«Служебный диалог»: идеологические аспекты взаимоотношений власти и дворянства в XVII веке
Статья впервые опубликована в книге "Paleobureaucratica. Сборник статей к 90-летию Н.Ф. Демидовой" (М.: Древлехранилище, 2012).
---
Проблема взаимоотношений власти и сословий и социальных групп в XVII веке не нова для отечественной историографии. Правда, на разных этапах она решалась по-разному, в зависимости от тех методологических установок, которые доминировали в науке. В настоящей статье нет необходимости останавливаться на раскрытии сильных и слабых сторонах тех или иных объяснительных моделей, существовавших в советской историографии. Подчеркнем лишь самое для нас в данном случае существенное: взгляд на взаимоотношения власти и дворянства, как на своеобразный диалог сторон, здесь не был приемлем. «Диалог» просто не выстраивался. Более того, он, строго говоря, и не предполагался.
Между тем, в рамках исторической антропологии перевод проблемы власть - сословия (в данном случае дворянства) в русло «диалога» открывает новые исследовательские возможности. Во всяком случае, взгляд на власть, только как на орудие классового насилия, и на дворянство, которое своей принадлежностью к элите определяет содержание внутренней политики государства, утрачивает свою актуальность. Анализ строится в иной плоскости, предполагая выяснение содержания «диалога», включая неформализованные отношения, механизмов «взаимодействия», мотивации, результатов. Даже возложение сословиями на власть патерналистических функций не противоречит тому факту, что к этой власти ими же предъявлялись серьезные требования и выставлялись весомые счета. В связи с этим важным становится изучение основ «диалога» - взглядов и представлений сторон о службе, того общего, что позволяет придти к определенному согласию и тех различий, которые, в конечном итоге, приводили к изменениям в службе. Попытаемся рассмотреть именно эту своеобразную «идеологию службы», т. е. те основополагающие установки, которыми руководствовались ее участники, в первую очередь власть.
Понятие службы встречается в государственных актах самого высокого уровня. Здесь оно обретает смысл высочайшей ценности: устроение службы есть устроение царства, одно из непременных условий его процветания и благополучия. На рубеже XVI-XVII века этот взгляд получил свое полное выражение в Утвержденных грамотах. Исключительность происходящего - избрание «неприродного» государя, побуждали авторов подобных документов мобилизовывать всю совокупность аргументов, призванных придать неоспоримую легитимность выбору. В избирательной грамоте Бориса Годунова среди его бесспорных заслуг фигурирует устроение дворянства: при нем «воинственной чин в призрении и во многой милости и в строении учинен» и этим «все православное християнство в покое и в тишине» стало пребывать; подчеркнуты были и его заботы о процветании воинского чина: «...Неоскудныя реки милосердия изливались, и вся Руская земля во облегчении учинена»1.
Тема службы обязательно присутствовала в чинах венчания и текстах клятвоцеловальных записей. Подобные документы любопытны в двух ракурсах. Они всегда - свидетельства своего времени, отражающие реальные тревоги и фобии власти2. С другой стороны, в них находили свое выражение фундаментальные представления о нормах и характере отношений, которые должны сложиться между Помазанником и его подданными. Важно также напомнить, что в текстах не просто раскрывалось понимание службы. Оно неизменно оказывалось в связи с другими базовыми понятиями: «пожалование», «чин», «отечество», «обережение», «честь» и т. д. Еще в чине венчания Ивана IV митрополит Макарий в своем Поучении наставлял монарха: «...Бояр же своих и вельмож жалуй и береги но их отечеству, ко всем князем и княжатом и детям боярским и ко всему христолюбивому воинству буди приступен, и милостив и приветен по царскому своему сану и чину; всех же православных христиан блюди и жалуй и попечение имей о них ото всего сердца, за обидящих же стой царски и мужески...»3. Здесь любопытны градации: бояр и вельмож следует жаловать и беречь «по их отечеству». В отношении к остальным служилым людям оказались применимы иные понятия, главные из которых - «блюсти и жаловать», напрямую связанные со службой4.
Характерно, что формула претерпела изменения, отразившие эволюцию правительственного взгляда на службу. Спустя полвека Лжедмитрий I в своем обращении переиначил ее следующим образом: он обещает боярам «держать их в чести... а вас, дворян и приказных людей в нашей царской милости держать хотим»5. При этом если слово «честь» выступает синонимом «отечества», то «милость» вобрала в себя и обещание пожалования за службу, и прощение за признание царем Бориса. В чине венчания Алексея Михайловича (1645), а позднее - Федора (1676), Ивана и Петра Алексеевичей (1682) патриарх уже так наставлял молодых государей: «Боляр же своих и вельмож жалуйте и берегите, но их отечеству и службе и правде (выделено нами - И. А.). Ко всем же (служилым людям)... будите приступны, и милостивы, и приветны, по царскому своему чину и сану»6. «Служба» и «правда» оказались, таким образом, отнесены к равным с «отечеством» основанием для пожалования и чиновного роста родословных людей. Па практике это означало повышение статуса службы, поставленного в один ряд с происхождением.
«Бережение» (покровительство) в чине венчания Ивана IV неразрывно связано с понятием «жаловать». Однако имелись и существенные семантические различия. Это весьма четко раскрывается в так называемом «Владимирском приговоре об отмене местничества» на время Казанского похода. Призывая в нем «боляр и воевод и князей и всех людей воинства царева» к исполнению приговора, митрополит Макарий объявлял: «... А государь вас за службу хочет жаловати, а за отечество беречи, и вы бы служили, сколько вам Бог поможет, а розни б и мест никакоже меж вас не было»7. Обратившийся к этому месту в приговоре в связи с изучением истории местничества, Ю. М. Эскин отметил четкое разделение понятий: «за службу - жаловати», «по отечеству - беречи»8. Подчеркнем, что в интерпретации Макария «жалованье» есть награда за заслуги, личную службу, когда как «бережение» - это ответственность верховной власти за охранение «отечества», «чести» на время действия безместия.
В ответной речи царя властям и синклиту в чипе венчания Федора Ивановича читаем: «А яз о сем молю, Ваше святительство, а вы бы, наши бояре, нам служили потому же, как есте служили отцу нашему... а мы вас учнем жаловати и держати по вашей службе и по отечеству»9. Здесь почти аналогичный порядок терминов - «жаловати ... по службе», «держати» (беречь) - «по отечеству». Впрочем, допустим уже и иной вариант: «держати... по службе», придающий новый смысловной оттенок с акцентом на личные заслуги. Но в целом верховная власть по-прежнему гарантирует вознаграждение за верную службу и охрану наследственных прав и чести.
Любопытно сопоставление таких категорий, как «служба» и «правда». Исследователи отмечают предельно широкий смысл последнего понятия. Тем не менее, выделяется главное в толковании современниками «правды»: это, прежде всего справедливый, восходящий к Писанию миропорядок, который призван установить и поддерживать правитель. Именно неуклонное следование «правде» превращает монарха в истинного ставленника Всевышнего, в судию, защитника и покровителя подданных. В русской традиции великий князь рассматривался уже с начала XVI века как «правда мира сего», а в исполнении повелений того, кому дана власть от Бога, и заключена «правда» уже для подданных10.
Эта же мысль отчетливо прозвучала в Стоглаве. Так, при верстании следовало «уравнение творяше... как бы... служба царская безо лжи была и без греха вправду»11, т. е. равные по достоинству должны были равно и жаловаться. Заметим, что соблюдения «равенства» разряда и чина при пожаловании и поощрении - непременная «идеологическая» установка. На протяжении всего столетия коллективные награждения сопровождались указанием, что пожалование осуществляется «всем поровну». Мы еще вернемся к данной теме: здесь же отметим, что уравнение долгие годы осознавалось служилыми людьми именно как торжество «правды», воплощение справедливости. Потребовалось не одно десятилетие, чтобы ценностные сдвиги изменили представления о «правде», так столкнув понятия «службы» и «породы» (отечества), что последнее, как основание для пожалования, стало ассоциироваться с несправедливостью, обретением отличий не по заслугам.
Таким образом, в трактовке категории «правды» прослеживается упадок значения родового приоритета; в понимании властей царское жалованье все более зависит от личных заслуг, от того, насколько «бояре и вельможи» сами будут «в правде» к своему государю. Отмеченная тенденция подтверждается актами частного происхождения. Впрочем, автор приводимого ниже источника занимал столь высокое положение, что уместно говорить о позиции, отражающей официальный взгляд на эту проблему. Речь идет о царе Алексее Михайловиче. В грамотке боярину В. Б. Шереметеву он, в частности, признавая высоту «отеческой чести» родословного человека, требовал подкреплять ее безупречной службой: боярская честь у царственного автора «совершается на деле в меру служебной заслуги (выделено нами - И. Л.)». При этом Тишайший не упустил случая поморализировать: бывает и так, что «иные, у кого родители в боярской чести, сами и по смерть свою не приметши той чести»; другие же «примерные слуги», много лет прожив без боярства, под старость взводятся в ту боярскую честь». Отсюда вывод - непристойно боярам хвалиться, что «та их честь породная, и крепко на нее надеяться, а благодарить надо Бога, если он за их службу обратил к ним сердце государево ко всякой милости»12.
Не менее показательно гневное письмо Алексея Михайловича князю И. А. Хованскому, постоянные трения которого с А. Л. Ордин-Нащокиным сильно раздражали царя: «Афанасий хотя отечеством и меньше тебя, однако великому государю служит верно, от всего сердца, и за эту службу государь жалует его своею милостью: так тебе, видя к нему государеву милость, ссориться с ним не для чего, а быть бы вам с ним в совете и служить великому государю сообща: а тебя, князя Ивана, взыскал и выбрал на эту службу великий государь, а то тебя всяк называл дураком, и тебе своею службою возноситься не надобно»13. Превращая, таким образом, службу в средство обретения царской «милости», Тишайший невольно теснил значение «породы», выдвигая на первый план главный принцип награждения «в меру служебной заслуги».
Будучи универсальной дефиницией, «правда» в толковании интеллектуалов и политиков XVII века естественно меняла смысловые оттенки. Процессы секуляризации к концу столетия привнесли в ее осмысление мирские мотивы. В творчестве Симеона Полоцкого и писателей его круга «правда» сближалась с правом: мудрое законодательство просвещенного монарха и есть, собственно, ее выражение и воплощение. Отсюда и служба должна была получать правовые основания.
Отметим еще одну важную особенность в понимании и восприятии службы участвующими в пей сторонами - ее связь с сакральным. В отличие от повседневной трактовки, превращавшей службу во множество докучливых мелких дел, эта сторона выходила как заглавная достаточно редко. О высоком вспоминали обыкновенно в моменты кризисные, призывая радетельной службой защитить православную веру, церковь, Московское государство, «свои домы», исполнить, наконец, крестное целованье14. Но на самом деле элементы сакрального постоянно воспроизводились в служебных церемониях, в истолковании службы в правительственных указах, в патриарших посланиях. Несомненно, «презентация» службы, как формы служения Богу и государю, - все это возвышало служилого человека в собственных глазах, было способом приобщения к высокой миссии строительства Православного Царства. В расхожей фразе дворян об их службе Богу и государю, несмотря на всю трафаретность, находили свое выражение сословные амбиции служилых людей. Именно из этого положения проистекает убежденность дворянства в необходимости особого внимания властей именно к их требованиям.
Нарушение устроения службы с ее принципами награждения и продвижения согласно заслугам, происхождению, разряду (чину) воспринималось современниками как зло несомненное. Особенно это стало ощутимо в годы Смуты. Структурный кризис, надломивший общественные устои, привел и к слому издревле устоявшегося порядка службы. Наиболее полно сбой проявился в практике награждения. В частности, тема пожалования была затронута в августовском договоре 1610 года боярского правительства с гетманом Жолкевским. Трактуется она в договоре вполне традиционно, с оговоркой на устранение болезненной для смутного лихолетья практики пожалования сверх отечества и служебных заслуг: «...Всяким чином быти по прежнему, как повелосе в Московском государстве при прежних великих государех... мети (держати - И. А.) государю его милости всих по достоинству в чести и в жалованью и в милости, как было при прежних великих государях Московских; и прежних обычаев и чинов, которые были в Московском государстве, не переменять, и московских княжецких и боярских родов прыежчими иноземцы в отечестве и в чести не теснити и не понижаги... и впредь всяких людей... жаловати, смотря по службе и хто чего достоин (выделено нами - И. Л.)»15. Этот отрывок убедительно иллюстрирует нарастание консервативных настроений в обществе, когда прежний досмутный социальный порядок окрашивался в привлекательные цвета. Не случайно известный приговор Первого ополчения повторил многие положения этого документа. Ощутимо и авторство договора, вышедшего из среды московской титулованной и нетитулованной знати. Именно она была более всех возмущена посягательством представителей провинциального и даже столичного дворянства на несоответствующие их достоинству чины, должности, оклады и дачи. Значение службы, впрочем, подтверждается («жаловати, смотря по службе»), но корректируется с достоинством, восходящем к происхождению и положению рода.
Характерно, что ситуация с масштабными нарушениями принципов вознаграждения побуждали власти неоднократно возвращаться к этой болезненной теме, каждый раз внося уточнения и оговорки против возможного ее перетолкования. Так, при избрании первого Романова чины Государева двора должны были обещать «...не по отечеству и не по своему достоинству свыше своего отечества и службы мимо царского повеленья чести о себе никако не хотети и не искати». Здесь показательна трактовка понятия «достоинства», к которому, как к дополнительному аргументу, должны были обратиться сторонники порядка: оно - не тождественно «отечеству», хотя и связано с ним; достоинство скорее ближе к понятию чести, чести чина, которое сопутствует ему. Любопытно, что позднее подобный взгляд станет ощутим при пожаловании служилых людей невысокого полета. Так, искусственная служилая корпорация белозерцев не имела высшего чина - выбора. В итоге записанные за разными «городами», белозерцы выше городовых и дворовых подняться не могли. Но настойчивые обращения к властям дали свои результаты. В октябре 1678 года челобитчики были пожалованы в выбор с примечательным разъяснением: если служат старо «лет тридцать и больше, и оклады им большие, и будет на службах в полках ранены, и собою добры и человечны, и впредь их службу будет, и велел из них написать по выбору по разсмотрению, кто той чести по службе своей достоин»16.
В соответствие с Утверженной грамотой выстраивался текст клятвоцсловальпых записей: «...Как кому государь... на своей государевой службе и у всякого дела где кому бытии велит, так тому и быти...»17. Новая власть, таким образом, брала на себя обязательства, устраивавших на тот момент всех - жаловать по службе и считаться с «отечеством» и природной честью. Это взаимное исполнение прав и обязанностей и было в глазах служилых людей и представителей власти ни чем иным, как возрождением утраченной «правды», столь необходимой для обретения политической и социальной стабильности.
Заметим, что политика правительства первого Романова совпадала в этом пункте с настроениями в обществе. Последние же оформились и получили свое выражение еще ранее - в публицистике Смуты, а позднее - в литературных памятниках, возникших по ее окончанию. Если мы обратимся к таким вдумчивым писателям, как Авраамий Палицын или дьяк Иван Тимофеев, то для них Смута - порождение не только всем известного «безумного молчания», запечатавшего уста всех сословий в правление Ивана Грозного или Бориса Годунова. Это еще и прямое следствие нарушения устоев службы, сословной и чиновной иерархии.
Но было ли разрушение порядка службы только следствием возникновения соперничавших между собой центров, каждый из которых ради привлечения сторонников игнорировал прежние устои и эксплуатировал алчность помещиков и вотчинников? Не было ли в этом проявление досмутного недовольства провинциальных служилых людей тем, что даруемое происхождением «отечество» доминирует над личными заслугами? Иначе говоря, достигли ли взгляды дворянства на службу той степени критичности, когда под сомнения ставился не порядок, а сами принципы вознаграждения и карьерного продвижения? Несомненно, этот вопрос требует отдельного изучения. Ясно одно, что те амбиции, которые демонстрировали герои Смуты, в немалой степени были замешаны на недовольстве и обиде. Обиде, что система жестко ограничивала их карьерный рост. Смута открыла перед ними новые перспективы. Этим они и воспользовались. Однако все дело в том, что новыми возможностями попытались воспользоваться все. Пожалование «сверх меры», обретение чина «не по достоинству» превратились в обычную практику, грозящую окончательно обвалить общественные устои. Преодоление этой губительной в глазах общества практики стало частью программы правительства Михаила Романова. Следует вместе с тем признать, что возвращение к прежнему порядку затормозило рост личностного начала в развитии службы.
Самодержавный характер власти определял идеологию службы, которая, в свою очередь, «транслировалась» в повседневность с явным стремлением преобразовать сложные идеологизированные постулаты в простые и всем понятные правила-формулы. Хорошо известно, что служба строились как властное указание государя. Эти указания, помимо чисто утилитарных целей, создавали образ «идеальной службы», на который должны были ориентироваться дворяне и дети боярские. Поручения-службы могли быть и временными, и постоянными, но всегда - по воле и с соизволения царя. Личностный характер службы находил свое выражение в том, что все пожалования в новый чин думный дьяк «приказывает государевым словом»18. Понятно, что при взгляде на службу, как службу-поручение, потребность в создании пространных бюрократических «должностных обязанностей» в XVII веке возникнуть не могла. Это уже ситуация XVIII века с новым понимаем устроения службы19.
«Идеальная служба» была теснейшим образом связана с сакральным восприятием царской власти, отчего всякое служебное нарушение перерастало из заурядного проступка в тяжелое прегрешение с соответствующим спросом-воздаянием. Подобное от-ношение закреплялось в устойчивых формулах приказного дело-производства: «И они б (служилые люди - И. А), помня Бога и души свои и крестное целованье, на чем нам, великому государю, души свои дали и крест целовали, нам служили и прямили потому ж, как и наперед сего»20. Так провозглашаемая в официальной идеологии еще с середины XVI века мысль о том, что служение самодержцу есть особый способ «служения Богу», обретала свою повседневную форму существования21.
Следует отметить, что служба действительно давала повод задуматься о «небесном». Назначение, отъезд, исполнение службы, особенно в военную годину, побуждали служилых людей позаботиться о душе и спасении. Не случайно появление духовной или ее поновление нередко совпадали с переменами в службе. В итоге за традиционной фразой «пишу сию духовную своим целым умом и разумом» следовало добавление о том, что писалась она служилым человеком, «будучи» или «идучи на государеву цареву службу»22.
При этом некоторые авторы духовных не обходились без назидательных сентенций, отражающих мировосприятия автора. В 1594 году Иван Соловцев в своей духовной молил Бога, чтобы его дети и потомки «в царских светлостех водворитися, к царскому лицу предстояти и от царя быти в велицей милости. Возвеличи, господи, имя их и сыны их и сыны сынов их, и возвыси, господи, род их в роде и род до века. Подаруй же им, господи, на бранех противу иноверных мужество и храбрость и крепость в воинстве и одоление врага. Да ни оскудеет от них чиноначальство, ни власть от чресл их. Умножи, господи, им и распространи села их, да разбогатеют дома их рабы и рабынями и скоты всякими»23. Иначе говоря, по убеждению завещателя, Бог должен не оставлять его потомков в их многотрудном продвижении по служебной лестнице, заботиться о карьере и благополучии рода.
«Идеальная служба» в понимании властей требовала от служилого человека проявления целого набора определенных личных качеств. При этом сам набор обыкновенно подчинялся требованиям времени. Так, Смута выдвинула на первые места такие качества, как верность, послушание, терпение. Именно в эти годы появился классический формуляр жалованной грамоты, призванный, с одной стороны, милостями и щедрым жалованьем подкрепить верность и рачительность получателя грамоты, с другой - продекларировать те служебные качества, которые должны обеспечить в дальнейшем карьеру и материальное благополучие награжденного и его наследников. Жалованные грамоты фиксировали особые заслуги, когда «за многие службы... в нужное и прискорбное время», пожалованные стояли против воров «за веру... за святые божия церкви и за нас... и за всех православных християн» и не дали «до конца... разорить государство Московское и веру хрестиянскую попрать». В жалованных грамотах за оборону Москвы от «тушинского вора», в частности, говорилось о том, что ее обладатель сидел в осаде «крепко и мужественно, и многое дородство и храбрость и кровопролитие службы показал, и голод и наготу и во всем оскуденье и нужу всякую осадную терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял в твердости разума своего крепко и непоколебимо, безо всякие шатости, и от тое их великие службы и терпенья полские и литовские люди и руские воры от Москвы отошли». За такие заслуги часть поместья обращалась в вотчину и отдавалась «в род неподвижно, чтоб наше царьское жалованье, и их великое дородство, и крепость, и храбрая служба за веру и за святые божие церкви и за свое отечество последним родом было на память, и их бы служба и терпенье воспоминая, впредь дети их... также стояли мужественно, безо всякого позыбанья»24. В декабре 1627 года правительство еще раз вернулось и уточнило текст подобных грамот. При этом качества идеального служилого человека, утратив прежнее многословие, были сведены к следующим определениям: награждались те, кто отличился «...к нам прямою службою, и раденьем, и твердостию»25. Новый акцент приобрела «верная служба». Испуг перед самозванством был столь силен, что первые Романовы в этом определении стремились предотвратить не столько отъезд к другому государю, сколько участие в очередной самозванческой авантюре. Не случайно к этому понятию часто добавляется своеобразное пояснение - служба без всякой «шатости».
В середине XVII столетия власти особенно усердно взывали к совести служилых людей. Служить следовало «с радостными слезами и желательными сердцами». Поскольку большой проблемой стала явка и бегство дворян из полков, напоминание о долге дополнялось призывами к терпению и твердостоянию. Так, обещая не наказывать раскаивавшихся нетчиков, Алексей Михайлович объяснял свою милость тем, что «за ваше чистое доброе обещание в службе до крови, вины ваши велел отдать на том, что вам вперед тем не хвалиться, что на срок не поспели, и за те ваши вины ничего вам не учинили, и на то не надеятся, что и впредь не поспевать, а вам также ничего не будет... И вам бы хранить его государево повеленье подобает так, яко зеницу ока, со всяким радостным страхом и трепетом, и за его такую и великую прещедрую и премногую милость платить службою и кровью, а ваша служба у него, великого государя, в забвеньи не будет»26.
«Прямая», «радетельная» служба свидетельствовала о благочестии служилого человека. «Ведаешь наш обычай, - писал Алексей Михайлович боярину В. В. Бутурлину, - хто к нам не всем сердцем станет работать, и мы к нему и сами с милостью не вскоре приразимся»27. Для второго Романова в его общении с подданными нравственный момент был чрезвычайно важен. Отсюда и этот постоянный рефрен о службе «всем сердцем», «со всяким усердием и желательным радением» и т. д.28 Особенно тяжело царь воспринимал обман. В таких случаях Тишайший становился не похожим па себя - гневливым и раздражительным. При этом аристократическая принадлежность провинившегося превращалась не в смягчающее, а отягчающее обстоятельство29.
Продолжительные войны побуждали восхвалять иные качества. В ноябре 1678 года, после тяжелых боев под Чигириным, царь Федор Алексеевич ставил в заслугу дворянам и детям боярским, во-первых, их своевременный приезд в полки; во-вторых, храбрость и мужество: они выдержали «напуски жестокие» турок, и, «уповая на всесильную Божию помощь... и показуя свою природную храбрость... с ними бились крепко и мужественно». Такая служба была признана «явной» и «храброй», т. е. вполне отвечающей моменту30.
В итоге в царских грамотах был представлен, по сути, весь спектр качеств «идеального» служилого человека и, соответственно, того, что можно назвать «идеальной службой». От дворян и детей боярских власти ждали службу «крепкую», «мужественную», «прямую», «непоколебимую», «храбрую», «всем сердцем» и т. д. Подчеркивалось, что именно такой службой можно заслужить «государеву милость» и обрести «великое дородство» для себя и своего рода31.
Представляется, что разнообразные сентенции об «идеальной службе», исходящие от власти, отражали важные мировоззренческие сдвиги, происходившие в XVII столетии. Осмысление опыта Смуты привело к тому, что главным в обосновании прав избранного государя для современников стало его предназначение32. Харизма монарха оказалась связанной с его статусом, а не с индивидуальными качествами. Подобная трактовка усиливала обязательную и столь важную для службы установку - беспрекословное подчинение носителю высшего статуса. «Идеальная служба» в конечном счете фокусировала все качества и усилия служилого человека на точном и полном исполнении воли монарха: исполнении без рассуждения, с надеждой на «милость».
Свои краски в тему «идеальной службы» вносили грамоты иерархов церкви. В них верная служба оказывается сопряжена с душевным состоянием, той чистотой, которая угодна Богу. В трудную годину борьбы с отрядами Болотникова, когда правительству Шуйского приходилось прибегать к чрезвычайным мерам для пополнения поредевших полков, патриарх Гермоген писал: «И те ратные люди... пришли к Москве, а иные идут, храбры, светлы душами и веселыми сердцы, вооружась на оных злых разорителей и еретиков»33. Вообще следует признать, что в условиях гражданской войны в России противоборствующим сторонам как никогда прежде приходилось обращать внимание на нравственное принуждение к службе. Задача привлечения на свою сторону решалась всеми доступными средствами. В грамотах создавался образ даже не плохой, а пагубной службы - «неслужбы». Такой, к примеру, признавалась служба в рядах самозванцев. В результате челобитчики свою службу нередко презентовали от противного: «...Ни на какую воровскую прелесть не уклонились... и Тушинскому вору креста нигде не целовали»34.
Однако как ни сурово звучали обвинения в адрес «изменников», оказавшихся в противоположном лагере, ситуация побуждала Василия Шуйского и Михаила Романова быть снисходительными к тем, кто еще мог «одуматься» и вернуться. Причем чем хуже складывалась ситуация, тем мягче и щедрее на «милостыни» оказывались государи. Преступная измена в таких случаях превращалась в легко прощаемую «невольную вину», которую следовало смыть покаянием и службою. Так, в ноябрьском указе 1606 года Василия Шуйского: «Великий государь, по своему царьскому обычаю их (прощенных служилых людей -И.А.) пожаловали великим своим жалованьем, и вины их покрыли своим царским милосердием, да и всех людей в такой невольной перед нами вине хотим жаловать также, что зделалось то межусобное кровопролитье от воров для грабежу за грех всего государства»35. Обращает па себя внимание, что вины здесь прощались - «покрывались» не службой, а царским милосердием, по сути - в кредит, когда как в спокойной ситуации акцент делался на «прямую службу». Еще пример: в том же году свияжским воеводам велено было «курмышских всяких людей обнадежить нашим жалованьем, будет боясь от воров грабежу и убийства пошептались, и они б тотчас к нам обратились, а мы их однолично пожалуем, то в опалу не поставим»36. Здесь изощренные казуисты Шуйского колебания местных дворян возвели в ранг невольного и простительного испуга: они, конечно, пошептались, но, если одумаются, будут прощены.
Известно, что Василию Шуйскому, как ни одному монарху, приходилось заискивать перед авторитетными лидерами дворянства. Это «ухаживание» выливалось в превознесение служебных заслуг и щедрые, сверх «дородства» пожалования, столь осуждаемые в поздних источниках. Так, в 1609 году А. Ржевский был обвинен в отъезде к «тушинскому вору». Обвинение восходит к Прокопию Ляпунову, конфликтовавшему с Ржевским. Вскоре выяснилось, что Ржевский не изменял. Шуйскому пришлось «унимать» не в меру разбушевавшегося лидера рязанского дворянства. Делал он это, однако так, чтобы не задеть влиятельного воеводу. Андрей Ржевский, пояснял в грамоте Шуйский, оказался в плену «неволею», поэтому крестьяне Ржевского по-прежнему должны слушаться своего помещика. «А ты то учинил гораздо (т. е. применил санкции против «изменника» - И. А.), работая нам прямо, а про Андрея ты не ведал, как он взят неволею»37. В этом «расшаркивании» перед Ляпуновым обращает на себя внимание эпитет из оценки службы Ляпунова - «работать прямо»38. В то смутное время, когда многие, прибегая к определению И. Е. Забелина, ходили «кривыми» тропами, этот призыв был более чем актуален.
Следует отметить, что и до гражданской войны религиозно-нравственное обоснование службы неизменно присутствовало в официальных правительственных документах. Однако частота и развернутость апелляций к «совести» служилых людей в Смуту придали понятию идеальной службы новые глубины. Служба была царева, но, выполняя государево поручение, дворяне и дети боярские защищали веру, церковь, себя и свои семьи, имения, дома. Призывы к служилым людям, чтобы те «нам служили и прямили, помня души свои и наше крестное целованье, и с изменниками за себя и за свои жены и за дети стояли, и [с] изменники бились...»39 на этот раз утрачивали свою умозрительность и обретали едва ли не прямой смысл. В последующем Романовы не раз прибегали к возвышенной риторике по поводу службы. Чаще всего это случалось в моменты тяжелые, требующие мобилизации дополнительных ресурсов - патриотического настроя и твердости40.
Власть хорошо помнила о неразрывной связи службы с жалованием. Необходимость земельного и денежного жалованья, воплощенного в оклады и дачи, признавалась властью так же, как и оговорка от противного, когда служилые люди объясняли свою «неслужбу» тем, что им служить «не с чево». Но консенсус между теми, кто служит и кому служат, имел свои приделы. Сведенный к обоюдному признанию важности и необходимости пожалования, он разваливался, лишь только начиналось обсуждение таких тем, как за что, сколько и как жаловать и награждать. Причем расхождения касались не только связи «власть - служилые люди». Разногласия по вопросам пожалования разделяли различные разряды служилых людей, что сильно препятствовало выработке единой сословной позиции для диалога с правительством. Суть разногласий - в понимании степени влияния на характер и размеры пожалования службы, «чина» и «породы», т. е. оснований, признанных законными для награждения и продвижения служилого человека. Основная масса уездного дворянства старалась сместить центр тяжести на то, что власть определяла как «прямая служба». «Родословные люди» чаще подчеркивали значение происхождения и тех преимуществ, которые были с ним связаны. Зная общее направление развития, которое завершилось созданием «Табеля о рангах» и петровской фразой «знатное дворянство по годности считать», нетрудно предвосхитить, чья точка зрения возобладала. Это, однако, не снимает вопроса о том, как данный процесс протекал в XVII - начале XVIII века.
В данном случае нас интересует позиция власти. Несомненно, в ней отражались воззрения людей родовитых, занимавших ключевые позиции в управлении государством. Отсюда их склонность поддерживать прежние принципы пожалования. Между тем слом традиционных отношений в Смуту, выдвижение на первые роли лиц, которые при «нормальных условиях» едва ли могли высоко подняться, подтачивали прежние служебные устои. В этом смысле любопытно столкновение брянских воевод, боярина князя М. Ф. Кашина и А. Ржевского. Воеводы успешно защищали Брянск от Лжедмитрия II, за что и были награждены Василием Шуйским шубами и кубками. Однако А. Ржевский остался недоволен наградой, уступавшей наградам М. Ф. Кашина. Свои претензий он обосновывал качеством службы. Роль князя в обороне Брянска, по мнению челобитчика, сводилось к тому, что его лишь «имя было», когда как основная заслуга организации и руководства обороной принадлежала ему. «...А служба де была и промысел мой, холопа твоего, вели, государь, про то сыскать всей ратью», - заявил второй воевода. Челобитчику было отказано в обоснованности челобитья, поскольку М. Кашин «боярин да перед тобою в отечестве честной ч[елове]к». Но отповедь не остудила Ржевского. Он нашел основания для возражения: «...Хотя де, государь, он честью отечеством меня болши, только де моей службы к тебе, государю и в осаде промыслу было болши ево; а ево де князь Михаила в осаде ни со шта не было»41.
В позиции А.Ржевского прослеживаются аргументы, разделяемые многими представителями дворянства - служба к государю перевешивает значение «породы». По возобладать эта точка зрения в начале века не могла. Хотя бы потому, что к моменту завершения Смуты общественные настроения были на стороне старины. Тем не менее, власть должна была реагировать на подобные высказывания служилых людей усилением лейтмотива, что «никакая служба за государем не будет незабвенна».
От качества службы зависло не только «дородство» служилого человека, по и честь государя. Положение было закреплено законодательно: в Уложение всякого рода ущемление «государева дела» рассматривалось как покушение на честь государя и каралось пеней в пользу монарха42. Присяга обязывала принимать любую службу государя43. С середины столетия трактовка всякой службы государю как службы обязательной и почетной, все более оборачивалась против местнической практики. Ведь с подачи «родословных людей» и основная масса дворянства усвоила деление службы на «честную» и «нечестную», что, в свою очередь, встречало жесткую отповедь свыше. Так, выборные дворяне отказывались от целого ряда назначений, ущемляющих, по их убеждению, достоинство высшего городового чина. «Из выборных дворян в нарядчиках быть не указано», - объявляли они44. Не отставали от выборных даже самые низшие разряды провинциального дворянства, решительно отказывавшихся от служб, возлагаемых на приборных или посадских людей: «Л дети боярские в целовальниках и ходаках не бывали»45. Особенно показательна история со знаменщиками, в которой военная целесообразность, побудившая власти поднять статус знаменщика, столкнулась с сословными амбициями элитарной части городовых корпораций.
Избирательное отношение дворян к отдельным видам службы было связано с местнической практикой. Не случайно в Соборном приговоре об отмене местничества запрещено было упрекать тех, кто «был или впред по какому случаю будет по воли государской или от бывности в каком ниском чине»46. Призыв был крайне актуальным, поскольку в это время параллельно старой сотенной системе службы формировалась новая, в которой восхождение по начальствующим чинам требовало знания и опытности, приобретенных не «породой», а службой и учением. Но так как старые и новые чины сопоставлялись и сравнивались (не в пользу последних), то «местническая психология» заметно препятствовала признанию престижности службы в солдатских и рейтарских формированиях, включая офицерские чины.
Процессы секуляризации оказывали свое воздействие на структуру ценностей, исповедуемых в обществе. Ощутимо возрастание значения светских ценностей, реализуемых через трансформацию традиционных смыслов и отношений. Причем как властью, так и дворянством. Столь почитаемая «правда» все чаще толкуется как «закон» в его мирском, приземленном понимании. В руках монарха вся полнота власти, но он правит не по самоизволению и произволу, а по закону. Эту тему в рамках барочного видения мира особенно последовательно стал разрабатывать Симеон Полоцкий. Его влияние на формирование абсолютистской идеологии, включая такую ее важную составляющую, как служба, несомненно. В своих дидактических произведениях он создавал идеальный образ монарха, в котором царь и закон суть одно и тоже.
Закона як царя бояться,
и царя, яко закона, страшатся47
Симеон Полоцкий развивает идею служения государю, что, при первом приближении, кажется всего лишь развитием традиционного взгляда. Однако все дело в том, какому монарху должны теперь служить подданные. В творениях поэта идеальный государь не только богоданный правитель, живое воплощение «правды»: это просвещенный монарх, который неустанно печется об «общем благе», «общей всенародной пользе», заботится и думает «о гражданстве».
Правду хранити, блюсти от напастей
Подчиненныя и чести даяти
Достойным, а не на злато смотряти48
Симеон Полоцкий не проходит мимо темы службы. По форме она трактуется им в традициях средневековой символики, через образы пастыря и стада. В стихотворении «Начальник» читаем:
Пастыр с овцами образ предлагает,
как нам житии в мире подобает.
Пастыр началны знаменует люди;
стадо подданных во образ нам буди.
Но далее в патриархальную идиллию привносится то, что можно определить, как предложение выстраивать отношения начальствующего с подчиненными на определенных принципах. На эту сторону творчества приезжего белорусского монаха впервые обратил внимание А. Н. Робинсон, увидевший здесь даже «нормы политических взаимоотношений» с распределением «руководства и подчинений»49.
Тако начальник должен есть творити,
бремя подданных крепостно носити,
Не презирати и за псы имети,
паче любити, яко свои дети.
* * *
Паче овчата пастырска боятся
Жезла и свиста едина страшаться,
Подначалницы страх должны началным,
О их целости по вся дни печалным50.
Тема службы неотделима у Полоцкого от темы вознаграждения, трактуемого в контексте средневековой милости - «милосердием» следует «приучати» к службе. Милосердие для поэта есть один из критериев, позволяющих отличить истинного царя-правителя от тирана. В стихотворении «Разнствие» Полоцкий утверждает:
Царь подданным прибытков ищет и желает,
Тиран паки прижитий всяко ищет себе,
О гражданстве ни мало печален потребе51.
Политические взгляды Симеона Полоцкого можно охарактеризовать как переходные. В его творчестве еще много восходящего в своих истоках к традиционному пониманию службы, как реализации отношений господства-подчинения в связке монарх подданные. И, по-видимому, правы те исследователи, которые выступают против стремления преувеличить долю новаций в мировоззрении и мировосприятии поэта. Во всяком случае, они менее ощутимы у Полоцкого, постоянно взывающего в теме службы к царской «милости». Новации скорее прослеживаются в создаваемом им образе государя, носители вполне светских качеств. В «Орле Российском» такому государю
Блаженны суть вси, тебе служащий,
Мудрость от уст твоих слушащии52
Поэтому можно сказать, что новые подходы к службе прорастали скорее в сфере повседневной практики, нежели на уровне отвлеченных теоретических рассуждений. Наставления Полоцкого и его последователей были малодоступны не только уездному дворянству, но даже большинству членов Государева двора. Важнее оказывались реальные результаты - чины и оклады. Они вразумляли куда сильнее тяжеловесных силлабических конструкций дидаскала-поэта.
Ближний боярин и воевода Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин.
Утверждение новационных подходов к службе связано с именем Афанасия Лаврентьевича Ордин-Нащокина, видного политического деятеля и дипломата середины столетия. Ордин-Нащокин в своих посланиях предстает человеком, во многом опережающим свое время. Он, конечно, в своей деятельности преследует цель служить государю и исполнять «государево дело». Но оно для него уже тесно переплетается с «государственным делом». Ордин говорит о долге, о необходимости действовать на благо государству, о «всенародной пользе», которая дробится и воплощается во множестве вполне конкретных дел - в извлечении «прибыли государевой казне», в заботите о «полноте, расширении и устроении государства», в устроении «крепости народа». Это отделение личности государя от государства, впервые столь явственно проявившиеся в годы Смуты, получило у Ордина дальнейшее развитие53.
Взгляды Ордин-Нащокина на службу едва ли можно считать официально признанными. Но они, несомненно, оказали свое влияние на «идеологию» и практику службы, подтачивая ее прежнее средневековое восприятие. Исходя из своего понимания службы, как службы государю и государству, Афанасий Лаврентьевич даже позволял себе действовать по своему разумению, не дожидаясь царского указу: «Не во всем дожидаться государева указа: где глаз видит и ухо слышит, тут и надо промысел держать неотложно»54.
Показательна реакция Алексея Михайловича на поведение Ордин-Нащокина. С одной стороны, служебная деятельность Афанасия Лаврентьевича получает у царя самую высокую оценку. С другой стороны, Тишайший часто упрекает его в таком тяжелом грехе, как «высокоумие». При этом Тишайший интерпретирует гордыню не столько как отказ от Божественной помощи, недопустимое полагание па свой «изменчивый разум», сколько как непослушание его установкам, воплощающим высшую волю55. В этом смысле второй Романов оказывается на перепутье: взгляд его на службу вполне традиционен, однако сама жизнь требует от него признания права служилого человека на личное начало.
Разумеется, таких служилых людей, как Ордин-Нащокин, было немного. Спокойнее было в рамках старых представлений действовать строго по наказу, не особенно озадачиваясь даже дававшей некоторую свободу приказной формулой «чинить промысел» по обстоятельствам. Самостоятельность в случае неудачи всегда каралась сильнее, нежели бездействие, оправданное статьями наказа. Стоит ли удивляться тотальной нелюбви современников к «псковскому выскочке», «бойкое перо» которого ассоциировалось с пером изветчика, а инициативное поведение - с невольным укором всем остальным в «нерадении государеву делу». Ордин был недалек от истины, утверждая, что «у нас любят дело или ненавидят его, смотря не по делу, а по человеку, который его делает: меня не любят, а потому и делом моим пренебрегают»56. Впрочем, какие бы новые требования к службе не предъявлял XVII век, послушание, как главная служебная добродетель, сохраняла свои позиции. Уместно вспомнить откровения игумена Чудова монастыря Иоакима, бывшего служилого человека и будущего патриарха, который на вопрос Алексея Михайловича об отношении к церковной реформе озвучил свое бесхитростное кредо: «Аз-де, государь, не знаю ни старыя веры, ни новыя, но что велят начальники, то и готов творити»57. О том же писал в своих «Декларациях» и Симеон Полоцкий, наставляя придворных: «Мы твоей воли царстей послушливы...»58.
Деятельность Ордин-Нащокина дает возможность проследить, как в контексте утверждавшейся в верхах барочной культуры постепенно менялась «идеология» службы. «Отделение» личности государя от государства позволило взглянуть на государство как па «человеческое рукотворение», подверженное совершенствованию и переустройству. В конце столетия в мировоззренческий оборот вошло не только понятие закона, устроенного на основах разума, но такая категория, как «общая всенародная польза». Осознаваемая как цель, это понятие подтолкнуло к важным переменам в службе, и, в частности, к отказу от местнической практики, противоречившей «общей пользе».
Несомненно, нововведения более всего ощущались в полках «нового строя». Именно здесь изменившиеся взгляды на службу проходили проверку на пригодность. Но уместна, если учитывать, что устроение службы заимствовалось с Запада, - и иная связь: удачный опыт стимулировал дальше перемены в «идеологии» службы. Ведь «преждебывшее воинское устроение, которое показалось на боях неприбыльно», решено было «пременить на лучшее»59, а это объективно затрагивало всю систему службы. К этому стоит добавить, что в рейтарских и солдатских полках служили преимущественно люди неродовитые, карьерное и материальное продвижение которых всецело зависели от личных заслуг. Именно это обстоятельство учитывали авторы наказа для проведения разбора 1679 года. Склоняя к службе в новых формированиях, они сулили быстрое чиновное продвижение - возможность скоро выбиться в «начальные люди»60. В самом деле, в отличие от сотенного строя, в ротмистры, поручики, капитаны и иные чины здесь писались «без мест». Другой вопрос, что чины в полках «нового строя» ценились много ниже традиционных чинов полковой службы. Чтобы сломать подобные настроения, потребовались, с одной стороны, усилия правительства, постепенно повышавшего статус новых чинов, с другой, - осознание уездным служилым людом, что новая система действительно открывает большие возможности для карьерного роста, включая «внедрение» в старую чиновную систему. Так, в феврале 1678 г. указано было списки «полковников и иных чинов начальных людей... для полковые службы отослать из Иноземского приказу в Розряд и написать в Розряде, которые написаны в житие и в городовых по выбору, тех написать по московскому списку, дворовых по выбору, городовых по дворовому, из недорослей по жилецкому списку»61. Перед нами своеобразный ход правительства: заинтересовать дворян и детей боярских служить в регулярных формированиях, используя привилегии старой чиновной системы.
Уложение об отмене местничества, как известно, преобразовало полковую службу разрядных людей. Сотни превращались в роты, сотенные головы - в ротмистров и поручиков, куда попадали «изо всех родов и чинов с головы безпременно, и меж себя без мест и без подбора, кому в каком чине он, великий государь, укажет»62. Это, конечно, еще нельзя назвать заключительным аккордом в создании новой чиновной лестницы. Но старая, несомненно, подломилась хотя бы в отношении тех принципов, на которых она прежде строилась.
Таким образом, в продолжении XVII века представления о службе, ее характере, принципах вознаграждения и служебного продвижения постепенно менялись. Как минимум, можно говорить о двух обстоятельствах, вызывавших эти перемены. Во-первых, к ним следует отнести те требования, которые предъявили к службе новые, заимствованные на Западе, «технологии». Военное строительство, затеянное по необходимости Романовым, привело к созданию не просто полков «нового строя», а, по сути - новой системы службы со своей иерархией чинов и принципами продвижения. Воздействие этой новой системы на старую было разнообразным, но, главное, в итоге своем - разрушительным. Старая система, приспособленная к условиям поместной службы, уже не соответствовала ни требованиям регулярной армии, ни формировавшемуся абсолютизму с его трактовкой господства-подчинения.
Во-вторых, представления о службе изменились под воздействием «диалога» дворянства с властью, выработке определенного консенсуса взглядов, приемлемого для сторон. И хотя голос власти в этом диалоге звучал много громче голоса служилых людей, это все же был именно диалог, а не монолог. В этом «диалоге» стороны прибегали к разным способам и формам воздействия и убеждения. Если власть, оставаясь властью, предпочитала язык указов, то служилое сословие в своем стремлении добиться своих целей было куда разнообразнее. Здесь и язык прошений, - настоящее извержение челобитных, давление которых оказывалось прямо пропорционально настрою и решимости дворянства отстаивать свои базовые интересы; именно в этих случаях служба, а точнее отношение к ней, превращалась в действенное средство сделать власть более податливой к требованиям служилого сословия. Здесь и настоящая «дворянская фронда», балансирующая на грани «скопа и заговора». И то, что в истории столетия подобное не случилось - свидетельство того, что в ходе «диалога» стороны предпочитали все же договариваться и находить приемлемые компромиссы, чем переступать опасные грани63.
Если попытаться понять логику действий дворянства, то исходными, на наш взгляд, станут представления о равенстве, как выражении принципа справедливости, «правды». Начиная с малого - равного, а значит справедливого вознаграждения за службу внутри одного чина и корпорации, служилые люди постепенно расширяли свое понимание равенства. В середине столетия они требовали от власти равенства в «суде и росправе», имея ввиду уже все служилое сословие64. Подобное требование было направленно против тех служебных преимуществ, которые были сопряжены с «родовым началом».
1 ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. № 7. С. 26. Тема процветания служилого сословия нужна была Годунову не только но идеологическим, но и но вполне прозаическим тактическим соображениям. Необходимо было подчеркнуть связь со служилыми людьми провинции. Не случайно во второй редакции Утвержденной грамоты, ощутимо стремление усилить мысль о «вселенском» избрании Годунова, участии в волеизъявлении служилых людей «всех городов». См.: Зимин А. Л. В канун грозных потрясений. М., 1986. С. 231-232.
2 Так, в тексте присяги 1653 года все еще ощутима реакция новой династии на события Смуты. Присягавший обязался служить государю, царице и царским детям, «прямити и добра хотети во всем вправду, безо всякой хитрости». «А где велит государь мне быти на его государеве службе, ему государю служити»; следовало биться с недругами, из городов и полков без указу и отпуску не съежать; не изменять и к воровству и к «воровской прелести» не приставать; узнав о подобном - доносить; служить «и прямить во всем». В присяге думцев добавлено: «Всякие государевы и земские дела делати, и их государевым землям всякого добра хотети». См.: ПСЗ. М., 1830. Т. 1. № 114.
3 Барсов Е. В. Древнерусские памятники священного венчания царей на царство в связи с греческими их оригиналами // ЧОИДР. М., 1883. Т. 1. С. 57, 82; ДЛИ. СПб., 1846. Т. I. С. 48; СГГД. М., 1819. Т. II. С. 80; В основу Поучения Макарием было положено «Послание императора Василия сыну, Льву Философу» 886 г., и, отчасти - сочинения Иосифа Волоцкого. О чипе венчания см. также: Jlonapee X. О чипе венчания русских царей // ЖМНП. 1887. № 10. С. 312-319; Дьяконов М. А. Власть московских государей. СПб., 1889. С. 100-101, 109; Богданов А. П. Чины венчания российских царей // Культура средневековой Москвы XIV-XVII вв. М., 1995; Эскин Ю. М. Очерки истории местничества в России XVI-XVII вв. М., 2009. С. 141-143.
4 На эти важные терминологические тонкости впервые обратил внимание Ю. М. Эскин. См.: Эскин Ю. М. Очерки... С. 141-143.
5 ААЭ. Т. II. № 34. Отметим, что это формула присутствует не в чине венчания, а в грамоте Лжедмитрия I, адресованная дворянам.
6 ПСЗ. М., 1830. Т.2. № 648. С. 60; № 931 С. 431.
7 ПСРЛ. СПб., 1904. Т. 13. С. 159.
8 Эскин Ю. М. Очерки... С. 144.
9 ПСРЛ. Т. 29. М„ 1965. С. 219.
10 См.: Юрганов А. Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998. С. 34, 36, 55,81-83. Еще в раннее Средневековье «иосажение» князя на «стол» сопровождалось чтением молитвы «Господи Боже наш, Царю царствующим и Господи господствующим» с примечательными словами о «престоле правды» («...даждь в деснице его скипетр спасения, утверди его на престоле правды, огради его вооружьством Пресвятого Ти Духа...»). В чине венчания на великое княжение Дмитрия-внука важнейшей обязанностью монарха провозглашалась «любовь к правде»: «Люби правду и милость и суд праведен». См.: Горский А. В. О священнодействии венчания и помазания царей на царство. М., 1882. С. 17-18.
11 ПСРЛ. Т. 13. С. 268. См. так же Уложение 1556 г.: «Которые велможи и всякие воины многими землями завладели, а службою оскудеша, не против государева жалования и своих вотчин служба их, государь же им уравнение творяще, в поместьях землемерием учиниша, комуждо что достойно так устроиша, преизлишки ж разделиша неимущим» - Памятники русского права (ПРИ). М., 1956. Вып. 4. С. 585).
12 Труды Российского императорского археологического общества. М., 1869. Т.2. С. 351-352.
13 Пит. по: Соловьев С. М. Сочинения. Книга VI. История России с древнейших времен. Т. 11-12. М., 1991. С. 64.
14 См. например указ о мобилизации служилых людей против Степана Разина - ПСЗ. Т.1. № 480. С. 847. Впрочем, и в обычной ситуации служба наделялась и сакральным смыслом. В царском обращении к московским дворянам на смотре на Девичьем поле в июне 1653 года подчеркивалось, что войском православная вера «сохраняется в мире, и в тишине, и во благоденствии, и наше царское величество от супротивных врагов наших ограждается и ваша в службе храбрость и мужество объявляется, и христианское множество от всенаходящихся бед спасается. И видевши всеурядное тщание, благодаря Бога, по премногу радуемся. И ваше тщание к службе и службу вашу похваляем» - ПСЗ. Т.1. № 99. С. 291
15 Собрание государственных грамот и договоров (СГГД). Т. И. С. 393.
16 ПСЗ. Т. 2. № 736. С. 180.
17 ДРВ. Изд. 2. М„ 1790. Т. 7. С. 214.
18 Новохатко О. В. Записные книги Московского стола Разрядного приказа XVII века. М., 2001. С.235.
19 Демидова Н. Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. М., 1987. С. 191-192.
20 Народные движения в России в эпоху Смуты начала XVII века. 1601 -1608. Сб. документов. М, 2003. № 33; ААЭ. Т.2. С. 138. См. еще пример: в грамоте ельчанам (август 1606 г.) с призывом верно служить Василию Шуйскому, данной от имени вдовствующей царицы Марии Федоровны Нагой, есть такие строки: «...И вы государю царю и великом князю Василью Ивановичи! крест целовали и души свои дали на том, что ему, государю, служити безо всякие хитрости до своею живота» - СГГД. Т.2. С. 317.
21 Любопытна в связи с этим трансформация взглядов самих монархов. Еще В. О. Ключевский обращал внимание на такую особенность личности Ивана IV, как твердая уверенность в совпадении его воли с волей Божьей. Алексей Михайлович вел себя несколько «скромнее». По и он мог написать в одном из посланий, что «...Божьи дела и наши, государевы, на всех сторонах полагаем (решаем - И. А.), смотря по человеку».
22 Акты служилых землевладельцев. М., 1997. Т. 2. № 43. С. 59. Аналогичные духовные: Василия Порошина сына Языкова, отравлявшегося в 1596/97 году на службу «в нагаи 105-го году» - № 211. С. 194;
23 Акты служилых землевладельцев. М., 1998. Т. 1. № 268. С. 242.
24 Акты служилых землевладельцев. Т. 2. № 1. С. 22. См. также № № 158, 165, 321 и др.
25 ЗАРГ. № 161. С. 136.
26 ПСЗ. Т.1. № 160. С. 366.
27 Труды Российского императорского археологического общества. Т. 2. С. 732; Андреев И. Л. Дворянство и служба в XVII в.// Отечественная история. Т. 2. М„ 1998. С.165.
28 РГАДА. Ф. 210. Оп.ба. Записные книги Московского стола. Д. 26. Л.116.
29 Выговаривая провинившемуся кн. И. И. Лобанову-Ростовскому, царь Алексей Михайлович писал: «От века того не слыхано, чтобы природные холопи государю своему в ратном деле в находках и в потерьках писали неправдою и лгали» - Московия и Европа. История России и дома Романовых в мемуарах современников XVII-XX вв. М„ 2000. С. 538.
30 ПСЗ. Т. 2. № 739. С. 181-183.
31 Любопытно, с какой тщательностью Алексей Михайлович подбирал прилагательные к определению качества службы. Так, в одном из писем боярину В. II. Шереметеву (1655 г.), оценивая дворянские службы, он собственноручно чернит слова «безмерныя службы» и вписывает вместо них «прилежные службы», понижая таким образом прежние заслуги дворян и детей боярских - РГЛДЛ. Ф. 27. On. 1. Д..92. Л. 5-6. № 6824
32 Успенский Б. А., Живив В. М. Царь и Бог // Б. А.Успенский. Избранные
труды. М., 1994. Т. 1. С. 120-122.
33 Народные движения в России в эпоху Смуты начала XVII века.
1601-1608. Сборник документов. М., 2003. № 28. С. 120.
34 Там же. № 162. С. 306.
35 Народные движения в России в эпоху Смуты... № 27. С. 116.
36 Там же. № 27. С. 117.
37 Акты служилых землевладельцев. Т. 2. № 370. С. 319.
38 Определения, применяемые Шуйским к службам П. 11. Ляпунова, в самом деле впечатляют. «А службы твоей и дородства, и разуму нам и всему Московскому государству нет числа. И ты б, как начел, так и совершал», - объявлял царь в своих «обнадеживательных» грамотах (Юшков А.И. Акты 13-17 вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества. М., 1898. 4.1. С. 291-292). Понятно, что масштабная фигура П. П. Ляпунова далеко выходит за рамки рядового участника Смуты. Но именно поэтому его награждения воспринимались современниками как чрезмерные.
39 Народные движения в России в эпоху Смуты начала XVII века. № 22. С. ИЗ.
40 Отметим также показательную реакцию дворянства на возвышенную риторику властей. Было бы слишком просто относить и сам призыв к «радетельной» службе, и ответную реакцию к некоему церемониальному обмену «любезностями». Призывы были весомы в глазах обеих сторон. В этой связи любопытны рассуждения выборных ряда «служилых городов», которые в 1642 году, в ответ на запрос правительства о судьбе взятого казаками Азова, изложили свою точку зрения: она свелась к согласию на присоединение Азова, что, естественно, должно было привести к войне с Турцией. Обоснование - необходимость борьбы за православные святыни и православие против «бусурманства». Выборные пи-
41 Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время М., 1907. С. 47.
42 Так, в статье 150 главы 10 Соборного Уложения (новая статья), явившейся несомненной реакцией на челобитье дворян и посадских людей, за нарушение «государева дела» - учинение продаж и незаконных убытков - предусматривалась компенсация пострадавшему и пеня государю. См.: Соборное Уложение 1649 года. С. 47, 202.
43 ПC3. Т.1, № 114.
44 РГАДА, ф. 210. Севск. Стол. Д. 146. Л. 27.
45 Там же. Л. 38-40.
46 Строго говоря, запрет «упрекать» назначением, которое может уронить честь служилого человека и его рода появился задолго до 1682 года. Приведен один из таких ранних примеров: взятый в дьяки из дворян Л. Лопухин добился того, чтобы в сентябре 1649 года последовал указ, в котором «...и вперед ему того безчестье и в упрек и в случай, что он во дьякех, его братье дворянам и кто ему в версту не ставить, потому что взят из дворян во дьяки по его государеву именному указу, а не его хотеньем". См.: ЗерцаловА. Н. Новые данные о Земском соборе 1648-1649 гг. Чт. ОИДР, 1887, кн. III. С. 11.
47 Симеон Полоцкий. Избранные сочинения. М.; Л., 1953. С. 10.
48 Там же. С. 14.
49 Робинсон А. Н. Борьба идей в русской литературе XVII века. М., 1974.
С. 173-174.
50 Симеон Полоцкий. Избранные сочинения. С. 11-12.
51 Там же. С. 16
52 Там же. С. 18.
53 Черная Л. Д. От идеи «служения государю» к идее «служения отечеству» в русской общественной мысли второй пол. XVII - нач. XVIB вв. // Общественная мысль: исследования и публикации. М., 1989. № 1. С. 35; Она же. Русская культура переходного периода от средневековья к Новому времени. М„ 1999. С. 180-184.
54 Цит. по: Черная Л. Д. Русская культура переходного периода от Средневековья к Новому времени. М., 1999. С. 183.
55 Второй Романов воспринимал ослушание служилого человека, как прегрешение перед ним и... Богом. Это касалась не одного А. Л. Ордин-Нащокина. Так, укоряя за самоуправство кн. Ю. А. Долгорукова, царь писал: «Помысли сам себе, но какому указу пошел, какая тебе честь будет, как возьмут Ковну или Гродню?.. И то как и помыслить, что, пришедши в Смоленск без нашего государева указу, и писать об указе? Жаль конечно тебя: впрямь Бог хотел тобою всякое дело в совершение не во многие дни провесть и совершенную честь на веки неприложну учинить, да сам ты от себя потерял» - Труды Российского императорского археологического общества. Т.2. С. 757-758.
56 Цит. по: Ключевский В. О. Сочинения. М., 1957. Т. 3. С. 336-344.
57 Материалы для истории раскола за первое время его существования / Под редакцией Н. Субботина. М, 1881. Т. VI. С. 229.
58 Цит. по: Робинсон А. Н. Борьба идей в русской литературе... С. 150.
59 ПСЗ. Т. 2. № 905. С. 369.
60 РГАДА. Ф. 210. Оп. 13. Приказный стол. М<> 860. Л. 40-41
61 Подобная практика была опробована еще ранее, в период русско-поль- ской войны 1654-1667 гг. РГАДА. Ф. 210. Он. 9. Московский стол. №587. Л. 135-138.
62 ПСЗ. Т.2. № 905. С. 369.
63 См.: Андреев И. Л. Дворянство в Московском восстании 1648 года // Реализм исторического мышления. Проблемы отечественной истории периода феодализма. М.: МГИАИ, 1991.
64 Соборное Уложение 1649 года. Текст. Комментарии. Л., 1987. С.17-18.
Просмотров: 10771
Источник: Андреев И.Л. «Служебный диалог»: идеологические аспекты взаимоотношений власти и дворянства в XVII веке // Paleobureaucratica. Сборник статей к 90-летию Н.Ф. Демидовой. М.: Древлехранилище, 2012. С.29-55
statehistory.ru в ЖЖ:
