2. Сыски беглых крепостных крестьян и холопов
Беглых крестьян и холопов можно разделить на две группы — частновладельческие и черносошные. Их численность на восточных окраинах была очень различной. О сысках черносошных крестьян известно больше, так как они носили характер единовременных массовых кампаний. Сложнее обстоит дело с выявлением и обобщением сведений, говорящих о беглых крепостных людях. Выше указывалось, что широких сыскных работ по розыску и возвращению помещичьих крепостных на Урале и в Западной Сибири не проводилось. Частные иски о беглых настолько распылены в делопроизводстве центральных и местных учреждений, что их крайне трудно найти и собрать воедино. Причем нет уверенности, что привлечено все наиболее существенное. Но тем более заманчивой рисуется эта задача. С нее мы и начнем освещение темы о сысках беглых.
Челобитные представителей служилого класса о розыске бежавших от них крепостных с ориентировкой (иногда гадательной, а порой уверенной) на Урал и Сибирь стали поступать в государственные учреждения очень рано. Хотелось бы тотчас оговориться, что не все иски такого рода с полной безусловностью свидетельствуют, будто разыскиваемый беглый действительно находится в Сибири. Только тогда, когда документы прямо говорят, что пойман такой-то беглый такого-то владельца, можно быть уверенным в правильности первоначального определения района поисков. Подобно тому, как незадолго до крушения российского самодержавия по всей империи от столиц до захолустья по рукам чинов полиции ходили пачки листов с описанием примет разыскиваемых «политических», в старину аналогичные документы могли осесть в той местности, где отыскиваемого лица не было и в помине. Эти веером рассылаемые розыскные грамоты (они назывались «заказными») достигали уральских и сибирских уездов, по ним принимались меры сыска. Но не всегда они имели последствия. Да и число их в делопроизводстве Сибирского приказа (до 1637 г. Приказа Казанского дворца) и местных канцелярий было невелико.
Примером такой безадресной передачи сведений о беглом служит одна из самых ранних грамот о сыске в Сибири. 22 сентября 1600 г. она была составлена на имя головы Г. Салманова в Верхотурье и получена там поздно, только 22 декабря этого года.
Поверенный окольничьего Семена Никитича Годунова Демид Лисин (документ имеет повреждения, затрудняющие чтение) бил челом коронованному родичу своего хозяина о том, что 15 сентября 1600 г. «побежали де от государя его... люди... Власьев, ростом высок, присутул, вислоплеч в лице полон, смугол, волос рус, очи серые, бороду стрижет, косоног; Иван ...сын Строшник, ростом середней, лицем смугол, волосом черн, борода середняя черная с сединою, сухощек... у левой руки палец отсечен по другой сустав». Грамота завершалась указанием, чтобы по получении ее «будет на Верхотурье таковы люди объявятца, и ты б их велел переимать, а, переимав, посадить их в тюрьму до нашего указу, да о том отписав... к нам к Москве сыными нашими делы». Голове надлежало также внимательно смотреть, чтобы беглые не прошли мимо Верхотурья дальше в Сибирь453.
Вряд ли больше знал о местонахождении своего сбежавшего холопа Гурия Иванова думный дворянин Гаврила Григорьевич Пушкин. Владелец рассказал, что в 131 (1622/23) г. Гурий Иванов «пропився на кабаке, пропал безвестно... а чаять де ево в сибирских городех». Приметы беглеца были описаны так: «Ростом середней, волосы на голове черны, борода руса, кругла, бреет, глаза серы, на правой или на левой брови язва — бывало зашибено» (тут хозяин проявил недостаточное знание своего холопа «в рожай». И не есть ли это след господского гнева?). Но самыми выразительными признаками Гурия, за которые думный дворянин, вероятно, и особенно ценил безвестно сгинувшего слугу, были следующие: «Грамоте умеет, петь и писать и в речи поспешен». Г. Г. Пушкин подозревал Иванова в том, что тот изготовил какую-то «воровскую печать»454.
Немало приключений пережил «кабальный человек» дьяка Андрея Вареева Савва Иванов. По словам дьяка, Савва бежал в Сибирь в 128 (1619/20) г., «пократчи денег и платья и книг» на 180 руб. Беглец добрался до Пелыма, где его «звали Неустройком». Но здесь его в том же году изловили и выслали в Москву. Тут Савку-Неустройку отдали «держать недельщику». «И у недельщика,— жаловался Бареев,— на Москве тот ево человек Савка ушел». На этом, однако, не кончилась данная история. Дошлый дьяк продолжал искать беглого и в октябре 1625 г. заявил в челобитной царю: «И ныне он тово своего беглово человека Савку проведал в Сибири же, в Тобольском городе: кормитца письмом у церкви в дьячках и учит петь». Челобитье о сыске было уважено, в Тобольск дали распоряжение задержать Савву Иванова и вернуть хозяину455. Потеря грамотного и, по-видимому, одаренного холопа не давала покоя хозяину. Как знать, может быть, он и силен-то был умом и сметкой этого человека.
Удивительная вещь, но это так: в Сибири разыскивают помещики своих беглых, о которых не так уж редко известно, что они грамотны. И не просто грамотны, о чем свидетельствуют не только вышеприведенные, но и другие факты.
На этот раз речь идет о целой семье беглых. В 1625 г. Никита Бестужев ударил царю челом. Содержание челобитья царская грамота излагает в следующих словах: «Бежали от него с Москвы люди ево старинные и крепостные с ево животы: Данилко Васюков сын Безменова Кривцов з женою своею Марфицею Олашкиной дочерью з детьми своими: с Сенькою, с Ывашком, прозвище Крюк, да со Станком, да с Познячком». Беглецы были уроженцами смоленского поместья челобитчика. Отец этого семейства был уже далеко не молод. Ему было около 60 лет, хотя он выглядел, по описанию примет, крепким, широкоплечим; на лице выделялась борода — «велика, широка, руса». И вновь встречаем знакомую примету: «Грамоте писать и петь умеет». Русоголовые, не выше среднего роста, дети пошли в отца не только внешностью. О 23-летнем Семене помещик Бестужев сообщил, что «грамоте умеет, в цимбалы играть горазд». Иван был тремя годами моложе — и тоже «грамоте умеет». Юноша Останок (около 16 лет) «грамоте умеет, пишет книжное», т. е. не просто грамотен, а еще и обладает каллиграфическим почерком и художественным вкусом. И самый младший — Поздняк, которому было едва 12 лет, «грамоте учился». Документ ничего не говорит о матери. Она. Марфица, присутствует безмолвная, безликая. Но вряд ли она была заурядной женщиной, если в ее семье выросло четыре грамотных сына — целая плеяда крепостных интеллигентов.
Истец добился, что ему пошли навстречу и в Сибирь послали «заказную» грамоту о розыске и поимке всего семейства, которое рекомендовалось до указа держать в тюрьме456.
Челобитчики-дворяне обращались к верховной власти по поводу сыска беглых на восточных окраинах, иногда предварительно проведя частное расследование. Один случай такого рода мы привели выше. Наверняка действовал боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский, когда от него в 142 (1633/34) г. бежали кабальные холопы Иван Хлыстов и Федор Часовник. «И ныне, государь,— писал Пожарский в челобитной 1636 г.,— я тех своих беглых людишак проведал в Сибири, в Тюменском городе в стрельцах». Он даже смог установить, каким образом произошло поверстание холопов в службу: «А сваровал... пристав Прохор Данилов, без твоево, государева, указу старых стрельцов выкидывал да новых ставил». Пожарский просил послать в Тюмень грамоту о выдаче «беглых людишак». На его челобитной 5 февраля 1636 г. наложили резолюции: «Дать судимая грамота». Это означало, что в Сибирь отправится специальный уполномоченный Д. М. Пожарского для участия в судебном разбирательстве. Посланная в Тюмень царская грамота предусматривала возвращение беглых в том случае, если на месте документально и при ставке «с очей на очи» будет установлен факт холопства Хлыстова и Часовника. Тюменскому воеводе князю Ивану Андреевичу Львову было велено, чтобы он «по суду своему и по сыску меж ими управу учинил безволокитно, до чево доведетца по нашему указу»457. Неизвестно, чем завершилось это дело. А дворянин Федор Шишкин добился-таки своего, хотя поиски беглого крепостного Афанасия Логинова продолжались 12 лет — с 1628 по 1640 г. Логинова обнаружили в Верхотурье458.
Рассмотренные факты, как видим, немногочисленны. Трудно сказать, случайность это или нет, но все они затрагивают судьбу холопов, а не крепостных крестьян.
Зато от второй половины XVII в. столь же немногочисленные данные о сыске зависимых людей феодалов относятся за одним исключением к крепостным крестьянам. По-видимому, несколько повышается эффективность розысков, ибо имеющиеся в источниках факты говорят о поимке беглых, а не о безадресных пересылках бумаг по поводу сыска. В 1682 г. по челобитью помещика Казанского уезда В. Львова, в деревне Неволине Кунгурского уезда были задержаны его беглые крестьяне.
Один из них, Захар Бусыгин, сказал во время допроса в съезжей избе: «Съехал де он, Захар, из-за него, Василья, з женою и з детьми годов з десять и жил де на Кунгуре, в деревне Неволине, своим дворенком, а скота де у него никакова нет»459. Не повезло беглому «человеку» князя Григория Волконского Льву Андрееву. Его изловили в Туринске и препроводили через Верхотурье в 1690 г460.
Весьма интересна с точки зрения способов проведывания, где скрываются беглые крепостные, история с поимкой семьи крестьянина Филиппа Афанасьева из села Ватрас Нижегородского уезда, принадлежавшего князю Якову Никитичу Одоевскому. «А ныне де,— значилось в царской грамоте, излагавшей челобитье Одоевского,— тот ево беглой крестьянин явился в бегах и, бегая, живет в городе Кунгуре на посаде». Установить это удалось нелегко: «А житье того его беглова крестьянина в городе Кунгуре, на посаде, явилось по тому, как били челом нам, великим государем, а на Москве в Новгородцком приказе кунгурские посадцкие люди в прошлом во 200-м году подали челобитную на бывшего воеводу на Дмитрия Бахметьева. И в той челобитной тот ево крестьянин Филька написался». Для вящего подкрепления своей позиции князь привел еще один аргумент: «Да и потому тот ево беглой крестьянин на Кунгуре явился, что написан он в переписных новых книгах, на посаде, которые книги присланы с Кунгура к Москве в Новгородцкой приказ в недавних годех». Кроме Афанасьева в Кунгуре был обнаружен другой сбежавший от Одоевского крестьянин — Григорий Васильев. Данный пример ясно свидетельствует, насколько внимательно следили душевладельцы и их поверенные за прохождением документов через московские приказы. По всей вероятности, существовали прямые контакты между помещиками и служителями приказных ведомств. Последние за соответствующую мзду могли «фильтровать» получаемые о населении окраин сведения, имея перед глазами «росписи» беглых. В том же Кунгурском уезде были обнаружены в 1703 г. беглые крестьяне князя А. Мустафина— Калина Максимов и Кузьма Иевлев. Они сбежали из поместья Мустафина в Арзамасском уезде461. В 1704 г. там обнаружили беглых из галицкого поместья А. А. Демьянова462.
Во второй половине XVII столетия имели место попытки частичных сысков беглых крепостных крестьян на территории Кунгурского и Уфимского уездов. Нам неизвестны итоги этих мероприятий. Вряд ли они были значительны. В 1681 г. подобную миссию выполнял князь А. И. Коркодинов, в 1682 г.— стольник И. Г. Словцов463.
Больше других землевладельцев страдали от побегов своих крестьян уральские полумужики-полумагнаты Строгановы.
В 1614 г. они жаловались царю, что от них, кроме крестьян и кабальных служилых людей, бегают в Верхотурский уезд и вообще «в сибирские города» их «наемные должные казаки» (в другом случае они названы «наемными должными ярыжными казаками»). Подразумевалось, что по отношению к казакам иск будет касаться денежных расчетов без предъявления претензий на личность должников464. Значительно больше известий о бегстве строгановских крестьян и холопов имеется от последующего времени. Прикамские феодалы упорно добивались сыска своих крестьян в соседних уездах. В 1642 г. были выведены беглые строгановские крестьяне, ушедшие из их владений за 1636—1642 гг. Тобольский воевода потребовал, чтобы сысканные беглецы рассчитались с казной, так как они получили ссуду и подмогу. На сей раз Строгановы отступили465.
Первый известный нам крупный сыск был организован в Западной Сибири в 1660—1661 гг.
Весной 1660 г. тюменский воевода Андрей Кафтырев получил распоряжение из Тобольска выделить восемь конных казаков в распоряжение сына боярского Иуды Семенова. Последнего командировали из Тобольска для сыска беглых крестьян Данилы Строганова на Исети, в Далматовом монастыре466. От сентября 1661 г. сохранились известия, что на территории Верхотурского уезда нарядили сыск беглых крестьян Федора Строганова. Верхотурская приказная изба разослала по слободам памяти с предложением оказать содействие двум посланцам Ф. Строганова, прибывшим для опознания беглых. Верхотурский стрелец Иван Желваков имел задание сопровождать строгановских уполномоченных. Но эта миссия в самом начале натолкнулась на не совсем предвиденную задержку. Близ села Покровского во время ночлега на них сонных напали неизвестные люди. Сыщиков избили, ограбили — и что особенно важно — отняли у них документы. Пришлось все начинать сначала, так как найти причастных к ночному налету не удалось, следствие по делу не дало результатов. Опрошенные в данной связи окольные крестьяне отговорились незнанием467. Тем не менее сыск все же состоялся. Об этом мы узнаем из спорного дела, возникшего по иску Федора Строганова в том же году к некоторым крестьянам Верхотурского уезда, названным им «старинными крепостными». Допрошенный в приказной избе невьянский крестьянин Михаил Васильев Сизиков изложил свою версию того, как он очутился в Сибири. По его словам, он родом сольвычегодец, откуда отец привез Михаила с братом Григорием в Невьянскую слободу. Они были в числе первых ее поселенцев, более 40 лет состоявшими на десятинной пашне этой слободы. Потап Иванов также отрицал, что он из чусовских владений Строгановых, назвавшись соликамцем. «И от Соли де ево, Потапку, свели Федора Елисеева в слободу на Кишерть. И жил де он... у Федора в срочных работниках лет з десять и больши». Затем Потап отправился в Верхотурский уезд и обосновался здесь на десятинной пашне, что совершилось, по его воспоминаниям, лет 40 назад. В бытность князя Петра Пронского тобольским воеводой Потапа хотели Строгановы забрать к себе, но воевода не позволил. Чтобы укрепить свои позиции, Потап добавил, что у него есть семья в Верхотурском уезде и пашню государеву он пашет исправно. Но Федор Строганов не думал отступаться от своих притязаний. Его челобитная, предъявленная в Верхотурье посланцем, доказывала, что братья Сизиковы и Потап Иванов — старинные его вотчинные чусовские крестьяне, а потому подлежат возврату владельцу.
Судебный процесс по этому делу, протекавший в Верхотурье, был своеобразной дуэлью изобретательности, с одной стороны, и крепостнических поползновений — с другой. Трудность положения ответчиков состояла в том, что их поставили с самого начала к Суду как «опознанных» крепостных Федора Строганова, на что особенно упирал посланец вотчинника. На вопрос об отце, был ли он строгановским крестьянином, Михаил Сизиков (его брат Григорий не присутствовал на суде, так как в то время «страдовал») отозвался незнанием вследствие того, что его малолеткой привезли в Верхотурский уезд. Потап Иванов повторил прежние свои речи, отрицая принадлежность к строгановским крестьянам. Истец, «человек» Ф. Строганова, выложил главный козырь: он стал уличать Потапа Иванова в том, что его братья записаны в писцовых книгах Михаила Кайсарова и один из них до сих пор живет в строгановской деревне Лобанове. Столь сильный удар ответчик парировал не совсем удачно, а по сути дела признал поражение. Он заявил, что расстался с братьями, будучи мал и поэтому ничего сказать не может.
На суде фигурировали представленные строгановским человеком выписки из книг Кайсарова. В них, действительно, значилась фамилия Сизиковых в деревне Камасине, однако Михаила там не было. Следовательно, для Михаила Сизикова еще не все было потеряно. При желании верхотурская администрация могла, встав на формальную точку зрения, отказать в иске. Незавершенность дела лишает нас возможности судить, что было дальше468. Но некоторые результаты сыска 1661/62 г. с неудовольствием отметили невьянские крестьяне в своем челобитье. Для них сыск обернулся тем, что запустела часть участков десятинной пашни: «Многие крестьяне розбрелися врознь з женами и з детьми. А в нынешнем... во 170-м году многих крестьян розогнали Строгановы и збрели безвестно»469.
Вести тяжбы из-за каждого беглого Строгановых заставляла не только природная жадность, но и постоянный в их вотчинах уход крестьян в соседние районы — в Кунгурский уезд и Сибирь.
В 1677 г. по челобитью Г. Д. Строганова было велено провести сыск его беглых крестьян в Кунгурском уезде с обязательным документальным обоснованием крепостного положения сыскиваемых470.
Как справедливо заметил А. А. Введенский, бегство крестьян от Строгановых «не всегда проходило секретно и тихо». Он приводит интересные свидетельства коллективного ухода крепостных с применением оружия против администрации в 1652 и 1655 гг. В первом случае 12 семейств и 9 холостых чусовских крестьян бежали за Урал. По дороге они избили приказчика Еремея Антипина и забрали из господского стада 45 лошадей. Через три года появившийся из Сибири на Чусовой старинный крепостной Строгановых Карп Порошин увел на восток 9 семей крестьян471. Наши материалы позволяют продолжить эту тему на не менее выразительных примерах. 20 августа 1678 г. в Верхотурье была получена отписка приказчика Краскопольской слободы Ивана Лукашевского. В ней сообщалось, что «августа в 6 день прошли с Чюсовые в Сибирь, в слободы, Строгановых Даниловские беглые крестьяне семей за 80, душ за полтретьяста». Лукашевский уверял, что крестьяне шли со скотом, вооруженные пищалями, луками и стрелами. Попытка приказчика «добром» уговорить беглых хотя бы уплатить гулящий оброк, практически сорвалась. Для принуждения у Лукашевского не было служилых людей и он утихомирился. Впрочем, ему удалось у некоторых крестьян изъять оружие и запечатать в амбаре. Но вскоре возмутившиеся беглые «скопом» пришли к Лукашевскому и вынудили его вернуть взятое. Он жаловался, что «меня мало не били, одва ушел вызбу, заперся». Крестьяне говорили приказчику: «И лутче де тебя видали, и тут де не побоялись, а ты де нам не диковина, и со слободой де разорим». И в самом деле, как свидетельствовали посланные в погоню за беглецами люди Строгановых, крестьяне, предводительствуемые Семеном Федосеевым Порошиным, представителем одной из самых мятежных семей строгановских подданных, учинили вооруженный налет на господские хоромы и расправу над вотчинными приказчиками. «И подговоря с собою окологородных и калинских многих крестьян,— писали они,— и собрать ими скопом, приходил он, Сенька с товарищи, со многими крестьяны и с воровским оружьем, с пищали и с луками на Калине в дому государыни нашей Агафьи и ворота выломали, и деревенских калинских приказчиков связали, и жен их в подполье пересажали, и наругательство чинили, и у них казенного ружья взяли две пищали — винтовки да турки казачьи...». Гулящий человек с Чусовой Иван Аксенов сообщил, что по дороге в Сибирь беглые строгановские крестьяне «бунтовали и осоветовали... Краснопольскую слободу мимо протьти хотели самовольством и оброку великому государю платить не хотели, и под суд де не дадимся». Миновав Краснопольскую слободу, крестьяне сочли дальнейшее движение большой массой опасным. Они не могли не знать, что уже всюду поднята тревога. Недалеко от Мурзинской слободы они разбежались по лесам. Кое-кого из них все же тогда изловили, так, как на территории Верхотурского и Тобольского уездов организовали облаву на беглых. Краснопольского приказчика, отнюдь не кристальной чистоты администратора, по наветам строгановских уполномоченных обвинили в потачке беглым и долго таскали по допросам472.
Факты массового бегства крепостных из владений Строгановых не прекращались и позднее. В 1700 г. около 100 семей снялись со своих жилищ на Чусовой и двинулись в Сибирь, причем у них с приказчиком «был бой»473. Данные о больших групповых побегах крепостных крестьян из вотчин Черкасских, сообщенные К. Н. Щепетовым, подчеркивают распространенность этого явления474.
В 1701 г. на землях зауральских слобод был проведен большой сыск беглых строгановских крестьян. Его осуществлял при содействии властей западносибирских уездов стряпчий Кузьма Фомич Цызырев. Сведения об этом сыске имеются в работе В. И. Шункова475. Но важность этого правительственного мероприятия требует несколько подробнее рассмотреть вопрос. Цызырев прибыл, вооруженный писцовыми и переписными книгами Прикамья 1623/24, 1646/47, 1678/79 гг. Для справок были привлечены также дозорные и переписные книги Верхотурского уезда начиная с 1620/21 и кончая 1680 г. Сопоставление записей тех и других наряду со сказками крестьян служило критерием определения принадлежности крестьян к строгановским или «государевым». Решающим являлось наличие записи крестьянина в документах владений Строгановых. К тому времени единоличным главой этого рода, предприимчивость и мертвая хватка которого могли соперничать лишь с его алчностью и жестокостью, был Григорий Дмитриевич. В том, что сыщик будет верой и правдой служить Строгановым, они могли быть уверены вполне. Ведь Цызырев был шурином Г. Д. Строганова и не раз ранее оказывал им существенные услуги476.
К сыску был привлечен целый сонм прислужников Г. Д. Строганова. Помогал вотчиннику также московский подьячий Лука Артемьев. Он хозяйничал в ящиках с документацией верхотурской приказной избы, срывал с них печати без ведома местных должностных лиц, спеша угодить именитому истцу. Его заподозрили (проявили «неверку») в хищении части писцовых документов, переданных им «списывать Строганову пищику Мишке»477.
В отличие от беглых черносошных крестьян к строгановским предъявлялись более жесткие требования. От возвращения господину их не избавляла запись в книгах Л. Поскочина 1680 г., если ей хронологически предшествовали записи строгановских документов. Единственное исключение было сделано для «замужних дочерей, которые выданы замуж великого государя за крестьян»478. Такого ограничения не существовало для тех беглых крестьянок Строгановых, которых сыскали во владениях зауральских монастырей. В этих случаях передаче в руки Строганова подлежали как сами крестьянки, так и их мужья из числа монастырских людей. Так случилось, например, с крестьянином Невьянского Богоявленского монастыря Кузьмой Дмитриевым по прозванию Каюк. За два года до сыска Цызырева он имел неосторожность жениться на беглой строгановской вдове — крестьянке Дуньке Доскиной. В переписных книгах князя Ф. Ф. Вельского 1678 г. по вотчинам Г. Д. Строганова значился ее отец Артемий Ерофеев, а также муж Афанасий. Этого оказалось вполне достаточным для того, чтобы решение их судьбы гласило: «Отдан он, Коземка Каюк з женою Дунькою для того, что он, Коземка, женат на беглой..., и сын ево Митька отдан же»479.
Сыск Цызырева охватил уже обосновавшихся (иногда очень давно) в Верхотурском уезде беглых крестьян Строгановых и только-только появившихся там, главным образом в 1700 г., «гулящих людей» — также вчерашних строгановских крестьян. Что это не типичные гулящие люди — говорит их семейный состав.
Чтобы получить наглядное представление о записях отдаточных книг, приведем несколько типичных примеров, относящихся к Арамашевской слободе, открывающей книги. Каждая запись состоит из следующих частей: 1) сказка крестьянина о месте и времени выхода из вотчин Строганова, составе семьи, размере тягла; 2) справки из писцовых документов Верхотурского уезда (есть в книгах или отсутствует); 3) справки по писцовым и переписным книгам владений Строганова с указанием, в котором году и где именно сам допрошенный или его отец отмечены как строгановские крестьяне; 4) решение, совместно принятое сыщиком и представителями правительственной администрации (иногда приводится мотивировка более развернутая — один случай такого рода был приведен выше).
Осип Тимофеев Контырин о себе сказал, что он из деревни Шипицыны близ Чусовского городка, 5 лет назад бежал в Сибирь с семьей и поселился в Арамашевской слободе. Платил денежный оброк по 10 алт. в год. В писцовых материалах Верхотурского уезда его не обнаружили. По данным пермских переписных книг 1678 г., в починке Контырине строгановских вотчин жил Тимофей Потапов Контырин — его отец. Допрошенного было решено передать Г. Д. Строганову вместе с сыном, женой и тремя дочерьми.
Из деревни Субботиной той же вотчины происходил Наум Яковлев Субботин, уже 25 лет живущий в Арамашевской слободе. Его имени не обнаружили в книгах Л. Поскочина. Зато в пермских переписных книгах 1647 г. значится его отец, крестьянин Яков Ларионов Субботин. Его с женой, двумя сыновьями и двумя дочерьми вернули Г. Д. Строганову. Дмитрий Семенов Сылвенец был найден в писцовых книгах Л. Поскочина, однако его тоже отдали с семьей вотчиннику, так как в книгах 1647 г. выявлен его отец Семен Тимофеев Мальцов-Сылвенец480. Тот же исход ожидал семью из семи человек Перши Логинова Бабинова, который в 1700 г. пришел как гулящий в Сибирь. Он оказался крестьянином деревни Камасины по переписным книгам 1678 г481. «Имянно» внесены были в эти книги крестьяне Логин Яковлев Кириллов, Василий Павлов Прохоров и другие, сысканные в Краснопольской слободе беглые крестьяне. В семье Прохорова было 20 человек482.
Итоги сыска Цызырева представлены в табл. 6, позволяющей судить о масштабах одного из самых значительных сысков беглых на Урале и в Западной Сибири XVII — начала XVIII в.
Таблица 6
* Источником для таблицы послужили упомянутые выше отдаточные книги 1701 г. (ВПИ, оп. 3, д. 39, лл. 1—109). Подсчеты произведены нами. Они по отдельным пунктам часто не сходятся с итогами книг, но общие цифры совпадают.
Сыск протекал в обстановке полицейских репрессий, пыток и избиений крестьян. Вволю поживились тогда и сыщики и местные власти. «От мученья» с крестьян брали взятки. Тюрьма была забита до отказа. После окончания сыскных работ посыпались челобитные от крестьянских «миров» с жалобами на причиненный ущерб и издевательства483.
Итак, почти 600 человек было сыскано и возвращено Г. Д. Строганову из бегов: 84 семьи крестьян и 49 семей гулящих людей.
Характерен семейный состав сысканных. Он говорит за то, что перед нами устойчиво осевшее население независимо от того, как поздно эти люди пришли в Сибирь. Они шли туда в надежде на прочное обзаведение хозяйством. Но властная рука царского правопорядка была метко направлена «имянитым человеком» на удовлетворение своих «законных» крепостнических притязаний.
Вероятно, сыск беглых строгановских крестьян был продолжен и в других слободах за Уралом, так как от 1704 г. сохранилось упоминание, что с шадринских крестьян взыскивали поворотные деньги (3 руб. 25 алт.) «за 15 дворов, которые выведены за имянитого человека Григорья Дмитриевича Строганова»484. Шадринская слобода в отдаточных книгах 1701 г., как мы видели, не значится.
Но никакие сыски, проводимые крепостниками, не могли пресечь бегства крестьян от Строгановых в Западную Сибирь. Спустя четверть века после Цызырева на зауральских территориях был вновь назначен и проведен еще более крупный сыск беглых строгановских крестьян. «Вывод подьячего Федора Шаврина 1725 году»—так озаглавлены представленные в орловскую канцелярию Строгановых книги, включавшие именные росписи возвращенных господам беглых. По этим книгам «всего в Сибири в отдаче Сибирской губернии ис канцелярии свидетельства мужеска полу душ беглых крестьян 1186, женска—1021 человек». Последующие записи вносят существенные поправки в общие итоги. Выясняется, что в том числе было 165 умерших в Сибири (обоего пола), 329 человек бежало «из сибирских слобод и с пути», были также погибшие «от татар» и плененные ими. Сверх отдачи «при оных явилось» жен, детей и прочих родственников 101 человек, да из архиерейского села Воскресенского вывели за Строгановых 25 душ. На этом не кончилась сложная бухгалтерия «крещенной собственности». Уже после водворения в Чусовских и Орловских вотчинах в Сибирь и другие места бежало 329 душ485. Одним словом, все как бы началось сначала. Крестьяне упорно «голосовали ногами» против крепостнических порядков на землях новоявленных баронов Российской империи.
Перед нами прошли эпизоды напряженной борьбы феодалов и защищавшего их интересы государства с устойчивым явлением — бегством крепостных крестьян в пределах Уральско-Западносибирского района. Эта картина не была исключительной для тогдашней российской действительности. Неукоснительная линия правительственной политики, выраженной указами о частичных или более широких сысках частновладельческих крестьян, вновь и вновь демонстрирует ее крепостническую устремленность. Несмотря на то что эффективность сыска беглых повышается с течением времени, гребень этой волны социального протеста поднимается все более. Задача удержать в подчинении эксплуатируемые массы крестьянства неизбежно влечет перемены в государственном строе России. На сцену выступают новые государственные атрибуты абсолютистского режима, призванные поддержать грозящую расползтись храмину феодально-крепостнического общества.
453Там же, оп. 2, д. 1, л. 4.
454СП, кн. 6, л. 63.
455СП, кн. 6, лл. 609—612.
456Там же, лл. 340 об.—342. Эта грамота достигла Верхотурья и осталась в делах приказной избы (ВВИ, карт. 1, № 42, лл. 1—2).
457СП, стб. 60, ЛЛ. 272—273.
458ВВИ, карт. 2, № 48, лл. 1—2.
459«Кунгурские акты XVII в. (1668—^1699)». СПб., 1888, № 27, стр. 50—51.
460ВПИ, oп. 1, стб. 19, л. 23.
461А. А. Преображенский. Очерки колонизации Западного Урала в XVII—начале XVIII в., стр. 74—75.
462ЦГАДА, Кунгурская земская изба, д. 2, лл. 675 об.—677.
463ДАИ, т. IX, № 119, стр. 348—349; ЦГАДА, Татарские дела, 1683 г., д. 1, л. 14. В перечне сысков, составленном А. Г. Маньковым, первый учтен, второй нет (А. Г. Маньков. Развитие крепостного права в России во второй половине XVII века. М.— Л., 1962, стр. 87).
464А. А. Введенский. Торговый дом XVI—XVII веков. Л., 1924, стр. 75—77; ВВИ, карт. 1, № 10, л. 1 и сл.
465В. И. Шунков. Указ. соч., стр. 52.
466Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 1, № 201, л. 1.
467ВПИ, оп. 1, стб. 159, лл. 73—84.
468ВПИ, оп. 1, стб. 159, лл. 86—107.
469ВВИ, карт. 9, №3, л. 61.
470ДАИ, т. IX, № 18, стр. 69—70.
471А. А. Введенский. Дом Строгановых в XVI—XVII веках. М., 1962, стр. 153.
472ВПИ, on. 1, стб. 214, ч. 2, лл. 216—246, 263—293. Ср. также: В. И. Шунков. Указ. соч., стр. 51—52.
473ЦГАДА, Дела о Строгановых, 1700 г. д. 28, л. 93 об.
474К. Н. Щепетов. Беглые крестьяне князя А. М. Черкасского в первой половине XVIII в.— «История СССР», 1963, № 6, стр. 130.
475В. И. Шунков. Указ. соч., стр. 51—53.
476Н. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской в XVII веке. М., 1957, стр. 117.
477ВПИ, ОП. 3, д. 39, л. 111 об.
478Там же, лл. 95 об.—96.
479Там же, л. 107—107 об.
480Там же, лл. 2—3 об.
481ВПИ, оп. 3, д. 39, л. 6—6 об.
482Там же, лл. 27 об.—30 и сл.
483Там же, лл. 110—111.
484ПОКМ, Коллекция 11 101, № 78. Из этой слободы какое-то число крестьян вдовы Федора Строганова Анны возвратили в 1681 г. (там же, № 13).
485Госархив Пермской области. Коллекция документов XVII в., кн. 10, лл. 1—98.
<< Назад Вперёд>>
