Финансовые реформы 1930-х гг. и их последствия для развития денежной системы СССР

Введение

События советской истории 1930-х гг. продолжают привлекать внимание специалистов всего спектра социальных наук. Не все еще освещено, не все понято в этом бурном и трагическом десятилетии. Среди событий этого времени есть одно, вошедшее в историографию под названием «Кредитная реформа 1930 г.». Во многих отношениях это был переломный период советской истории. Под безжалостный бульдозер административного разгрома попала и сфера финансов. После кредитной реформы претерпели глубокие изменения как денежная система, так и государственные финансы. Все эти перемены были поставлены на службу командно-административной системы, бравшей на себя задачи централизованного управления экономикой.

В ходе исследования процессов становления кредитно-денежной системы «нового типа» исследователю приходится сталкиваться со значительными трудностями. Данные финансовой статистики, которые еще в 1920-е гг. были общедоступными, последовательно засекречивались. В годы после Второй мировой войны статистические ряды основных показателей денежного обращения, кредита и бюджета вообще исчезли из регулярных публикаций. Такие ключевые показатели, как денежная масса, индексы потребительских цен, дефлятор национального дохода стали не доступны для исследования.

Поэтому материалом для написания данной статьи послужили разнородные источники, отчасти это были статистические выкладки из советской литературы. В ряде вопросов пришлось опираться на мнения специалистов в сфере денег и кредита, работавших в советское время. Это был в высшей степени квалифицированный круг ученых. Несмотря на обязательный догматический налет соответствующей литературы, в ней содержались не зависимые от официальной идеологии суждения и теоретические конструкции. Большое значение имели мнения специалистов-практиков, работавших в банковском секторе советской экономики. Они зачастую говорили о том, что для большинства допущенных к сфере финансов было помечено грифом «секретно». И, наконец, буквально в последнее десятилетие вновь возник интерес к теме советской денежной системы как в отечественных, так и зарубежных публикациях, которые также были использованы при написании статьи. В целом же при разработке поставленной темы неоднократно пришлось столкнуться с проблемой, о которой в свое прямо заявил один из пионеров нового прочтения советского опыта американский советолог Пол Грегори: «…реальные процессы функционирования административно-командной экономики были весьма сложными и остаются до сих пор недостаточно осмысленными»¹.

Общие соображения о роли денег при социализме

Известно отрицательное отношение теоретиков социализма к деньгам. Для марксистской науки денежная экономика не отделима от «товарного фетишизма», т. е. извращенного представления о действительности, маскирующего эксплуатацию человека человеком. Поэтому не удивительно, что первый опыт построения будущего коммунистического общества в Советской России сопровождался попыткой изъять деньги из общественных связей, заменить их чем-то более «управляемым». Известно, что эта попытка в период «военного коммунизма» поставила страну на грань хозяйственной катастрофы. Новые усилия если не уничтожить деньги, то подчинить их диктату «плана» были предприняты в «год великого перелома». Но и они не привели к желаемому результату. В 1934 г. коммунистическая партия на своем съезде, наконец, признала неизбежность существования денег и с трибуны съезда в определенном смысле «благословила» их использование².

Противники социализма прибегали к своей аргументации, также тесно связанной с денежными отношениями. Представляется необходимым остановиться на одном принципиальном пункте этой аргументации, поскольку он имеет непосредственное отношение к обсуждаемой теме финансовых реформ в СССР. В системе социализма, указывали его противники, существует изъян, который невозможно компенсировать ресурсами адаптации. На него указал Л. Роббинс, своего рода гуру экономической мысли первой половины ХХ в. В своем споре с О. Ланге, который предлагал для социалистической экономики директивные, но гибкие цены (вычисленные по методу предельных издержек производства) в качестве способа придать ей конкурентный характер, Л. Роббинс, соглашаясь, что такой метод может быть использован, отмечает (имея при этом в виду социалистическое хозяйство):

«Руководители предприятий конкурируют друг с другом на рынках своей продукции. Они конкурируют друг с другом на рынках факторов производства. Но вряд ли можно предположить, что они могут быть свободны в выборе направления использования своего капитала… Можно ли представить себе, что они свободны преобразовать свой бизнес коренным образом, или стать торговцем вместо производителя, или стать производителем некоего нового блага? Могут ли они быть свободны закрыть свои фабрики в Ланкашире и начать дело в Японии? Все эти действия вполне возможны с деловой точки зрения. Но в реальности такого рода практика [при социализме] вряд ли мыслима»³.

Итак, хотя Л. Роббинс соглашается с Ланге по вопросу о возможности конкуренции в советской экономической модели⁴, в приведенной цитате он говорит об отсутствии в ней критериев для инвестиционной деятельности, что отражает политическую конструкцию советской системы, которая опирается на запрет частной собственности.

Если бы инвестиционный ограничитель носил столь явный и непреодолимый характер, то это бы означало, что советская экономическая модель была обречена на гибель. Интересно, что первые исследования советского социализма экономистами консервативного направления (представители австрийской школы, к которым относится в первую очередь Л. фон Мизес⁵) именно это и предсказывали.

Но помимо этих двух противостоящих друг другу лагерей экономической науки был еще один, не получивший значительного влияния, тем не менее представленный авторитетными исследователями. Речь идет о направлении, которое рассматривало советскую экономическую модель как разновидность рыночной модели, хотя и весьма специфическую. Основой этого подхода стало эссе социального философа Майкла Поланьи⁶. Он высказал мнение, что в плановом хозяйстве действует «принцип полицентризма» в управлении экономикой, который неизбежен во всякой динамической системе, включающей множество взаимодействующих, наделенных собственной инерцией частей. Любая большая экономическая система с выраженным разделением труда, полагал он, представляет собой полицентрическую структуру, развивающуюся спонтанно. С точки зрения Поланьи, пятилетние планы в СССР — это всего лишь разновидность социального ритуала, тогда как реально экономика развивается по законам полицентризма.

Подход Поланьи в 1970-е гг. был развит в работе американского экономиста П. Робертса. В ней автор решительно отвергает претензию марксистов на построение «планового хозяйства», сознательно и целенаправленно управляемого механизма экономического развития. Он отмечает, что единственная попытка построения экономики на последовательно нерыночном принципе — военный коммунизм — закончилась катастрофой. В дальнейшем сложилась полицентрическая система, которая в социалистическом хозяйстве выполняет те же функции, которые в товарно-денежном хозяйстве выполняет рынок. Государственная коммунистическая система налагала на это спонтанное полицентрическое регулирование тяжелое бремя «политических целей», что не меняло, однако, характер экономики как своеобразной разновидности товарного производства («...советская экономика производит товары точно так же, как и западная экономика...», — пишет П. Робертс⁷).

Уже в наши годы, в начале XXI в. эта позиция нашла поддержку в интересном исследовании П. Грегори, основанном на архивных материалах советской истории 1930-х гг.⁸ П. Грегори в своей книге рассматривает множество примеров сопротивления, которое рациональный экономический выбор оказывал на местах централизованным планам. Он находит поддержку этой трактовке в работе американского экономиста Р. Пауэлла, который, характеризуя функционирование советской экономики, отмечал: «…система могла на самом деле генерировать достаточно информации, чтобы быть “работоспособной”»…⁹

Советская экономика доказывала свою жизнеспособность на протяжении длительного периода, когда она не только демонстрировала успехи (в том числе и в сфере повышения уровня жизни населения), но и вовлекала в свою орбиту другие страны. Но даже в период своего динамичного развития в условиях относительной стабильности (после 1934 г. до начала войны и после окончания войны вплоть до середины 1970-х гг.) советская экономическая модель была отягощена чертами автаркии, изолированности от процесса мирового научно-технического прогресса. Это означает, что в самой этой системе, даже в условиях политических ограничителей, снижавших ее эффективность, были выработаны некие механизмы, придававшие ей устойчивость и сопротивляемость тому политическому прессу, которому она подвергалась. Данный парадокс, связанный с механизмами выживания и устойчивости советской экономической модели, требует внятной интерпретации.

Деньги в системе социализма

Чтобы подойти к объяснению этого парадокса, необходимо выделить в самой советской экономической модели те механизмы, которые отвечали за ее устойчивость и работоспособность. Для этого нужно принять во внимание, что советская экономика, как и всякая экономика индустриального типа с развитым разделением труда, не могла не носить денежного характера. Денежная система не может быть рукотворной конструкцией (подобно инженерным системам), и, коль скоро она существует, ее многосторонние проявления лежат вне человеческого произвола, как бы он ни назывался: плановое хозяйство, общественная собственность или коммунизм. Иными словами, на денежную систему можно воздействовать, лишь сообразуясь с ее данностью, и в этом отношении она подобна природным явлениям. В условиях социализма деньги оказались силой, которая неоднократно и недвусмысленно заявляла о необходимости с ней считаться.

Однако как раз функционирование денежной системы социализма во всем многообразии ее проявлений оказалось наименее изученной стороной экономики социализма. Отмеченное обстоятельство особенно бросается в глаза, если сопоставить литературу о денежных реалиях эпохи советского нэпа с литературой на тему финансов сложившейся социалистической экономики. Что касается денежной системы нэпа, тех реформ, которые были осуществлены в начале 1920-х гг., то соответствующая тематика получила широкое освещение как в специальной литературе, так и в публицистике¹⁰. Можно лишь добавить, что и сегодня эта тема остается востребованной¹¹.

Иное дело финансы времен сложившегося социализма. Во всех исследованиях социализма эта тема отодвинута на задний план. Причем это одинаково касается как «буржуазной» советологии, так и советской литературы¹². А ведь начало 1930-х гг. ознаменовалось не менее масштабными реформами денежной, банковской и бюджетной системы, чем 1920-е гг. Правда, направление этих реформ было противоположным тому, что имело место в 1920-е гг. Нельзя сказать, что эти реформы вообще не получили отражения в специальной литературе. Но, во-первых, оно не было таким масштабным (по сравнению с другими аспектами социалистической экономики) и страдало многими пропусками в освещении советского денежного хозяйства. Во-вторых, в трактовке результатов и характера реформ 1930-х гг. господствовало мнение, что эти реформы привели к подчинению денежного хозяйства планированию, к превращению его в инструмент «плановой экономики».

Эта точка зрения фактически исключала денежную проблематику социализма из исследований, поскольку молчаливо предполагалось (причем не только советскими исследователями), что хотя деньги при социализме и сохраняются, но они подчиняются общим закономерностям планового хозяйства. Такая трактовка представляется совершенно неправомерной, поскольку денежное хозяйство на протяжении всей истории социализма оставалось наиболее конфликтной, наиболее чреватой дисбалансами и наименее управляемой сферой социалистической экономики. И наряду с этим денежная экономика социализма была фактором, который благодаря заложенному в ней сопротивлению плановому произволу выражал собственно экономические (а не политические) черты социализма.

Кредитная реформа 1930 г.

Что же произошло в 1930 г. в Советском Союзе, на что ни ученый мир, ни последующие историки не обратили сколько-нибудь серьезного внимания, но что оказало, без преувеличения, огромное воздействие на начинавший складываться экономический порядок, названный «социализмом в одной стране»¹³? Событием, о котором идет речь, был выход в свет 30 января 1930 г. постановления ЦИК и СНК СССР со скромным названием «О кредитной реформе». В нем, в частности, говорилось:

«1. О замене в обобществленном секторе народного хозяйства товарного кредитования банковским.

Государственным органам… воспрещается отпускать товары и оказывать услуги друг другу в кредит. Этот кредит заменяется исключительно банковским кредитованием.

…Государственный банк через свои филиалы кредитует непосредственно входящие в состав объединений и трестов предприятия»¹⁴.

В этом постановлении о деньгах и денежной системе ничего прямо не говорилось. И действительно, в отличие от реформ 1920-х гг. (и от последующих советских денежных реформ), имевшие хождение денежные знаки не отменялись и не заменялись другими¹⁵. И тем не менее, эта «кредитная» реформа и последовавшие за ней разного рода и разного уровня постановления коренным образом меняли денежную систему Советского Союза.

Это краткое постановление по своему прямому смыслу ликвидировало взаимный кредит между предприятиями и организациями, входящими в государственный сектор. Но его действие распространялось также и на все кооперативные формы собственности (согласно пунктам 4 и 5 постановления). Если же иметь в виду, что частного сектора к 1930-м гг. уже практически не оставалось, то это означало, что взаимный кредит как важнейший инструмент денежного хозяйства отменялся. В соответствии со специфическим советским словоупотреблением этот запрет квалифицировался как замена коммерческого кредитования прямым банковским кредитованием. Но это был лишь эвфемизм, маскирующий суть дела. В денежном хозяйстве разграничение между т. н. коммерческим и т. н. банковским кредитом носит условный характер, поскольку взаимный кредит между юридическими и физическими лицами составляет основу банковского кредита (через посредство учета векселей банками). Ликвидация этой основы по существу сужала возможности воздействия денежного хозяйства на экономику, те возможности, которые были выработаны капитализмом в течение многих столетий.

В советской литературе тогда и потом эта реформа характеризовалась как подчинение кредита задачам плана. В многотомной «Истории социалистической экономики СССР» так говорится об этой реформе:

«Необходимо было ликвидировать внеплановое распределение средств, их стихийный перелив из одной отрасли в другую по каналам вексельного кредита и обеспечить строгое планомерное использование имеющихся ресурсов» (отметим попутно, что стихийный перелив — это перелив ресурсов в более прибыльные отрасли, т. е. более востребованные конечным потребителем. — Ю. К.)¹⁶

Кстати говоря, в дальнейшем слово «вексель» стало обозначением чего-то враждебного социализму. Но без «векселя» нет «банковского кредита» в том значении, какое этот термин приобрел в отличие от простой денежной ссуды от одного лица — кредитора — другому лицу — заемщику. Вексель — это инструмент денежного обращения, изобретенный человечеством в незапамятные времена и послуживший основой банковского дела. Учет векселей банками привел к формированию процента как специфической «цены денег». В дальнейшем выпуск банкнот (специальных банковских денег) послужил расширению денежного обращения, придал ему дополнительную эластичность. Кредит постепенно из краткосрочного инструмента денежного обращения превращался в инструмент долгосрочного характера. Постановлением 1930 г. коммерческий кредит объявлялся вне закона.

Отступление: предыстория кредитной реформы

В начале предметного рассмотрения кредитной реформы 1930 г., до того как оценить степень ее воздействия на экономику страны, необходимо отметить одну ее особенность. Она состояла в том, что в условиях, сложившихся к 1930 г., принятие подобного постановления не было заранее обдуманным шагом действительного преобразования денежного хозяйства. Решение о ликвидации коммерческого кредита не опиралось на практику. Оно было навязано обстоятельствами¹⁷.

Что же это были за обстоятельства, которые сделали кредитную реформу неизбежной? Они вытекали из проблем реализации целого ряда обширных индустриальных проектов в 1927–1929 гг. В этот период были начаты стройки Сталинградского, Челябинского и Харьковского тракторных заводов, Нижегородского автомобильного, реконструкция Путиловского машиностроительного завода и строительство Уралмаша, строительство Турксиба и Днепрогэса. Возводились мощные металлургические комплексы: Кузбасс, Магнитка, Кривой Рог, Запорожье.

Все эти проекты, завершенные уже в 1930-е гг., стали со временем символом социализма. Но какова была цена этих проектов? Если ответить на этот вопрос коротко, то ценой было разрушение нэпа, т. е. той экономической модели, которая сложилась в Советском Союзе в 1920-е гг.¹⁸ Осуществление этих проектов выходило за рамки тех принципов финансовой достаточности, которые были положены в основу нэпа.

Расчеты Госплана по первому варианту пятилетнего плана (1929–1933) исходили из принципа пропорциональности, т. е. соответствия финансовых потребностей индустриализации финансовым ресурсам страны. Данный принцип был грубо нарушен новыми, исправленными проектами заданий пятилетки. Эти исправления и, следовательно, волевое ускорение индустриального строительства исходили от руководства партии, где признанным вождем уже стал И. Сталин.

После смерти Ф. Дзержинского во главе ВСНХ встал верный союзник Сталина В. Куйбышев. От него исходило постоянное давление на Госплан, Наркомфин и Государственный банк. В течение двух лет (1928–1929) неоднократно пересматривались планы капитальных вложений в тяжелую промышленность. Эти пересмотры происходили на фоне уже начавшихся политических репрессий, подготовивших Шахтинское дело и дело Промпартии¹⁹.

Вот лишь некоторые выдержки из книги английского историка Э. Карра о заключительных годах советского нэпа:

«В 28/29 г. капиталовложения в промышленность вдвое превысили уровень 25/26 г., когда они уже были на уровне — и даже выше уровня 1913 г. Кампания индустриализации была в полном разгаре».

«До 1927 г. в планировании господствовали контрольные цифры. Это была система всесторонней увязки промфинпланов трестов и предприятий с центральными наметками ВСНХ. Она не была всеохватной, оставляя значительные секторы хозяйства за скобками… Подчеркивалось значение пропорциональности и лимитов на уровне ресурсов, балансового обеспечения и т. д. Подчеркивалась самостоятельная роль госбюджета».

«В это время (до 1927–29 гг.) плановики еще рассматривали балансовые увязки в качестве базы для перспективного плана (В. Базаров, Р. Вайсберг). Возникла идея синтетических планов (В. Г. Громан) — увязка материально-технических и финансовых планов на базе сохранения рыночных параметров: цен и т. д.»

«Решение конца 1927 г. — перелом в подходе — в условиях недорода, нужд обороны и форсирования индустриального развития. Это выразилось в ликвидации продолжительных процедур согласования при определении контрольных цифр. Последовало предложение заморозить строительство в других отраслях для увеличения капиталовложений в тяжелую промышленность…»²⁰

Работники финансовых и плановых органов шли на уступки под давлением политического руководства, которое на глазах превращалось в просталинское. Однако их согласие на увеличение планов капитальных вложений не увеличивало материальных ресурсов страны. Рост промышленной занятости требовал продовольствия, а оно перестало поступать из-за административного давления на заготовительные цены. Одновременно сокращался весь спектр малых предприятий в городах, поскольку материальные ресурсы по административным каналам уходили в масштабные индустриальные проекты. В 1929 г. — впервые после окончания гражданской войны — появились очереди за продовольствием. Попытка возобновления насильственных изъятий продовольствия у крестьян, предпринятая в 1928–1929 гг., окончилась неудачей. Именно эта неудача дала старт переходу к методам насильственной сплошной коллективизации сельского хозяйства.

К началу 1930 г. стало ясно, что на пути дальнейшего развертывания индустриализации и колхозного строительства встала неодолимая сила «рубля», т. е. финансовой системы страны, созданной в годы нэпа. Кредитно-денежные отношения, сформированные в эти годы, еще продолжали работать. Деньги и кредит через отделения Госбанка и специализированные банки уходили к надежным заемщикам. Происходило перераспределение ресурсов, административно предназначенных для индустриальных проектов. Люди предпочитали расходовать свои заработанные рубли не в очередях, а на теневом рынке, цены на котором катастрофически росли.

Первые последствия кредитной реформы — перестройка финансовой системы

Итак, к началу 1930 г. программа индустриализации натолкнулась на сложившуюся денежную систему. Именно в этот момент и было принято постановление о реформе кредита²¹. Оно ликвидировало огромную часть денежного хозяйства, ту его часть, где это хозяйство работало на конечный спрос. Ликвидировав взаимный кредит, это постановление лишило экономику механизма, посредством которого ее развитие шло в направлении потенциального потребительского спроса. На место потребителя было поставлено Государство, которое одно только и могло определять, что нужно стране.

Дело, однако, этим не ограничилось. Уже начальная практика применения нового законодательства привела к дезорганизации денежного хозяйства страны. Экспансия прямых банковских ссуд, выдаваемых «титульным» объектам, привела к вымыванию с еще существовавшего рынка не только материальных ресурсов производственного назначения, но и продовольственных ресурсов²². Предприятия и стройки, выделенные как «титульные» в пятилетнем плане, пользовались своей привилегией для получения банковского кредита, не подтвержденного обязательствами. Необеспеченные кредиты могли использоваться как для создания производственного запаса, так и для проникновения в кассовый оборот, поскольку строгих правил отделения кассового оборота от безналичного в этот период еще не существовало. Взлет капитального строительства в 1930–1931 гг. был обеспечен за счет лишения доступа к ресурсам всех непрофильных секторов экономики. В этот короткий период было завершено разрушение частного сектора в городах, тогда как на селе он был разрушен коллективизацией. Но ущерб был нанесен не только частному сектору, но и всей так называемой легкой промышленности. Перекос экономических пропорций в пользу так называемой группы А создал условия для последующей неконтролируемой денежной эмиссии, что привело в результате к взрывному росту розничных цен в первой половине 1930-х гг.²³

Итак, на фоне экспансии капитального строительства и перекачки в эту сферу всех материальных ресурсов, включая продовольственные, пришлось срочно принимать меры, дополняющие кредитную реформу. Дополнение к постановлению о кредитной реформе было опубликовано уже в середине 1930 г., т. е. спустя непродолжительное время после главного документа. Оно ставило под запрет так называемое безакцептное банковское кредитование. Теперь прямой банковский кредит был обусловлен фактом отгрузки уже произведенной продукции, подтвержденным готовностью заказчика принять ее (акцептом)²⁴.

Постановление об ограничении прямого банковского кредита было шагом в направлении дальнейшего отделения налично-денежного оборота от безналичного.

Но и этого оказалось недостаточно. В условиях сложившейся государственной экономики главным методом борьбы с инфляцией, с вымыванием благ из государственной торговли в теневой оборот, с разбалансированностью всего денежного хозяйства стал жесточайший государственный контроль над налично-денежным оборотом. Именно в это время, в 1931–1932 гг., сложилась та черта социалистической экономики, которая впоследствии стала ее характерным признаком, распространившимся на все страны «социалистического лагеря», а именно строгое отделение наличных денег, обслуживающих оборот доходов, от безналичного денежного контура, обслуживающего все промежуточные, не связанные с доходом, обороты.

В течение двух лет, последовавших за кредитной реформой, вышли постановления правительства, закрепившие обращение наличности исключительно в сфере расчетов между гражданами и государством, фактически — от государственной кассы к государственному работнику и обратно в государственную кассу.

В этих постановлениях не только окончательно закреплялся оборот наличности в сфере государственной торговли и услуг, но и запрещалось проникновение в этот оборот безналичных сделок, в том числе и с помощью «денежных суррогатов»²⁵.

Примечательно, как стремительно развивалась «реформа кредита», охватывая все стороны денежного хозяйства. Уже в мае 1930 г. вышло постановление о замене системы долгосрочного кредитования системой безвозвратного финансирования капитального строительства. Тем самым была подведена черта под многолетним конфликтом между Центральным банком и Наркомфином, который отражал несовместимость нормальной работы денежного хозяйства с непомерно растущими притязаниями заложенных в пятилетку программ капитального строительства.

Функции прямого финансирования капитальных проектов были переданы Промбанку (впоследствии и другим «специальным» банкам), который превратился в простой передаточный механизм в административной системе «плановой экономики»²⁶.

Параллельно процессу «отделения» наличности и закрепления ее за оборотом доходов шел другой процесс, связанный со становлением советской финансовой системы. Именно в эти годы сложился единый, монопольно контролируемый государством фонд заработной платы, обслуживаемый кассовой наличностью Государственного банка СССР²⁷. Никакие другие денежные инструменты не могли проникнуть в розничный оборот государственной и кооперативной торговли (исключение составляли специальные боны в системе Торгсина).

Контроль над расходованием всех средств, предназначенных для наличных выплат, и нормирование тарифной сетки, определяющей категории работников и одновременно их должностные оклады, были важнейшей частью финансовой реформы, закрепленной (как и остальные ее элементы) законодательно. Фонды заработной платы наряду с другими плановыми заданиями «спускались» каждому предприятию и учреждению, и строго контролировались «…в размерах, утвержденных вышестоящими организациями…» Более того, вместе с фондом заработной платы планировались и премиальные фонды, и так называемые директорские фонды (отчисления от плановой прибыли в директорский фонд)²⁸.

Еще одним направлением финансовой реформы была налоговая реформа. В «Истории экономики СССР…» на этот счет лаконично написано: «Налоговая реформа (1930–1931 гг.) объединила все виды изъятий в один — налог с оборота»²⁹. Под «всеми видами изъятий» подразумевались все виды акцизов: чайный, соляной, керосиновый, спичечный, водочный и т. д. Так что «объединение» означало просто замену слова «акциз» с его многочисленными видами словом «налог с оборота». Но этим, конечно, налоговая реформа не ограничивалась. Главной частью налога с оборота вновь (как и до революции) стал водочный налог³⁰. Были значительно увеличены размеры обложения ряда товаров широкого потребления (в частности, всех видов тканей и пряжи). Налог с оборота надолго (вплоть до 1960-х гг.) стал главным источником наполнения государственного бюджета. На втором месте после него в доходах бюджета стояло так называемое отчисление от прибылей государственного сектора, которое правильнее было бы назвать изъятием прибылей (за малым вычетом отчислений в дирекорский фонд и возвращением части прибыли в виде премиальных выплат)³¹.

Хотя в перечисленных выше постановлениях говорилось о контроле и планировании фондов заработной платы, но в это планирование включены были и все другие денежные выплаты из государственной кассы, т. е. пенсии, пособия, стипендии, а также засекреченные статьи, которые могут представлять особый интерес для будущего историка советской экономики. Впрочем, весь так называемый кассовый план Государственного Банка СССР был одной из самых секретных статей советской статистики. Результатом сугубой секретности стала со временем дезориентация советского руководства в данной области. Когда уже в конце 1980-х гг. стало ясно, что правительство потеряло контроль над оборотом наличности, обнаружилось, что даже в Совете Министров не имеют представления о том, каков размер наличности, находящейся на руках у населения (помимо сберегательных вкладов).

Результаты реформы

Оценка преобразований денежного хозяйства страны неизбежно приводит к некоторым более общим наблюдениям и выводам, помимо уже отмеченных ее видимых результатов. Одно из этих наблюдений состоит в том, что эти преобразования касались большинства транзакций в экономике, придавая им денежное выражение. Собственно, за пределами этого класса транзакций оставалось то, что в экономике имеет название бартера, т. е. натуральных обменов, без участия денег. Безусловно, они были широко распространены. В коллективном сельском хозяйстве достаточно долгое время преобладала натуральная форма оплаты трудодня. Но со временем она уступала место денежной оплате. В 1960-х гг. колхозы все в большей мере становились частью государственного хозяйства, а колхозники — наемными работниками государства, получавшими заработную плату (как правило, значительно ниже, чем в промышленности).

Бартер имел широкое распространение «на границах» домашних хозяйств (универсальной денежной единицей в этих сделках была бутылка водки или самогона). Бартер практиковался внутри и на границах государственных предприятий как форма подгонки спроса к предложению посредством блата, толкачей и т. д. (особенно в сфере ресурсного обеспечения). Не претендуя на оценку размеров бартерных сделок, можно утверждать, что, во-первых, их общий объем далеко уступал транзакциям денежного характера и, во-вторых, значительная часть бартерных сделок имплицитно определялась сложившейся структурой относительных цен. Иными словами, бартер фактически отражал реалии денежного хозяйства.

Практически повсеместный охват сделок денежными измерителями, который был утвержден реформами денежного хозяйства 1930-х гг. и который впоследствии только расширялся, меняет представления о преобладании натурализованных форм распределения ресурсов в советской экономике над денежными формами. Как на микроуровне, т. е. в деятельности предприятий и домохозяйств, так и на макроуровне, в разработке и сведении планов к окончательной форме, все больше значения получали денежные оценки и денежные результаты. На уровне предприятий все более утверждался хозрасчет, а такие показатели, как товарная продукция и ее рентабельность, неуклонно выдвигалась на передний план. В планировании и подведении итогов ключевое значение получала та стадия, на которой закладывался и отражался финансовый баланс плановых разработок (на что, в частности, указывают исследования эволюции советской плановой системы).

В связи с возникшей темой планирования уместно сделать одно важное отступление. Во-первых, потому что тема денег в советской экономике не отрывна от темы ее «планового характера». Во-вторых, потому что эти два явления по своей природе внутренне конфликтны. И, наконец, потому что планирование, будучи, образно говоря, главным козырем советской экономики, оставалось ее terra incognita. Видимо, в последнем обстоятельстве находило отражение глубокое убеждение советского руководства в том, что планирование дает советской экономике решающее преимущество перед капитализмом. А раз это так, то его необходимо тщательно засекретить, как тайное оружие социализма. Поэтому в советское время не было издано ни одной научной монографии о работе Госплана, основанной на анализе реальных процедур этой работы. Вот представление о советском планировании, почерпнутое П. Грегори из доступных ему работ:

«Наше описание процесса планирования соответствует модели управления ресурсами Пауэлла… согласно которой вышестоящие органы… играют роль “апелляционного суда”… в действительности корректировок было великое множество»³².

П. Грегори далее дает более развернутую характеристику работы советского Госплана. Главными были оперативные планы «в отраслевых отделах Госплана, наркоматовских секторах планирования, главках и предприятиях. Они составляли основу плановой системы. Из краткого обзора Залески о квартальном планировании мы можем понять, что оперативное планирование было беспорядочным, импровизированным и запутанным, «планы наркоматов, главков и предприятий могли быть изменены в любой момент»³³. Конечно, все высказанные соображения П. Грегори касаются раннего периода советского планирования (так называемый сталинский период). В учебном курсе Л. Я. Берри для экономических вузов определенно говорится о том, что на заключительном этапе планового процесса происходило сведение воедино материальных и финансовых планов, однако никакой информации о финансовых параметрах — динамике денежной массы, безналичных оборотов — не приводилось³⁴.

Еще одной особенностью анализируемых преобразований, мимо которой нельзя пройти, был, если можно так выразиться, их вынужденный характер. Проводимые преобразования не были заранее задуманы. Вслед за давшей им старт кредитной реформой они диктовались обстоятельствами. С этим связано и то, что они нигде широко не рекламировались, в отличие от всегда бывшей на авансцене тематики коллективизации, индустриализации и других тем «построения социализма». Если исходить из общепринятых представлений того времени (весьма устойчивых и впоследствии), процессы в денежном хозяйстве были подчинены плану и оказывали второстепенное влияние на экономику социализма. Тем не менее именно преобразования в денежной сфере 1930-х гг. и создали ту экономическую основу, которая обеспечила устойчивость советской экономике и которая работала в самых трудных обстоятельствах несколько десятилетий. Эта основа была рыночной, т. е. связанной с фундаментальными законами экономики индустриального типа, но одновременно обладала своеобразными, ярко выраженными чертами, отличавшими ее от принципов построения денежной экономики в странах развитого рыночного хозяйства.

Денежное хозяйство советского типа было стихийно возникшей системой приспособления экономики с ее фундаментальными законами к реалиям политической системы. В ходе этого приспособления денежное хозяйство утеряло многое из того, что являлось завоеванием экономического прогресса в развитых странах капитализма. Но одновременно приобрело черты, которые заставляют говорить о нем как об уникальном явлении, как о способе выживания экономики во враждебной среде.

Своеобразие денежного хозяйства советского типа по разным поводам и в разных своих проявлениях неоднократно отмечалось исследователями. Однако эти признаки никто не пытался свести воедино, видимо, потому что само понятие денежное хозяйство не применялось по отношению к советскому социализму. Поскольку в настоящей статье такое понятие используется, естественным будет перечисление его признаков.

1. Монопольное положение Государственного банка в роли единого эмиссионного и расчетного центра (принцип монобанка³⁵).

2. Отделение налично-денежного оборота и его исключительная функция обслуживания оборота доходов.

3. Почти полное изъятие прибыли у предприятий, за исключением отчислений — строго нормированных — в «премиальный» и «директорский» фонды.

4. Контроль государства над единым фондом денежного дохода — посредством кассового оборота — и строгие меры обеспечения его возвратности в государственные кассы.

5. Иерархическое построение государственного бюджета, согласно которому все доходы поступали в союзный бюджет и затем перераспределялись в пользу более низких уровней бюджетной системы (в первую очередь бюджетов союзных республик).

6. Безналичный характер всех денежных транзакций за пределами оборота доходов.

7. Выделение капиталовложений в особую часть централизованного оборота на условиях безвозвратного финансирования с особыми деньгами, так называемыми фондами, и особыми, «специальными», банками.

8. Единообразный характер на территории СССР подавляющего большинства оптовых и розничных цен, устанавливаемых из центра.

9. Единая тарификация ставок заработной платы и штатного расписания во всех хозрасчетных (т. е. работающих на основе принципа самоокупаемости) организациях независимо от характера их деятельности.

Перечисленные признаки говорят о полноте контроля государства в сфере денежного хозяйства. Но именно эта полнота порождала слабые стороны сложившейся системы.

Исторически, когда в отношения кредитора и должника вторгся банк с его особой функцией учета долговых обязательств — векселей, возникла возможность расширения денежного обращения посредством безналичных транзакций, подкрепленных долговыми обязательствами, находящимися в собственности банка. В денежной теории этот эффект описывается так называемым кредитным мультипликатором, связанным с использованием векселей, а в дальнейшем банковских депозитов до востребования в качестве ресурса роста денежной массы. Отсутствие таких инструментов денежного хозяйства, как вексель, чековый депозит, банкнота частного банка определяло в условиях банковской системы советского типа особую жесткость денежного оборота, его подверженность сбоям под влиянием колебаний в сфере реального производства. Эта жесткость, особенно в налично-денежной фазе оборота, определяла достаточно узкие границы, в пределах которых денежное хозяйство сохраняло равновесие. Эмиссия наличных денег часто оказывалась последним средством решения острых проблем расстройства денежного хозяйства. И такого рода проблемы в советской экономике повторялись слишком часто.

Весьма ценные мысли об организации «кассового оборота» излагает в своих записках В. К. Ситнин:

«После кредитной реформы 1930–1931 годов в практику финансового планирования было введено ежеквартальное утверждение Советом Министров СССР плана поступлений в кассы Госбанка и выдач из них денежной наличности. Сальдо выдач и поступлений представляло для Госбанка обязательную эмиссионную директиву, т. е. право дополнительного выпуска денег в обращение или обязанность изъятия их определенной суммы из оборота. При утверждении кассового плана обычно исходили из возможно большей суммы поступлений торговой выручки, поэтому выполнение эмиссионной директивы проходило с большим напряжением»³⁶.

Казалось бы, раздельное функционирование разных инструментов денежного хозяйства, регулирующих разные области хозяйственной деятельности (доходы, внутрипроизводственные обороты, инвестиции), призвано было ослабить жесткость «денежного обруча», обусловленную налично-денежным оборотом. Однако такое заключение не принимает во внимание реальную взаимозависимость всех инструментов денежного хозяйства.

Прежде всего обратим внимание на давление денежных издержек в форме заработной платы, выдаваемой в наличных деньгах, и в виде заданий по рентабельности, имевших в советской экономике характер постоянной части издержек (overhead cost). Невыполнение плановых заданий по себестоимости продукции, по фонду заработной платы, по рентабельности на уровне предприятий имело далеко идущие последствия.

«Хитрость» советского денежного хозяйства состояла в том, что официально публикуемый бюджет всегда был бездефицитным, поскольку он относил безналичные перечисления от предприятий в счет выполнения их плановых заданий (прибыль, налог с оборота и др.) и в соответствии с этой суммой строил расходы. В то же время нигде не публикуемые данные о выполнении кассового плана отнюдь не всегда были благополучными. Невыполнение кассового плана против бюджетных показателей восполнялось налично-денежной эмиссией. Безналичные перечисления в бюджет обязаны были получать налично-денежное наполнение. Иными словами, в общем денежном обороте страны независимость безналичного оборота от наличного была мнимой. Фактически как безналичные обороты материальных факторов производства, так и обороты фондов, связанные с финансированием капиталовложений, находились в тесной зависимости от налично-денежного оборота доходов. И перекосы как в кредитовании предприятий, так и в инвестиционных расходах неизбежно обостряли проблемы налично-денежного оборота. Проблема его регулирования была вечной «головной болью» высшего руководства страны³⁷.

Расстройство денежного обращения тщательно скрывалось от населения и становилось очевидным, только когда провозглашалась — как всегда внезапно — очередная денежная реформа или отмена государственных обязательств по займам. В этом аспекте кредитная реформа действительно давала в руки государства важное орудие регулирования соотношения потребления и инвестиций, обеспечивая ему монополию на покупательную способность населения через контроль над кассовым оборотом. Однако возможности такого регулирования, в частности форсирования капиталовложений, были далеко не безграничны. Понятно, что любая экономика, даже подчиненная политическому диктату государства (а именно такой диктат был достигнут в конце 1920-х — начале 1930-х гг. в Советском Союзе) не может бесконечно ужимать потребительский фонд населения в пользу инвестиций. На это обстоятельство указывает и П. Грегори, отмечая связь между реальной заработной платой и «интенсивностью трудовых усилий».

Но по-настоящему интересен механизм того, каким образом «сигналы» со стороны труда доходили до государства-нанимателя. На этот вопрос дает ответ инфляционный скачок потребительских цен 1930-х гг. Государство не справлялось с денежным спросом, порожденным ростом индустриальной занятости. Ответом было введение карточной системы, рост цен на свободном рынке и как вынужденная мера рост потребительских цен в государственной торговле. Именно инфляционный пресс³⁸, порожденный кредитованием, а затем и прямым финансированием индустриализации, заставил государство пересмотреть в конце первой пятилетки планы капитальных вложений в сторону их резкого снижения. П. Грегори, ссылаясь на расчеты, сделанные советским экономистом А. Л. Вайнштейном, пишет:

«Как это ни удивительно, но картина, которую можно было бы ожидать, — стабильный рост капитальных вложений при колебании объемов потребления, как резерва, — не соответствует реальным данным. Один из самых известных советских исследователей экономического роста в СССР А. Л. Вайнштейн пришел к выводу, что колебания объемов капитальных вложений в четыре раза превышали колебания объемов потребления»³⁹.

Комментируя одно из мест переписки И. Сталина с Л. Кагановичем (1932), П. Грегори выделяет место, где Сталин одобрительно говорит о предложении наркома финансов Г. Ф. Гринько сократить капиталовложения: «…в основном Гринько и его работники правы. И их надо поддержать»⁴⁰. За этим «одобрением» необходимо видеть исторический фон, на котором оно было высказано. К 1932 г. реальность была такова, что прежнее денежное хозяйство, созданное реформами 1920-х гг., было разрушено, а новая система, основы которой были заложены кредитной реформой 1930 г., находилась в стадии становления. Рухнули система кредитования, основанная на возвратности кредитов, единое для всех денежных транзакций средство обращения (рубль, равнозначный в своей наличной и безналичной форме) и стабильность рубля как меры стоимости. Страна стояла перед угрозой возвращения к реалиям «военного коммунизма»⁴¹.

На фоне угрозы возврата основанного на аппарате репрессий бартерного хозяйства тот пакет постановлений и инструкций, которые в течение трех лет выходили вслед за постановлением о кредитной реформе, имел для советской экономики важнейшие последствия. Он позволил через инструментарий кассового плана установить контроль над долей потребления в национальном доходе. В общем денежном обороте страны была изолирована область потребления, где денежные доходы и их товарное обеспечение находились в руках государства. Именно в этом свете следует рассматривать вторую половину 1930-х гг., когда была провозглашена победа социализма в СССР. Два обстоятельства теснейшим образом связаны с результатами финансовых преобразований 1930-х гг. Первое из них — упорядочение государственной торговли, на основе которого произошла отмена карточной системы. Это было немалым завоеванием, которое стало возможным в результате серии проведенных преобразований денежного хозяйства. Второе — те же самые преобразования позволили интенсивно развивать тяжелую и военную промышленность, не опасаясь расстройства денежного обращения. Понятно, что и то, и другое стало возможным в результате сохранения чрезвычайно низкого уровня реальной заработной платы.

Кредитование так называемых хозрасчетных предприятий под оборот, т. е. текущие банковские кредиты и финансирование капитальных вложений через посредство специальных банков составляли, безусловно, существенную часть денежного хозяйства страны. Несмотря на все ограничения, наложенные системой на подвижность цен, эти инструменты имели денежную природу, т. е. отражали независимые от волевых решений пропорции и процессы в области распределения ресурсов. Цены всех видов экономических благ, на всех стадиях их превращения в конечный продукт испытывали давление денежных издержек, т. е. тех издержек, которые превращались в покупательную силу конечных потребителей. Изменчивость издержек для разных продуктов в условиях неизменных на длительных отрезках времени оптовых цен приводила к изменению рентабельности, т. е. доли прибыли в цене продукта. А этот показатель, как было ранее отмечено, имел большое значение для низового звена советской организационной структуры, т. е. для предприятия. Иными словами, он оказывал влияние на решения советских директоров. Выход из этого противоречия жестких цен и изменчивых издержек находился разнообразными методами, свойственными экономике такого типа. Перечислим лишь некоторые: изменение ассортимента (выгодный ассортимент — чисто советское выражение), внедрение новой продукции, для которой можно было добиться установления новой цены (часто под видом новой продукции фигурировала слегка подновленная старая), проталкивание своей не выгодной для получателя продукции и выбивание для себя выгодной (отсюда появились слова толкачи и блат) и т. д. Все эти методы показывают, что фактически цены реагировали на издержки и на изменение спроса, хотя эти реакции носили несовершенный характер.

Оценивая сформированную реформами денежную модель, нельзя не видеть ее тесную связь с политикой экономического изоляционизма, которая стала отличительной чертой всей советской экономической модели в результате преобразований, произошедших в 1930-е гг. Экономические связи Советского Союза с внешним миром имели явно выраженную «импортозамещающую» направленность. Ее видимой целью было создание замкнутого цикла отраслей тяжелой и военной промышленности за счет импорта оборудования и целых промышленных комплексов. Эта цель оправдывалась широко пропагандируемой идеей капиталистического окружения, которое вынуждает Советский Союз идти по пути экономической автаркии.

Но существовала и другая сторона политики экономической автаркии, которая, как представляется, имела не идеологическую, а вполне рациональную основу. Делая ставку на импорт оборудования, советское государство замыкало потребление внутри страны. Тем самым обеспечивался контроль государства над размерами потребления (через контроль над кассовым оборотом) и над структурой потребления (через проведение социальной политики доходов). А именно эти параметры были самыми важными с точки зрения обеспечения социальной стабильности⁴².

Оборотной стороной этой стратегии стала сырьевая зависимость страны. Ее воздействие ощущается и в современной России.

Денежное хозяйство стало одновременно и порождением, и инструментом указанной изоляционистской стратегии. Заключив потребительский сектор экономики в круг налично-денежного оборота, государство развязало себе руки для концентрации сбережений в осуществлении своих целей. В известном уравнении Y=I+C, где национальный доход Y представляет собой сумму инвестиций I и потребления С, государство могло рассматривать С как константу или, говоря точнее, как заранее заданную величину. В мирное время темп ее прироста был задан интервалом между нулем и темпом прироста общественной производительности труда (согласно известной догме). Остальное поступало в инвестиционную сферу. Наиболее сложное, с точки зрения проблем экономического равновесия, соотношение между сбережениями и инвестициями оказывалось в этих условиях тождеством. Хотя на самом деле это не вполне точное утверждение. «Зазор» между сбережениями и инвестициями был не очень велик, но по мере роста душевого дохода он имел тенденцию возрастать. Влияние, которое оказал на устойчивость денежной системы СССР рост указанного «зазора», будет рассмотрено ниже.

Иерархия денежных инструментов в советской модели

Основные черты советского денежного хозяйства, перечисленные выше, дают представление о структурных элементах денежно-кредитной и бюджетной системы советского типа. Но они мало говорят о том, как работала эта система в качестве стабилизатора тех многообразных и разнонаправленных воздействий, которым подвергалась экономика социализма. Этот вопрос, выдвинутый в начале статьи, требует дальнейшего анализа специфики советских денег. В какой мере они были теми деньгами, которые являются неотъемлемой частью всякой экономики с развитым разделением труда?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно начать с простого, а именно с определения, в какой степени советские деньги обладали свойством ликвидности. Если вспомнить определение денег как наиболее ликвидного актива (Дж. М. Кейнс⁴³), то в советской системе на эту роль претендовали разные виды денежных инструментов (переход на единую денежную единицу занял все 1920-е гг.).

Реформы 1930-х гг. твердо поставили на это место бумажную купюру Государственного банка СССР — рубль. Его монополия в притязании на роль наиболее ликвидного актива не была поколеблена на протяжении почти 60 лет, несмотря на все превратности, которые претерпели советские деньги за этот срок⁴⁴.

И действительно, эта бумажная купюра в наибольшей степени была способна выполнять функции, известные из любого учебника экономики, а именно: быть мерой (стандартом) стоимости (ценности), средством обращения и средством сбережения. Но даже эта наиболее отвечающая определению денег купюра обладала указанными свойствами в урезанном виде. Первое и главное ограничение состояло в том, что она была изъята из оборота факторов производства — за исключением труда. Второе ограничение: далеко не все потребительские блага в силу структуры советского потребительского рынка можно было купить за деньги. И третье ограничение: рубль как средство сбережения (накопления) не мог служить капиталом в силу отсутствия в советской денежной системе рынка капитала как такового (сберегательные кассы не могли играть такой роли из-за государственного регулирования нормы процента). Деньги потребителя не имели сообщения с капитальными активами, т. е. с активами, производящими прибыль.

Каковы были инструменты, компенсирующие действие указанных ограничений? Первым среди них были так называемые безналичные деньги как инструмент транзакций при распределении материальных факторов производства. При сравнении этого инструмента с бумажными деньгами первое, что обращает на себя внимание, — это строгое разграничение «сфер компетенции» между теми и другими. Как и бумажным деньгам был запрещен доступ в сферу транзакций со средствами производства, безналу был запрещен доступ в сферу потребительских транзакций. Кроме того, в отличие от бумажных денег безнал был крайне ненадежным средством сбережения в силу того, что его существование на счетах предприятий было слабо защищено от покушений со стороны «командно-административной системы». Из основных денежных функций за безналом оставались такие, как мера стоимости и средство обращения, но лишь в его ограниченной сфере. Ограничения подвижности цен были аналогичны тем, что были наложены на наличность в сфере потребления.

Что же касается несовершенства ценообразования, то на этот «камень преткновения» социалистической системы проливают свет исследования монополистической и несовершенной конкуренции в современной экономике Запада. Ограничения, налагаемые на подвижность цен в условиях олигополии (конкуренция ограниченного числа продавцов) и государственного регулирования не отменяют в условиях рыночной экономики конкуренции как таковой. При этом — несмотря на все «несовершенства» — ключевым явлением является конкуренция, а не ее конкретные формы. Поэтому неценовая конкуренция в условиях государственного регулирования и даже государственной собственности является таким же орудием рынка, как и ценовая конкуренция. Однако есть коренное отличие между неценовой конкуренцией в рыночной и квазирыночной системе, какой являлась советская экономика. Оно заключается в наличии либо отсутствии единой во всех оборотах денежной меры.

Жесткие цены и при социализме не отменяют конкуренцию на рынках средств производства. Однако эта конкуренция ограничена использованием особых денег, и рубль потребителя не мог в ней участвовать. Выше было сказано, что цены материальных факторов производства испытывали груз реальных издержек, и поэтому их цены служили ориентиром для конкуренции на квазирынках советского типа. Но как обстояло дело с конкуренцией между потребительским и производственным оборотами? При анализе этого вопроса невозможно отвлечься от неразменности потребительских и производственных денег.

Действительно, предположим, что в обеих означенных сферах действуют равноценные деньги. В таком случае первой реакцией системы будет взлет потребительского спроса со стороны предприятий с лучшими финансовыми показателями. И это естественно — свои лучшие финансовые показатели они реализуют для покупки жизненных благ, при этом оставляя запас прочности и для работы на производственных рынках. Следующим шагом станет повышение уровня денежной заработной платы на более финансово успешных предприятиях. И вслед за возникшей конкуренцией на квазирынке труда возникнет неплатежеспособность у тех предприятий, которые были на плаву лишь за счет жесткой тарификации заработной платы. Иными словами, вся структура промышленности и торговли начнет выходить из-под контроля командно-административной системы.

Этот гипотетический пример говорит о том, что вся структура двух контуров денежного обращения была отнюдь не импровизацией, она была необходимой частью денежного обращения советского типа. Далее, структура цен в производственном обороте лишь в весьма ограниченном смысле отвечала критерию меры стоимости (ценности), поскольку была выключена из общего процесса ценообразования, отражающего предельные потребительские оценки полезности.

И последнее заключение: процессы ценообразования невозможно отделить от денежного обращения. Этот вывод окажется весьма важным, когда будет проанализирован кризис денежной системы советского типа, порожденный ее дефектами, остававшимися до времени в тени на протяжении периода относительно стабильного функционирования экономики Советского Союза.

Проведенное выше сопоставление «сфер компетенции» наличных и безналичных денег в советской денежной модели подводит к постановке важнейшего вопроса об иерархии денежных инструментов в этой модели. Это важный вопрос, поскольку современная денежная теория выстраивает такого рода иерархию в виде различных денежных агрегатов. По нашему мнению, в советской системе роль так называемой денежной базы играли наличные деньги. Это заключение следует из конфигурации прав собственности на наличность и безнал. Наличность (заработок) советский гражданин имел в своем распоряжении, тогда как безнал на счету предприятия нельзя было отделить от общего фонда государственного кредита. Наличные деньги имели значительно большую привлекательность не только как средство сбережения, но и как прямой эквивалент потребительских благ, чему безнал мог служить лишь косвенно.

Наконец, безнал был отделен от потребительской сферы не только по закону, но и по существу, поскольку сделки с ним за пределами «внутренних» транзакций были невозможны институционально. Между тем наличные деньги проникали всеми возможными (и невозможными) способами в сферу безнала — и материальные фонды из сферы производства «утекали» в сферу потребительского и теневого оборота по линии незаконных наличных сделок (архетипом такого рода сделок могла служить покупка на дороге бензина из бензовоза за наличный расчет).

Рассмотрение двух контуров денежного оборота — наличного и безналичного — приводит анализ к еще одному важнейшему инструменту денежной системы советского типа — к так называемым фондам, т. е. советским инвестиционным деньгам. Планирование капиталовложений в советской экономике выделяло в национальных счетах валового и чистого дохода их инвестиционную составляющую. В финансовых расчетах этой инвестиционной составляющей должен был соответствовать фонд денежного финансирования капитальных вложений. Его распределение происходило по адресам так называемых фондодержателей, которые выступали в роли заказчиков по отношению к исполнителям проектов нового строительства и реконструкции существующих основных фондов. Центральной (и основополагающей) пропорцией денежных фондов, выделяемых на конкретные объекты, было соотношение заработной платы и материальных затрат, которое обычно рассчитывалось на миллион рублей капитальных затрат.

Таким образом, инвестиционная составляющая народнохозяйственного процесса была привязана к особым деньгам — фондам, которые представляли собой своеобразный гибрид наличных и безналичных денег. Кроме указанной центральной пропорции фонды имели еще много других внутренних «перегородок», определяемых так называемыми технико-экономическими нормативами, привязанными к разным отраслям хозяйственной деятельности. Привязка расходования этих инвестиционных денег во времени и натуральном содержании (строительство с его этапами, оборудование, материалы, энергетические расходы) резко сужали ликвидность этого инструмента, и его функционирование в бюрократических каналах «плановой экономики» было сопряжено со множеством ограничений. Тем не менее первое, что необходимо отметить, — это тесная привязка налично-денежной составляющей в фондовом планировании к планам роста товарного обеспечения потребительского рынка. Расхождение между ростом денежного спроса на потребительских рынках, порожденным ростом инвестиций, и его обеспечением со стороны предложения товаров и услуг быстро давало о себе знать и приводило к коррекциям инвестиционных планов и планов роста товарооборота. В условиях жестких цен и жестких ставок заработной платы такого рода коррекции проявлялись не только в «центре», но и «на местах» в виде сбоев кассового оборота.

Иными словами, денежный характер экономики советского типа проявлял себя и в инвестиционной сфере. Инвестиционные планы в рамках советской экономической модели также выстраивались под влиянием «денежного обруча» — и в этом, в самом общем виде, состоит ответ на поставленный в начале статьи вопрос о ресурсах ее выживаемости и стабильности.

Характер планирования капитальных вложений через посредство единого фонда, предназначенного для финансирования централизованных капитальных вложений, проливает свет и на другую сторону денежного хозяйства советского типа. Новые деньги вливаются в хозяйственную систему как фонды капитальных вложений. В этом своем качестве они изначально «скомбинированы» из наличных и безналичных денег в известной пропорции. При этом управляющей величиной является именно налично-денежная составляющая, связанная с возможностями товарного обеспечения. В этом вопросе мы снова сталкиваемся с ролью наличных денег как ключевого агрегата, от которого зависит денежное равновесие в советской денежной системе.

Наличный и безналичный обороты: вопросы согласования

Рассматривая денежную систему СССР, невозможно пройти мимо советской литературы по теме «Деньги и кредит». Не претендуя на детальный анализ этой темы (она заслуживает серьезного монографического исследования), нельзя не остановиться на тех вопросах, которые постоянно обсуждались в этой литературе. Один из них — вопрос «ускорения оборачиваемости оборотных средств». Если перевести его на более общий язык экономической теории, то речь шла об уменьшении издержек по статье «операционный капитал» («working capital»), что в денежном выражении означало увеличение скорости обращения денежной единицы. В этой постоянной заботе советских финансовых работников проявлялся денежный характер экономики там, где он больше всего отрицался теоретиками социализма, а именно в сфере «воспроизводства средств производства». В связи с этим возникала тема чрезмерных производственных запасов — неизменного спутника дефицитной экономики.

Еще одной темой был вопрос об эффективности банковского кредита. Эта была обширная сфера деятельности советских специалистов, имевшая, безусловно, важнейшее (и недостаточно оцененное) значение для хозяйственной деятельности в промышленности и торговле. Выделю два аспекта этой тематики, которые, по моему мнению, заслуживают особого внимания. Во-первых, это вопрос о повышении экономической эффективности банковского кредита. Во-вторых, вопрос о расширении сферы действия кредитных отношений за счет сокращения сферы прямого финансирования. Оба эти вопроса были взаимосвязаны, хотя и возникали они по отдельности на разных этапах советского хозяйственного строительства. Что касается вопроса об эффективности банковского кредита, то он связан с проблемой процентных ставок. Многие аналитики считали их заниженными (средняя ставка по банковскому безналичному кредиту равнялась 2 % годовых — на таком же уровне, кстати, находилась процентная ставка по наличным вкладам в сберкассах). Были и другие, более высокие ставки, связанные как с условиями, так и со сроками кредитования. Но в любом случае кредиты надо было возвращать. Отслеживание размеров невозвращенных кредитов в сфере безналичного оборота проводилось постоянно.

Почему же получила широкое распространение идея о доступности банковского кредита в денежных системах советского типа, нашедшая теоретическое выражение в выдвинутой Я. Корнаи⁴⁵ теории «мягких бюджетных ограничений»? Кредит был действительно доступен, им широко пользовались, и в основном этот кредит погашался. Возникает впечатление, что предложение кредита значительно превышало спрос на него при данных процентных ставках. И надо сказать, что этот пункт широко обсуждался в финансово-экономической литературе. Когда в период расцвета «косыгинских» реформ началось обсуждение вопроса о гибких ставках кредитования в промышленности и целевого кредитования капитальных вложений вместо прямого финансирования, то невольно возник вопрос о денежном рынке, т. е. конкуренции за получение кредитов. В этой точке обсуждение данного вопроса и застряло. Причины возникновения такого тупика можно понять. Ведь при наличии ссудного рынка на безнал неизбежно возник бы и вопрос о рынке наличных денег, поскольку всякий рыночный кредит предполагает взаимозаменяемость денежных инструментов. Эффективный заемщик сам должен иметь право распределять заемные средства между, скажем, рабочей силой и материальными производственными ресурсами. Но это нарушило бы основополагающий принцип контроля государства над кассой (иными словами, над наличностью), а вместе с ней и над мерой потребления.

И все же, помимо указанных тупиков в сфере безналичного оборота, источник избыточного банковского кредита оставался тайной советской денежной системы. Почему он был избыточным? Ведь если обратиться к наличному кредиту, никогда и никто не утверждал, что он доступен, несмотря на единообразие ставок по наличному и безналичному кредиту. Скажем, потребительский кредит в стране был очень слабо развит. Краткосрочные кредиты Госбанка под заработную плату выдавались при форс-мажорных обстоятельствах — значительных перерасходах по фонду заработной платы. Вообще все транзакции, связанные с наличностью, происходили как бы за сценой. Более того, почти 99 % советской специальной литературы по кредитно-денежной тематике было посвящено безналичному обороту. Создавалось впечатление, что проблем наличного оборота не существовало.

Итак, возвращаясь к проблемам безналичного оборота, — где был источник изобильного предложения банковского кредита? В специальной литературе по теме «Деньги и кредит» неоднократно возникал вопрос о синхронизации двух денежных потоков: наличного и безналичного. Начать с того, что в условиях координации кассового и кредитного планов Госбанка такого явления, как асинхронность в этой области, не должно было возникать. И, хотя автор этих строк не встречал в специальной литературе внятного объяснения причин доступности безналичного кредита, они представляются достаточно очевидными. Наличные деньги вращались в своем кругу обращения. Они не попадали в сферу действия автономного мультипликатора денежной массы из-за отсутствия в этой сфере банковских денег, связанных с такими инструментами, как чековые вклады и вексельное обращение. Напротив, счета предприятий составляли общий пассив Госбанка и могли использоваться для оказания кредита, не затрагивая способности предприятий производить расчеты по этим счетам в безналичной форме.

Что произойдет в обороте, скажем, при одинаковой величине наличной и безналичной денежной массы, авансированной государством для хозяйственной деятельности? Предположим, что государство авансирует на некий период 100 млрд руб., в том числе одинаковые суммы по кассовому и кредитному планам, т. е. по 50 млрд руб. Однако все деньги по кредитному плану сосредоточены в Госбанке, тогда как наличные деньги вращаются в кругу наличного обращения и находятся на руках получателей дохода. Вся сумма безнала находится в сфере действия кредитного мультипликатора, поскольку деньги, предоставляемые в виде кредита предприятиям, поступают на их счета и составляют, таким образом, пассив Госбанка. Согласно известной формуле кредитного мультипликатора, если норма банковского резерва равняется, скажем, 20 %, то кредитный мультипликатор равен 5, т. е. фактическая денежная масса безнала, доступная для кредитов, станет равна 250 млрд руб.

А что произойдет тем временем с наличностью? Если предположить, что граждане 5 % своего заработка положат в сберкассы, то сумма, доступная для выдачи в качестве кредита, будет равна 2,5 млрд руб. При этом она не попадет в сферу действия кредитного мультипликатора из-за отсутствия в советской денежной модели банковских функций в сфере налично-денежного оборота. Итак, объем денежной массы в безналичном кредитном обороте окажется в 100 раз больше объема кредита в налично-денежном обороте. Поэтому не удивительно, что в Советском Союзе был так слабо распространен потребительский кредит. Единственным достижением в этой области были рассрочки по оплате кооперативного жилья, но жилищными кооперативами была охвачена весьма незначительная часть населения.

В приведенном примере упущены многие факторы, влияющие на денежный оборот в наличной и безналичной сфере. К примеру, не рассмотрен вопрос о скорости обращения денежной единицы в обеих сферах. Важен также вопрос о разнице периода оборота оборотных средств в разных отраслях экономики, и т. д. и т. п. Кроме того, приведенная здесь оценка денежной массы в двух секторах оборота касается потенциальных возможностей кредитования. Однако при всех оговорках приведенная разница возможностей кредитования в двух секторах оборота выражает важнейшую черту построения советской денежной системы. Эту черту, в свою очередь, невозможно рассматривать в отрыве от сопоставления советской денежной системы с другими системами развитой денежной экономики, разновидностью которой она, безусловно, является.

Необходимость такого сравнительного анализа подчеркивается тем обстоятельством, что деньги как таковые, в их основных функциях, продолжали работать в советской экономике. Однако в значительной ее части, во внутрипроизводственных оборотах, это были квазиденьги, работавшие на квазирынках. Соответствующие определения подчеркивают те ограничения ликвидности, которые были рассмотрены выше.

Стоит напомнить еще раз, что кредитная реформа 1930 г. дала старт последующим преобразованиям денежной системы, которые носили вынужденный характер. Они, говоря образно, содержались в зародыше кредитной реформы. Поэтому архитектура советской денежной системы приобрела в результате этих последовательных шагов самодостаточный характер, который сохранялся в советской экономике в течение длительного периода времени.

Известный советский ученый в области кредитно-денежных отношений Г. Шварц так обрисовал существо советского денежного хозяйства: «…в условиях, когда эмиссионное право, то есть право выпуска наличных денег в обращение, предоставлено только Государственному банку, все денежные (платежные) средства в хозяйственном обороте, а значит и ресурсы банка, имеют своим первоначальным источником банковский кредит; изъятие же платежных средств из оборота происходит в результате погашения банковского кредита»⁴⁶.

Это высказывание представляется чрезвычайно важным. Оно сделано в лапидарной форме, что помогает обобщить основные признаки советской денежной системы.

Попытаемся выделить основные моменты изложенной в этой выдержке позиции и прокомментировать их. Первое положение состоит в том, что все деньги в советской системе имеют кредитную основу, т. е. их источником является государство (или его Госбанк), которое кредитует экономику деньгами на возвратной основе. Это очень важное соображение в силу того, что оно сближает советскую денежную систему с системами развитых стран капитализма, перешедших в ХХ в. на бумажно-денежное обращение, где эмитентом денег является государство, которое, выпуская в обращение бумажные деньги, берет на себя ответственность за их покупательную силу. Второе важное соображение, относящееся уже к собственно советской системе, состоит в том, что государство одновременно с эмиссией бумажных денег берет на себя функцию определения и безналичного денежного массива, т. е. полностью и монопольно определяет количество денег в обращении. В этом пункте наблюдается расхождение между капиталистической и советской денежными системами. Обычная капиталистическая система с бумажными деньгами включает центральный (государственный) банк, эмитирующий наличность, и банки второго уровня, как правило, частные, которые на основе наличного обращения организуют вексельный и чековый оборот, т. е. безналичный круг обращения, обладающий свойствами гибкого реагирования на конъюнктуру рынка, благодаря изменениям ссудного процента. Этот механизм, в конечном счете, определяет границы устойчивости экономической системы.

Отсутствие в советской системе банков второго уровня, а вместе с ними и рыночного процента по денежным ссудам обусловило возникновение того, что в данной статье названо жестким «денежным обручем». В этой системе все безналичные деньги оказываются деньгами второго сорта, поскольку они не имеют прямого доступа к жизненным благам. В этом их принципиальное отличие от безналичных денег (вернее, депозитов) в капиталистической системе, где вы можете пользоваться свидетельством своего вклада, не изымая сам вклад.

И, наконец, последнее, о чем заявлено в приведенной выше цитате, — это активная роль налично-денежного компонента в составе общей денежной массы (наличной и безналичной), кредитуемой государством экономике. Поскольку архитектура денежного обращения советского типа не предусматривала денежного рынка и рынка капитала (облигаций), государству оставался единственный способ регулирования денежной массы — посредством того, что называлось эмиссионными директивами, где обозначались параметры кассового плана.

Хотя наличные и безналичные деньги разделены на две сферы оборота в соответствии со своими функциями обслуживания транзакций потребления и производства, их легальное разделение не может исключить реального взаимодействия (об этом тоже говорилось ранее). И в этом взаимодействии наличность играет роль «сильных», «хороших» денег, хотя бы потому, что она имеет прямой доступ к жизненным благам. Согласно закону Грешема, «сильные» («хорошие») деньги служат для сбережения, тогда как «слабые» остаются в обращении. В советских условиях этот закон преломлялся в стремлении — незаконном — продать на сторону ресурсы за наличные деньги дешевле, чем они были номинированы в безналичных. Таким — незаконным — способом происходило выравнивание искаженных курсов наличных и безналичных денег. Но это выравнивание было сопряжено с оттоком ресурсов в теневой сектор экономики.

Существовали ли в советской системе способы придать безналичным деньгам больший вес, т. е. повысить их покупательную способность? Советские финансовые работники, безусловно, осознавали эту задачу, но на пути ее решения стояла уже созданная архитектура денежной системы. В рамках этой архитектуры капиталовложения финансировались фондами, где наличный и безналичный компоненты были заранее определены. В обороте они проявляли себя по-разному: безналичный компонент имел способность «размножаться». И хотя система боролась с чрезмерным обилием безналичных счетов, сам факт широкой доступности банковского кредитования, т. е. избытка предложения безналичных денег, трудно было преодолеть.

Неравновесие предложения и спроса в безналичном денежном секторе неизбежно вело к процессам выравнивания спроса и предложения на безнал. И в ходе этих процессов ломались рамки и запреты командно-административной системы: здесь особенно ярко проявлялось стремление рынка взять реванш. Советские хозяйственники научились использовать дешевый кредит в стратегических целях. Кредит использовался для покупки запасов в той мере, в какой такого рода возможности предприятиям предоставлялись. И в этой сфере, помимо упомянутых факторов блата и толкачей, огромную роль играло статусное положение предприятия в системе ценностей советского общества. Иначе говоря, здесь имел место широко распространенный государственный фаворитизм. Стремление к накоплению запаса ресурсов наблюдалось повсеместно, хотя возможности такого накопления были далеко не безграничны. Накопление запасов, сверх необходимых для выполнения плана, отрицательно влияло на стоимостные показатели работы предприятия. Однако мотивы для сверхнормативного накопления ресурсов существовали. Предприятие держало такие запасы для квазибартерных сделок. Кроме того, на разных уровнях административной вертикали, в том числе и на уровне рядовых работников, существовали сильнейшие стимулы для сбыта дефицитных ресурсов на сторону, по каналам теневых сделок и прямого воровства. Феномен так называемых несунов был широко распространен. На позднем этапе существования советской системы эти явления приняли вид «подпольных цехов», где «на сторону» уходили уже не только материалы, но и капитальные активы, т. е. оборудование. Таким способом происходило выравнивание курсов наличных и безналичных денег.

В теории «мягких бюджетных ограничений» Я. Корнаи отмечается факт неограниченного предложения кредита на производственном рынке. Однако в этой теории не исследован вопрос об источнике этого предложения, т. е. о принципиальном неравновесии наличного и безналичного оборотов, заложенном в советской денежной системе. Что касается спроса на банковские кредиты в советской системе с двумя контурами денежного обращения, то и в этом вопросе теория Корнаи, как представляется, также неверно выстраивает направление анализа. Согласно этой теории, неумеренный спрос на запасы и на кредиты советских «менеджеров» вызван их «ненасытной жаждой инвестиций»⁴⁷. Думается, что причины, заставлявшие предприятия в советской системе делать запасы, были значительно более рациональны. Это, во-первых, стремление защитить себя в условиях перебоев и дефицита. Во-вторых, стремление иметь некий стратегический избыток для многосторонних обменов ресурсами с предприятиями-смежниками. И, в-третьих, намерение сбыть нелегально, на сторону за наличные деньги или другие услуги, кое-что из своего запаса. Все эти три фактора, в разной пропорции и на разных этапах, присутствовали в советской экономической жизни.

В приведенном выше толковании взаимодействия двух контуров денежного обращения имплицитно содержится и объяснение того, почему советская денежная система пришла именно к той организации денежного хозяйства, которая ее отличает от общего образца, а именно к выделению — и разделению — наличных и безналичных денег. «Монополия на кассу», на «сильные» деньги обеспечила советской политической системе монополию на занятость, монополию на труд. И именно утеря отмеченной «монополии на кассу» привела советскую экономическую модель (на которой держалась и политическая монополия) к упадку.

Советская экономика в 1930 г. ушла от системы, где сосуществовали «сильные» деньги, обеспеченные государством, и банковский кредит на основе «сильных» денег и надежных долговых обязательств. Иными словами, нэп в условиях национализации банков сохранял классическую архитектуру центрального (государственного) банка и банков второго уровня, продуцирующих кредит на основе «сильных» денег. Запретив размен безналичных денег на наличные, государство вынуждено было взять на себя не только функцию эмиссии наличности, но и функцию продуцента безналичного денежного компонента. А раздельное функционирование двух денежных оборотов уже автоматически вытекало из их существования как двух частей государственной денежной массы, поскольку в противном случае они сами по себе сформировали бы денежный рынок, что, кстати, произошло сразу после того, как государство разрешило предприятиям монетизировать свою прибыль (Закон о государственном предприятии 1987 г.).

В связи со «странностями» советской денежной системы в специальной (советской) литературе возникли трудности толкования понятий: что такое деньги и что такое кредит. Получалось, что кредит — это все: и первичное кредитование хозяйства наличными и безналичными деньгами, и производные от этого первичного акта обороты. Ранее уже приводилось мнение Г. Шварца, что все деньги в обороте — это государственный (через посредство Госбанка) кредит хозяйству (в виде эмиссии наличных и безналичных денег), подлежащий возврату. Но в связи с этим возникала проблема толкования тех производных оборотов, которые неизбежно возникают на базе этого, первоначального, акта государственного кредита. Видимо, именно поэтому возникли расхождения в толковании советской денежной системы.

Напротив, в обширной и информативной монографии Н. Д. Барковского автор осторожно высказывается:

«Известно, что денежный оборот слагается из двух взаимосвязанных потоков наличных денег… и денег в безналичном обороте…»⁴⁸

О взаимоотношении основных денежных инструментов мнение этого автора также высказано достаточно осторожно. «Гарантированный банком платеж — это эмиссия», — пишет он. В отличие от эмиссии «кредит носит адресный характер»⁴⁹.

Эти два подхода отражали разную трактовку двух денежных операций, совершаемых государством: операции наделения предприятий и граждан необходимыми для хозяйственной и иной деятельности денежными средствами (эмиссия) и операции адресного и платного кредита. При этом не подвергалось сомнению, что и в том, и в другом случае обе эти операции носят возвратный характер, т. е. деньги в виде эмиссии и деньги в виде кредита возвращаются в государственную кассу.

Те, кто трактовал денежную массу как единый фонд, ссужаемый государством на условиях возвратности, подчеркивая в составе этого фонда налично-денежную эмиссию, выделяли одну сторону денежного оборота, а именно зависимость общего объема денежной массы от налично-денежной составляющей («сильных» денег, в терминологии данной статьи). Одновременно они не считали правильным проводить специальное различие между деньгами и кредитом, полагая, что все деньги в социалистической экономике имеют кредитную основу. Что же касается кредита в узком значении этого слова — и банковского, и кредита под капитальные вложения, и кредита наличными, выдаваемого из средств государственных сберегательных касс, — то этот кредит составляет часть общей ссужаемой государством денежной массы. Его платный характер не оказывает серьезного воздействия на поведение получателей такого кредита, поскольку процентные ставки по такому кредиту невысоки.

Действительно, в хозяйственном обороте ставки по кредиту не воспринимались его получателями как значимый элемент их хозрасчетной деятельности. По свидетельству того же Н. Д. Барковского, средняя процентная ставка по срочным кредитам составляла 2 % годовых. Процентные ставки по долгосрочным кредитам были значительно ниже: их уровень не превышал 0,75 %–1 % годовых⁵⁰.

При таких значениях кредитных ставок спор между двумя подходами к трактовке структуры денежной системы социалистической экономики представлялся в значительной степени догматическим. Однако на самом деле этот спор отражал наметившуюся в среде специалистов линию на придание денежному обращению более рыночного характера. Эта линия отражала общее движение «рыночников» в среде советских экономистов. В области денежного обращения рыночная ориентация выражалась в том, что ее сторонники ратовали за придание кредиту роли действенного орудия повышения эффективности. Средством для этого должны были стать повышение уровня и дифференциации процентных ставок по кредитам и одновременно значительное увеличение доли адресного кредита⁵¹. При этом особенно важное значение придавалось опоре долгосрочных вложений на кредитную основу (возможное воздействие такого шага можно оценить по тому факту, что в общей сумме капитальных вложений доля кредита составляла лишь 3 %). Отметим, что в этот же период был опробован механизм денежной платы за основные фонды. Все это должно было приблизить советскую экономическую модель к развитой рыночной модели, выделив отдельную плату за основные активы (капитал). Но какую роль в этом общем движении к повышению рыночного характера советской экономики должны были сыграть повышение и дифференциация процентных ставок по кредитам? За этим вопросом стоял другой, более фундаментальный вопрос о роли процента в работе экономической системы современного типа.

Советская экономическая мысль в этот период — 1960–1970-е гг. — несмотря на общее наметившееся движение в сторону придания экономике более рыночного характера, еще не оперировала такими понятиями, как «цена денег» или «спрос на деньги», которые прочно вошли в словарь экономического анализа. Это отставание мышления отражало укоренившееся отставание экономической системы, которая после финансовых реформ 1930-х гг. исключила из своей практики плату за деньги как особую часть денежной экономики.

Чтобы пояснить, что при этом имеется в виду, необходимо обратиться к тем глубоким изменениям, которые претерпела денежная система экономически развитых стран в ХХ в. Замена металлической (золотой и серебряной) основы денежного обращения на бумажные деньги была сопряжена с обязательствами государства как эмитента денег поддерживать стабильность денежного обращения. Эти обязательства со временем вылились в государственные облигационные займы, используемые центральными банками в качестве обеспечения эмиссии банковских денег (банкнот центрального банка). По этим облигациям государство платило процент, что представляло своего рода институциональное оформление платы за деньги как таковые, т. е. платы, отдельной от стоимости денег в товарных сделках (от их покупательной силы). Символом этого оформления служит в современных условиях независимость центрального банка от правительства, их отношения по поводу регулирования денежного обращения как деловых партнеров. Для государства, эмитирующего деньги под свои обязательства, вопрос поддержания стабильности денежного обращения сопряжен с угрозой падения курса его обязательств на рынках, что может обернуться дефолтом государственной платежной системы, чему в недавней истории России мы были свидетелями и чему являемся свидетелями в современной истории объединенной Европы.

О причинах упадка советской денежной системы

Предшествующее изложение показало, как финансовые реформы 1930-х гг. создали денежную экономику особого типа, которая, сохраняя достоинства денежного хозяйства, одновременно дала политическому режиму ресурсы для достижения тех целей, которые этот режим рассматривал в качестве приоритетных. Мы постарались показать, что решающим фактором реформ было разделение денежного обращения на два контура (наличный и безналичный) с выделением потребления населения в особый контур наличного оборота, что, по существу, освободило ресурсы государства для достижения поставленных им целей. И хотя на протяжении всего нашего анализа указывалось на скрытые изъяны этой денежной конструкции, одновременно подчеркивалась ее работоспособность в решении задачи, связанной с поддержанием общего экономического равновесия. Какие же изменения в этой денежной системе подготовили ее упадок?

В обоих контурах денежного обращения протекали важных процессы, значение которых на разных этапах развития советской экономики было различным. В безналичном кругу обращения цены на продукцию устанавливались достаточно простыми и отработанными методами, отражая издержки производства и так называемую нормальную норму рентабельности. Эти цены не посылали во второй круг денежного оборота сигналов о ресурсных ограничениях, прежде всего потому что основные природные ресурсы были бесплатными. Вследствие этого структура потребительских цен тоже оказывалась искаженной. До поры до времени эта система успешно функционировала в силу обилия природных ресурсов и достаточной эффективности экстенсивной модели роста. Но уже на этой стадии возникли опасные признаки расстройства денежного обращения. Они проявлялись в том, что значительная часть материальных ресурсов постоянно уходила на сторону (об этом уже говорилось выше). Таким путем «плохие» деньги из производственного сектора обменивались на «хорошие», т. е. наличные.

Тем временем в потребительском кругу денежного обращения нарастал процесс совершенно другого характера. По мере повышения реальных доходов росли денежные сбережения граждан. Это естественный процесс для всякой экономики. Однако рост сбережений вызывал потребность каким-то образом их разместить. Сберкассы не предоставляли для этого заманчивых возможностей. Попытки государства извлечь излишнюю денежную наличность из оборота не приводили к желаемому результату. И дело здесь было не только в неповоротливости государственной промышленности и сельского хозяйства. Заложенные в сфере производства издержки оказывались плохим ориентиром для построения розничных цен. Дальнейшие «наслоения» на эти издержки в виде нормированной прибыли, нормированного по видам продукции налога с оборота и торговой надбавки на многие годы застывали в виде малоподвижных розничных цен. Эти розничные цены воспринимались населением как нечто свойственное самому товару, вроде материала, из которого он был изготовлен, скажем, металла или дерева. Такое свойство розничных цен позволяло государству соотносить денежную заработную плату с потребительской корзиной, что связывало воедино налично-денежное обращение с доходами и потреблением. Но эта система, которая неплохо работала как экономический и социальный стабилизатор, в условиях возросшего душевого дохода начала давать сбои.

Денежные сбережения граждан, не находя подходящей сферы инвестирования в государственной экономике, все активнее стали уходить в теневую сферу (зачастую вместе со своими владельцами). А из этой сферы соответствующие денежные средства в виде «сильных» денег устремлялись в производственный круг денежного оборота, где все более интенсивно происходил обмен (через посредство дешевого кредита в производственном кругу обращения) наличных денег на ресурсы для теневой экономики.

Каков же был результат? А он был весьма поучителен: теневой сектор экономики «социализма» становился тем звеном, которое связывало два круга денежного оборота воедино, делая то, что делает всякая рыночная экономика, выравнивая курсы «хороших» и «плохих» денег. Но, заметим, теневой сектор делал эту работу, постоянно наращивая свои производственные мощности и свою способность снабжать население необходимыми товарами и услугами.

Собственно, эти взаимосвязанные процессы уже в трех кругах денежного оборота — безналичном, наличном и теневом — подготовили будущий острый кризис денежного обращения. Если государство безраздельно контролировало безналичный оборот, то с утечкой денег из наличного оборота в сферу теневой экономики оно ничего не могло сделать. И в этом звене проявился основной дефект построенной в 1930-гг. архитектуры денежного обращения. В ней отсутствовало звено, способное автономно регулировать налично-денежную массу. В рыночной экономике таким звеном служит рынок капитала, который способен привлекать денежные сбережения граждан, направляя их в инвестиционную сферу. В советской экономике его не было.

По-настоящему глубокое расстройство денежной системы началось тогда, когда прежними мерами — путем введения карточной системы, стерилизации денежных накоплений, жесткой дефляционной политики — решение накопившихся проблем стало недоступным в силу экономических и социальных перемен, начатых в 1980-х гг. И проявилось оно в необратимой деградации налично-денежного обращения, приведшей на заключительном этапе к феномену «бегства от денег».

Будущему экономическому историку еще предстоит по крупицам собрать данные о движении налично-денежной массы за длительный период шести десятилетий после кредитной реформы 1930 г. Но уже сейчас можно сказать о причинах, которые привели к денежной катастрофе на заключительном этапе этой истории в 1989–1991 гг.

Уже во второй половине 1970-х гг. грозно заявил о себе феномен пустых магазинных полок. Поскольку никаких видимых причин для того, чтобы в этот период возник острый товарный голод, не было, то исследователи объясняли эти явления, главным образом, ростом военных расходов, новым витком гонки вооружений. Но советская экономика и ранее не прекращала интенсивных вложений в ВПК. Фактически то, что происходило в Советском Союзе в сфере потребления (мирное время, достаточные материальные и природные ресурсы), было обусловлено одной, но кардинальной причиной: советские деньги перестали играть роль «переносчика» благ от производителя к потребителю, во всяком случае в государственном секторе экономики. Уже в это время, т. е. за десять-пятнадцать лет до развала Советского Союза, денежная модель советского типа, начало которой было положено кредитной реформой 1930-х гг., пришла в состояние упадка.

Теневая экономика, которая до какого-то момента конкурировала с государственной и смягчала скудость советского потребительского оборота, в конце 1970-х гг. начала агрессивно разрушать те опоры, которые придавали устойчивость государственному денежному хозяйству. На фоне инфляционной эмиссионной политики все большие объемы налично-денежной массы уходили в теневой оборот, что в свою очередь провоцировало раскручивание инфляционной спирали, поскольку дефициты кассового оборота все более возрастали. Параллельное денежное хозяйство действовало по законам рынка как единое поле, объединявшее одними деньгами как производственные, так и потребительские блага. Оно вторгалось в государственный потребительский и ресурсный оборот, вымывая из него именно то, что по жестким правилам, выработанным многими годами, составляло наиболее ценные и наименее оцененные элементы этого государственного оборота. Свидетельством фактического крушения советской денежной модели стали постоянно растущие расхождения государственных и теневых цен на целый ряд наименований как потребительских, так и производственных благ.

Заключительные замечания

На протяжении всего существования денежной системы, рожденной реформами 1930-х гг., можно было наблюдать смену направлений денежной политики. После 1933 г., когда государство смогло консолидировать в своих руках все денежные доходы граждан в виде единой кассы, наступил период жесточайшей дефляционной политики, сжатия денежных доходов с одновременным формированием минимальной потребительской корзины для городского населения. Эта денежная политика проводилась на фоне политических репрессий, и только на этом фоне она могла быть успешной. После Великой Отечественной войны денежная реформа 1947 г. в значительной мере обнулила денежные накопления населения, образовавшиеся в годы войны. Снова возобладала дефляционная политика жесточайшего контроля над денежными доходами населения с одновременными показательными снижениями розничных цен. В этот же период окончательно сформировалась «минимальная потребительская корзина» на базе субсидирования ряда ключевых потребительских товаров. Также в этот период институционально оформилась система закрытых распределителей. Оба этих элемента были частью общего кассового оборота.

В производственной сфере установилась жесткая система финансового контроля (вплоть до «постановки на картотеку») с одновременным выделением ряда предприятий и даже целых отраслей в категорию «планово-убыточных». Эта денежная система, связанная с именем министра финансов А. Зверева, оказалась адекватной для страны нищей деревни и полунищих «поселений городского типа». После 1953 г. в течение длительного периода денежная политика по инерции действовала в духе сложившейся при Сталине дефляционной модели. Но начиная с середины 1960-х гг. под воздействием либеральных «косыгинских» реформ вектор денежной политики постепенно изменился в направлении инфляционных послаблений. Те инфляционные послабления, которые имели место в 1965–1975 гг., оказались как нельзя более адекватны тенденциям экономического роста. Однако после 1975 г. экономика привыкла к ускоренному росту налично-денежной массы. Инфляционная модель развития складывалась в то время, когда материальные, прежде всего человеческие, ресурсы дальнейшего роста были исчерпаны (именно в этот период советская экономическая наука занялась проблемой исчерпания экстенсивных факторов роста). Однако в денежной сфере, которая была закрыта для гласного обсуждения, продолжался инфляционный накат. К 1985 г. советская экономика подошла с глубоко расстроенной денежной системой. Уже были пустые прилавки, но глубина расстройства денежной системы скрадывалась буйным развитием теневого сектора экономики, что еще более усугубляло расстройство, поскольку вымывало ресурсы всех видов из государственного распределения, тесно увязанного со времен становления советской политики доходов с минимальной потребительской корзиной.

Глубина расстройства денежной системы также маскировалась негибкими оптовыми и розничными ценами. Инфляция принимала подавленный характер, что лишь обостряло ее течение и затрудняло борьбу с ней. В это время, т. е. в середине 1980-х гг., страна нуждалась в коренной денежной реформе, способной перестроить все принципы, на которых покоилась советская экономическая модель. Старая система, возникшая в 1930-е гг., окончательно исчерпала себя. Она только усиливала неэффективность хозяйственного оборота и размещения материальных и человеческих ресурсов. Реформа должна была вернуть стране полноценные деньги, на которые могли ориентироваться в своих решениях все основные группы участников хозяйственного процесса: государственные предприятия, кооперативы, колхозы, частники.

Можно лишь с горечью констатировать, что ни общественность, ни власть, ни интеллектуальная элита не осознавали в то время настоятельную потребность в такой реформе. В итоге денежная система Советского Союза ушла в историю вместе с советской экономической системой, неотъемлемой частью которой она являлась.

Автор - Кочеврин Юрий Бенцианович — доктор экономических наук (Институт мировой экономики и международных отношений РАН).

---

¹ Грегори П. Политическая экономия сталинизма. М., РОССПЭН. 2006. С. 16; Paul R. Gregory. The Political Economy of Stalinism. Evidence from the Soviet Secret Archives. Cambridge University Press, 2004.
² «Съезд впервые сделал вывод, что деньги останутся у нас впредь до завершения первой фазы коммунизма — социалистической стадии развития», см.: История социалистической экономики СССР. М., Наука. 1977. Т. 3. С. 61.
³ Robbins, L. (1937). International Planning and Economic Order. London: MacMillan. Robbins’s response to Lange. P. 210 (перевод здесь и далее мой. — Ю. К.).
⁴ Термин «советская экономическая модель» введен мной для того, чтобы подчеркнуть, что рассмотрению подвергаются разные теоретические подходы к тому явлению, которое привычно определялось как социалистическая, или плановая, экономика.
⁵ «Меновые пропорции на товары производственного назначения мoгут быть установлены лишь на базе частной собственности на средства производства», см.: Mises L. von. Socialism. Indianapolis: Liberty Classics. 1981. P. 113.
⁶ Мichael Polanyi. The Span of Central Directions. In: The Logic of Liberty. The University of Chicago Press. 1980 (first edition 1951).
⁷ Roberts Р. C. Alienation and the Soviet Economy. Albuquerque: University of New Mexico Press, 1971.
⁸ Грегори П. Политическая экономия сталинизма. М., РОССПЭН. 2006; Gregory Paul R. The Political Economy of Stalinism. Evidence from the Soviet Secret Archives. Cambridge University Press, 2004.
⁹ Powell R. Plan Execution and the Workability of the Soviet Planning // Journal of Comparative Economics. 1977. Vol. 1. No. 1. P. 69–70.
¹⁰ Юровский Л. Н. Денежная политика советской власти. М.: НачалаПресс, 1996.
¹¹ Голанд Ю. Кризисы, разрушившие НЭП. Валютное регулирование в период НЭПа. М.: Фонд экономической книги «Начала», 1998; Голанд Ю. М. Дискуссии об экономической политике в годы денежной реформы 1921–1924, М.: Экономика, 2006.
¹² В составе советской экономической науки существовала такая специализация, как «Деньги и кредит при социализме». В этой области в разное время работали серьезные исследователи, профессионалы высокого уровня. Они составляли своеобразный анклав в рамках «политической экономии социализма». Одно обстоятельство ставило их в положение своего рода «секретных физиков» в области общественных наук: большая часть статистики, связанная с этой специализацией, была засекречена.
¹³ В самое последнее время появилась весьма информативная статья на тему кредитной реформы 1930 г.: Уразова С. А. Особенности и значение кредитной реформы 1930–1932 годов. Деньги и кредит. 2011. № 4.
¹⁴ История государственного банка СССР. В документах. М.: Финансы, 1971. С. 251.
¹⁵ Червонец к тому времени уже утратил характер твердой валюты, обеспеченной золотыми запасами страны.
¹⁶ История социалистической экономики СССР. Т. 3. С. 64.
¹⁷ Не исключено, что инициатива этой реформы исходила непосредственно от Ю. Л. Пятакова, бывшего в тот момент председателем правления Центрального банка. Вскоре он был снят с этого поста и «переброшен» на тяжелую промышленность заместителем Г. К. Орджоникидзе. Осужден и расстрелян по второму «троцкистско-зиновьевскому» процессу 1937 г.
¹⁸ В советской традиции утвердилось толкование нэпа, как переходного периода к социализму. Однозначность этого вывода давно стала вызвать серьезные возражения, см.: Место нэпа в советской общественной системе. Материалы Ученого совета ИМЭМО РАН от 13.03.2002. Сост., ред. Ю. Б. Кочеврин. М.: ИМЭМО РАН, 2002.
¹⁹ В августе 1927 г. Куйбышев выступил в защиту снижения цен в условиях нехватки товаров под тем предлогом, что это явится победой планирования над «стихией рынка». В журнале «Экономический бюллетень Конъюнктурного института» отмечалось, что «промышленность во все большей степени превращается из фактора, оздоровляющего нашу экономику, в фактор, несущий с собой новые осложнения и трудности», см.: Экономический бюллетень Конъюнктурного института. 1927. № 11–12. С. 72. В 1928 г. последовало смещение Н. Кондратьева с поста директора Конъюнктурного института.
²⁰ Карр Э. История Советской России. М.: Прогресс, 1989. Т. 1(2). С. 238, 239, 246 и др.
²¹ И все же остается один крайне важный вопрос для оценки экономической ситуации тех лет. Почему власть не задействовала в полной мере ресурс денежной экономики, освободив цены и используя систему налогового давления на частный сектор для ускорения экономического, в том числе индустриального, роста? Этот сценарий соответствовал реалиям сложившейся многоукладной экономики России, т. е. реалиям нэпа. Экономический рост, даже в условиях инфляции, мог дать дополнительные ресурсы для индустриализации — в виде растущих налогов на частный сектор, экспортной выручки, акцизов и других поступлений. Но в любом случае такое направление экономического развития неизбежно привело бы к сохранению частного сектора экономики, а именно этого больше всего опасалась власть. Если внимательно прочитать партийные дискуссии пятилетнего периода после смерти Ленина (1924–1929), то видно, что все они проникнуты страхом перед развитием нэпа, но не из-за слабости нэпа, а, напротив, из-за его успехов, в которых партия видела угрозу своей власти.
²² «В первой пятилетке (между октябрем 1929 г. и январем 1932 г.) общая сумма кредитов увеличилась в 4,3 раза, т. е. возрастала более быстрыми темпами, чем промышленное производство и значительно опережало рост товарооборота». «Производительность труда повысилась на 41 %, а фонды заработной платы увеличились в четыре раза». За 1931–1932 гг. «эмиссия наличных денег увеличилась… на 5,6 млрд руб., или в 3,3 раза», см.: Мелков А. Е. Кредитные ресурсы Государственного банка СССР. М.: Финансы, 1969. С. 80–85.
²³ В 1930 г. наличность в остатках (на руках) составляла приблизительно 1,7 млрд руб. В 1940 г. наличность в остатках оценивалась в 40 млрд руб., т. е. выросла примерно в 23 раза, см.: Конник И. И. Деньги в период строительства коммунистического общества. М.: Финансы, 1966. С. 152, 156. Другой источник приводит другие данные, оценивая размеры наличности на руках в 1940 г. в размере 22,4 млрд руб. Но и в этом случае получается, что ее объем за десятилетие увеличился более чем в 13 раз, см.: Атлас М. Развитие Государственного Банка СССР. М.: Госфиниздат, 1958. С. 200–201.
²⁴ «Перевод денег со счета заказчика на счет поставщика стал производиться лишь в меру действительного выполнения договоров, при согласии заказчика…», см.: История социалистической экономики СССР. С. 65.
²⁵ Постановление НКФ СССР и Правления Госбанка СССР «О регулировании кассовой наличности госучреждений, хозяйственных, кооперативных профессиональных и общественных организаций» от 16 декабря 1930 г., где, в частности, говорилось: «…установить для всех учреждений предельную сумму денежной наличности, допускаемую к хранению в собственной кассе». В следующем постановлении Наркомфина и Государственного банка говорилось о запрещении «безналичных расчетов в розничных торговых организациях» (от 16 апреля 1932 г.). В постановлении от 25 февраля 1933 г. «О недопущении выпуска в обращение денежных суррогатов» говорилось: «Расчеты с покупателем должны производиться только наличными деньгами». Цит. по: История государственного банка СССР. В документах. М.: Финансы, 1971. С. 261, 293, 319.
²⁶ «В мае 1930 г. было установлено, что бюджетные ассигнования… являются безвозвратными». Промбанк стал банком безвозвратного финансирования капитальных вложений; см.: Там же. С. 476.
²⁷ О регулировании расходования фондов заработной платы, от 21 февраля 1933 г., см.: Там же. С. 318.
²⁸ Премиальный фонд планировался в процентах к плановому фонду заработной платы (от 0,7 % до 1,0 %), а директорский фонд — в размере 4 % от плановой прибыли и 50 % от сверхплановой прибыли, см.: История советской экономики… Т. 4. С. 61.
²⁹ История социалистической экономики СССР… Т. 3. С. 68.
³⁰ Собираясь увеличить армию, Сталин писал Молотову: «Откуда взять деньги? Нужно, по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны. Стало быть, надо учесть это дело сейчас же, отложив соответствующее сырье для производства водки, и формально закрепить его в госбюджете 30–31 года. Имей в виду, что серьезное развитие гражданской авиации тоже потребует уйму денег, для чего опять же придется апеллировать к водке», см.: Жирнов Е. «Прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки». Власть. № 37. 20.09.2010.
³¹ Для тех, кто пытался понять источники формирования государственного бюджета страны, таинственной оказывалась статья «другое», которая в разное время занимала третье место по своему значению, а в некоторые годы приблизительно равнялась налогу с оборота и налогу на прибыль государственного сектора. Конечно, для специалистов было понятно, что за ней скрывалось пополнение бюджета за счет внешнеторгового оборота. Но это, как и многое другое, тщательно засекречивалось, поскольку за данной статьей доходов стояли методы, которыми государство в качестве монополиста во внешней торговле оптимизировало выгоды от внешней торговли.
³² Грегори П. Указ. соч. С. 268.
³³ Указ. соч. С. 245, 264. Автор ссылается на работу: Zaleski E. Stalinist Planning for Economic Growth. 1933–1952. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1980. P. 500–503.
³⁴ Планирование народного хозяйства СССР / Под ред. Л. Я. Берри. М.: Экономика. 1973. С. 275–286.
³⁵ Nove A. The Soviet Economic System. (3d edition). London: Allen and Unwin, 1986. P. 236–253.
³⁶ Ситнин В. К. События и люди. Записки финансиста. М.: Деловой экспресс, 2007. С. 34, 35.
³⁷ В 1963 г. председатель Госбанка СССР А. К. Коровушкин вынужден был обратиться непосредственно к Н. Хрущеву с просьбой увеличить «эмиссионный лимит», поскольку росла задолженность Госбанка по зарплате (т. е. не хватало наличности). Хрущев в резкой форме отказал ему и вскоре отстранил от должности (Ситнин В. К. Указ. соч. С. 35–36).
³⁸ Оценивая инфляционный пресс в период 1932–1936 гг., О. Хлевнюк и Р. Дейвис рассматривают динамику так называемых денежных агрегатов. Согласно их данным, кассовая наличность (L1) выросла за этот период приблизительно в 3,5 раза. Агрегат M1 (наличность плюс коммерческие кредиты; имеются в виду кредиты Госбанка под заработную плату) вырос в такой же пропорции (Khlevnyuk O., Davis R. The End of Rationing in the Soviet Union 1934–1935 // Europe-Asia Studies. 1999/ Vol. 51. Tables 2, 4); Arnold A. Banks, Credit and Money in Soviet Pussia / New York: Columbia University Press, 1937. Table 62.
³⁹ Грегори Пол. Цит. пр. С. 110. Ссылка на: Вайнштейн А. Л. // Экономические и математические методы. 1967, № 1. С. 21.
⁴⁰ Хлевнюк О. В. и др. (сост.). Сталин и Каганович. Переписка 1931–1936 гг., М. 2001. С. 245 (цит. по: П. Грегори. Указ. соч. С. 272).
⁴¹ В конце первой пятилетки уровень реальной заработной платы значительно снизился (Малафеев А. История ценообразования в СССР. М., 1964. С. 174).
⁴² Кочеврин Ю. Б. Социализм и статус. Очерк советского общественного строя. М.: ИМЭМО РАН, 2004. В аннотации к этому исследованию, в частности, отмечается: «Статусные принципы распределения дохода обеспечивали устойчивость социализму и вместе с тем явились причиной его системной слабости. Под воздействием коммерциализации они подвергались вырождению, что в конечном итоге вело к упадку социализма».
⁴³ См.: Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. М.: Прогресс, 1958. Гл. 15: Психологические и деловые мотивы предпочтения ликвидности.
⁴⁴ Лишь на заключительном этапе этой истории (1989–1991) возникло явление, которое в экономической теории имеет название «бегства от денег» в условиях гиперинфляции. Интересно отметить, что гиперинфляция в Советском Союзе вплоть до его распада носила подавленный характер, т. е. не отражалась адекватным образом на движении индекса потребительских цен.
⁴⁵ Корнаи Я. Дефицит. М.: Наука, 1990.
⁴⁶ Шварц Г. А. Предисловие к книге: А. Е. Мелков. Кредитные ресурсы Государственного банка СССР. М.: Финансы, 1969. С. 3.
⁴⁷ Я. Корнаи в книге «Дефицит» неоднократно говорит о «постоянном инвестиционном голоде» в качестве мотива деятельности социалистического предприятия: «Инвестиционные намерения и их осуществление возникают и реализуются “самостоятельно”, вне всякой зависимости от денежных накоплений предшествующего периода» (с. 546); «существующий в последнем (производственном секторе. — Ю. К.) почти ненасыщаемый спрос вызывает постоянный отсос, приводящий к интенсивному дефициту не только на рынке средств производства, но и в потребительском секторе, отвлекая оттуда часть предложения» (с. 565–566, выделено автором).
⁴⁸ Барковский Н. Д. Проблема кредита и денежного оборота в условиях развитого социализма. М.: Финансы,1976. С. 79.
⁴⁹ Там же. С. 91.
⁵⁰ Там же. С. 71, 72.
⁵¹ Бунич П. Г., Перламутров В. Л., Соколовский Л. Х. Экономико-математические методы управления оборотными средствами. М.: Финансы, 1973. С. 119.

Просмотров: 11027

Источник: Кочеврин Ю. Б. Финансовые реформы 1930-х гг. и их последствия для развития денежной системы СССР // Экономическая история : Ежегодник. 2011/2012. М.: РОССПЭН, 2012. C. 381-428

statehistory.ru в ЖЖ: