крепких итогов. Тем самым заключение к очерку будет нецелесообразно строить в плане еще более кратких, суммирующих обобщений изложенного материала. Взамен этого попытаемся определить место изученных миграционных явлений в социально-экономическом развитии не только территорий Урала и Западной Сибири, но и всей России.

Колонизационные процессы были свойственны русской истории с незапамятных времен. Расселение русского народа по равнинам Восточной Европы происходило на протяжении многих веков. В. О. Ключевский с наибольшей четкостью определил роль данного фактора в развитии России, возведя его в ранг вершителя исторических судеб страны. Как известно, периодизацию истории России в своем «Курсе» Ключевский сформулировал на основе теории исключительной, определяющей роли колонизации⁴³⁰. Эта теория встретила много приверженцев среди ученых. Она давала себя знать и в начале советской эпохи. Гипертрофированная оценка колонизационных процессов возникла в условиях кризисных явлений буржуазно-дворянской методологии истории. Она оказалась созвучной правительственной политике конца XIX — начала XX в., когда вынашивались и осуществлялись планы за счет переселений ослабить остроту социальных противоречий в русской деревне и сохранить полукрепостнические дворянские латифундии.

В. И. Ленину принадлежит заслуга подлинно научного, историко-материалистического, классового анализа проблем русской колонизации и их места в поступательном развитии русского общества. Он показал, что только путем аграрного переворота в центре страны и ликвидации векового господства дворянских латифундий — носителей остатков крепостнического угнетения — может быть разрешена проблема колонизации окраин. «Русскую колонизацию,— писал В. И. Ленин,— тормозят остатки крепостничества в центре России. Иначе как аграрным переворотом в Европейской России, иначе как освобождением крестьян от гнета крепостнических латифундий нельзя освободить и урегулировать русской колонизации»⁴³¹. Между тем одно официальное издание Комитета министров уверяло своих читателей, что переселенческое движение — это «стремление населения империи к более правильному и равномерному самораспределению по всей государственной территории России»⁴³². Об истинных пружинах этого движения, об узле острых классовых противоречий здесь умалчивалось вполне в духе пресловутой теории «единения царя с народом».

Освоение Урала и Сибири русским народом было естественным продолжением колонизационных процессов предыдущих эпох. Оно началось в тот период истории, который характеризовался явлениями складывания единого всероссийского рынка и генезиса буржуазных отношений в условиях позднего феодализма и одновременного усиления крепостнических тенденций. Развитие феодализма «вширь» до XVII столетия приводило к поглощению общинных земель и их крестьянского населения боярами, помещиками, монастырями. Сокращалось черное землевладение, и последним крупным его оплотом осталось русское Поморье. Потенциально и восточные окраины России не были гарантированы от превращения их в имения дворян и церковных феодалов, от внедрения здесь крепостнических порядков наподобие центра страны и смежных колонизуемых районов (территории внутри «черты», на юге, в Поволжье). И хотя «крепостнические традиции» в колонизационном вопросе (применяя ленинское определение) не обошли стороной ни Урал, ни Сибирь XVII—начала XVIII в., все же они не стали определяющими. По преимуществу эти края приобрели социальную окраску, сходную с Поморьем, и стали областью не частного, а государственного феодализма. В немалой мере это явилось результатом миграционных процессов, которые здесь протекали при самой тесной связи с уездами Поморья, которое служило одновременно их базой и питательной средой.

Поэтому частнофеодальный сектор при освоении новых земель на востоке не получил там сколько-нибудь значительного развития. Кроме того, Сибирь рано была поставлена в особые условия «государевой вотчины», обеспечивавшей казне поступление ценных мехов. Государство признавало за собой право эксплуатации «сибирской украины», не способствуя (по крайней мере тогда) распространению за Уралом крупного феодального землевладения. Мощные по тем временам струи стихийной крестьянской колонизации создавали на новых территориях тот оптимальный вариант феодальных отношений, который был ближе поморскому. Следовательно, сфера действия смягченной формы зависимости непосредственных производителей территориально расширилась. В свою очередь, это могло произойти лишь при определенной ситуации, вызванной генезисом буржуазных отношений. Перемещения населения на Урал и в Западную Сибирь не только воспроизводили социальные отношения старого, феодального порядка, но и вызывали развитие новых, по природе своей раннебуржуазных. Здесь уже налицо элементы той подвижности населения, которую В. И. Ленин считал одним из признаков капитализма⁴³³.

---

³⁴²Н. В. Устюгов. Работные люди на Сухоно-Двинском водном пути в XVII веке.— «Исторические записки», т. 6, 1940, стр. 167—194; он же. Солеваренная промышленность Соли Камской в XVII веке. М., 1957, стр. 144—201; И. В. Степанов. Гулящие — работные люди в Поволжье в XVII в.— «Исторические записки», т. 36, 1951, стр. 142—164; Н. Б. Голикова. Наемный труд в городах Поволжья в первой четверти XVIII века. М., 1965.
³⁴³ А. М. Панкратова. Формирование пролетариата в России (XVII—XVIII вв.). М., 1963, стр. 65—69 и др.
³⁴⁴С. В. Бахрушин. Научные труды, т. III, ч. 1. М., 1955, стр. 198—211.
³⁴⁵В. И. Шунков. Очерки по истории колонизации Сибири в XVII—начале XVIII века. М.—Л., 1946.
³⁴⁶О. Н. Вилков. Ремесло и торговля Западной Сибири в XVII веке. М., 1967.
³⁴⁷А. А. Преображенский. О наемном труде в крестьянском хозяйстве на Урале в конце XVII—начале XVIII в.— «К вопросу о первоначальном накоплении в России (XVII—XVIII вв.)» Сб. статей. М., 1958, стр. 38-—52; он же. Работные люди на Урале в XVII—начале XVIII века (К вопросу о рынке рабочей силы).— «Из истории рабочего класса Урала». Сб. статей. Пермь, 1961, стр. 47—64.
³⁴⁸«Соборное Уложение 1649 г.», гл. XXV, ст. 14, 16.
³⁴⁹ВВИ, карт. 10, № 3, ЛЛ. 79—80.
³⁵⁰Одна из самых ранних грамот этого рода относится к началу XVII в. (ВПИ, on. 1, стб. 147, ч. 1, л. 23). Ср. также: АИ, т. II, № 251, стр. 297—298 (грамота 1609 г. в Пермь Великую); АИ, т. III, № 121, стр. 186—187 (грамота в Верхотурье 1623 г.).
³⁵¹ДАИ, т. VIII, № 70, стр. 271—272. Ср. ВВИ, карт. 21, № 16, л. 24 (документ 1673 г.).
³⁵²СП, кн. 731, л. 30—30 об.
³⁵³Там же, л. 33.
³⁵⁴Там же, л. 34.
³⁵⁵Там же, лл. 41—41 об., 44, 52—52 об., 55 об., 60 об., 63—63 об., 67.
³⁵⁶АИ, т. III, № 172, стр. 315.
³⁵⁷А. А. Преображенский. Очерки колонизации Западного Урала в XVII—начале XVIII в., стр. 83.
³⁵⁸ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 750, лл. 2—22; д. 578, л. 18 об.
³⁵⁹ВПИ, on. 1, стб. 151,ч. 3, л. 386.
³⁶⁰СП, КН. 434, лл. 1—74.
³⁶¹Там же, лл. 75—79; кн. 66 и др.
³⁶²ВВИ, карт. 5, No. 47, ЛЛ. 20—21 об.
³⁶³ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 518, л. 18.
³⁶⁴ВВИ, карт. 10, № 3, л. 79.
³⁶⁵ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 528, лл. 5 об.— 12.
³⁶⁶ВПИ, оп. 1, стб. 15, л. 96.
³⁶⁷ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 384, лл. 1—3.
³⁶⁸Там же, д. 741, ЛЛ. 315—318 об.
³⁶⁹СП, кн. 66; ДАИ, т. VI, № 7, стр. 47. В литературе встречается утверждение, что указной оброк, т. е. ежегодный сбор, взимался в Сибири не только с гулящих и промышленных людей, но и с торговых (А. Н. Копылов. Таможенная политика в Сибири в XVII в.— «Русское государство в XVII в.». Сб. статей. М., 1961, стр. 345). Материалы западносибирских таможен первой половины XVII в. этого порядка еще не знают. (Ср. ПСЗ, т. III, № 1654, стр. 512— 513). Оброчные годовые деньги тут были в это время и даже позже специфическим налогом с гулящих и промышленных людей.
³⁷⁰ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 741, лл. 299—314.
³⁷¹В обложении поголовным оброком и в Устюге 30—50-х годов XVII в. была для гулящих работных самая низкая ставка, но выше, чем в Верхотурье, 4—6 ден. (А. Ц. Мерзон. Устюжские таможенные книги XVII в.— «Проблемы источниковедения», вып. VI. М., 1957, стр. 85—86). Размер оброчного платежа с гулящих в Таре зависел в начале 20-х годов XVII в. от семейного положения: ВПИ, оп. 1, стб. 292, л. 24.холостые платили 8 алт. 2 ден., женатые—10 алт. (СП, кн. 11, л. 360).
³⁷²ВПИ. оп. 1, стб. 292, л. 24
³⁷³СП, кн. 142, л. 118.
³⁷⁴ ВПИ. оп. 4, кн, 2, ЛЛ, 440а—457; кн. 5, лл. 316—350.
³⁷⁵Там же оп. 1, стб. 3, л. 23.
³⁷⁶ВВИ, карт. 4, № 69, лл. 23.
³⁷⁷В 1641 г. обдорские таможенные головы Дмитрий Котельников и Шумило Степанов записали в книгах, что поставлено «на Обдори» два амбара для «государевы проезжие всякие казны и для приезду всяких торговых и промышленных людей. И те анбары поставлены теми ж торговыми и промышленными людьми» (СП, кн. 142, д. 261—261 об.).
³⁷⁸С. В. Бахрушин. Научные труды, т. III, ч. 1, стр. 72—110.
³⁷⁹Архив ЛОИИ, Соликамские акты, переплет 4, № 996.
³⁸⁰В. Н. Берх. Путешествие в города Чердынь и Соликамск для изыскания исторических древностей. СПб., 1821, стр. 175—177.
³⁸¹СП, оп. 5, д. 32, лл. 13 об.—264. В описи книга ошибочно отнесена к Верхотурью.
³⁸²Там же, кн. 142, лл. 1—253.
³⁸³Там же, лл. 262—309 об.
³⁸⁴Там же, оп. 5, д. 14, лл. 1—40.
³⁸⁵АИ, т. III, № 121, стр. 186.
³⁸⁶Там же, № 122, стр. 187—188
³⁸⁷ВПИ, оп. 4, кн. 2.
³⁸⁸Там же, кн. 8, лл. 107—108.
³⁸⁹Там же, кн. 11, л. 9.
³⁹⁰СП, кн. 66. Контрольная проверка по другому показателю — явчей головщине — дает очень близкие цифры. И это при условии, что они и не должны вполне совпадать. Явчая головщина, как правило, взималась сразу, «гулящий годовой оброк» — в течение года и иногда в текущем году его платили недоимщики прошлого года, если они оставались на территории уезда.
³⁹¹ВПИ, оп. 4, кн. 8, лл. 113—113 об.
³⁹²П. Н. Буцинский. Указ. соч., стр. 231.
³⁹³ВВИ, карт. 5, № 48, л. 3.
³⁹⁴ВПИ, оп. 1, стб. 166, ч. 1, лл. 1—69.
³⁹⁵ВВИ, карт. 20, № 30, л. 1.
³⁹⁶СП, кн. 367, лл. 1043—1044.
³⁹⁷ВВИ, карт. 28, № 38, лл. 1—128.
³⁹⁸Там же, карт. 30, № 15, лл. 1 —146.
³⁹⁹СП, кн. 853, лл. 12—39 об.
⁴⁰⁰ВПИ, оп. 1, стб. 6, лл. 82—83.
⁴⁰¹ПОКМ, Коллекция 11101, № 78.
⁴⁰²С. В. Бахрушин. Научные труды, т. III, ч. 1, стр. 108.
⁴⁰³Там же, стр. 109.
⁴⁰⁴ГАТОТ, Тюменская воеводская канцелярия, д. 750, лл. 2—22 об.
⁴⁰⁵О. Н. Вилков. Торговые пути и динамика торгово-промышленного движения в Сибири XVII в.— «Сибирь периода феодализма», вып. 3. Новосибирск, 1968, стр. 63.
⁴⁰⁶ВПИ, оп. 1, стб. 15, л. 69.
⁴⁰⁷СП, кн. 66, лл. 1—600.
⁴⁰⁸С. В. Бахрушин. Научные труды, т. III, ч. 1, стр. 109.
⁴⁰⁹ВПИ, оп. 4, кн. 8, лл. 120—121.
⁴¹⁰Там же, лл. 110—111.
⁴¹¹Там же, кн. 2, лл. 440а—457.
⁴¹²ВПИ, оп. 4, кн. 5, лл. 316—318. О наемном труде в сельском хозяйстве изучаемого края см. специальной раздел в очерке V.
⁴¹³П. Н. Буцинский. Указ. соч., стр. 231.
⁴¹⁴А. Ц. Мерзон, Ю. А. Тихонов. Рынок Устюга Великого в период складывания всероссийского рынка (XVII век). М., 1960, стр. 500—501, 612—613.
⁴¹⁵ВПИ, оп. 1, стб. 166, ч. 1, лл. 1—69.
⁴¹⁶ВПИ, ОП. 2, Д. 171, лл. 1—299.
⁴¹⁷Уже в 1679 г., по отрывочным данным сохранившихся отписей, яренчане преобладают над устюжанами (ВВИ, карт. 26, № 15, лл. 1—36; № 17, лл. 1—5; № 29, лл. 1—4).
⁴¹⁸Н. В. Устюгов. К вопросу о социальном расслоении русской черносошной деревни XVII в.— «История СССР», 1961, № 6, стр. 75—76.
⁴¹⁹ВПИ, оп. 4, кн. 5, лл. 74—194.
⁴²⁰СП, кн. 66.
⁴²¹ВПИ, on. 1, стб. 152, ч. 1,л. 198.
⁴²²СП, кн. 1509, лл. 2-90 об.
⁴²³С. В. Бахрушин. Научные труды, т. III, ч. 1, стр. 108.
⁴²⁴Н. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской в XVII веке, стр. 194.
⁴²⁵Там же, стр. 215.
⁴²⁶А. А. Введенский. Торговый дом XVI—XVII веков. Л., 1924, стр. 129.
⁴²⁷Подсчеты сделаны на основании сведений о взыскании «казачьих денег» (по алтыну с рубля наемной платы) — см. А. А. Введенский. Торговый дом XVI—XVII веков, стр. 129—133. Для 1648/49 г. А. А. Введенский приводит цифру 1523 человека (он же. Дом Строгановых, стр. 282).
⁴²⁸И. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской в XVII веке, стр. 302.
⁴²⁹А. А. Преображенский. Очерки колонизации Западного Урала в XVII—начале XVIII в., стр. 124, 202—203.
⁴³⁰В. О. Ключевский. Сочинения, т. I. М., 1956, стр. 30—34.
⁴³¹В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 17, стр. 68, 70.
⁴³²Колонизация Сибири в связи с общим переселенческим вопросом». СПб., 1900, стр. 1.
⁴³³См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 3, стр. 600.

<< Назад   Вперёд>>