VII
Дальнейшая наша жизнь с матерью. — Четыре женщины, наши хранительницы из прежней прислуги. — Моя няня Павловна. — Отношения к нам других дворовых.

До сего времени я говорил о личных впечатлениях моей школьной жизни и о посторонних выдающихся событиях, оставшихся в моей памяти. Теперь должен сказать об нашей общей с матерью жизни.
Как в эти первые два с половиною года, круто изменившие нашу хорошую жизнь на невыразимо тяжелую, так и в дальнейшее время до четырнадцатилетнего моего возраста жизнь наша была по-прежнему тяжелая, и мы к ней сначала с трудом привыкали, а потом, так сказать, втянулись в нее. В первые же тяжелые минуты постигшего нас горя облегчали наше несчастье четыре женщины; они и в остальное время были нашими утешительницами, или скорее святыми хранительницами, а потому и оставили в моей памяти глубокий неизгладимый след благодарности. До сего времени имена их для меня священны, и теперь поминаю их в моих грешных молитвах.
Первая из них была моя няня Авдотья Павловна, прозванная Кирсанихой, по мужу Кирсанфу, когда-то бывшему в Петербурге кондитером, сама же Авдотья Павловна была прачкою. После смерти мужа Авдотья Павловна (мы и все другие ее называли Павловной), не имевшая детей, была отправлена из Петербурга в саратовское имение, где в виде пенсии назначили ей полтора пуда муки ржаной, 30 фунтов круп и 1 рубль в месяц жалованья. Она нянчила, или лучше ходила за мною до шестилетнего возраста. Не имея своих детей, умерших в юности, любовь ее ко мне была безгранична, и я к ней привязался до того, что любил ее, как мать. Прибытие нового управляющего и быстрая перемена в нашей жизни разлучила нас, но разлучила не окончательно. Управляющий дал ей угол в небольшой избушке вместе с другою старухою, бывшею горничною еще у старых Волконских. Павловна, сама несчастная и старая, явилась первою утешительницею моей матери и меня.
Я каждый день должен был ходить в школу, но учиться в ней было нечему, и полюбил чтение, предавшись ему безраздельно. Няня продолжала ухаживать за мною и далее. Все, что она доставала как-нибудь: например, книгу, яйцо, яблоко, пряник — приносила мне. Моя дружба с нею не прекращалась до самой ее смерти.
Я, будучи уже восемнадцати лет и получая некоторые средства, чтобы не огорчить ее, являлся к ней каждое воскресенье и праздник. Она больше сидела на печи, и я должен был влезать туда и целовать ее. Радости ее не было границ. Мне же, должен сказать откровенно, не всегда приятно было это делать, — во-первых, потому, что мои товарищи смеялись над этим, во-вторых, потому, что она, нюхая табак, не всегда чисто держала себя. Но я, несмотря ни на что, свято исполнял эти обязанности. Она говорила, что когда-либо в праздник не приду к ней, то она всю ночь не спит и на другой день нездорова. В последнее время на моей обязанности лежало доставлять ей нюхательный табак и дешевые носовые платки.

Вторая женщина была немолодая солдатка Соломонида Петровна, служившая у отца кухаркою и помогавшая матери по хозяйству. У нее была своя небольшая усадьба во дворе у брата.
Соломонида Петровна приходила к матери почти каждую неделю и была у нас дня по два, по три, помогая матери в хозяйстве: мыла белье, полола на огороде и т.п. Но она мне принесла много пользы в моей дальнейшей жизни, после смерти моей матери она была ангелом-хранителем. Я, быть может, о ней скажу в своем месте еще.
Третьей нашей утешительницею была старушка попадья, моя крестная мать, к которой мы заходили с матерью каждое воскресенье после обеда чай пить. У нее только раз в неделю по воскресеньям ставился самовар, подарок моего отца. В каждом затруднительном случае в нашей жизни мать обращалась за советом к ней; они виделись раза два в неделю. Кроме советов она помогала нам в особенности съестными припасами: сытниками, одаривала яблоками и медом, так как у них был хороший сад и порядочный пчельник, туда я имел беспрепятственный вход. В их семействе я после находил отраду, а от детей и внучат ее, учившихся в семинарии, почерпал первые начала Закона Божьего и грамматики. Быть может, я опишу ниже жизнь тогдашнего духовенства и семинаристов.
Четвертая женщина, будучи горничной у отца и матери, не оставлявшая нас, была молодая солдатка-вдова, из мещан. После смерти мужа у ней была усадьба с садиком и огородом и две-три десятины земли. Эта усадьба была от нашей квартиры в верстах трех, а потому она большую часть времени проводила у нас: обшивала и обмывала нас и своим веселым нравом не давала матери тосковать, а со мною играла, как равная по летам до упаду. Я же лично после постигшего меня несчастья очень часто находил отраду в ее чистенькой горенке и небольшом саду.
Вот эти четыре женщины были нашими феями и утешительницами в нашей горькой жизни. Три из них были прежде прислугами у матери, как хозяйки и экономки довольно сложного хозяйства. Из этого я заключаю, что во время нашей счастливой жизни мать была хороша с ними. Как же относились к нам дворовые и остальные служащие этой громадной дворни?
Сколько помню, кровных обид нам не было, хотя в мать женщины из лучшей, так сказать, части дворни, т.е. жены высших служащих, приказчиков, конюхов, лесничих и т.п., пускали шпильки за глаза, а иногда и в глаза. Но она выносила терпеливо, хотя не могла не возмущаться подобными поступками. Ко мне же, кроме вышеупомянутого семейства Полубояриновых, почти все относились хорошо, и можно сказать, что большинство меня любило. Конечно, наша жизнь окружена была многими лишениями но мать, по присущему ей терпению, и виду не показывала, что нам нелегко живется. Я же, видя ее всегда покойной, по юности и по усиленному занятию чтением, тоже не помню больших лишений. С учителем был на самой короткой ноге.
Я полагаю, что на меня не посетуют читатели, что я так много написал о четырех простых женщинах, но они играли очень важную роль в моей дальнейшей жизни.

<< Назад   Вперёд>>