1846-1852
Весь 1847 год я почти безвыездно прожил в Херсоне. Побывал только в Таврической губернии, где намеревался купить тарпанов (диких лошадей), и в Кишиневе по делу о наследстве после покойного моего шурина Ланина; но эти поездки во всех отношениях оказались для меня тщетными.
1848 год тоже провел в Херсоне. Упомяну только о случае, бывшем со мною на Масленице. Из города Алешки я переправлялся через Днепр по столь рыхлому льду, что река вот-вот вскроется... ну, и чуть было не погиб в водах этой реки.
В начале 1849 года вдумалось мне побывать в Ростове, с тем, не приищу ли себе какого места, или нельзя ли заняться торговлей, да кстати — не получу ли с одного давнишнего должника сколько-нибудь долгу. Вздумал — и отправился чрез Екатеринослав. В Ростове я нечаянно встретился с одним приятелем из Пятигорска, который сказал мне, что он едет к моздокскому армянину выгонять из черной нефти белую. Тут и во мне явилось желание побывать на столь памятном для меня Кавказе, тем более что по полученным мною здесь слухам еврей Фавишевич торговал в Грозной крепости, и он мог снова принять меня к себе на службу. Денег у меня было очень мало, и потому 1 марта я отправился на Кавказ по образу пешего хождения. Дорога хоть и дальняя, но мне знакомая. Добрался до Ставрополя, где получил долгу 15 рублей. Пошел в Моздок, куда прибыл ровно через месяц по выходе моем из Ростова. В Моздоке я узнал, что Фавишевич живет в Грозной крепости не в прежнем положении, а гораздо хуже, чуть ли не в бедности. Потому я не счел за благо идти к нему и решил возвратиться в Ростов. Зашел в Пятигорск. 8 мая прибыл в Ростов и, здесь пожив малое время, отправился пешком же в Таганрог. Этот город мне показался очень красивым. В нем обратил я свое внимание на дворец императора Александра Благословенного44, в котором сей незабвенный монарх кончал остаток дней своих, и на прекрасный сад, где великий монарх прогуливался и отдыхал. Верстах в двух от города — дубовая роща, посаженная, по сказаниям, при Петре I. Из Таганрога пошел я в Мариуполь, Бердянск, Мелитополь и Бреславль. В последних числах июля я увидел Херсон. К концу года ездил по некоторым делам в Одессу и на Аккерманские соляные озера.
В 1850 году ездил я в Кишинев все по тому же злосчастному делу о наследстве шурина моего Ланина. Магистрат решил: выдать мне 45 рублей 50 копеек — это из пяти-то тысяч рублей! Но в градской полиции и этих присужденных мне денег не оказалось. Я поехал в Одессу и подал прошение генерал-губернатору. Прибыв в Херсон, нашел письмо из Бухареста от одного должника, чтобы приехал к нему за получением денег.
В мае месяце 1851 года я поехал, взяв с собою на всякий случай кинжал, как это со мною случалось при моих скитаниях и странствованиях (Кавказ научил). В дороге за Кишиневом, верстах в 12, около полудня, я зашел в корчму. В ней сидели два рослые, молодые молдавана; они были пьяны. Заметив у меня за поясом кинжал, они набросились на меня, крича, что я разбойник. Один из них вырвал у меня кинжал, причем обрезал себе руку. Я взывал о помощи к корчмарю, но он ничего не мог поделать против буйных своих гостей. Молдаване посадили меня в свою повозку и повезли к Кишиневу. Проехали версты две. Я увидел каких-то людей — тоже молдаван — и стал кричать: «Караул!» Те прибежали к нашей повозке. Один из моих спутников показал им мой кинжал и окровавленную руку и стал говорить, что я обоих их хотел зарезать. Несмотря на мои оправдания, все молдаване кричали в один голос: «Талгар батэ, ляга» (вора бей, вяжи). И связали, и били Меня жестоко, и потом прежние два молодые молдавана повезли меня к Кишиневу. Отъехав несколько, они вылезли из повозки, отошли в сторону и, что-то поговорив между собою, возвратились ко мне; взяли у меня все деньги, около 30 рублей, и бумаги. Потом один из них сказал мне (по-молдавански):
- Мы лишим тебя жизни.
Я пал на колени и просил о пощаде. Они вновь отошли и опять стали совещаться.
- Если пустим тебя, будешь жаловаться в Кишиневе, — сказали они, подойдя ко мне очень близко.
- Как я могу на вас жаловаться? — вскричал я. — Ведь я беглый солдат и все документы у меня фальшивые. Пустите меня, я уйду за границу и более вас не увижу.
Тогда у одного молдавана смягчилось сердце, и он молвил своему товарищу: «Ласса» (оставь). После этого они оставили меня в одном бурнусе и поехали к Кишиневу.
Мне бы и надо было этим остаться довольным. Нет, я вздумал искать правды и суда. При этом искании правды меня переводили из тюрьмы в острог, из одного места заключения в другое. Я сидел в арестантской при земском суде, в Кишиневе. Однажды призвали меня в этот суд и, возвращая мне мои бумаги, сказали:
- Ступай, брат, куда хочешь, потому ты ничего не доказал.
Я пошел пешком в Херсон. Но недолго здесь пробыл и отправился в Яссы. Отсюда 18 августа прибыл в Бухарест. Знакомого должника моего, который просил меня приехать за получением денег, здесь не оказалось: он выбыл в Константинополь. Благодаря помощи и содействию знакомых скопцов, я добрался кое-как до Херсона. Старший сын мой был уже в 7-м классе.
В январе следующего (1852) года со мной приключился такой случай: однажды на базаре встретился со мной кум мой, отставной унтер-офицер, с каким-то неизвестным мне человеком. Они пригласили меня в винный погреб и стали расспрашивать меня: каким манером переезжал я границу? Потом кум отвел меня в сторону и сказал, что пришедший с нами человек просит каким-то людям написать билеты для проезда. Я смекнул, что дело нечисто, и посоветовал куму:
- Смотри, это не для тех ли людей он хлопочет, что недавно бежали от какого-то полковника, обокравши его. Разузнай хорошенько и в случае чего немедленно дай знать полиции.
После этого я ушел домой. Кум же отправился с неизвестным человеком к тем людям, которым нужны были подложные паспорты на выезд за границу — будто для определения их роста и снятия примет, а когда это было исполнено, то он пошел домой, будто писать билеты; но вместо того оповестил полицию. Подозрительных лиц взяли и посадили в острог. Прошло четыре дня. Тут потребовали меня с кумом в полицию и в свою очередь засадили в тот же острог. Оказалось, что неизвестные лица утверждали на допросе, будто я с кумом хотел перевести их за границу. Кума предали суду военно-судной комиссии; он был оправдан. А я без всякого суда просидел в остроге три недели и выпущен: иди, мол, себе с Богом; не поминай лихом. А как не помянуть?!
Сын мой окончил гимназический курс и в августе намеревался ехать в лицей, в Одессу45. Я же 29 июня отправился пешком в Москву, а может быть, и в Петербург, с тем намерением — не продам ли кому-нибудь свои тяжебные дела хоть за бесценок. Денег со мною было 2 рубля. Шел на Николаев до Кременчуга. Денег у меня осталось 20 копеек. Но Бог не без милости и солдат не без счастья. В Кременчуге нашлись попутчики — извозчики с обозом до самой Москвы. Так как мне заплатить было нечем, чтобы сесть на воз, то я шел при обозе. В дороге один из извозчиков сильно заболел лихорадкою, почему он не мог своих четырех лошадей впрягать и выпрягать, поить их, мазать колеса и проч. По просьбе больного извозчика я эту работу исполнял (мне не привыкать стать), за что он позволил мне сидеть на одном возу, поил и кормил меня. В конце июля добрались до Москвы белокаменной. Здесь старые приятели одарили меня кой-какими деньжонками, и я за 3 рубля на тяжелой машине46 через 48 часов прибыл в Петербург. Свои тяжебные дела продать мне тут не удалось. Чрез несколько дней вернулся в Москву; но и здесь я ничего не мог поделать с своими тяжебными делами. Поэтому скоро отправился в Нижний Новгород для свидания со своей замужней дочерью, которую я давно не видал; да к тому же было и время ярмарки. Прибыл в Вязники, денег у меня осталось 25 копеек. Но тут неожиданно нашел на постоялом дворе серебряную монету в 3 рубля. Порадовался. В конце августа добрался до Нижнего. Свидание с дочерью было для меня трогательно: ведь я не видел ее 9 лет! Прожив здесь неделю, добрался до родины — Выездной слободы. Поклонился праху родительскому; повидался с родными и знакомыми. Скоро я узнал, что бурмистр разыскивает меня чрез полицию. Зачем так? «Но ведь за деньги все можно сделать», — подумал я и сказал себе: Удались от зла и сотворишь благо. Потому я вернулся к дочери в Нижний, а через три дня опять отправился в Москву. Здесь получил из Одессы от сына письмо с известием, что он не выдержал экзамена для поступления в лицей. Это, конечно, было для меня грустно; но подумал и то: выдержит в следующем году; а между тем спознается с нуждой — это лучшая наука. В Москве я столкнулся с одним знакомым, который пригласил меня быть участником в торговле; только в руках у него денег не было; за ними следовало съездить в Петербург. Отправились. Но здесь денег мой товарищ не получил. Проживать мне в северной столице было не из-за чего да и не из чего. Я вернулся в белокаменную. Это было в октябре месяце. Наступили морозы. Пришлось издержать последние деньги на ватную шинель, которую я купил на толкучем рынке за 5 рублей 50 копеек. Собрал кое-как от знакомых доброхотных дателей 14 рублей и договорился с извозчиком до Харькова за 10 рублей. Вместе со мной должны были ехать еще трое: офицер, приезжавший из Швеции в Полтаву на службу, старуха-богомолка и девица-немка, ни слова не говорившая по-русски, до Харькова же. 12 октября в просторной, обшитой рогожами колымаге мы двинулись в путь. Погода подула холодная, с большим снегом; а на нас, пассажирах, шубного и лоскута не видно. В Серпухове извозчик посадил еще одного пассажира — какого-то булочника, тоже не хитро одетого. Мороз стоял градусов в 20; снег на дороге был глубокий. Ехали ужасно медленно, а зябли очень быстро. В Орле отогрелись. Из Курска двинулись вечером. Отъехали верст 10 — стемнело. Поднялся снежный буран. Ветер жестоко продувал нас в колымаге: рогожи и легкие одеяния защищали плохо. Но вот колымага остановилась: извозчик сбился с дороги. Тут нам пришлось изведать знаменитый наполеоновский марш из Москвы 1812 года. Долго разыскивали дорогу, а когда нашли и добрались до постоялого двора в деревне, то насилу отогрелись. 25 октября приехали в Харьков. Денег у меня не осталось ни гроша. Я пошел на толкучий рынок и продал свой суконный сюртук за 5 рублей. Отправился в Полтаву, а отсюда в Херсон, куда прибыл в конце ноября месяца.
Жена с двоими детьми жила незавидно; она порядочно задолжала. Я продал свой дом, расплатился с долгами, жену поместил у двоюродного брата, а сам 15 декабря выехал в Одессу к сыну, который был учителем в частном пансионе за 50 рублей в год. Переправляясь через Буг в шаланде, чуть не утонул. У сына пробыл недолго. Здесь, в Одессе, прошел слух, что скоро должна быть у нас с Турцией война. Этот слух я на всякий случай принял к сведению и в конце декабря пошел в Кишинев.
44 Имеется в виду Александр I.
45 Имеется в виду Ришельевский лицей, высшее учебное заведение, основанное в 1809 г. и преобразованное в 1865 г. в Новороссийский университет.
46 Имеется в виду железнодорожный поезд (Николаевская железная дорога).
<< Назад Вперёд>>
